Краснознаменный отряд Её Императорского Высочества Великой Княжны Анастасии полка (солдатская сказка)

Сам Ковальский всячески избегал разговора о своих отлучках, да доктор его и не расспрашивал.

Неожиданно история с вдовой получила продолжение. Как выяснилось, Анель хотела посоветоваться с доктором о сыне. В воскресенье в церкви произошла суматоха, и все из-за ее недоразвитого мальчишки, который вечно получал нарекание за дурное поведение. Из-за этого Густав редко выходил на улицу, говорили, что мать прячет его.

Когда доктор пришел, она драила пол. У порога стоял ковер, свернутый в трубку. Доктор предположил, что его прихода не ждали и помянул недобрым словом Марту Пфайфер с ее непрошенной помощью.

– Жаль, что вы не предупредили о своем приходе, я бы заварила чай, – смутилась Анель.

Доктор поинтересовался, с чего это ей заниматься уборкой в воскресенье вечером. Она сказала, что хочет отдохнуть от грустных мыслей. Весь день думала о Густаве. Чего он учудил, слышали?

Дело у нее было секретное. Они стояли в садике, ветер качал кронами, неровно светили звезды. Вдова осмеливалась выходить из дома только к ночи.

Даже чайки казались черными.

Она обнимала беспокойного ребенка, который норовил запустить руки к себе в штаны.

Рассказ вышел коротким. Утром Анель Клопп взяла ребенка в церковь. Странно, что свои жалобы она адресовала священнику, а не врачу: мальчик постоянно теребил свой писюн.

Мог бы доктор ей помочь?

Ее Густав не дурачок, это он прямо и сказал. Он бы и раньше сказал, но не заметил детского недуга, потому что Клопп если и выводила сына из дома, то только в церковь, а доктор туда не ходил.

– Созревание происходит слишком быстро?

Густав был невысок и ладно скроен, но в его сложении не наблюдалось ничего похожего на здоровяков, которые на две головы опережают сверстников. Напротив, он казался вялым и еле двигался. Нет, его заболевание его не имело ничего общего с физическим ростом.

Когда доктор предложил осмотреть мальчика, мать засомневалась. Её лицо приобрело упрямое выражение:

– Таким уж Густав родился.

Когда доктор проводил осмотр, целомудренная Анель прятала глаза. Налицо воспаление и отёк мошонки, покраснение дермы. Доктор подозревал воспаление придатков яичка с наличием всех характерных признаков.

– Болел ли он сильной простудой?

Да, недавно у Густава был сильный жар, он спал дни напролет.

– Головные боли?

– Не жаловался. Была рвота, я подумала, съел что-то в лесу. Мальчишки едят с кустов разные ягоды.

Воспаление появляется после сильных простуд, хотя не в них тут дело.

– Тут болит?

– Ммм.. э… – Все это можно приять за «да». От испуга ребенок впадал в косноязычие, но, расспросив его, можно понять, что речь идет о боли в придатках яичка, которые в свою очередь отдают в живот, поясницу и в пах.

– Как давно он болел?

– Неделю назад выздоровел.

– Присутствовала ли в моче кровь? – спросил доктор у мальчика, и тот в очередной раз смутился. Подобных вопросов ему не задавали. Он и врача видел впервые в жизни.

На грустном лице матери мелькнула слабая улыбка.

– Если я болен, можно мне не ходить в церковь? – попросил он.

– Можно, мой мальчик. Сейчас у тебя острый период, болезнь идет резко и бурно. Давайте ему настой укропа аптечного на портвейне, Анель. Это снижает воспаление.

С Анель он денег не взял:

– Вы угостили меня печеньем. Сделали мне приятное. Позвольте и мне оказать вам ответную любезность.

Густав выражал бурное веселье, но матери его было не до смеха. Предстояло везти сына в город, где у него возьмут анализ мочи и крови, и это срочно. А пока доктор предписал ему ромашковый чай и ванны. Обстоятельно объяснил, как готовить чай из скорлупы каштанов. «Заливаем горячей водой, кипятим пару минут и употребляем внутрь. Вкус напитка не очень приятный, поэтому можно добавить немного меда». Мать задумчиво кивала головой: каштаны она наберет бесплатно. Затем у них речь шла о ванной с ветками хвои. Еще тыквенные семечки. Их нужно употреблять ежедневно по 30 штук. Помогало снизить болезненность симптомов.

– Но главное, съездите в больницу. – И доктор выписал им направление на лечение.

Малыш считался дурачком, хотя его вполне здравые рассуждения доказывали обратное. Анель сидела перед доктором, уткнувшись лицом в ладони, а он утешал маленького пациента.

– Густав болен, его надо обязательно показать хирургу в городе. Тебе сделают операцию, это облегчит твои страдания. Бедняжке и без того нелегко, а его постоянно наказывают.

Анель была простая, бережливая женщина, не бросавшая слов и денег на ветер, но тут она сразу собралась. Сжимая в руках записку к хирургу, она срочно отправилась в город и проявила такое упорство, что не отступила, пока её мальцу не сделали операцию.

Через неделю доктор встретил Рябова в превосходном расположении духа. Лука Пайчук помогал ему тащить мотоцикл, который в нынешнем состоянии годится лишь для металлолома, но они поделились своими планами его отремонтировать.

– Если хотите, я вас потом прокачу, – предложил Рябов.

Дни напролет Костя проводил в гараже за ремонтом мотоцикла, когда же он привел его в рабочее состояние, Анель Клопп тут же решила его продать. На Костю стало страшно смотреть: владелица хотела денег, которых ему никогда не собрать.

На глазах доктора происходил акт несправедливости. Внешне все выглядело красиво: мощная женщина с белыми волосами садилась на мотоцикл. Прежде, чем ей успели предложить помощь, она уже крепко угнездилась в седле.

Помимо доктора, присутствовал и второй зритель – Костя Рябов, который провожал ее завистливым взором. Этот мотоцикл он отремонтировал на свои деньги. Поскольку вдова не соглашалась понесли расходы и упрекала, что её хотят надуть, Костя купил подшипники через Клауса и сотворил благое дело. Впрочем, Клопп не задумывалась о благодарности, ведь речь шла о её собственности.

Она проехала до конца аллеи, потом обратно – на этом испытания закончились, и «Харлей» отправился в сарай. Он там простоял недолго, через час Костя угнал машину.

В очередной раз возвращаясь от больного, доктор едва успел отпрыгнуть в дороги, чудом уклонившись от колес летящего на него мотоцикла. Это был Костя, сигналящий столь пронзительно, что извозчикам пришлось останавливать повозки.

Гонщик колесил по лесным дорогам, пока не закончился бензин. Потом он признался, что хотел дотянуть до дороги, а там бы попросил бы автомобилистов поделиться. Наивный тип. Топливо взлетело в цене с началом войны и сейчас стоило огромных денег.

Доктор выслушал историю Кости с непонятным концом – никто не знал, какую кару обрушит Анель Клопп на его голову. В родне у нее состоял чин из местной полиция и военный чиновник. Больших трудов стоило Пустовойту отговорить вдову заявлять в полицию. Он строго сказал, что уже много дней наблюдает за тем, как она обращается с механиком и может засвидетельствовать, что она не платит ему за труды. Даже теперь, когда мотоцикл привели в порядок, она не намерена с ним расплатиться.

Его резкость контрастировала с обычным умиротворяющим тоном, которым он обращался к больным, и это подействовало на прижимистую женщину.

– Надеюсь, вы сможете договориться, – закончил он.

В замке часто вспыхивали страсти, от которых Пустовойт предпочитал держаться подальше. Занятый в больнице, он едва успевал к концу вечернего чаепития, когда, выкурив по две папиросы на веранде, гости начинали жаловаться на прохладу и располагались возле камина.

Клаус занимал место среди господ и принимал участие в общем разговоре. Он стремился изо всего извлечь выгоду. Агосто считал его услужливым малым и приблизил его к себе, доверяя ему уборку в лаборатории. Впрочем, обращался он с помощником не слишком вежливо: «Подъем, сволочь. Иди убирайся, а потом плесни себе на морду, чтобы не воняло». По его утверждению, неприятный запах из лаборатории был связан с нечистоплотностью Клауса, но доктор считал, что уборщик был ни при чем, просто Агосто запустил свою работу и не следил за посевами бактерий в помещении.

Более всего Пустовойта тяготили наезды доктора Фишера, которые выбивали его из колеи. На кухне у него состоялся доверительный разговор с Матильдой. Она взяла на себя хлопоты по обслуживанию гостей и лихо натирала на терке яблоки для завтрашнего пирога, ее щеки нарумянились и цветом не уступали их розовой кожуре.

– Вы опять не поладили с Якобом, доктор? Какая кошка между вами пробежала?

– Мы никогда не были друзьями.

Она искренне пыталась помочь:

– Раз вы так умны, Николас, проведем расследование. Никуда ходить не надо. Вспоминайте, чего вы не поделили с Фишером.

Вздыхая, доктор перечислял разные мелочи – они жили в разных местах – он с Валерией в отеле, а Фишер в квартире при больнице. Встречаться им приходилось весьма редко, и времени для общения практически не оставалось.

– Стойте, я вспомнил, что заходил в банк. Мне требовалось получить крупную сумму. Так вот, мы встретились в банке, однако Фишер почему-то выглядел нерадостно.

– А в каком вы отеле жили?

– «Корона».

– Знаю. В Бадене ее называют «Дом герцога». Получить там номер дьявольски трудно. За вас, наверное, хлопотали.

– Да, по дипломатической линии.

– А еще спрашиваете, за что вас можно не любить. Вот и ответ на вопрос. Вы получили номер в хорошей гостинице, вы располагали свободными средствами и не от кого не зависели. Доктор Фишер вам завидовал, отсюда и причина неприязни. В замке вы столкнулись, и неприязнь усилилась.

Она рассудила справедливо, и возразить ей при всем желании доктор не мог.

В дни приезда доктора Фишера ему приходилось изображать дружелюбие. Садясь вечером за стол ужинать, они вели себя, как старые приятели, а после еды садились за карты. «Только, чтобы хозяева расслабились», как выразился Фишер. В тот вечер Агосто удалился первым, и Пустовойт решил последовать его примеру, однако доктор Фишер попросил его задержаться. Он остался сидеть за столом и, зная, что Пустовойт не большой любитель выпить, попросил передать ему бутылку. Задержав его руку в своей, Яков спросил, что он может рассказать об опытах.

– Пусть Клаус расскажет, он больше знает, – отмахнулся Николай Васильевич.

Герба не имел ничего против. Они сидели друг против друга и обсуждали подробности, составлявшие военный секрет, передавая друг другу бутылку с вином. Не выдержав глупости, доктор Пустовойт сказал, что лучше бы они лечили людей, а не занимались тем, в чем ни черта не смыслят.

– Вы, наверное, не в курсе, но формула стоит денег, – как бы шутя, заметил Фишер.

– Нет, она ничего не стоит. Формула не окончательная.

– Но ведь никто этого не знает, – медленно произнес Якоб, который уже порядком нагрузился.

Клаус отправился проводить его до спальни, тогда-то они и сговорились. Фишер ясно выразил свое намерение купить формулу, а Клаус имел доступ к рабочим записям эксперимента.

Тогда доктор Пустовойт об этом не задумывался, он отправился проведать Миранду, которая чувствовала себя настолько слабой, что не выходила к ужину. Он поднялся по лестнице, миновав три марша. Когда он постучал в дверь, Миранда встала с кровати и читала. На подоконнике ворковал голубь, который доставил письмо.

– От поклонника, – рассмеялась она.

Доктор ей не поверил, не такая уж она и мастерица вводить в заблуждение.

Несмотря на получение известия, Миранда выглядела невесело, и он поинтересовался, здорова ли она. У нее душевные переживания, пояснила фрау Фишер. Суд запретил ее мужу практиковать после смерти пациентки, которой он оперировал шею.

– Он задел сосуд. И хотя кровотечение удалось остановить, она умерла он заражения крови.

– А зачем резать шею? Я что-то не понимаю, – удивился Пустовойт.

– Девушка имела черное пятно, от которого она хотела избавиться.

– Дерьмо, – вырвалось у доктора.

– Это пятно – редкое дерьмо, – согласилась Миранда. – Сама девушка – тоже. Как ты мог на нее клюнуть, Николас?

– О чем ты, Миранда?

– Сам знаешь, о чем говорю. Я наняла сыщика следить за тобой. Он вышел на Софию Геллер.

В голове у доктора сложились начало и конец.

– Не ты ли направила Софию к Фишеру?

– Я сблизилась с ней. Сказала, что мне нужна горничная. Посетовала, что у нее такое уродливое пятно, и она призналась, что это мешает ей найти работу. Тогда я направила её к мужу. Фишер не очень хороший хирург, сам знаешь. Инструменты у него плохие. Я замечала, что он забывает их промывать.

– Какое дерьмо. – Пустовойт словно позабыл все другие слова.

– Ты не выдашь меня? – Миранда со страхом косилась на дверь: ждала мужа.

– Я не знаю, что можно для него сделать.

Она ждала не такого предложения.

– Мы придумаем. Ничего не говори Кюхле.

Доктор Пустовойт не успел возразить. Миранда подбежала и распахнула дверь. У порога застыл её муж, карауливший в коридоре. На нем был тот же серый костюм, шелковый галстук и лакированные туфли, которыми он щеголял во время ужина. На полу оставались мокрые следы. Значит, в поисках жены Якоб блуждал по парку.

– Доктор обещал мне услугу, утром он ходит с визитами к пациентам в деревню и зайдет на почту, отправит письмо в Вену.

– Это небольшая услуга, – отозвался Пустовойт.

– Доктор скромничает, – возразил Фишер.

Однако уснуть в ту ночь Николаю Васильевичу не пришлось. Миранда прибежала к нему полуодетая, причем барабанила в дверь, словно за ней гнались. Она выглядела совсем больной.

– Что с вами?

Женщина сложила руки на груди, словно это могло успокоить терзающий ее кашель.

– Я была у Матильды и там подцепила какую-то заразу. У нее спальня засвинячена. Голуби везде, верно?

– Нет, там очень чисто.

Вероятно, Пустовойту следовало признаться – если не коллеге Фишеру, то самому себе – что несчастная жена Фишера являлась пациенткой психиатра. Сам Пустовойт не годился на роль ее наперсника. Их особые отношения начались после признания, что фрау Фишер не любит мужа и это сводит ее с ума. Она спросила, какие лекарства помогут. К тому времени Миранда уже принимала кокаин, и это помогало ей видеть людей такими, какие они ей нравились. В шутку Пустовойт предложил ей завести любовника. «У меня никого нет на примете», – призналась она и предложила ему занять пустующее место. Напрасно Пустовойт уверял её, что он счастливо женат и пытался свести их отношения к дружеским, Миранда не желала признать, что поняла его неправильно.

Сейчас фрау Фишер ни словом не поминала их давний разговор, она держалась спокойно и улыбалась – так ведут себя дамы, имевшие навык общения в свете. Доктору показалось, что старая история забыта, но ему стоило вести себя более осмотрительно и не оставаться с Мирандой наедине. Сама же она выражала явное желание облегчить душу, это и привело ее в полночный час в комнату к доктору.

– Николас, я должна сделать одно признание, надеюсь, ты меня простишь. Я отравила твою жену.

Пустовойт вздохнул, списывая ее выходку на болезнь. Следовало признать, что жена Фишера была психически не здорова.

– Этому имелись причины? – холодно спросил он.

– У меня не было сил смотреть, как ты страдаешь. Теперь страдаю я. Излечи меня. Ты доктор.

– Миранда, вы опять сочиняете. Идите спать, мы поговорим утром.

Она пожаловалась на слабость и прилегла тут же на кушетку. Ее беспечное поведение ь угрожало разрушить его репутацию, но сейчас он об этом не думал. Пустовойт пытался припомнить случай, когда Миранда оставалась наедине с его женой, и, хотя она и совершала попытки проникнуть к ним в дом, ее визиты проходили на глазах у прислуги. Ему не давала покоя присланная ею коробка марципанов для Валерии. Больная фантазия слабой женщины вполне могла породить идею отравления.

Зная патологическую ревность Миранды, доктор пытался заверить ее, что он не связан узами близости с женщинами. После смерти жены Пустовойт больше не поддерживал Софию, так что это можно было считать правдой, но Миранда отказывалась ему верить и грозила вывести на чистую воду. Возможно, она и вправду наняла сыщика. Пустовойт осознавал, что ее навязчивая идея – не что иное, как признак болезни.

– Ты не должна была так поступать, – сказал он.

– Тебе лучше знать, – и она попросила воды.

Миранда поступала так, как хотела, других законов она не признавала. Вот и сейчас она только притворялась спокойной, позволяя доктору разыграть сценку ухаживания, а сама только и ждала случая, чтобы закатить сцену.

Предлогом послужила чашка из тонкого фарфора, подарок фрейлейн Кюхле, которую Пустовойт припрятал от алчных взоров Клауса. Безмятежно, как будто ни о чем не думая, ревнивица повертела ее в руках.

– Я решила тебя проведать. И вот доказательство, что ты снюхался с хозяйкой! – с этими словами фрау Фишер схватила чашку и стиснула хрупкую вещицу. Когда она разжала руку, посыпались осколки, а ее ладонь оказалась вся в кровоточащих порезах.

Она набросилась на доктора Пустовойта и потянула за ворот рубашки с такой силой, что ворот оторвался. На рубашке остались кровавые следы.

– Надо перевязать ладонь, – предложил Николай Васильевич, но она отняла у него свою руку:

– Оставьте меня в покое.

В такие минуты доктору хотелось ее убить. Миранда словно читала его мысли:

– Если убьешь, то придет следователь и произведет обыск. Он найдет окровавленную рубашку и отправит тебя на виселицу. Не думай, что тебе удастся ускользнуть!

Пока она излагала кровавые версии, доктору удалось наложить ей повязку, после чего он предложил проводить ее к себе.

– Зайдем в гостиную, там осталась вишневая наливка, – предложила Миранда.

Увы, выпить ей не удалось, в комнате они застали Матильду, которая была им не рада. Хозяйка вела себя весьма странно: погруженная в глубокие размышления, она застыла неподвижно на фоне стен, облицованных дубовыми панелями, и смотрела, не отрываясь, на картину «Урок анатомии», которая висела тут в назидание всем врачам. Когда гостья обратилась к ней с вопросом, Матильда ничего не ответила и перевела взгляд на чучело орла, которое полностью поглотило всё её внимание. Таким образом она показала, что не намерена вступать в разговор. Возможно, элегантная Миранда, с прекрасно уложенными белокурыми волосами, вызывала у неё ревность.

От этих ночных хождений по замку и переживаний у доктора не осталось сна ни в одном глазу. Когда он освободился, взошло солнце, и он решил обойти своих пациентов.

На сестринском посту никого не оказалось, зато горела керосиновая лампа. Он присел рядом, ощущая тепло от огня. Его охватила дремота, во сне ему привиделось, что на него напали, и он перехватил руку с ножом. Оказалось, что он задремал на сестринском посту. К счастью, нож ему пригрезился.

Спасение он нашел в каморке у Клецко. По своему обыкновению тот что-то шил.

– Дайте мне, – портной помог ему снять рубашку и застирал её от крови. – Если действовать быстро, то следов не остается. А прорехи я вам заштопаю так, что никто не увидит.

Из его груди доносились хриплые звуки. Еще недавно их не было.

– Вам надо чаще бывать на свежем воздухе, если не хотите туберкулеза, – посоветовал он.

– У меня срочный заказ на саваны. Пришло много хорошего льна из Польши. Простите, доктор, совсем заболтался. Вас просил зайти Клаус по поводу дезинфекции.

Доктор облачился в белый халат на голое тело и надел солдатские сапоги. В подземелье чувствовался особенный холод, продирающий до костей. Он нес ведро с карболкой. Клаус, которому полагалось делать дезинфекцию, пренебрег своими обязанностями.

Так что доктор был крайне занят.

Днем Миранда появилась в гостиной и вела себя смирно, тут не обошлось без Якоба Фишера, который нашел способ её утихомирить. Супруги встретились ему, когда Пустовойт выходил из лаборатории. Фишер был под хмельком и шел вразвалочку. Он не поздоровался с коллегой, а ведь накануне они пили чай из тоненьких чашечек и беседовали о пустяках.

– Позвольте мне вас примирить, – Матильда Кюхле взяла на себя роль посредника.

Все утро она потратила на прическу на «крыло орленка», которая делалось из завитых волос с помощью горячих щипцов и перманента. При виде ее Миранда скривилась в ехидной усмешке.

– Сразу видно, что мадам живет в провинции. Такие прически носили в Вене лет пять назад, – произнесла она громким шепотом, так что это услышал не только Пустовойт.

Он поспешил перевести разговор на другую тему. В свое время г-н Штейнбрехер рассказывал Николаю Васильевичу об оружейной, которой славился замок: фотограф с восторгом описывал шкафы с саблями, стены с алебардами, кинжалами, винтовками и пистолетами. Сам он увидел её только один раз, и это произвело на него впечатление.

Агосто Кюхле обрадовался возможности продемонстрировать свои сокровища и предложил мужчинам пострелять. Он взял со стенда «Манлихер М1903» и вложил его в руки Фишеру. Пистолет имел ударно-спусковой механизм одинарного действия, который приходилось взводить вручную за удлиненный хвостовик курка, выступающий из боковой части рамки. Фишеру эта модель была незнакома, и он действовал неловко.

– Шутите, доктор Фишер, кто же вас учил так обращаться с оружием? – восклицал Агосто, чрезвычайно довольный его промахами. – Доктор Пустовойт, возьмите у нашего Якоба пистолет и покажите, как работать.

Николай Васильевич сдвинул предохранитель и взвел курок.

– Дальше позвольте я сам, – тут же вмешался Фишер и, опередив хозяина, нажал защелку и снял коробчатый съемный магазин, располагающийся впереди спусковой скобы.

У него тряслись руки, отчего патроны выкатывались. Кюхле подставил ладонь и собрал их, после чего сам зарядил оружие и вложил его в руку Фишера.

– Стреляйте, боже правый. Только не в меня и не в доктора.

Фишер медлил, тогда Пустовойт взял из его руки «Манлихер» и произвел шесть выстрелов, все пули легли в мишень.

– Вот как надо, – похвалил Кюхле.

В оружейную явилась Матильда узнать, кто стрелял, и поздравила Пустовойта с хорошими результатами. Сама она стреляла не хуже. У неё в крови страсть к оружию, похвалился брат.

По матери они были наполовину сербами, и это служило причиной, почему в замке принимали жену Фишера, сербиянку по национальности. Матильде нравились рассказы о родине, на которой она никогда не бывала. Миранда добродушно пыталась ей угодить: восхищенно ахала, перемещаясь по комнатам, словно хотела получше разглядеть каждый гобелен и предмет обстановки. Она спросила, нельзя ли ей тоже пострелять, но получила отказ и вернулась к осмотру золоченых кресел и кушеток с обивкой из голубого гобелена.

Она была одета в белый костюм, и эта обновка раздражала Матильду, наряды который не могли сравниться по изяществу. Хотя доктор Пустовойт старался не подавать ей повода, Миранда всячески подчеркивала их близость, прижималась к Николаю Васильевичу и шептала ему на ухо нежности.

– Я не любила твое серое пальто, но теперь и его люблю, – произносила она.

Сам Фишер не отходил ни на шаг от Агосто Кюхле, словно тот являлся его пациентом.

Пользуясь удобным моментом, Пустовойт с ними распрощался, по долгу службы ему приходилось заниматься военнопленными. Агосто Кюхле даже не знал их имен и, когда он уточнял что-нибудь у Якоба, тот возражал, что его услуги простираются только на хозяина, к которому он ездил по старой памяти, а с этими людьми он не хотел иметь дела, называя их убийцами и буйно помешанными. Доктор Пустовойт получил расплывчатое указание, что больные из числа военнопленных теперь поступают полностью в его ведение, а медсестры могут дать необходимые сведения относительно их лечения, да и то, если вспомнят, потому что никаких документов не велось.

Расспросы сестер мало что не дали, зато Пустовойт получил право всякий раз посещать больничное отделение замка.

Этим утром Наоми передала ему приглашение прогуляться в саду. Капитан Терентьев выздоровел и мог совершать моцион самостоятельно, чему она радовалась:

– Прогулка позволит нагулять аппетит, а то он совсем ничего не ест.

На взгляд доктора, больной не отличался особой худобой, вот только характер у него еще больше испортился. Он осыпал доктора вопросами, хотел знать, стоит ли ему завербоваться на военную службу на стороне австрийцев. Достигнув восточной границы, он мог бы перейти на сторону русских. Доктор посоветовал капитану воздержаться от окончательного решения, пока он окончательно не окрепнет.

– Я бы просил позволения отправиться на автомобильную прогулку, Николай Васильевич.

Против поездки доктор не имел никаких возражений, и в деревню они поехали втроем, включая Ореховича, который сидел за рулем. В кафе они выпили чай и съели по булочке с тончайшим слоем крема. Это привело всех в благодушное состояние, кроме Терентьева, который плохо ел, ссылаясь на отсутствие аппетита.

Пустовойту довелось присутствовать при разговоре Терентьева с сербом. Державшийся особняком капитан на минуту позволил себе улыбнуться, когда доктор усомнился, правильно ли сделала сестра Пфайфер, когда поручила Ореховичу проверять счета поставщиков.

– Да ведь Мирослав у нас профессор математики! – воскликнул он. – Я против него…

Орехович закончил дурашливым тоном:

– …прачка!

Это замечание не только не рассердило Терентьева, но вызвало на его губах улыбку, словно напомнило ему о некоем приятном моменте, из чего доктор заключил, что у него с сербом давнее знакомство.

За исключением этого эпизода, капитан постоянно злился. Выносить его общество для доктора было выше сил, и он покинул компанию, сославшись на необходимость навестить пациента в деревне.

Обратно Пустовойта подвезли на деревенской повозке. Марта Пфайфер поджидала его у ворот.

– Г-жа Кюхле велела вам сразу идти к ней, – торопливо произнесла она.

Марта даже не имела представления о том, что произошло в замке, она находилась в госпитале, откуда Матильда вызвала её звонком, каким требуют прислугу. Пфайфер решила, что требуется ее помощь с уборкой в лаборатории, где она мыла химическую посуду. Следить за чистотой входило в ее обязанности после того, как Пустовойт отстранил от уборки Клауса. Однако на господскую половину ее не допустили, велев немедленно прислать доктора Пустовойта, едва тот вернется.

В вестибюле горели все лампы, и Матильда сразу открыла дверь, но впускать сестру не стала и велела ей заняться делами. Лгала она неумело и старалась не глядеть доктору в глаза:

– У нас несчастье. Миранда умерла.

– Полагаю, вы отправили Ореховича в город за полицией?

– Мы отправили Клауса на велосипеде. Машина нужна доктору Фишеру, который собирается покинуть нас.

– Боюсь, ему придется дождаться приезда полицейских, да и потом его задержат для выяснения всех обстоятельств. Таковы правила.

Доктора Пустовойта не позвали взглянуть на умершую, видно, сочли, что двух врачей – Кюхле и Фишера – достаточно. Судя по рассказам Матильды, смерть произошла в то время, когда сам доктор находился в деревне.

– Мне жалко, что так вышло с Мирандой, – произнесла она.

Распахнулась дверь, впуская кучу народа: первым шел Клаус, а за ним господа из полиции и даже военный чиновник.

Клаус нарочно вызвал Пустовойта в коридоре, чтобы поговорить наедине.

– Что так?

– Ну ладно, доктор, чего там. Ведь между вами что-то было? В смысле, что ты переживаешь.

– Тело еще не остыло, а вы позволяете себе….

– Я не позволяю. Я знал, что формула неокончательная, – признал Клаус. – Иначе бы не стал ее продавать Фишеру.

– При чем тут Фишер?

– Он решил испытать ее на Миранде. Ее мучил кашель. Он сделал ей укол. Мы думали, это поможет. Ведь лекарство против гриппа, да? Оно должно помогать и против кашля.

Миранда, самая красивая сербиянка, погибла по милости двух придурков.

В тот вечер Пустовойт напился пьяным. Кусок не шел ему в глотку, и Агосто понял все по-своему: «Все понятно, пей».

Элегантный костюм аристократа был испещрен химическими пятнами, в которых можно было рассмотреть мелкие дырочки – там, где твид прожгла кислота или щелочь.

– Не думайте, что вами пренебрегли, доктор Пустовойт. Вовсе нет. Просто у нас с Якобом много работы. Его жена такая чудачка, нашла тоже время умереть!

– Да, мне сообщила госпожа Кюхле. Для нас это большая потеря…

– Почему?

– Она мой друг и поддерживала меня на чужбине.

– У вас странные друзья, доктор, но это не мое дело. Я настаиваю, чтобы вы осмотрели её тело. Возьмите анализ тканей. Мне нужен полный отчет.

Испорченный костюм самого Кюхле наводил на мысль о небезопасных для здоровья экспериментах, к которым химик-самоучка не допускал посторонних.

– Спасибо за разрешение. Думаю, Миранда против этого не возражала бы.

Смерть фрау Фишер поставила доктора в тупик. Агосто обронил как само собой разумеющееся, что ждет отчета о причинах смерти несчастной женщины.

Пустовойта отвели в холодный погреб. Две сильные электрические лампы прогоняли темноту и слепили глаза. Лицо молодой женщины потеряло естественный цвет, а помутневшие глаза были лишены воспоминаний. Отведя от них взгляд и стараясь не думать о понапрасну растраченной жизни своей подруги, доктор взял несколько соскобов со слизистой оболочки и тканей. Марлевая повязка на его лице не защищала от смрадного духа, которое начало испускать тела, и доктору захотелось покурить. Он стал шарить по карманам в поисках трубки, ожидая. Пока сестра Пфайфер разденет покойницу и прикроет ее простыней.

Потом доктор осматривал тело, попыхивая трубкой, а сестра разбирала одежду.

– Что это?

В кармане платья она нащупала что-то твердое и, подумав, что этот пустячок покойнице больше не понадобится, взяла его себе. Она показала сверток, завернутый в батистовый платок, который еще хранил запах духов.

– Разверните, – велел доктор.

– Здесь написано на иностранном языке, – заметила Марта, пролистывая тонкую записную книжку с загнутыми уголками страниц. – Может, вы разберете?

Пустовойт не мог предположить, что найдет записи своей покойной жены в столь неожиданном месте. Это был дневник медицинских назначений, пропавший в день ее смерти. Аккуратным почерком Валерия внесла последнее назначение доктора Фишера – лекарство, составленное им собственноручно.

Отстранив Марту, он извлек из свертка скальпель с монограммой – тот самый, от которого он избавился в Баден-Бадене. На нём можно было различить пятнышко ржавчины.

Закончив с осмотром, доктор велел Марте позвать сестер и обрядить тело. У себя в кабинете он вымылся и переоделся, однако не мог избавиться от неприятного запаха. Ему нравился одеколон Матильды, и он решил попросить побрызгаться. Из гостиной доносились звуки печальной мелодии, которую исполняла фрейлейн Кюхле. В комнате, помимо неё, находился доктор Фишер, который лежал на диване и курил, он встал, когда вошел Пустовойт.

– Агосто разговаривает с полицией. Вам тоже придется с ними пообщаться.

Пустовойт пожал руку вдовцу и проговорил слова соболезнования, вспомнил об одеколоне, и Матильда подушила его из своего флакончика.

– Позвольте вас на пару слов, Николас. По поводу некоего печального события, – шепнул Фишер.