Свет – Тьма. Вечная сага

Глава 13. Жизнь после

На следующий день Ваня не приехал. Он был занят похоронами, а я промучилась до вечера, не имея возможности узнать, что там происходило. Это оказался самый долгий и тоскливый день в моей жизни. В перерывах между уколами и анализами я бездумно смотрела в доступное мне окно, наблюдая, как по его серой, немытой поверхности сползали тонкие струйки. Сегодня снова пошёл дождь, словно не только я, Ваня и, может быть, отец грустили о маминой смерти, но и сама природа. Капли, как слёзы, монотонно барабанили по железному карнизу, однако я плакать уже не могла. В душе всё сжалось до размера самой крошечной капли, и глаза оставались сухими. Мне не хотелось ни думать, ни переживать. Мне хотелось оказаться в другом месте – рядом с мамой, чтобы в последний раз увидеть её, прежде чем деревянный гроб исчезнет под двухметровым слоем земли. Попрощаться и сказать хотя бы её телу то, что я не успела сказать при жизни. Но моё тело было приковано к холодной железной койке, и с этим я ничего не могла поделать.

Из больницы меня, естественно, никто не отпустил. Не отпустили, даже если бы я сплясала перед врачами лезгинку. С утра на смену заступила новая медсестра, и я решила попытать счастья, обратившись к ней с просьбой. В ответ она лишь усмехнулась и быстро вышла из палаты, укоризненно покачав головой.

Её безоговорочное и молчаливое «Нет» убило во мне последние капли надежды. Хотя на что я, собственно, надеялась? Что меня под ручки, вернее под поручни кровати-каталки доставят на похороны, а потом привезут обратно в реанимацию? Это было абсолютно глупо и нереально…

Когда за окном, наконец, стемнело, а новенькая медсестра делала вечерний обход, я попросила дать мне снотворное, понимая, что сегодня точно не смогу уснуть. Она недолго думала, и уже через пятнадцать минут я получила заветную таблетку, которая прокатилась по пищеводу, как гигантский шершавый шар, застряв где-то глубоко в горле и наполнив носоглотку неприятным привкусом лекарства. Но даже этому я была рада, за последний год жизни впервые не испытывая страха перед очередной ночью.

Можно было не волноваться, что кто-то потревожит мой тяжёлый лекарственный сон. Даже если бы у меня случился инфаркт, или инсульт, или приступ лихорадки, ни одна живая душа не появилась бы в палате, чтобы помочь. Ночью отделение словно вымирало. И лишь глухие стоны страдавших больных призрачным эхом отражались от бетонных стен, насыщая воздух жутким привкусом боли.

Прихода Тьмы я тоже больше не боялась, поскольку она не могла сделать ничего хуже того, что уже произошло. Я и так была искалечена и физически, и морально, лишившись всего, что было мне дорого и во что я верила. У неё остался только один вариант – убить меня. Но этого точно не случится до Битвы, поскольку тогда Свет получит право на ответное действие, что могло лишить её победы. Хотя планы Тьмы, как и планы Света, я не пыталась предугадать. У них существовали свои, совершенно иные Законы, и они руководствовались своими, совершенно иными мотивами и логикой, которые простым смертным были непонятны и недоступны…

Утро четвёртого и, как оказалось, последнего дня моего пребывания в реанимации началось иначе. После очередного забора анализов и дозы ежедневных лекарств меня впервые покормили жиденькой серой кашей, названия которой я даже не знала, и на этом высший сервис закончился. Но я не расстроилась. Желудок настолько сжался после длительной голодовки, что совершенно не просил пищи. Зато нормального душа организм настойчиво требовал, вот только подобная роскошь пока была мне недоступна.

После меня отвезли на рентген, просветили ногу, спину и бок, где были сломаны рёбра. И сильно удивились, поскольку не обнаружили недавних переломов. По крайней мере так я поняла из подслушанных разговоров врачей. Однако гипс снимать не стали и сидеть пока не разрешили. Зато руку с вывихом размотали. Я подвигала кистью, опасаясь неприятных ощущений, но ничего не почувствовала. Она слегка онемела и опухла, но боли больше не было…

Через некоторое время меня опять отправили в футуристическую комнату для повторного обследования на томографе. И я сделала вывод, что на этот раз они собирались просканировать не только мозг, но и вообще всё тело, чтобы подтвердить или опровергнуть неожиданные результаты рентгена. Меня тут же охватила паника, что вспышки с ужасными картинами повторятся снова. Однако медсестра ввела мне какое-то лекарство, и буквально через минуту я почувствовала спокойствие и лёгкость. В результате процедура сканирования, которая в этот раз заняла гораздо больше времени, пролетела на одном дыхании. Я то дремала, то просыпалась, то просто лежала и считала секунды, не испытывая никакого дискомфорта. Затем меня сонную отвезли обратно в палату и оставили там до конца действия лекарства, где-то на пару часов.

Периодически я выныривала из полудрёмы, чтобы обнаружить то медсестру, зашедшую поменять капельницу, то врача, с довольным лицом сообщившего мне результаты. Я плохо запомнила все заумные медицинские термины, которыми он сыпал, но суть вроде бы уловила – мой организм восстанавливался гораздо быстрее, чем у большинства людей, поэтому сегодня меня должны были перевести в обычную палату.

Свой переезд я практически не запомнила. Память зафиксировала, как меня отключили от приборов, переложили на каталку, а потом принялись моей головой расталкивать двери в коридоре.

Окончательно очнулась я уже в другой палате.

Я лежала на кровати без железных бортов, зато с какой-то палкой, начинавшейся у изголовья и заканчивавшейся на уровне лица пластмассовым треугольником. Видимо, чтобы удобнее было вставать. Вместо простыни меня накрывало одеяло в застиранном, но чистеньком пододеяльнике, а сверху него лежала сложенная больничная рубашка с жуткими неоново-рыжими ромашками. Но я обрадовалась ей больше, чем абсолютно голому телу, тем более в присутствии посторонних.

Кроме меня в палате находилось ещё пять женщин, у которых были загипсованы различные части тела, и трое посетителей, кормивших своих друзей или родственников йогуртами, соками и фруктами. Монотонный гул их голосов почему-то раздражал. Наверное, потому что меня никто не подкармливал. Здесь уже не пахло лекарствами и хлоркой – в воздухе витал запах еды, словно я лежала не в больнице, а посреди столовой. Слышались кислые ноты мандаринов, сладко-пряные ароматы копченой колбасы и тяжёлые, жирные аккорды жареной курицы, которую с аппетитом уплетала женщина с забинтованной головой.

Только теперь я поняла, насколько проголодалась. От изобилия запахов желудок не выдержал и сдался, громко заурчав. Загипсованной куклой я пролежала в дальнем углу до самого вечера, мучаясь чувством голода и наслаждаясь одиночеством в шумной и людной палате. Никому не было до меня дела, даже врачам и медсёстрам, которые снова куда-то испарились. И хорошо, пристального внимания мне всё равно не хотелось.

Но, конечно, я лукавила – если бы рядом оказался Ваня, я бы безумно ему обрадовалась. Только в тот день он не появился.

Я терпеливо дождалась вечера, стараясь вообще не подавать признаков жизни и только глотая слюни, когда в палате раздавался хруст яблока или снова и снова слышался запах мандаринов. А потом мои молитвы, наконец, были услышаны. По коридору прошла женщина, толкая перед собой громыхавшую тележку и громким, скрипучим голосом сообщая, что пришло время ужина. Все, кто мог передвигаться, побрели к ней за порцией еды, а оставшимся помогли и поставили тарелки на прикроватные тумбочки. В их числе оказалась и я. Кормили скромно, но вполне сытно. За несколько секунд я умяла тарелку картофельного пюре, политого соусом с запахом мяса, и запила стаканом компота. А сладкий пирожок мне не достался, поскольку ещё не был положен.

И только после всего этого я сообразила, что на моей тумбочке стояла всё та же ваза из реанимации.

Странно, но ни один человек, кроме Вани, не обратил на неё никакого внимания. А теперь вазу вообще перевезли вместе со мной, хотя кому и зачем это понадобилось, я не понимала. Наверное, я не ошиблась, и в ней действительно находился Дух, а Елиазар смог сделать так, чтобы больше никто его не замечал. Такие выводы казались немыслимыми и фантастичными, но другого объяснения я найти не могла. В результате я решила не забивать себе голову лишними размышлениями и просто забыла о стеклянной мелочи.

Сытая, довольная и счастливая, я, наконец, смогла расслабиться и, отвернувшись ото всех, принялась наблюдать за низкими серыми облаками, плывущими по маленькому клочку неба, видимому с моей койки. Хорошо, что рядом находилось окно, ведь на неопределённое время оно станет моей единственной связью с внешним миром.

Вскоре соседки тоже закончили ужинать и затрещали, словно сороки, обсуждая вкус картошки и отсутствие мяса. Многие остались недовольны, а я лишь усмехнулась, ведь это был мой лучший ужин за последние несколько дней, потому что он был единственным. Пару раз они спросили меня о какой-то ерунде, пытаясь вовлечь в разговор и узнать, кем я была и как сюда попала. Но я отвечала лишь общими фразами. Болтать совершенно не хотелось, а тем более рассказывать незнакомым девицам о своей жизни. Меня обозвали партизанкой и в конце концов оставили в покое. После этого разговор переключился на новую коллекцию туфель в модном магазине, и каждая посчитала своим логом сообщить, что обязательно сходит туда, как только выпишется из больницы. Затем они начали обсуждать платья, потом купальники, а дальше разговор зашёл об отдыхе. И где-то на описании вечеринки возле бассейна в отеле Турции я заснула.

Утром следующего дня ко мне, наконец, приехал Ваня, притащив огромную сумку, словно Дед Мороз мешок с подарками. Из неё он извлёк пижаму, халат, спортивный костюм, полотенце, шлёпки, кучу влажных салфеток и предметов гигиены, расческу для волос и даже маленькую косметичку, в которую собрал необходимые, по его мужскому мнению, для женщины вещи. Кроме того, на дне нашёлся пакет с такими желанными мандаринами, йогуртами, соком и шарлоткой, которую испекла его мама. Далее сумку покинул Ванин планшетный компьютер, наушники и флэшка с фильмами. Я не посмела вернуть технику обратно, хотя смотреть глупые фильмы не тянуло совершенно. Промолчала, ведь даже надеяться не могла, что мне на голову свалится столько подарков и счастье в виде Ваниного внимания. Он оказался выше эмоций, и я была бесконечно благодарна ему за помощь, поскольку больше ни от кого помощи не ждала.

После того как его сумка опустела, моя тумбочка наполнилась вещами, а общий холодильник продуктами, пришёл черёд самого неприятного – разговора о похоронах. Не вдаваясь в подробности, Ваня просто сказал, что всё прошло нормально, а я не стала долго расспрашивать. И на этом мы оба успокоились.

– Классный у тебя парень! – воскликнула одна из женщин, когда Ваня ушёл.

Я промямлила в ответ, что мы были просто друзьями, но, похоже, никто мне не поверил. Да я и не старалась их убедить.

После обеда меня ждал очередной неожиданный переезд – в двухместную палату, оплаченную Ваней. Видимо, ему, как и мне, не понравилось столь тесное соседство с кучей болтливых тёток, хотя я ни единым словом не высказала своего раздражения. Но то, что нам периодически приходилось проглатывать слова или вздрагивать от громкого хохота за спиной, возможно, повлияло на его решение переселить меня в более спокойное место.

Новой соседкой стала женщина лет пятидесяти, третью неделю лежавшая в больнице с похожей травмой позвоночника и, на моё счастье, оказавшаяся немногословной. Целыми днями она что-то читала, закрепив книгу на странной подставке, сделанной её мужем из стула, железного прута, который мог двигаться и фиксироваться на различном расстоянии от глаз, и двух зажимов, не позволявших страницам опадать вниз. Иногда она делала пометки на листах, используя простой карандаш, и за два дня исписала не меньше пачки бумаги. Как выяснилось, женщина работала над докторской диссертацией, и даже временная недееспособность ей не мешала.

Естественно я отчитала Ваню за потраченные средства, но не могла сказать, что испытывала недовольство, ведь, как ни крути, одна соседка была приятнее, чем целых пять, да ещё и очень шумных. Хотя в тот момент я мысленно с ними согласилась – Ваня действительно был самым лучшим парнем на этом свете. А себе твёрдо пообещала, что обязательно всё ему верну, ведь это была не его обязанность, а обязанность моего отца, который до сих пор даже не поинтересовался здоровьем дочери…

В связи с ускоренной регенерацией уже через несколько дней мне позволили сидеть, а затем и ходить, естественно, в силу возможностей загипсованной ноги, которую трогать пока не стали. Это вместо месяца лежачей жизни. И как только я смогла встать, то на выданных древних костылях доковыляла до уборной и устроила себе импровизированный душ с помощью полотенца, шампуня и бутылки из-под газировки, которую попросила у Вани. Газировку я благополучно вылила в раковину, а в бутылку набирала воду и смывала ею шампунь. Благо, в платной палате имелась собственная уборная.

Ещё через день мне сняли гипс. Можно было и раньше, но либо врачи решили перестраховаться, либо тянули время – нельзя же было зафиксировать кучу переломов, а через неделю написать в карточке, что ничего не осталось. Видимо, по той же причине меня продержали в больнице ещё несколько дней и в общей сложности через две недели выписали абсолютно здоровой. От аварии не осталось и следа, будто её и не было вовсе, и мне оставалось только гадать, зависело ли это от того, кто являлся причиной полученных травм – Свет или Тьма – либо мой организм настолько по-разному реагировал на различные повреждения.

Из больницы Ваня забрал меня на собственной машине. Ею оказалась старенькая девятка – не ахти какая, но для первой машины, тем более купленной студентом на собственные сбережения, а не подаренной богатыми родителями, вполне годилась. То была приятная новость. А неприятной стала необходимость возвращаться к отцу. Напрашиваться пожить у Вани язык не повернулся, поэтому я молча приняла его решение и стойко вытерпела дорогу до дома, стараясь, чтобы он не заметил, насколько сильно я нервничала перед встречей с отцом.

Я испытывала странные и смешанные чувства и уж точно не горела желанием ни видеть его, ни разговаривать с ним, ни что-либо ему объяснять. Однако последнее делать и не пришлось. После долгого ожидания возле входной двери мы всё-таки услышали признаки жизни. Шаркающей походкой отец медленно добрёл до коридора и с грохотом на весь подъезд отодвинул железный шпингалет. Я вцепилась в Ванину руку, но тут же её отпустила, поскольку страх и неприязнь моментально прошли. Перед нами предстал пьяный, исхудавший и очень грустный пожилой мужчина, который пытался сделать вид, что смотрел на нас. Только его взгляд не фокусировался на лицах, а проходил сквозь них и рассеивался в пустоте.

– А… Вы… – фыркнул отец и побрёл обратно в комнату, продемонстрировав поникшую спину.

Я его не узнала.

В последнее время папа часто грустил и пребывал в задумчивом состоянии, поскольку переживал за маму. Или делал вид, что переживал. Но он выдерживал все неприятности, тягости и проблемы, какие бы ни свалились на его широкие плечи, а теперь сломался. Я не верила до конца, но видела, что ему действительно было плохо. Отец страдал. У него не осталось сил. Он пил, желая залить спиртным свою боль и вину и забыть обо всём, что сделал он, Свет, Тьма и все мы вместе взятые. Только алкоголь не помогал. Я проходила эту стадию и потому знала, что в нём нельзя было найти ни решения проблем, ни утешения. Хотя состояние продолжительного запоя, в котором сейчас пребывал отец, мне не было знакомо – тогда я ограничилась лишь одной ночью.

Я услышала, как он рухнул на диван своим исхудавшим, обезвоженным телом, и испытала неконтролируемое чувство жалости. Неважно, что он так холодно встретил меня, ни разу не приехал в больницу и даже ни разу не позвонил, хотя знал, что Ваня привёз мне сотовый телефон.

Всё равно мне было его жаль…

– Не обращай внимания. Он даже не узнал нас, – грустно произнёс Ваня и понёс вещи в комнату.

Я несмело шагнула за ним в квартиру.

Помещение изменилось так же сильно, как и мужчина, лежавший ничком на диване, раскидавший по полу пустые бутылки и насыпавший в пепельницу гору окурков. Теперь здесь витал устойчивый запах перегара, словно в жилище заядлых алкоголиков. Я чуть не задохнулась и поспешила на кухню, чтобы открыть окно. Но остановилась в дверях как вкопанная – на столе, на полу и возле мойки всё было заставлено пустыми бутылками. Открыла холодильник и обнаружила там ещё несколько, которые папа не успел выпить, а из еды нашла только наполовину пустую банку солёных огурцов.

Я чуть не заревела в голос, поскольку поняла, что не смогла бы уехать отсюда, даже если бы по-прежнему этого хотела. Отец, пусть и тёмный, нуждался в моей поддержке и заботе. Он нуждался в уходе, как маленький, несмышлёный ребёнок: за ним нужно было убирать, его нужно было кормить и отучать от бутылки, пока он окончательно не испортил себе жизнь. Ваня сказал, что написал от его имени заявление на неоплачиваемый отпуск, съездил к нему на работу и объяснил сложившуюся ситуацию. Отцу дали месяц. Но половина этого времени прошла, пока я находилась в больнице. И теперь у меня оставалось не больше двух недель, чтобы поставить его на ноги, а я и на своих-то пока держалась с трудом.

Первое, с чего я начала – собрала стеклотару в пакеты. Хотела выбросить и бутылки из холодильника, но потом подумала, что у отца может начаться жёсткое похмелье, и одну всё-таки оставила. Услышав звяканье стекла, Ваня пришёл на кухню и принялся мне помогать. Мы открыли окна во всей квартире, собрали мусор, смахнули накопившуюся пыль, убрали разбросанные вещи. Ваня пропылесосил и отправился в магазин за продуктами, а я тем временем помыла посуду, протёрла пол с чистящим средством и закинула первую порцию белья в стирку. Когда же он вернулся с добычей, мы поджарили яичницу и перекусили.

Атмосфера сразу стала намного приятнее. Я знала, что запах перегара будет выветриваться ещё долго, но пока его перекрывал запах чистящего средства, стирального порошка и жареных яиц.

Затем Ваня ушёл, оставив меня в пустой и неуютной квартире наедине с беспробудно спавшим отцом, который за это время лишь поменял позу и перекатился на спину. Довольно долго я стояла возле дивана и разглядывала его, пытаясь осознать, кем теперь стал для меня этот мужчина: родным или чужим, отцом или врагом, убитым горем вдовцом или просто запойным алкоголиком, которому было наплевать на всё и всех. Потом не выдержала, вытащила из пачки последнюю сигарету и закурила. В горле запершило от дыма, но никотин, моментально проникший в кровь, сделал своё дело. По телу разлилась лёгкая эйфория, голова закружилась, а мышцы расслабились, и в целом ощущение оказалось приятным. Ещё после двух затяжек я затушила сигарету, твёрдо решив больше никогда не курить. Никотин являлся такой же временной и бестолковой помощью, как и алкоголь. Он подарил мне некоторое успокоение, но проблемы остались, и их надо было как-то решать. Например, одна из этих проблем валялась сейчас на диване, храпела и работала генератором перегара. Теоретически я могла бы с ней справиться, но только не сегодня и не сейчас. Сейчас я просто накрыла отца пледом и отправилась в комнату, отложив душ, о котором мечтала две недели. Моя война начнётся завтра, а пока я заслужила немного отдыха.

Я фактически рухнула на кровать, после жёстких и неудобных больничных коек показавшуюся мне роскошной периной, и провалилась в сон.

Ночью мне приснилась мама, но я совсем не обрадовалась. Она звала, плакала, говорила, что ей было очень плохо, и просила помочь. Она обвиняла в этом меня. Проснулась я в слезах, снова раздираемая чувством вины. Хотелось убедить себя, что её убила Тьма и что позволил это сделать Свет, но, по сути, именно я была виновата в её смерти…

Однако времени на переживания не осталось.

Насквозь мокрую наволочку пришлось отправить в новую порцию стирки. Пока машинка стирала, я всё-таки успела принять душ, сварить хороший кофе, который папа так любил раньше, и приготовить манную кашу. После чего начался процесс побудки отца. Несмотря на протесты и ворчание, я кое-как растолкала его и отправила в ванную. Проследить за ним там я не могла, зато проследила, чтобы он не закрыл дверь на защёлку – на всякий случай. Пока папа отмокал, я перебрала и рассортировала его и свою одежду, а потом села просматривать объявления о работе, поскольку теперь в ней остро нуждалась. У меня по-прежнему оставалась возможность подработки, однако этого было недостаточно. Новое место, куда я планировала устроиться, к сожалению, меня не дождалось, а сбережения, которые я пыталась всучить Ване и которые он наотрез отказался брать, закрыли бы мою финансовую потребность максимум на пару месяцев. И я бы так и осталась в должниках…

Наконец, папа выполз из душа. Я усадила его за стол, налила кофе и положила манной каши. Машинально, словно бездушный робот, он перекидал содержимое тарелки в рот, кажется, даже не обратив внимания на то, что это была за еда, а потом достал из шкафа новую пачку сигарет и закурил. Мне дымом дышать не хотелось, поэтому я ушла в зал и вернулась к своему прежнему занятию. И слишком поздно услышала звяканье стекла – отец успел опустошить треть бутылки. Я попыталась отобрать у него оставшееся, однако была бесцеремонно выставлена из кухни под сопровождение отборного русского мата.

И мне стало страшно.

Мне стало намного страшнее, чем в тот вечер, когда я узнала, что он был тёмным. Мы обладали несопоставимыми габаритами. Отец, хоть и страдал от истощения, по-прежнему был намного крупнее и сильнее меня, а теперь он ещё и напился. Хорошо, что это была последняя бутылка. Плохо, что я не вылила и её – не стоило оставлять дома ни капли. Я не стала перечить и решила просто подождать, пока он снова не отключится. А ещё поняла, что мне вновь придётся просить помощи у Вани, поскольку в одиночку я не смогу с ним справиться…

Зато с поиском работы повезло – он оказался недолгим. Уже через пару дней я нашла неплохое место недалеко от дома: контакт с людьми там был минимальный, мой внешний вид никого не смутил, зарплата – не золотые горы, но и не копейки. А ещё я смогла договориться, что первые две недели буду забирать выплаты за выход, поскольку сильно нуждалась в деньгах уже сейчас. Моё не слишком нормальное прошлое данному стабильному будущему навредить не смогло – доктор Лазаревский постарался. Я встретилась с ним ещё лишь раз – без предупреждения распахнула дверь в кабинет, подошла к столу и, не обращая внимания на человека, вжавшегося в противоположное кресло, протянула руку. Анатолий Сергеевич посмотрел с пониманием. Не нарушая воцарившейся напряжённой тишины, медленно открыл ящик стола, достал оттуда заверенное печатью и подписью заключение о моей абсолютной вменяемости и дееспособности и протянул листок мне.

Так жизнь вошла в обычную, монотонную колею. Вот только дорога изменилась до неузнаваемости, как и мы все.

Я уходила рано утром, возвращалась поздно вечером, покупала продукты, готовила еду, кормила вновь и вновь пьяного отца, следила за тем, чтобы он не зарастал грязью, не разводил её в квартире и никак не могла понять – зачем всё это делала. Моя война с отцом закончилась его победой и моей капитуляцией. Я не смогла заставить его бросить пить. Я не смогла даже привести его в трезвое состояние, чтобы поговорить. Я пыталась избавиться от спиртного, но, как только покидала дом, он где-то добывал новую отраву и к моему возвращению лежал на диване в стельку пьяный. Я пыталась прятать деньги, но тогда он устраивал дебош. Мне пришлось пойти на компромисс и ежедневно выделять ему одну заветную бутылку, чтобы он ничего не крушил и не напивался до смерти. И с горечью наблюдать, как отец собственноручно губил себя.

Зато теперь ни Свет, ни Тьма не смогли бы им управлять. Они просто не достучались бы до сознания, похороненного под многометровыми толщами алкоголя…

Я больше не пыталась его судить. Наверное, отец действительно не хотел, чтобы в нашей жизни всё так сложилось, но не мог ничего изменить. Наверное, у него действительно не осталось выбора, и ему действительно пришлось исполнять приказ не только Тьмы, но и Света – приказ, который он не смел нарушить, чтобы не сделать ещё хуже. Однако подтвердить это не представлялось возможным – отец еле разговаривал и вряд ли понимал, где и зачем находился. Естественно, с работы его уволили, и теперь на мои плечи легла ответственность за пропитание нашей семьи. А впереди уже маячил конец лета, и я понимала, что вернуться в университет возможности не будет – я просто не осилю ещё и учёбу.

Хотя, был ли в ней теперь смысл?..

Ваня иногда помогал мне по дому, возил в магазины и приезжал успокаивать отца, когда тот становился слишком буйным. Изредка, когда у меня появлялся выходной, мы гуляли, однако эти прогулки нельзя было назвать увеселительными. Я скорее устраивала себе отдых от бесконечных домашних дел, семейных и рабочих проблем. Несмотря на то, что мы с Ваней стали часто видеться, разговаривали мы мало, ведь над нами обоими висела необходимость, о которой не хотелось ни вспоминать, ни тем более говорить вслух, но которую каждый из нас ждал с волнением и страхом. Потому большую часть времени мы просто молчали, меряя шагами парки, скверы или пустынные аллеи кладбища.

В один из таких дней Ваня попросил рассказать, что произойдёт, когда начнётся Битва. И я рассказала. Описала то, что помнила, и то, что показывал мне Елиазар, однако умолчала о многих вещах, о которых ему пока не следовало знать. Я не сказала про Давида, не сказала, что возвращалась в прошлое и чем мне пришлось заплатить за это путешествие. И, конечно же, не сказала, какую роль предстояло исполнить ему. Ваня слушал молча, не задавая вопросов и не перебивая. А я гадала, почему Высшие Силы ничего ему не объяснили, и старалась помочь разобраться, пока Свет и Тьма не помогли своими методами.

Ваня сильно изменился. Теперь он меньше смеялся, почти не шутил, стал задумчивее и взрослее. С одной стороны, мне нравилось его новое, более серьёзное отношение к жизни, но с другой – я испытывала боль, поскольку знала, с чем были связанны такие перемены. И всё же Ваня не растерял всегда удивлявшей меня лёгкости в общении, а потому рядом с ним было комфортнее. Я наслаждалась его обществом. Ваня не просто помогал мне физически, но и разделял накопившиеся страхи и переживания, поскольку знал и понимал, о чём я говорила, и не считал меня при этом сумасшедшей. Он тоже не старался отдалиться, ведь только я могла объяснить происходившие в его жизни невероятные события. Однако о том, чтобы снова встречаться, не могло быть и речи. Слишком многое давило на плечи обоих, слишком многое не только объединяло нас, как друзей, но и отдаляло друг от друга, как парня и девушку. Мы хранили одну на двоих страшную тайну. Мы поддерживали друг друга в молчаливых раздумьях и не давали друг другу сойти с ума. И мы просто ждали, помогая друг другу пережить это долгое и мучительное ожидание…

Монотонные и тяжёлые будни угнетали. Теперь всё произошедшее казалось лишь дурным сном, приснившимся в одну неудачную ночь и оставившим после себя неприятную тревогу, которая постепенно развеивалась среди дневных забот. Забывалось, как Елиазар неожиданно появлялся и исчезал, сметая привычную жизнь, словно мусор. Как он возвращал в прошлое, заставляя заново переживать волнительные моменты. Как Тьма заманивала в свои сети, а потом всё рушила и уничтожала. Забывалась авария и мамина смерть, и только частые поездки на кладбище напоминали, что всё это произошло на самом деле.

Не имея возможности проститься с ней тогда, я пыталась загладить свою вину теперь, разговаривая с её могилой. Я никак не могла осознать, что в земле лежало её бездыханное тело, что мамы больше не было под синим небом и никогда уже не будет. Казалось, что её просто не выпускали из больницы, не давали ни с кем общаться, и потому она исчезла из нашей жизни.

Поначалу я просыпалась в слезах и переживала, что ничего не могла исправить. Я не желала мириться с тем, что мама ушла, отдав свою жизнь за моё короткое и ничего не давшее путешествие в прошлое, вспоминала, как она страдала – брошенная и преданная – и у меня разрывалось сердце. Мне не сообщили подробностей её смерти и не позволили посмотреть видеозапись. В полиции сказали, что мама искалечила себя и умерла от полученных травм, поэтому её похоронили в закрытом гробу. Но на самом деле всё было иначе – мама дождалась окончания своего наказания, Тьма больше ничего не могла сделать, и тогда её забрал Свет. Елиазар воспользовался мною и подарил ей ту единственную помощь, в которой она действительно нуждалась.

Я не знала, откуда взялась подобная уверенность. Возможно, я даже сама всё придумала, однако мама так открыто и ясно улыбалась с надгробия, что не хотелось верить в плохое. На этой фотографии она не была похожа на измученную, обессиленную женщину, которую я навещала в больнице и которую теперь видела по ночам – молившую о помощи и обвинявшую меня в своей смерти. Фотография была сделана десять лет назад, когда её «Болезнь» ненадолго отступила.

Нет, мама не могла уйти во Тьму, посвятив свою жизнь помощи Свету, и просто обязана была попасть на небо. Или туда, куда попадали праведники, если Рая на небе не существовало. Я понимала, что ко мне приходил не её призрак, а сделанная Тьмой копия. Это была попытка заставить меня поменять Выбор, ведь мама никогда не стала бы умолять присоединиться к Тьме – ни при жизни, ни после смерти.

Лишь после всех этих мыслей и дней, проведённых на кладбище, моя душа и совесть, наконец, немного успокоились, и страшный сон с её участием стал сниться реже.

Сны о прошлой Битве тоже пропали. Последнее, что я видела, были странные вспышки, которые накрывали моё сознание в томографе. Чудо-аппарат словно излечил меня, избавив от кошмаров, или же Высшие Силы уже показали всё, что хотели и могли показать, и потому во снах просто отпала необходимость. Сейчас создавалась новая история, о которой никто и никогда не узнает. Готовилось новое сражение, и прошлое не могло и не должно было на него влиять.

Вот только вместе с кошмарами исчез и он…

Ещё лишь раз Давид явился ко мне во сне – именно явился, поскольку я проснулась с абсолютной уверенностью, что всё происходило наяву. Словно со стороны я наблюдала, как он подошёл к кровати, на которой я спала, и встал возле изголовья. Он ничего не делал, ничего не говорил и казался абсолютно спокойным. На каменном лице не отражалось никаких эмоций, однако где-то внутри я ощущала ужасную тревогу, волнами исходившую от него.