Свет – Тьма. Вечная сага

Однако постепенно ко мне начала подкрадываться усталость. Я всё чаще ошибалась, тело перестало слушаться и адекватно реагировать на сигналы мозга, а руки налились свинцовой тяжестью и с трудом шевелились, словно сражавшийся за меня дух куда-то уходил, теряя контроль над разумом и плотью. Уверенность и злость тоже исчезли, а их место снова заняли нерешительность и страх.

Как следствие – я потеряла равновесие. Последним взмахом попыталась парировать выпад тёмного, но Воин легко перехватил мою руку и, победоносно ликуя, навис угрожающей, чёрной горой. Его тело сотряслось то ли от смеха, то ли от нервной дрожи, а в следующее мгновение где-то сбоку, под рёбрами, меня пронзила чудовищная, острая боль.

Наверное, я даже закричала, но уже не услышала своего голоса. Он растворился во мраке, как и всё вокруг. Исчезли Воины, доспехи, кровь, невероятные существа и вспышки молний. И только два красных огня по-прежнему светились сверхъестественным светом в его бездонных глазах…

Глава 12. Расплата

Я не умерла…

Эта мысль ворвалась в сознание вместе с новой порцией боли. Так хотелось забыться, больше не чувствовать её и не вспоминать страшные мгновения. Но она держала крепко. Снова болело всё тело, а не только бок, куда меня ранили, будто я всё-таки упала на поле брани с головокружительной высоты, приняв удар о землю всей поверхностью кожи, всеми костями и органами. Из темноты с бешеной скоростью начали выплывать страшные картины: кривые скалы, вспышки молний, изрубленные тела и языки ликующего пламени. Я прекрасно понимала, что всё увиденное являлось лишь прошлым, которое пережила моя душа тысячу лет назад. Прошлым, похожим на кошмарный сон, но легче от этого не становилось. Елиазар показал мне ненамного больше, чем я уже видела: те же картины и звуки, тот же ужас и кровь, те же Воины и Бесы. Однако теперь я знала, почему они снились мне и не оставляли в покое. И тем ужаснее было осознавать, что вскоре придётся пережить подобное в реальности…

Кстати, а в какой реальности я находилась сейчас? Куда перенёс меня Старец? И переносил ли вообще? Может, я по-прежнему лежала на чёрном поле, так и не покинув минувшее сражение?..

Я прислушалась. Постепенно до мозга добралось осознание, что вокруг было совершенно тихо. Рёв Демонов и скрежет железа исчез, а из звуков, достигавших слуха, появился размеренный гул машин где-то вдалеке и странный писк, похожий на комариный. Дышалось на удивление легко, словно кто-то или что-то подталкивало воздух в мои лёгкие, и этот воздух не обжигал, а скорее обволакивал приятной прохладой.

Набравшись смелости, я попыталась разлепить тяжёлые веки. Они оказались огромными и неподъёмными, весом по несколько килограммов каждое, слипались и не слушались, однако в конце концов мне удалось с ними справиться. Свет ударил по глазам. Но через несколько секунд я привыкла, и из расплывчатого тумана начали проступать очертания смутно знакомого пространства: невзрачные стены, невзрачный потолок, невзрачное окно…

Я оторвала голову от подушки и попыталась окинуть себя взглядом, но её потянули обратно верёвки и провода. Оказывается, на лице у меня была надета маска, подающая кислород, вот почему дышалось так легко. Всё, что я смогла разглядеть с такого ракурса – загипсованную ногу, подвешенную под углом на дальнем конце кровати.

Я снова попала в больницу.

Что на этот раз придумал Свет для моего алиби? Что я бросилась под машину, спрыгнула с моста или что кто-то напал на меня в подворотне?

Неожиданно, словно кто-то в нужное время подбросил в голову нужные картинки, в памяти всплыли два огня. Однако не те, которые горели в глазах тёмного Воина, убившего меня, а два ярких белых пятна, на мгновение ослепившие и встревожившие мои воспоминания. Мозг проиграл эту сцену вновь, добавив к ней пронзительный визг тормозов, прорезавший воздух и слух. А потом всё поглотила темнота…

Вот как Елиазар обеспечил отсутствие в физическом мире – я попала в аварию и несколько дней провалялась без сознания, пока моя душа спустилась в Ад и вернулась обратно. Я не могла сориентироваться, когда именно в голове оказался кусок толком непережитого происшествия, зато теперь стало понятным, почему болело всё тело. Удар тоже являлся своеобразным падением, только под колёса автомобиля, а не из двери заброшенного дома.

Хотя последствия были одинаково неприятными.

Я попыталась пошевелиться, прохрипев при этом что-то нецензурное. Двигаться оказалось ужасно тяжело, словно всё моё тело покрывал гипс: руки, ноги, шею и даже грудную клетку. Словно на этот раз я превратилась не в мумию, а в фарфоровую куклу, и мои движения, скорее всего, напоминали движения робота.

Я завертелась в кровати, пытаясь разглядеть комнату, в которой находилась теперь. В принципе, она не сильно отличалась от предыдущей, разве выглядела чуть поновее: стены до середины были выложены кафелем, дверь была не деревянная, а современная пластиковая, пыльное окно аркой обрамляли жалюзи. Но появились и отличия. С правой стороны часть комнаты отгораживала плотная, прорезиненная занавеска приглушенно-зелёного цвета, и за ней явно что-то находилось. Кровать, на которой я лежала, имела высокие железные борта, похожие на остов крыльев огромной бабочки. Накрывало меня не одеяло, а тонкая простыня без всяких утеплителей, и по сильному ознобу я с точностью могла сказать, что под ней не было ничего, кроме моего совершенно голого тела. Рядом торчала металлическая подставка для капельницы на две бутылки, от которых к здоровой руке тянулись длинные, прозрачные трубки с такой же прозрачной жидкостью внутри. А ещё, словно огромная, чёрная паутина, меня оплетала сеть проводов, которые уходили куда-то наверх, за изголовье кровати. Я попыталась запрокинуть голову, насколько позволяли злополучные трубки, но смогла разглядеть лишь встроенный в стену короб на несколько розеток. В три из них были воткнуты вилки неизвестных приборов, стоявших чуть выше на небольшой полке и свисавших с неё передним краем. Писк, похожий на комариный, как раз издавал один из них. Затем я услышала ещё два подобных писка, перебивавших друг друга и доносившихся из-за занавески.

Значит, вместе со мной в палате лежало как минимум два человека.

На этот раз папа не стал оплачивать отдельную палату. Это несколько задело и одновременно обрадовало меня. С одной стороны, было неприятно осознавать, что его больше не волновало моё благополучие. Но с другой – он оставил меня в покое и перестал претворяться заботливым отцом, что автоматически исключало из наших отношений ложь и необходимость тратить на меня деньги.

Что ж, сойдёт и так.

Но, может, я зря злорадствовала?

Может, он вообще не знал о случившемся?..

Ага, как же! Всё, что делал Свет, тут же становилось известно Тьме. И наоборот. Особенно если Высшие Силы даже не пытались скрывать свои действия, как сейчас. Скорее всего, отцу сообщили об аварии и о её причинах даже раньше, чем кто-то нашёл моё тело на дороге и вызвал скорую помощь. А значит, ему действительно стало всё равно…

Что-то сдавило грудь. Никакое ощущение свободы не перекрывало появившуюся горечь, поскольку он всё равно оставался моим отцом, которому когда-то я доверяла и которого когда-то любила. Пусть за ужином я наговорила много ужасных вещей, пусть, несомненно, он их заслуживал, но в глубине души я хотела ему верить…

Голова безвольно перекатилась набок, и невидящим взглядом я уставилась на железный стол для инструментов, вплотную придвинутый к койке. Его глянцевая поверхность сияла от чистоты и пустоты, которые нарушались лишь стоявшей на нём маленькой, круглой вазой, наполовину заполненной водой. Ни цветов, ни даже их следов я не заметила, что сразу ставило огромный, жирный вопрос на необходимости наличия данного предмета в больничной палате. Да и какие цветы могли быть в реанимации? Это только в иностранных фильмах больные пробуждались от наркоза, а их уже ждали огромные букеты, заботливо приготовленные дежурившими возле кровати родственниками. Но я жила в России, и здесь цветы в больницу, а тем более в реанимацию, приносить запрещалось. Зато кто-то не менее заботливо скотчем прилепил к вазе клочок бумаги, на котором было написано: «Не выливать».

«Защитничек…» – пронеслось у меня в голове.

Простому человеку могло показаться, что в вазе не было ничего, кроме обычной водопроводной воды двух или трёхдневной давности, из которой даже хлор уже испарился. Однако врачам оставлять её здесь не имело смысла, поэтому вывод напрашивался сам собой – это сделал Елиазар. Скорее всего, Старец поместил в вазу Духа, который охранял меня, пока я находилась в беспамятстве, ведь он обещал дать Защитника. А может, мне просто хотелось в это верить, поскольку так появлялась хоть какая-то уверенность, что, пока моя душа летала за пределами нашего мира, я пребывала в относительной, но всё-таки безопасности.

– Ну, Защитничек, и долго мне здесь валяться? – фыркнула я, услышав вместо своего голоса сдавленное хрипение.

Забавно, общалась с вазой…

На каком этапе я начала вести беседы с неодушевлёнными предметами? И как далеко это могло зайти?..

Но разговоры с живыми людьми сейчас пугали меня больше. Вновь нужно было сочинять истории для врачей и полиции, ведь они не оставят меня в покое и будут расспрашивать, пока не докопаются до истины. Что я скажу на этот раз? Что никто не виноват? Что я сама бросилась под машину? Тогда они точно вызовут психиатра.

Хотя…

Теперь я знала, кем являлся лечащий врач нашей семьи. А ему, скорее всего, уже сообщили причину, по которой я попала в больницу. Не будет больше спектаклей про примерную пациентку и заботливого доктора. Не будет пыток с бутафорскими тестами на вменяемость и их выдуманными результатами. Лазаревский и так отлично знал о моей вменяемости. Но кому я могла рассказать о том, что он был тёмным и хотел поместить меня в психушку, потому что я была светлой?

Никому.

А если попытаюсь это сделать, то окружающие окончательно уверуют в моё безумие…

Я усмехнулась, вдруг осознав нелепость своих рассуждений. Я всё ещё мыслила категориями из прошлой жизни, от которых никак не могла избавиться. Зачем Лазаревскому жаждать моего заключения в клинику? Какая разница, где я буду находиться до начала Битвы? Мой наивный страх перед злым доктором исчез, ведь, по сути, он ничего не мог мне сделать. Возможно, когда-нибудь мы встретимся в другом мире – вот тогда у нас появится шанс выяснить отношения, и тогда он может оказаться для меня действительно опасным, но не сейчас.

Сейчас же мне требовалось время на восстановление, и почему-то я была уверена, что Свет мне его предоставит. Скорее всего, Старец пока не появится, ведь у него таких, как я… Ай, я не знала, скольких ещё ему нужно было посетить и покалечить. Да и не желала его видеть, если честно. Моя ненависть к Свету немного улеглась после всего, что Елиазар поведал в заброшенном доме, хотя от его повествования голова до сих пор шла кругом. Я чувствовала себя средневековым человеком, которому пытались объяснить устройство вселенной: что земля была шарообразной, а не плоской, что она вращалась вокруг солнца, а не наоборот, и что звёзды – это не крошечные, светящиеся камни, приклеенные к небесному своду, а бесчисленное множество подобных солнц, паривших в бесконечной пустоте под названием «Космос». Рассказ Елиазара перечеркивал все мои представления о жизни, об устройстве мира и о земных религиях. Однако благодаря ему за рассыпавшейся старой реальностью, наконец, замаячила новая – странная и непонятная, но хоть какая-то. Вот только я по-прежнему не понимала, зачем Высшим Силам понадобились наши жалкие жизни. Разве могли мы решать Судьбы миллионов, если даже со своими не способны были разобраться? Зачем они боролись за нас и пытались поделить? Может, вовсе не из-за нашей ценности, а из-за нашей цены? Вдруг мы являлись разменными монетами, которые Высшие Силы, подверженные схожим порокам, использовали для собственного превосходства?..

Мне казалось, что, получив ответы, я успокоюсь. Но я лишь заглянула через маленькую щёлочку в другой, высший мир, и вопросов стало ещё больше…

– Уже очнулась? – удивлённо спросила девушка, бесшумно появившаяся на пороге палаты.

Я с трудом перевела на неё взгляд и сфокусировала внимание, которое витало в иных мирах.

Это оказалась медсестра – стройная, молодая и, наверное, красивая, поскольку из-за обилия косметики естественные черты её лица почти не просматривались. Золотые волосы лежали аккуратными локонами, создавая вокруг головы подобие гривы и выдавая уйму времени, которую девушка потратила на создание своей причёски. Я слегка кивнула в ответ, больше только глазами. А когда, наконец, смогла поймать её взгляд, то вместо радости и облегчения обнаружила на кукольном лице недовольное и нетерпеливое выражение, заставившее съёжиться под тонкой простынёй. Наверное, я испортила ей спокойную смену…

Мелкими шажками медсестра подошла к кровати и стала возиться с приборами над моей головой, что-то там поправляя или делая вид, что поправляла. Двигалась она как-то неестественно и заученно грациозно, совершая ненужные движения кистями рук и бёдрами, словно за ней могли постоянно наблюдать.

– Долго?.. – прохрипела я через маску.

– Что долго? – непонимающе захлопала она голубыми глазищами.

– Долго… Я без сознания?

– А… Да. Второй день уже, – она быстро сняла бутыль с подставки, явно спеша закончить дела и вернуться к чтению модного журнала. – Думали, что ты очнёшься только завтра. Если вообще очнёшься… Что-нибудь болит?

Последние слова прозвучали с явно наигранным беспокойством, заставив меня усмехнуться. И эта усмешка жёстко отдалась болью в злосчастном боку.

– Всё… – выдавила я, перестав веселиться.

– Немудрено! Я скажу доктору, что…

Замолкнув на середине фразы, девушка юркнула под занавеску и принялась громыхать чем-то в другом конце палаты. А через десять или пятнадцать минут снова появилась в моём поле зрения, неся в руках пустые бутылки из-под лекарств.

– Ты у нас ещё бомж.

– А?..

– Не зарегистрирована нормально. Имя, фамилию помнишь? Номер телефона, адрес? Чтобы родственники принесли документы.

Это вместо: «Чтобы родственникам сообщить, что ты жива…»

– Да… Семёнова… Елизавета, – пробубнила я, с удивлением обнаружив, что говорить становится всё легче, и поспешила с просьбой, пока медсестра не ушла: – Только отцу не сообщайте…

– Что? – она на секунду замерла возле двери.

– Отцу не сообщайте… Пока, – тихо прохрипела я. – Скажите, что ко мне нельзя…

– К тебе и так нельзя ни сегодня, ни завтра. Это реанимация, а не комната для свиданий! – чуть раздражённо парировала девушка. – Кстати, тебя ещё полиция домогается. Уже дважды звонили.

– Не хочу расспросов… Скажите, что я очнулась ночью…

– Не надо учить! – вдруг взвизгнула она. – С полицией я связываться не буду! А ты слишком разговорчивая для больной в критическом состоянии! Уже выздоровела что ли?

– Нет, – прошептала я. – Но у меня ещё просьба… Я дам номер, позвоните Ване… Мне нужно его увидеть…

– Слушай, совсем не наглей! Я два раза повторять не собираюсь – сюда посетителям нельзя! Тем более посторонним! – медсестра решительно вздёрнула подбородок.

– Он родственник… Брат…

– Вот когда тебя переведут из реанимации, тогда можешь звать хоть брата, хоть свата! А пока…

– А когда меня переведут?

– Откуда я знаю?! – закатила она глаза. – Может, завтра, а может, через неделю. Врач придёт, у него всё и спросишь.

– Пожалуйста, позвоните… – взмолилась я, понимая, что вот-вот расплачусь. – Мы только поговорим… Я очень прошу…

– Ну… – она явно замешкалась и, наконец, сдалась. – Я не знаю… Я спрошу разрешения…

– Спасибо! – выдохнула я и почувствовала, как расслабилось тело, до этого крепко скованное напряжением.

Девушка быстро развернулась и свободной рукой схватилась за дверную ручку. Но я не собиралась так просто её отпускать и окликнула, когда та уже переступала порог:

– Подождите!

– Что ещё? – она остановилась, снова состроив недовольное личико.

– Что у меня сломано?.. Я… Не стану инвалидом?

Медсестра глубоко и нервно вздохнула, прежде чем ответить.

– У тебя сотрясение мозга, трещина позвоночника, ушиб внутренних органов, сломанные рёбра, вывихнутое запястье и перелом ноги в двух местах. Ходить, как и сидеть, тебе нельзя минимум месяц, а в остальном – как пойдёт. Возможно, будешь хромать всю жизнь…

Я едва открыла рот, чтобы задать новый вопрос, но она тут же выпалила следующую фразу:

– У меня больше нет времени с тобой болтать!

И пулей вылетела из палаты.

– Блеск… – проворчала я ей в след и грустно вздохнула.

Однако долго смаковать безрадостные мысли не пришлось. Примерно через полчаса в палату вошёл врач, внешне чем-то напоминавший Лазаревского, и принялся расспрашивать о моём самочувствии: болела ли голова, тошнило/не тошнило, были ли проблемы со зрением и слухом. Попросил пошевелить руками и ногами – какими могу – и пальцами на всех конечностях. После принялся тыкать в них иголками, проверяя чувствительность, поскольку половина двигаться отказалась. Потом я как дурочка следила за движениями его карандаша и вынесла свечение фонариком прямо в мозг. Далее врач проверил показания приборов и что-то записал на планшете.

– Сейчас я отключу подачу кислорода. Если будет трудно дышать, сразу дай знать.

– Угу…

Он чем-то щёлкнул над моей головой, и равномерный гул, который я приняла за звук проезжавших под окнами машин, исчез. Затем сдвинул маску. Я попробовала вздохнуть. Сначала появилось ощущение, что лёгкие уменьшились вдвое, но после нескольких дыхательных движений они расправились, и я стала дышать без помех. Ну, кроме пресловутой боли в боку.

– Нормально?

– Да, нормально…

На этом издевательства над моим телом закончились.

И начались издевательства моральные.

– Теперь можем поговорить. Итак… Тебя зовут Елизавета Семёнова?

– Да, Лиза.

– Лиза… Дату рождения помнишь?

– Двадцать девятое февраля девяносто второго. Записана на двадцать восьмое.

– Родители есть?

– Семёнов Павел Наумович и Семёнова Варвара Михайловна.

– Отлично… Как с ними связаться?

– С мамой связаться нельзя…

Я замялась, размышляя над тем, стоило ли рассказывать о маминых проблемах. Но почувствовав, что пауза слишком затянулась, решила не подливать масла в огонь и продиктовала номер отца.

– Угу, – протянул врач, записывая цифры. – Ещё близкие родственники есть?

– Зачем вам?

– Зачем… Затем, что этот телефон может не ответить… – как-то пространно объяснил он.

– Двоюродный брат! Ваня! – с надеждой произнесла я.

– Просто Ваня?

– Израдов Иван Борисович, – тут же спохватилась я и отчеканила одиннадцать цифр его номера.

– Что ж, – снова пробубнил врач. – С долговременной памятью проблем нет… Это хорошо. А с кратковременной? Помнишь события последнего вечера? Что произошло и почему ты оказалась здесь?

– Я думала, что на эти вопросы буду отвечать следователю, – недоумённо заморгала я, глядя на его невозмутимо бесстрастное лицо.

– Ему тоже, – протянул мужчина, словно смакуя каждое слово. – Но мне всё равно, кто виноват. Мне нужно знать, что ты помнишь, а что нет.

– Ну, – я вновь замялась, пытаясь придумать объяснение своей поздней прогулке, однако потом решила не акцентировать на этом внимания. – Я помню свет фар… И звук тормозов… Кажется, меня сбила машина.

Единственное, что я смогла ему рассказать.

– И всё?

– Всё.

– Наезд на пешехода – это уголовное дело, – зачем-то сообщил он мне. – Следователь звонил уже дважды. Очень хочет с тобой пообщаться.

– Откуда вы знаете, что это был наезд? – я снова испытала удивление, предполагая, что моя история окажется несколько иной.

Что я сама бросилась под колёса.

Я же была чокнутой…

– У них есть свидетель. Он видел, как тебя на большой скорости сбил чёрный джип, когда ты переходила дорогу на светофоре, – как ни в чём не бывало произнёс доктор, отметив что-то в планшете и этим действием также напомнив мне Лазаревского.

– Правда?

– Правда…

– И свет был зелёный? – сощурилась я, начиная кое-что понимать.

– Зелёный, – улыбнулся он и неожиданно подмигнул.

– Почему вы это рассказываете?

– Потому что ты должна это знать, – ответил мужчина, оторвался от планшета и обхватил его обеими руками, крепко прижав к груди, как самое дорогое сокровище. – Сейчас тебя отвезут на томографию, возьмут анализы и ещё много всего интересного. Не засыпай, медсестра скоро придёт. Кислород я пока верну, но потом ты сможешь обходиться и без него.

– Спасибо, – прохрипела я.

– Это наша работа, – отшутился доктор, снова надел на меня маску, щёлкнул гудящим прибором и направился к выходу.

– Нет, – возразила я вдогонку. – Спасибо за помощь… Кем бы вы ни были.

Он остановился и посмотрел на меня очень серьёзным, даже суровым взглядом.

– Я ничего тебе не говорил.

– Конечно… – кивнула я.

– Вот и отлично, – улыбнулся врач и вышел из палаты, что-то весело насвистывая.

Я облегчённо вздохнула.

Благодаря неизвестному доктору на одну проблему в моём богатом арсенале проблем стало меньше. Теперь не нужно было ломать голову и придумывать, что говорить следователю. Эта версия не только являлась вполне правдоподобной, но и как нельзя лучше меня выгораживала. Однако другие проблемы остались – они позвонят отцу, и что я ему скажу? Что я могла сказать человеку, который отдал душу Тьме и был прекрасно обо всём осведомлён?

Я вдруг поняла, что боялась встречи с ним даже больше, чем нового прихода голубого свечения.

Немыслимо…

Хотя, если посмотреть на ситуацию с меркантильной точки зрения, то он был единственным близким родственником, способным мне чем-то помочь. Я пыталась привить себе мысль, что больше не хотела его видеть и знать, но на самом деле я в нём нуждалась.

А как он относился ко мне? По-прежнему считал своей дочерью или я превратилась для него в объект мониторинга?

Его отсутствие говорило скорее о последнем.

И имело некоторые плюсы, ведь если папа не захочет приехать, то они позвонят Ване. Конечно, после всего, что произошло между нами, я волновалась, как он отреагирует на этот звонок. Однако впервые у меня не было ощущения, что я делала что-то неправильно, что кто-то подталкивал или наоборот, мешал мне. Наверное, в данный момент ни Свету, ни Тьме не было до нас дела, и потому мы, наконец, могли встретиться.

Мне безумно хотелось всё ему рассказать. Хотелось, чтобы Ваня понял, почему я так поступила, ведь теперь он находился в схожем положении и был вынужден хранить тайны, о которых никто и никогда не должен был знать. Только внутренний голос подсказывал, что не стоило этого делать. В своё время он обо всём узнает – ему расскажет Свет или Тьма, но не я и не сейчас…

Время шло, однако ко мне никто не приходил, словно весь персонал больницы вымер, подобно мамонтам. Я попыталась уговорить себя немного потерпеть. Потом стала ёрзать в кровати, заставляя тело снова и снова испытывать боль. Потом успокоилась. Потом веки начали слипаться…

Как оказалось, врачебное «Скоро» могло длиться много часов. А когда дверь в палату, наконец, открылась, и вошла светловолосая медсестра в компании высокой, полной и невообразимо-рыжей женщины, я поняла, что крепко и надолго заснула.

– Семёнова, просыпайся! – скомандовала рыжая, хорошенько тряхнув мою койку огромной ручищей.

– Я не сплю, – тут же отозвалась я, почувствовав, как мозг начал биться о стенки черепа, словно мячик для пинг-понга.

– Отлично, – бросила она и скрылась за занавеской.

– Отлично, – повторила блондинка, направляясь ко мне. – Если бы ты спала, Галка трясла бы тебя до нового сотрясения…

– Почему Галка? – промямлила я.

– Потому что её зовут Галина Сергеевна. Но за скверный характер мы называем её Галкой, – доверительно прошептала блондинка.

Хотелось заметить, что у неё характер тоже был не из лучших, но я промолчала, обескураженная действиями девушки. Она бесцеремонно отключила прибор подачи воздуха, даже не спросив меня о самочувствии, резким и болезненным движением оторвала полоски лейкопластыря, которые удерживали на месте кислородные трубки, и сняла маску, прихватив половину скальпа вместе с запутавшимися в ремешках волосами.

– Ай! – воскликнула я, но медсестра не обратила на это внимания.

– Кстати, до твоего отца дозвониться не смогли, – вместо извинений произнесла она.

– И?..

– И… Как ты и хотела, позвонили типа-брату.

– Спасибо, – прошептала я, тут же перестав на неё злиться.

В ответ медсестра хмыкнула:

– Надеюсь, типа-брат привезёт твои документы. А то он был не очень уверен, что сможет их добыть.

– Он приедет? – я встрепенулась, моментально почувствовав себя лучше, и попыталась приподняться.

– Лежи! – повелела она, с силой придавив меня к койке, а потом добавила почти шёпотом: – Приедет. Но если не успеет до конца моей смены, то его к тебе не пустят. У Галки снега зимой не допросишься, не то, что свидания…

– Какого свидания? – раздался громкий голос.

Занавеска пришла в движение.

Галка вплыла в мою часть палаты, забыв задёрнуть её обратно, и я увидела человека на соседней койке. Им оказался мужчина. Возраст я не смогла определить, поскольку голова, видневшаяся из-под простыни, была наполовину забинтована, а наполовину покрыта багровым кровоподтёком. Лицо опухло до такой степени, что в сплошном месиве с трудом просматривались составляющие части. Невозможно было понять, где находился глаз, заканчивался нос или начинались губы, и только вставленная в горло трубка помогала определить место расположения рта. Мне показалось, что череп мужчины тоже был деформирован и покрыт вмятинами. А ещё я вдруг осознала, что там, где должны были находиться ноги, простыня лежала совершенно ровно – у него отсутствовали ступни и голени. Как отсутствовала и левая рука – её обрубок, замотанный в толстый бинт, лежал вдоль туловища. Точнее, только вдоль рёбер…

– Не с этим ли полутелом встречаться собралась? – загоготала Галка, кивнув в сторону соседней койки ядовито-рыжей головой.

Я подняла на неё глаза, полные ужаса и боли, не понимая, как можно было шутить над такими вещами. Но увидела лишь злую улыбку на покрытом веснушками круглом лице.

– Перестань, Галь, – равнодушно произнесла блондинка и поспешила задёрнуть занавеску обратно. – Это не смешно.

– А по мне, так очень даже! – снова гоготнула она. – Ритка, ты закончила? Тогда покатили.

Галка схватила мою кровать за борта и с силой рванула вперёд. Колёсики, приделанные к ножкам, поддались не сразу, поэтому сначала меня хорошенько тряхнуло, как в маршрутном такси, а потом сдвинуло ближе к изголовью. Галка толкала койку перед собой, распахивая ею двери и сшибая все углы. Мы то резко набирали скорость, то так же резко останавливались, столкнувшись с каким-нибудь препятствием. При этом я испытывала перегрузки не меньшие, чем летчик-испытатель во время исполнения фигур высшего пилотажа. У меня даже голова разболелась от непрекращавшихся ударов и толчков. А также от непрекращавшейся болтовни Галки – её рот просто не закрывался. Она трещала и трещала, обсуждая всех и каждого в этой больнице. Отпускала шуточки в адрес тех или иных пациентов, жаловалась на плохое финансирование, состояние оборудования и отсутствие расходных материалов. Сплетничала про местных врачей и перемывала кости знакомым и незнакомым. Рита молча шла рядом. Она не участвовала в монологе, лишь изредка вставляя фразы, вроде: «Неужели?» или «Конечно!», за что я была ей безмерно благодарна. Правда, через некоторое время я привыкла к постоянному шумовому фону, который создавала Галка, и перестала его замечать, погрузившись во внимательное разглядывание ламп, мелькавших над головой.

Когда-то я слышала, что каждый медицинский работник проходил три обязательных стадии деформации психики. Сначала он жалел пациентов, пытался вникнуть в их проблемы и боялся причинить боль. На второй стадии происходило привыкание и отстранение. Врач словно отращивал толстый, бронированный панцирь и к пациентам начинал относиться, как к материалу или неодушевлённым предметам. На данной стадии останавливалось большинство врачей в наших больницах… Но самой извращённой и страшной стадией была третья, когда врач превращался в садиста. Такому доктору нравилось иметь власть над людьми и их жизнями, нравилось издеваться физически и морально, намеренно причинять боль и высмеивать немощность и проблемы.

Похоже, Галка относилась именно к третьему типу. А вот с Ритой мне повезло больше. Наверное, она находилась между первой и второй стадией. Всеми силами пыталась отстраниться и перенять поведение давно работавших в больнице коллег, однако иногда человеческие качества всё же пересиливали её старательную хладнокровность…

Последним неожиданным рывком Галка припарковала мою кровать возле какого-то кабинета и направилась в другой конец коридора, чтобы поболтать с двумя тётками в белых халатах. А Рита, не проронив ни слова, быстро скрылась за дверью, оставив меня в одиночестве.

Лежать посреди коридора совершенно голой было не слишком приятно, и я попыталась отвлечь себя, прислушиваясь к разговору женщин. Галка рассказывала пошлый анекдот, смеясь гораздо громче, чем её слушатели. Это показалось мне неинтересным и даже скучным, поэтому я просто уставилась на мерцавшую лампу дневного света, криво прилепленную к потолку надо мной. Так прошло минут десять, пока Рита, наконец, не появилась в коридоре в компании второй блондинки и нескольких шприцов. Они взяли у меня кровь для анализов откуда возможно и сколько возможно, выкачав не меньше литра, после чего неизвестная блондинка вернулась в свою лабораторию, а Рита окликнула Галку, оторвав её от рассказа очередного анекдота.

И меня снова куда-то покатили.

Мы спустились на лифте. В коридорах появилось больше народа, гудящего, словно рой диких пчёл, свет стал ярче, а пятна на давно побеленных стенах – чаще и темнее. Потом свернули в какой-то закуток, и гул остался позади.

Как оказалось, в этот раз меня привезли на обследование мозгов.

Боковым зрением я увидела, что по центру просторного и светлого помещения стоял огромный агрегат, похожий на машину времени – квадратный, с круглым отверстием посередине. Над отверстием располагалась панель, усеянная датчиками, кнопками и светившимися лампочками, а возле отверстия были установлены большие пластиковые салазки. Галка с местным медиком – здоровенным парнем под два метра ростом – благополучно водрузила меня на них, чуть не содрав кожу с подмышек. Я жалобно заскулила, но рыжая лишь хмыкнула в ответ, а Рита и мужчина сделали вид, что ничего не заметили.

– Обследование будет проходить в четыре этапа и займёт минут двадцать, – сообщило склонившееся надо мной симпатичное лицо доктора, наверное, какого-то специалиста по МРТ. – Вы будете слышать, как меняется звук на каждом этапе. Постарайтесь не шевелиться.