Свет – Тьма. Вечная сага

Я побрела на кухню, надеясь, что готовка поможет мне на время отключиться, занять руки и разгрузить голову. Налив в кастрюлю воды и засунув замороженный фарш в микроволновку, я занялась луком. На душе и без того было тоскливо, а едкий луковый сок, напичканный фитонцидами, сделал своё дело, в конце концов заставив разреветься. Я закрыла лицо ладонями и стояла так минут десять, роняя слёзы на разделочную доску, пока звякнувший таймер микроволновой печи не привёл меня в чувства. Пришлось умыться холодной водой и продолжить готовить еду. Пока спагетти варились в сдобренном травами бульоне, я обжарила на сковороде фарш со злополучным луком, добавила в эту смесь небольшую банку томатной пасты и изрядное количество специй и перца. На всю работу ушло чуть меньше получаса.

Запах на кухне стоял чудесный, однако у меня аппетита не вызывал. Я готова была выкинуть всю стряпню в мусорное ведро и лечь спать голодной. Только желание порадовать отца хотя бы такой малостью, как вкусный ужин, пересилило плохое настроение.

Правда, к трапезе отец не торопился и всё ещё плескался в душе – гораздо дольше, чем того требовала простая гигиена. Может, он передумал и решил принять ванну? С какой-то стороны это было неплохо, ведь есть мне всё равно пока не хотелось. Сдвинув кастрюльки и сковородки в сторону, я пошла в зал и буквально упала на диван, включив телевизор. Переключая с канала на канал, снова невидящим взглядом уставилась в пластмассовый ящик, как делала последние две недели…

Папа не посадил меня под домашний арест, не забрал сотовый телефон, даже ножи и прочие колюще-режущие предметы не стал прятать, будто не боялся, что я снова захочу себя поранить. Хотя шпингалет с отремонтированной двери всё-таки снял. Играя роль хорошей дочери, я долгими вечерами коротала время перед телевизором и старалась никуда не выходить без особой необходимости. Раны, именно раны, покрывавшие меня с ног до головы, ещё не до конца затянулись, хотя многие находились в верхних слоях кожи и должны были зажить в течение семи дней. Но прошло уже больше двух недель. Многие воспалились и при каждом неловком движении начинали кровоточить, поэтому я по-прежнему ходила в бинтах и пластырях, регулярно заезжая в больницу на перевязки и пугая своим видом людей. Зажившие же стали толстыми, уродливыми рубцами, поэтому я старалась избегать лишних контактов и надевать закрытую одежду. Конечно, укутываться летом было проблематично, но недавно вновь похолодало, так что теперь я без проблем могла надеть свитер или толстовку с капюшоном.

Видеться ни с кем не хотелось. Пару раз мне звонила Тая. Сказала, что собирается домой, хотела встретиться и поболтать перед отъездом, но мне пришлось сочинить очередную ложь и отказаться. Я уже и не помнила, кому и что врала. Судя по всему, никто из наших общих друзей по-прежнему не знал, что мы с Ваней расстались и что со мной произошло за это время. О последнем, кстати, Ваня тоже не знал, а после того разговора в больнице больше не звонил и не появлялся.

На меня вдруг навалилось гнетущее чувство тоски и одиночества. Рядом не осталось никого, кто мог бы меня понять или поддержать: ни друзей, ни родителей, ни любимого. Кто-то ушёл, от кого-то я сама отгородилась непреступной стеной, а кто-то просто отдалился, подсознательно чувствуя, что со мной не стоило связываться. Я была одна. Даже собака и та умерла…

Я кинула пульт на диван и уставилась в окно. Телевизор меня совершенно не интересовал, хотя в последнее время только он и составлял мне компанию.

На улице уже начинало темнеть, а в ванной всё ещё шумел кран. Это было совершенно не похоже на отца, ведь он всегда принимал душ очень быстро, максимум за пятнадцать минут. Ни разу за всю свою жизнь я не видела, чтобы он делал это так долго. Что же случилось сегодня? Объяснением могло являться только желание, а вернее нежелание возвращаться к действительности, и я его прекрасно понимала. Запершись в крошечной комнате, наполненной паром, можно было забыть о проблемах и о том, что происходило за её пределами. Оттуда не хотелось выходить, хотя для меня всё изменилось, когда я увидела жуткую тень на занавеске. Но папа её не видел, поэтому, возможно, сейчас им двигало желание спрятаться от внешнего мира, порождённое постоянным стрессом, хронической усталостью и необходимостью ухаживать за мной и мамой. Он тоже был одинок, но помочь ему разобраться с проблемами или хоть как-то уменьшить заботы я не могла.

Наконец, шум воды стих, и до меня донеслось звяканье туалетных принадлежностей – папа брился. Уже хорошо. Ещё полчаса, и он выберется. Возможно, даже до наступления ночи. Я подождала минут двадцать и пошла на кухню разогревать остывшие спагетти, выложив сверху по изрядной порции густого соуса. Таймер микроволновки щёлкнул во второй раз, когда в дверном проёме показалось красное лицо отца.

– С лёгким паром! – произнесла я, выставляя тарелки.

– Спасибо, – невесело сказал он, усаживаясь за стол. – Выглядит неплохо.

– И должно быть вкусно.

– Должно быть? Ты не пробовала?

– Вообще-то, нет, – честно призналась я в промашке. – Забыла.

Сегодня я забывала даже об элементарных вещах, хотя раньше не понимала, как можно не пробовать свою стряпню в процессе приготовления. Я поймала себя на глупой и грустной улыбке – так всегда, а вернее раньше, делала мама, словно ей было абсолютно всё равно, чем питаться…

– Ну, ничего, сейчас попробуем, – сказал папа и принялся размазывать соус по спагетти. – Приятного аппетита.

– И тебе приятного аппетита.

Хотя, какой там аппетит?

Сегодня утром я лишь попила кофе. Но желудок совершенно не просил пищи и даже ожидал её с каким-то отвращением, раздумывая – принимать или не принимать. Наверное, я рисковала довести себя до анорексии. Одежда давно болталась на мне, как на вешалке, а руки и ноги напоминали обтянутые кожей кости.

Придётся заставлять себя есть.

Я взяла вилку и, копируя папу, тоже стала бездумно водить ею в соусе, однако отправить еду в рот так и не смогла. Желудок скрутило в крепкий узел, но вовсе не от голода. Скорее, меня гложило чувство дискомфорта. Я думала, что испытаю удовлетворение, порадовав отца ужином, но радости на его лице не появилось. Он так же механически ковырялся в еде, как и я, но не ел, крепко задумавшись о чём-то своём.

– Что-то ты долго… – сказала я, нарушив затянувшееся молчание.

– Что? – непонимающе переспросил он, оторвав взгляд от тарелки.

– Долго был в душе, – пояснила я. – Уже почти стемнело.

– А? Да… – папа неловко повёл плечами и отвёл глаза. – Поплавал немного… Хотелось расслабиться.

– Я тебя понимаю, – отозвалась я. – Извини.

– За что?

– За то, что доставляю тебе лишние проблемы. Тебе их и так хватает.

– Ты не виновата… – пробубнил он еле слышно.

Я замялась, не зная, что ответить.

Эту тему мы ещё не поднимали, и было неудивительно, что папа вёл себя так странно. За последние дни я насмотрелась на него всякого: грустного, задумчивого, расстроенного – все эти эмоции казались логичными и их можно было понять. Но почему он испытывал неловкость? Потому что не смог предотвратить то происшествие? Подобная мысль уже возникала, но я чувствовала, что она не совсем соответствовала действительности. Почему папа не разговаривал со мной об этом? Неужели ему не хотелось выяснить, что на самом деле случилось с его дочерью? Для полиции существовала официальная версия, но разве он в неё поверил?

Отец, словно услышав меня, посмотрел то ли с жалостью, то ли с волнением. Он будто ждал или хотел что-то сказать, но никак не решался. Быть может, то, о чём доктор сообщил ему в кабинете – что я всё-таки унаследовала так называемую болезнь своей матери и меня поместят в психушку? Но в этом случае я бы не попала сегодня домой…

Что же тогда?

Чем папа был так обеспокоен?

Я не знала ответа.

Иногда мне очень хотелось научиться читать чужие мысли, ведь многое в жизни стало бы простым и понятным. Жаль, что это было невозможно…

Невозможно?

А у Елизара получалось. Он не просто угадывал, он мог ответить на все мои невысказанные вопросы. На которые считал необходимым, конечно. Но всё равно это означало, что данная способность была кому-то доступна, так что являлась не такой уж и невозможной. Пора было привыкнуть, что границы возможного и невозможного теперь стремительно размывались. С каждым новым днём мир вокруг меня всё больше напоминал сахарные декорации, которые таяли под светом софитов, капая на сахарный пол и оголяя…

Нет, этого я ещё не видела. И боялась даже предположить, что там могло проявиться.

Я подняла глаза на отца. Тот по-прежнему самозабвенно ковырялся в тарелке с уже остывшими и ни на гран не уменьшившимися спагетти. Прошло минут двадцать с тех пор, как мы сели за стол, но ни он, ни я до сих пор не притронулись к еде. По его виду можно было сказать, что для папы этот ужин являлся такой же печальной необходимостью, как и для меня. Что ему хотелось уйти и запереться в спальне, но он не мог себе этого позволить и вынужден был официально составлять мне компанию.

– Ты не попробуешь? – я сделала вид, что удивилась, хотя на самом деле не находила в его поведении ничего удивительного.

– А? – встрепенулся отец.

– Ты не ешь. Я не подсыпала отраву, честно, – попыталась я пошутить, но папа не отреагировал.

– А, да. Я… – он как-то нерешительно на меня посмотрел, но после секундной паузы снова опустил глаза. – Не знаю…

Меня почему-то удивил его взгляд.

Самый обычный взгляд, который я много раз видела за свою короткую жизнь, однако сейчас в нём появилось что-то другое. Мне всё настойчивее казалось, что это была не простая неловкость или задумчивость. Теперь я была уверенна, что папа хотел со мной о чём-то поговорить, но никак не решался. И подобные подозрения росли в душе как на дрожжах, отравляя и без того ядовитый воздух в маленькой квартире.

– Что сказал Лазаревский? – набравшись смелости, всё-таки спросила я.

И одновременно испытала облегчение. Я словно разорвала натянутую плёнку, разделявшую нас и державшую на расстоянии друг от друга. Словно, наконец, проникла в его пространство, надеясь, что это поможет нам найти взаимопонимание. Пора было узнать неизбежное. Лучше сегодня – так у меня останется несколько дней, чтобы подготовиться и собрать вещи… Но отец молчал, претворившись, что не услышал вопроса. А потом отправил в рот первую порцию спагетти, пытаясь выстроить из них разрушенную мною преграду.

Я терпеливо дождалась, пока он прожуёт.

– Вкусно, – только и произнёс папа.

– Так что сказал Лазаревский? Я вменяема? Меня не отправят в больницу? – повторила я свой вопрос.

– Ты знаешь, что Варе стало хуже? – вместо ответа спросил он.

– Знаю, – решила я поддержать его тему. – Слышала, когда выходила из кабинета.

– И ты была у неё?

– Нет, мне же нельзя…

– Ты была у неё, – вздохнул папа, положив вилку.

– Да… – теперь я виновато опустила глаза. – Но как ты узнал?

– Я попросил установить в палате камеру, чтобы наблюдать за её состоянием.

Я почувствовала себя, словно воришка, пойманная с поличным. Досада, разочарование и страх получить наказание – целый букет эмоций расцвёл в душе за сотые доли секунды и ударил в голову. Я не знала, куда мне деться. Щёки тут же запылали от стыда, и я пожалела, что волосы сейчас были собраны в хвост – так хотелось спрятаться хотя бы за ними. А я-то думала, что мой поступок останется незамеченным. Но, оказывается, о нём узнали в ту же секунду, когда я открыла дверь в мамину палату.

И пусть!

Я не жалела о содеянном и сделала бы это ещё раз, чтобы увидеть её снова!

– Вот как? – единственное, что я смогла произнести вслух из многочисленных мыслей, пролетевших в голове. – Ты злишься на меня?

– Нет, – коротко, но чуть раздражённо ответил папа. – Я знал, что ты не удержишься.

– И что теперь?

– Если ты имеешь в виду решение Лазаревского, то вряд ли твоя выходка на него повлияет, – сухо заметил отец.

– Разве?

– Твоё желание увидеть мать было вполне предсказуемо. И в нём не было ничего предосудительного или невменяемого.

– Значит, Лазаревский специально это сказал? – подытожила я.

– Да. Тебя надо было чем-то занять, пока мы беседовали, – пожал плечами отец.

– Но это так… – я на секунду запнулась, не в силах подобрать нужное слово. – Жестоко… Зачем ему манипулировать моими чувствами к ней?

– Я не знаю, дочка. У Анатолия Сергеевича свои методы, и я ему доверяю.

Да уж, зная Лазаревского достаточно давно, я не удивлялась его способности использовать людей, чтобы получить необходимые сведения об их психике, поведении в стрессовых ситуациях или что-то ещё. То было абсолютно в его стиле. И всё же не слишком ли жестокий способ он выбрал, чтобы избежать подслушивания? Тем более, что подслушивать я и не собиралась. Возможно, я стала слишком подозрительной, но мне казалось, что Лазаревским двигало что-то ещё, кроме этой банальной причины. Может, он хотел изучить поведение двух больных личностей? Посмотреть, как мы будем общаться, если останемся наедине?

Неважно. Врач мог придумать что угодно, но почему папа его так просто сдал?

– Ты бы тоже мог зайти к маме, – укоризненно произнесла я, когда возмущение немного улеглось.

– Я хотел увезти тебя из больницы, – тут же нашёлся он с ответом.

– Я бы подождала. Я уже… Привыкла.

– В следующий раз обязательно зайду. Ничего страшного.

Папа произнёс это так сухо, словно речь шла не о здоровье его жены, а о здоровье уличной кошки или собаки.

В следующий раз?!

Ничего страшного?!

Да я бы помчалась прямо сейчас! Снова украла ключи у санитара, даже зная о камерах, если бы мне сказали, что с мамой что-то случилось! Мне хватило одной подслушанной фразы, чтобы разволноваться, а папа услышал это напрямую от Лазаревского и оставался таким спокойным! Я не могла объяснить его поведение и даже не пыталась оправдать. Конечно, он мог что-то увидеть на мониторе, но разве этого было достаточно? Разве он не беспокоился за жену? Ведь камера никогда не заменит простого человеческого общения и уж тем более не поможет маме и не поддержит её в трудной ситуации.

– Ты не знаешь, о чём говоришь! – процедила я сквозь зубы, стараясь скрыть свой гнев. – Ты её не видел!

– Правда? Всё так плохо?

– А через камеру ты не разглядел? – съязвила я.

Отец сжался и даже зажмурился, словно получив пощёчину, и я тут же пожалела о своём сарказме. Он и так делал для нас всё возможное и невозможное, а я вела себя, как последняя эгоистка. Я не имела права его судить. Папа разрывался между нами, и было естественно, что кому-то он уделял больше внимания, а кому-то – меньше.

– Прости, я не хотела…

– Ничего, всё нормально, – он посмотрел на меня щенячьими глазами. – Так как она там?

– Ужасно. Её совсем измучили…

– Я не знал этого… Я к ней съезжу, обещаю. Скорее всего, даже завтра.

– Съезди. Она тебя ждёт.

– Ждёт?..

Усмехнулся?

Он действительно усмехнулся или мне показалось? Чуть вздёрнулись уголки губ и только. Раньше я бы ничего не заметила, даже внимания бы не обратила, но сегодня, как назло, подмечала каждую мелочь. Папа всегда говорил о маме с заботой и сожалением, но никогда не насмехался. Я настороженно вгляделась в его лицо, пытаясь уловить хоть какую-то подсказку, но оно не выражало ничего, кроме смущения – никаких признаков, способных объяснить его странную реакцию.

Что ещё он мне не сказал?

Неужели камерами дело не закончится?..

Я непроизвольно покачала головой, пытаясь отогнать дурацкие подозрения.

– Что с тобой? – удивлённо спросил папа.

– Ничего. Просто глупые мысли, – призналась я, отведя взор в сторону.

Эта неловкость и недосказанность начинала порядком утомлять. Я решила больше не играть в стесняшки и подняла глаза…

И снова удивилась.

Теперь папа смотрел на меня пристально и въедливо. Его взгляд напомнил пресловутый взгляд Лазаревского, который постоянно выискивал в людях подозрительные признаки. Значит, сегодня не я одна пыталась капаться в чужих мозгах – папа тоже наблюдал за мной, за моей реакцией и эмоциями.

По спине вдруг пробежали мурашки.

Отец стал казаться чужим и холодным, словно за одним столом со мной сидел совершенно другой человек. Учёный, ставивший опыт, посторонний наблюдатель, изучавший поведение подопытного, но никак не отец. Ни разу в жизни он не сделал мне ничего плохого, а наоборот – всегда любил, оберегал, помогал и поддерживал. Но неожиданно я поняла, что начала беспричинно его бояться. Мною завладел тот же непонятный, неконтролируемый и необоснованный страх, который раньше я испытывала в присутствии Лазаревского и который не могла объяснить.

А ведь это был мой родной отец – не врач и тем более не «Тьма»…

– Переживаешь? – через некоторое время спросил он.

Как угодно, но вовсе не сочувственно.

– Немного, – напряжённо ответила я.

Что-то изменилось.

Здесь и сейчас, за несколько коротких мгновений.

Папа стал увереннее и жёстче – я почувствовала это где-то внутри, на уровне интуиции. Он не поменял позы, но в выражении его лица исчезла неловкость и скованность, весь день преследовавшая и его, и меня. А была ли она? Может, он просто играл роль, которую его попросил исполнять Лазаревский? И сейчас папа, наконец, решился сказать то, что не решался сказать целый день?

– Я понимаю, – произнёс он. – Но всё будет хорошо. Варе просто нужно помочь.

– Там ей не помогают, – уверенно возразила я и тут же добавила, не успев как следует подумать: – Мама не больна.

– Знаю.

– Знаешь?.. – я уставилась на отца, а он остался абсолютно невозмутимым.

Вопросы и подозрения, словно пчёлы в потревоженном улье, загудели и роем закружились в голове. Что означало это заявление? Что ему было известно и как много? И если было что-то известно, то почему он продолжал держать маму в психиатрической клинике?

– Кто ты? – вырвался вопрос, прежде чем я смогла проконтролировать свой предательский язык.

Ой, дура!

Что я сделала? Я совсем спятила?

Наверное, по мне действительно плакала психушка, а папа просто подыгрывал, давно убедившись в абсолютном сумасшествии своей дочери…

– О чём ты?

– Н-нет, ни о чём, – попыталась я ретироваться.

– Дочка, что с тобой происходит? – мягко спросил он, снова став прежним понимающим и очень расстроенным отцом. – Я беспокоюсь за тебя, ты сама не своя в последнее время. Это не только из-за мамы, да?..

Я промолчала, не в состоянии придумать что-то вразумительное. И от неловкости принялась активно накручивать на вилку окровавленные томатной пастой спагетти. Если бы папа действительно знал, то ни о чём бы не спрашивал. Он бы понял и меня, и маму. Он бы не отправил её в психушку. Он бы смотрел на мир совершенно другими глазами. На совершенно другой мир, который ему вряд ли понравился бы…

– Слишком много всего навалилось, – пробубнила я ничего не значившую чушь.

– Лиза, я понимаю, что тебе тяжело, – осторожно начал папа. – Поверь, мне сейчас не легче. Не думай, что мне нет дела до здоровья Вари. Я бы всё отдал, чтобы она сейчас сидела с нами, и мы ужинали, как обычная, нормальная семья…

– Угу.

Это я уже слышала – от мамы…

– И твоё поведение… И твоё здоровье меня тоже очень беспокоят. Я боюсь, что ты можешь…

– Закончить, как она, – подсказала я крутившуюся на языке фразу и вздёрнула подбородок.

– Да, – со вздохом признал папа. – Я очень хочу тебе помочь… И могу это сделать. Только нужно, чтобы ты не сопротивлялась, чтобы ты приняла помощь… Может быть, не сразу. Может быть, не всю. Но постепенно ты поймёшь, что для тебя это лучший вариант. И нам даже не нужен Лазаревский. Думаю, мы сами справимся с твоими проблемами…

– Как?

– Для начала просто откройся мне. Расскажи, что тебя тревожит и… Мы ещё не затрагивали эту тему… Но той ночью… Почему ты это сделала?

– Я уже всё рассказала следователю, – уклонилась я от ответа, недоумевая, с чего это папа решил поинтересоваться о такой «Мелочи» лишь спустя две недели.

– Но ведь это неправда, – уверенно сказал он, заставив меня поёжиться.

– Возможно…

– И ты не расскажешь мне правду?

– Какую именно? – вкрадчиво спросила я, глянув на отца исподлобья.

Я лихорадочно соображала, что могла ему соврать, чтобы он поверил. В голову, как назло, ничего не приходило, хотя я придумала уйму версий на подобный случай. Только сейчас все они казались мне какими-то глупыми.

– Почему ты это сделала?

– Почему порезала себя?

– Почему отказалась от помощи?..

– Кто ты?! – я подскочила и отпрыгнула от стола, с грохотом опрокинув табурет.

Вот оно!

Папа проговорился и, похоже, совершенно намеренно, имея в виду вовсе не врачей и не следователей. Он имел в виду «Тьму» и только её! Её помощь он предлагал! В ней хотел найти спасение! Весь этот диалог и осторожные фразы были лишь обработкой, к которой он готовился целый день, поэтому вёл себя так странно и поэтому так долго собирался с мыслями. И возможно, если бы я не начала злополучный разговор, он начать его так бы и не решился. А я-то – дура – подумала, что папа расстроился из-за решения Лазаревского! Но нет, «Тьма» гораздо глубже запустила когти в нашу семью…

– Лиза, ты что? – он миролюбиво развёл руки в стороны, по-детски улыбнувшись. – Это же я – твой папа…

– Не подходи ко мне!

От его дружелюбного жеста я нервно дёрнулась и заметалась по кухне в поисках чего-нибудь, чем можно было себя защитить. И первое, на что упал взгляд – тупой сервировочный нож с как назло закругленным кончиком. Я бросилась и схватила его, глупо выставив перед собой, словно незаточенный металл мог нанести какие-то повреждения. Но все нормальные ножи лежали в ящике и, чтобы до них добраться, нужно было обойти стол, приблизившись к человеку, который когда-то являлся моим отцом. А этого я боялась сейчас как огня.

Папа замешкался. В его глазах появился неподдельный страх, но вовсе не за себя. При желании он мог бы легко отнять у меня примитивное оружие и в считанные секунды обезвредить. Что уж сравнивать пятидесятилетнего плотно сложенного мужчину и двадцатилетнюю хрупкую девушку? Отец испугался за меня. Оказывается, он ещё не утратил способность испытывать волнение…

– Дочка, положи, не стоит… Поранишься или меня поранишь. Всё хорошо…

Он сделал примирительный жест, но я предпочла не реагировать. Всё же какая-никакая, но это была защита.

– Не приближайся! – уверенно повторила я, но почему-то почувствовала себя полной дурой в дурацкой ситуации. – Я тебе не дочка!

Я ткнула тупым ножом в воздух, заставив отца рефлекторно дёрнуться. Не отрывая от меня глаз, он медленно поднял руки, демонстрируя, что в них ничего не было.

– Дочка, я твой папа. Ты не узнаёшь меня?..

– Нет, ты не мой отец! – я попыталась сделать свой голос жёстким, но он предательски задрожал от волнения. – Ты… Ты – тёмный?

Последнее слово появилось в голове неожиданно, сорвавшись с языка до того, как я успела понять всю его нелепость. Однако это был единственный термин, который я могла сейчас придумать.

– О чём ты, дочка?

– Ты знаешь, о чём! – уверенно заявила я, рванув вверх прядь волос, чтобы ему был виден крестообразный шрам на виске. – Ты ведь знаешь, что это?!

– Это неважно…

– Важно! На мне печать! Меня переманивать поздно! Я уже не ваша!

Отец вдруг изменился в лице, потеряв интерес к моей выходке. Он тяжело вздохнул, осунулся, будто резко постарев лет на двадцать, и с трудом опустился на стул. Медленно, почти демонстративно взял чайник и долил себе кипятка в стакан, а потом так же медленно поставил его обратно.

– Сядь, я ничего тебе не сделаю, – через несколько бесконечных секунд произнёс он, посмотрев на меня со странной грустью и разочарованием в карих глазах. – Я лишь Наблюдатель…

– Так это правда?.. – выдохнула я.

Интуиция меня не обманула, однако данный факт совсем не обрадовал. Одно дело – строить догадки. И совсем другое – слышать подобные слова от самого близкого человека. Резкая боль пронзила грудную клетку, словно меж рёбер мне вонзили предательский нож. Лёгким не хватало кислорода. Я стала дышать глубоко и часто, пытаясь прийти в себя, но от этого только закружилась голова. Я чувствовала, что вот-вот упаду в обморок, но держалась из последних сил, поскольку не могла позволить себе забыться и пропустить даже секунду неудержимо менявшегося вечера.

– Сядь, – повторил отец. – Нам надо поговорить.

Я послушно подняла табурет и опустилась на него, всё ещё сжимая нож онемевшими пальцами. Словно окаменев и снаружи, и изнутри, я не мигая смотрела на человека, внешне так похожего на моего отца, но не видела его.

Это был не мой отец.

Это был кто-то другой, выдававший себя за него.

Кто же он был такой? Или что он был такое? И как давно всё это началось? Год, два, три? Или всю мою жизнь с самого рождения? Эти вопросы разрывали голову на части и казалось, что они никогда не закончатся…

– Кто ты? – произнесла я, но наружу вырвался лишь хриплый, неразборчивый писк.

– Во-первых, я твой отец. Настоящий отец, что бы ты ни думала, – начал он довольно спокойно и немного устало, словно это была банальная, скучная беседа ни о чём.

– Но ты… Тёмный? – снова повторила я термин, который больше не казался мне нелепым.

– Да, я тёмный, – он вздохнул. – Но я не был таким раньше.

– И… Как давно?

– Давно, – отец замолчал, собираясь с мыслями, но через некоторое время продолжил: – Мы были совершенно обычными людьми, когда я женился на Варе… Не могу сказать точно, как и когда это началось и откуда твоей маме стало известно о Высших Силах, но очень долго я не знал о её обещании…

Он прервался, судорожно хватая ртом воздух.

Я терпеливо ждала.

– Понимаешь, люди должны формироваться под одинаковым воздействием… Таковы Законы этого мира – Законы Равновесия, которые никто не вправе менять. Каждый сам должен сделать Выбор, когда придёт время. Но Варя решила иначе. Она нарушила их. Она пообещала тебя Свету ещё до твоего рождения… А когда ты родилась, постаралась оградить от любого тёмного влияния… Именно тогда у Вари и начались срывы – её психика оказалась слишком слаба. В отличие от воли… Я бы не осмелился… Никто бы не осмелился пойти против Тьмы и сознательно нарушить Равновесие. А она нарушила…

– Ты знал, что это не болезнь?

– Нет, тогда ещё не знал. Я видел, что с ней что-то происходило. Но, как и любой обычный человек, думал, что она лишалась рассудка. Пока Тьма не пришла ко мне…

– И ты поддался… Почему?

– Сначала я воспринял всё, как и ты сейчас: был напуган, недоумевал, злился… Я думал, что мой разум тоже слабеет, но потом…

– Что потом?

– Потом Варя сказала, чтобы я не сопротивлялся.

– Мама тебе сказала?! – изумилась я и недоверчиво вскинула брови.

Да ладно!

– Так должно было случиться – это её слова… Варя не хотела, чтобы Наблюдателем сделали постороннего человека, который будет равнодушно к тебе относиться. Я должен был просто следить, чтобы воздействие охранявшего тебя Света не переходило границы. И отчасти контролировать, чтобы впредь Варя не совершала подобных ошибок…

– Но её наказали и поместили в клинику, – ледяным голосом произнесла я.

– Почти, – поправил отец.

– Что значит «Почти»?

– Наказание у Вари совсем другое… Я не мог смотреть на то, что с ней происходило, и ты не должна была этого видеть. Поэтому мы решили, что лечь в больницу будет для неё оптимальным… Прикрытием.

– Но ведь там ей делают только хуже!

– Варю не лечат от того, чего у неё нет. Анатолий Сергеевич следит за этим.

– Лазаревский… Тоже?

– Он её Надзиратель, – печально покачал головой отец. – Вместо меня. Следит, чтобы никто не вмешивался в её наказание…

– Почему ты позволил такому произойти? – прошептала я.

– Так было нужно…

– Нужно? Нужно… – как заезженная пластинка, повторила я несколько раз, схватившись за голову. – Мама готова со всем смириться, пожертвовать собой, лишь бы не доставлять никому неудобств! Но ты… Почему ты ничего не сделал, чтобы помочь ей?!

– Я не мог… – отец с горечью развёл руками.

– Ты отдал её «Тьме»! – закричала я. – Ты оставил её гнить в психушке, зная, что она не больна! И ты так спокойно говоришь об этом?! Что же ты за чудовище?!

– Я не мог ей помочь! – отец тоже повысил голос, остудив мой пыл. – И никто не может! Она нарушила Законы не только Тьмы, но и Света, несмотря на то, что старалась для него!

– Хочешь сказать, «Свет» тоже причастен к её наказанию?!

– Да!

– Я не верю…

– Это правда, дочка.

– Я не верю!

– Тогда почему он ей не помогает?! – папа почти закричал, подавшись вперёд и схватившись за крышку стола. – Почему не снимет наказание? Ведь он сильнее, чем я или ты! Он может бороться с Тьмой, но не делает этого!

Я промолчала, опустив глаза на раскуроченные, но нетронутые спагетти. Самое обидное, что это действительно было правдой. Ни Елизар, ни «Свет» не делали ничего для её спасения…

– Пойми, – продолжил отец уже спокойнее. – Свет – это не абсолютное добро. А Тьма – не абсолютное зло. В сущности, между ними нет большой разницы. Это лишь относительные понятия, но они поддерживают хрупкий баланс нашей жизни. И не так важно, какую из сторон ты выберешь. Везде есть свои плюсы и свои минусы. Так может, не стоит доверять Выбору, сделанному за тебя ещё до твоего рождения? Может, нужно самой сделать свой Выбор?..

– Я не стану тёмной, как ты, – замотала я головой. – Не для того мама всю жизнь страдала…

– Никто не сказал, что её поступок был верным. Посмотри на последствия. С Варей всё было бы хорошо, она была бы здорова и счастлива, если бы выбрала правильно…

– Это свой выбор ты называешь правильным?! – взревела я. – «Тьма» истязает маму, «Тьма» изуродовала меня, и это правильно?!

– Дочка, я люблю и тебя, и Варю, как прежде, – он опустил глаза. – Но я просто Наблюдатель…

– Нет, ты ошибаешься! – я снова вскочила, нависнув над столом своим крошечным телом. – Ты не просто наблюдатель! Ты – предатель! Ты мог помочь мне! Мог остановить «Тьму», но не сделал ничего! Ты мог помочь маме, но решил остаться в стороне, выкинув её, словно мусор! И ты говоришь, что твой выбор правильный? Нет! Лучше я буду мучиться, как мама, но не сделаю того, что сделал ты! Я… Я ненавижу тебя!

Не помня себя, я сорвалась с места и побежала в коридор. Я задыхалась, физически ощущая необходимость как можно скорее покинуть проклятую квартиру, в которой даже воздух стал отравленным. И одна лишь мысль о том, чтобы задержаться на несколько минут или секунд, нормально одеться и собрать необходимые вещи, казалась невыносимой.

Отец что-то тихо сказал мне вслед, оставшись на кухне и не попытавшись воспрепятствовать моему побегу. Но я не стала слушать, желая навсегда вычеркнуть его голос из памяти. В голове осколками разбитого стекла разлетались сказанные им фразы: острые, ранящие и причинявшие адскую боль. В мыслях творился полный хаос, а в висках пульсировало одно чёткое и ясное намерение – больше никогда сюда не возвращаться. Сбежать, неважно куда – лишь бы подальше от него. От человека, продавшего душу. От мужа, бросившего жену в беде. От отца, оказавшегося предателем, которого теперь я ненавидела всей душой.