Свет – Тьма. Вечная сага

Глава 8. Наказание

Боль.

Болело всё тело или то, что от него осталось.

На мне не было ни одного живого места и ни одного целого сантиметра поверхности. Кожа горела, словно её сняли, разрезали на крохотные лоскутки, потом сшили и надели обратно. Я даже представить не могла, что теперь творилось с моей внешностью. Наверное, я стала похожа на Франкенштейна…

Но почему я до сих пор была жива?

Я думала, меня разрежет на части, расчленит и раскидает по всей комнате, но вместо этого я очнулась и теперь не знала, что было хуже. Я не могла нормально вздохнуть, не могла пошевелиться, и даже мысль о движении причиняла страдания, вызывая новые и новые вспышки боли во всём теле. Мне должны были вколоть обезболивающее, но, похоже, организм его уже выжег.

А ещё ужасно хотелось пить. Во рту всё пересохло, как в пустыне. Я попробовала пошевелить губами, но они еле дрогнули, а порезы на щеках заныли так, что я тихонько застонала. Судорожно попыталась сглотнуть остатки слюны – ничего не вышло, только шея напряглась, потревожив находившиеся на ней раны…

Невозможно…

Невыносимо…

Я замерла, стараясь даже дышать неглубоко. А потом отметила, что ещё ни разу не закричала, а значит, эту боль можно было терпеть. Набравшись смелости, я открыла глаза. Но тут же их закрыла, так ничего и не разглядев, поскольку на левом веке находился очередной обжигающий порез.

И как я зрения не лишилась?

Невероятное везение…

Вторая попытка с крепко стиснутыми зубами оказалась более удачной.

Итак, я находилась в больнице.

Палата была самая обычная, то есть никакая: бледно-зелёные стены, до половины покрашенные дешёвой масляной краской, чуть более светлый потолок с тёмными пятнами по углам и белая плитка на полу. Пахло хлоркой и спиртом. Удивительно, но этот запах показался мне приятным, наверное, потому что я привыкла слышать подобный в маминой палате. Из окна напротив железной койки, на которой я лежала, лился тусклый, серый свет, так что я не могла определить, утро сейчас было или вечер. Может быть, даже день, просто очень пасмурный. Я окинула взглядом стены, но часовых механизмов не обнаружила. Напрягла слух, однако их тиканья тоже не услышала, что убило во мне последнюю надежду определить время.

Сколько прошло с тех пор, как я в последний раз приходила в себя и слышала обрывки разговора? Час, два, три? Или два-три дня? Был ли это один разговор или несколько? И был ли он вообще? Может, мне просто померещилось в полузабытьи, ведь многое, что обсуждали врачи и следователи, никак не могло обсуждаться в палате рядом с валявшейся без сознания мною. Хотелось спросить об этом, но как скоро ко мне кто-нибудь зайдёт – я не знала.

Хотелось и одновременно не хотелось, поскольку они сразу сообщат отцу…

И в полицию…

Начнутся расспросы, а я ещё не придумала, что буду врать. О том, что произошло на самом деле, я рассказать не могла. Сочинить что-то правдоподобное – тоже. Но мне необходимо было как-то оправдать отца и при этом самой избежать психиатрической клиники. Правда, обладатели голосов уже считали меня чокнутой, порезавшей саму себя, а значит, туда мне была прямая дорога…

Я горько усмехнулась.

Надо же, пока не столкнёшься с подобным лицом к лицу, сложно, практически невозможно было поверить, что в нашем мире действительно существовали сверхъестественные силы. Что они не являлись вымыслом сценаристов фильмов ужасов, не подчинялись физическим законам, а тем более придуманным людьми правилам. Что им не нужно было взламывать двери или вскрывать замки, чтобы добраться до своих жертв. Им не нужно было даже прикасаться, чтобы нанести невероятные увечья. Мы так привыкли чувствовать себя в безопасности и недосягаемости за стальными дверями, массивными замками и новейшими охранными средствами, что совсем потеряли страх перед силами, которым было откровенно наплевать на все наши приспособления. Мы забыли о суевериях и отгородились каменными стенами, за которыми, как мы считали, нас никто не мог тронуть. Однако, стоило им только захотеть, они без проблем отодвигали в сторону весь наш мир, принося с собой свой – пугающий и страшный…

Но если в действительности ничего не было? Если у меня случилось раздвоение личности, и следователь предположил верно – я сама разбила окно и сама себя порезала? В свете последних событий я могла бы допустить подобную мысль. Вот только животный страх, засевший глубоко в душе после встречи с неизведанным, был слишком силен, и его затмевала лишь боль от полученных ран.

И ещё жажда…

Я скосила глаза на кнопку вызова медсестры, прикреплённую к стене возле кровати, сомневаясь, стоило ли её нажимать, чтобы попросить воды. Но в последний момент передумала, ведь водой дело не ограничится. В палату тут же сбежится куча народа: врачи, полиция, отец и, не дай бог, ещё и Лазаревского позовут. И все дружно начнут изводить меня вопросами, на которые я пока не могла ответить. Пусть лучше считают, что я до сих пор валялась без сознания – мне требовалось время, чтобы придумать правдоподобную ложь.

Неожиданно где-то под затылком противно завибрировал сотовый телефон. Я не сразу сообразила, как он там оказался, но гадать было некогда – звонок мог кто-нибудь услышать. Превозмогая боль, я сунула руку под подушку и нажала первую попавшуюся кнопку, оборвав раздражающий звук. С облегчением выдохнула. Потом, ухватив телефон непослушными, негнущимися пальцами, с трудом вытащила и проверила вызов.

Звонил Ваня…

Ох…

Эти руки принадлежали не мне. Врачи заботливо заклеили пластырями все пальцы, перебинтовали запястья и предплечья, так что теперь я стала похожа на мумию. А что творилось на остальном теле, я боялась даже представить…

Сотовый запел снова, высветив на маленьком экране улыбчивое мужское лицо.

– Да? – быстро ответила я, пока звонок не растормошил пол больницы.

Поставить телефон на беззвучный режим я не догадалась, а скидывать Ваню второй раз подряд было просто некрасиво.

– Привет, малыш, – послышался его чуть запыхавшийся и взволнованный голос. – Ты не занята? Мне нужно с тобой поговорить…

Он всё ещё называл меня «Малыш»…

– Извини, Вань… Ты немножко не вовремя, – прохрипела я.

Горло раздирала засуха, поэтому говорила я, как и шевелилась, с трудом.

– Что с тобой? – его тон сразу изменился, но остался таким же взволнованным. – У тебя голос странный.

– Ничего, просто устала…

– А, понятно… Знаешь, я только хотел сказать… Я соскучился… Лиз, мы можем сегодня встретиться? Мне очень нужно с тобой поговорить.

– Нет, Вань, не получится… – я поразилась, насколько чопорно прозвучала моя фраза, хотя на самом деле это было вовсе не так.

– А завтра?

– Завтра тоже… Не получится… – последние слова застряли в горле, и я с трудом выдавила их оттуда вместе с навернувшимися на глаза слезами.

Я подумала, что нужно рассказать ему о причинах отказа. Но почувствовала, как к опухшим голосовым связкам тут же подобрался сухой, удушливый кашель, и поняла, что не смогу осилить длинную речь и пространные объяснения. Да и Ваня вряд ли мне поверит.

А ещё я не хотела, чтобы он видел меня такой…

Изуродованной.

– В ближайшее время нам не стоит видеться, – выпалила я, чувствуя себя форменной сволочью. – Я сама тебе позвоню, ладно? Не обижайся, просто я пока не могу…

«Показаться тебе в таком виде…» – грустно добавила про себя.

– Ну, ладно… Извини, что побеспокоил, – глухо ответил парень. – Пока…

– Пока…

В динамике зазвучали короткие гудки, и я выронила сотовый, больше не в состоянии напрягать израненные пальцы. Он упал на подушку рядом с головой и лишь по счастливой случайности не скатился на пол.

– Я тоже очень соскучилась… – прошептала я еле слышно.

Ну вот, я снова плакала.

Наверное, Ваня подумал, что стал мне безразличен. И наверное, сейчас я казалась ему жестокой… А ведь я действительно была жестокой, поскольку даже не спросила, что у него случилось и почему он был так взволнован…

Эгоистка…

– Возьми.

Я вздрогнула и подняла глаза, но из-за застилавших их слёз практически ничего не смогла разглядеть. Серая комната и окно на противоположной стене превратились в размытые, мутные пятна, однако на их фоне всё равно угадывался более тёмный силуэт. Я проморгалась, дождавшись, пока вся вода вытечет наружу, и, наконец, узнала человека, беззвучно проникшего в мою палату. Им оказался старик в светлом плаще, который разговаривал со мной в психиатрической клинике. Он стоял возле кровати с совершенно невозмутимым видом и протягивал стакан воды.

– Елизар? – спросила я, хотя и так знала ответ на свой вопрос.

Конечно, это был он.

– Да, – подтвердил старик. – Возьми, ты же хотела пить?

Я нерешительно потянулась к стакану. И от этого движения боль, точно густое масло, постепенно перетекла от руки к плечу, от плеча в бок, от бока к пояснице. Я ощутила, как отлепился какой-то пластырь и из находившегося под ним пореза потекла кровь, пропитав рубашку и простыню подо мной. В этом месте тут же почувствовалась сырость и тепло. Стараясь достать до стакана, я напрягла всё тело и стиснула зубы, поскольку терпеть боль стало совершенно невыносимо. Надеялась, что старик подастся вперёд, мне навстречу, но он стоял неподвижно, замерев, подобно статуе, и с любопытством наблюдал за моими потугами. И от этого внутри медленно начала закипать злость.

Чёртов старикашка!

Неужели так сложно было наклониться?! Он ведь прекрасно видел, что на мне не осталось живого места! Знал, что каждое движение причиняло страдания, но стоял и смотрел, как я тянулась к его чёртовому стакану!

В голове зародилась мысль, что проще было потерпеть жажду, чем такие издевательства. Я уже приготовилась плюнуть и лечь обратно, однако он, наконец, сжалился и поднёс стакан поближе. С торжеством и злорадством я схватила вожделенную влагу в стекле, но…

Случайно коснувшись руки старика, почувствовала, а вернее больше не почувствовала боли. Она исчезла. Двигаться стало легко и просто, словно моя кожа не была разрезана на мелкие ошмётки, а пластыри и повязки приросли намертво, растягиваясь вместе с ней.

– Спасибо… – пробубнила я, недоумённо глядя на старика.

Присела, залпом осушила стакан и поставила его на пол возле кровати.

Елизар больше не наблюдал за мной. Он медленно подошёл к окну, взял в руки лежавшую на подоконнике толстую книгу и, опустившись на стул, принялся увлечённо её листать. Я пригляделась и узнала чёрную обложку с золотым тиснением. Книга оказалась библией, которую я зашвырнула в голубое зеркало, разбив его на поранившие меня осколки. Но, если она лежала там всё это время, почему я не заметила её, когда разглядывала палату? Или почему следователи не нашли её в комнате и не забрали в качестве вещественного доказательства?

«Предмета, которым было разбито окно, не обнаружено…» – кажется, так выразился один из голосов.

На все эти вопросы у меня был только один ответ – потому что кто-то изъял её и перенёс в больницу. Кто-то, кто и сотовый телефон подсунул под подушку, и немыслимым образом проник в палату, и оказался рядом со стаканом воды в руках, когда я в этом особенно нуждалась.

Кто-то, кто явно меня преследовал.

– Вас только что здесь не было, – констатировала я факт.

– Но теперь-то я здесь, – слегка улыбнувшись, произнёс старик. – Кстати, не поминай всуе. Накликаешь… И ты права – они не нашли Библию, потому что я её забрал. Иначе бы твои травмы выглядели следствием религиозного помешательства.

– А так это просто помешательство, – усмехнулась я.

И вдруг поняла, что он ответил на мои мысли.

Странно, но сейчас я не испытывала страха, несмотря на необъяснимости, окружавшие этого человека. И с каждой секундой всё больше уверялась в мысли, что в клубе видела его. А чем чёрт не шутит? Он ведь был каким-то там экстрасенсом, так что вполне мог маячить призраком вокруг танц-пола. Что же касается внешнего вида – балахон можно было снять, а бороду подстричь…

– А что делать? Обычным людям не дано понять всех причин, – пожал плечами старик, взвесив книгу в руке. – Да, Библия – хорошее оружие во всех смыслах этого слова… И я уже просил, не поминай всуе.

– Кто вы такой? – задала я один из крутившихся в голове вопросов.

– Моё имя ты уже знаешь, и этого пока достаточно. Считай меня своим Хранителем.

– Что-то плохо вы храните! – огрызнулась я, испытав лёгкий укол злости. – Иначе я не валялась бы в больнице, и мне не светила бы психушка! Кто поверит, если я расскажу правду про эту ночь?!

Почему-то мне казалось, что старик понимал, о чём я говорила.

– Ты сама должна была справиться, – подтвердил он мои подозрения.

– Справиться с чем? Что это было?

– Искушение, – обыденно ответил Елизар. – И очень хорошо, что ты не поддалась.

– Что мне с того? – проворчала я в ответ, не получив разумных объяснений. – Я теперь похожа на мумию и даже не знаю из-за чего!

– Зато у тебя свободная душа, – спокойным тоном произнёс старик, никак не отреагировав на моё раздражение.

– Душа, ну-ну… И такая же изгаженная жизнь. Точнее, ещё изгаженнее, чем была…

– Ты могла сделать другой Выбор. Могла согласиться, – мягко напомнил он.

Но от одной мысли о голубом зеркале мне стало плохо.

– Нет уж! – выдохнула я. – А это… Оно вернётся?

– Возможно, но не скоро. Ты дала ей достойный отпор, потому разозлила и потому мучаешься сейчас.

– То есть это повторится? – в ужасе задала я вопрос, но тут же задала другой, который волновал меня больше: – А она – это кто?

– Она – это Тьма.

– Тьма?.. – снова удивилась я.

Почему-то ответ старика оставил меня неудовлетворённой. Испытав безмерный ужас, в глубине души я считала, что ночью меня посетила какая-то нечисть: чёрт или же сам дьявол… Даже ответ «Змий», который дала бы моя мама, устроил бы больше, чем слишком размытый термин «Тьма». Возможно, в понимании Елизара он означал не только непроглядный мрак, но и всё тёмное и плохое, что было в мире. Однако он не совсем вписывался в картину, которая сложилась в голове с лёгкой руки мамы и прочитанного текста апокалипсиса. Вернее, картины пока толком и не было. Были лишь разрозненные кусочки головоломки, а старик внёс в них ещё большую путаницу.

– И зачем я понадобилась… «Тьме»?

– Ей нужен каждый.

– Зачем? Начинается апокалипсис?..

– Хватит! – вдруг прервал меня Елизар, словно не желая разговаривать на эту тему.

Старик поднялся со стула, решительно направился ко мне и остановился возле изголовья.

– Об остальном узнаешь позже, а сейчас тебе нужно отдохнуть, – тихо произнёс он, протягивая руку.

– А можно последний вопрос? – с надеждой спросила я, пока он не выкинул очередной фокус.

Не хотелось прекращать разговор, который мог пролить хоть какой-то свет на творившееся в моей жизни безумие. Тем более, что мне необходимо было услышать его ответ. От этого зависело очень многое.

– Да, – кивнул старик.

– К моей маме «Тьма» тоже приходила?

– Приходила, – снова кивнул он. – Твоя мать виновна. Она дала Клятву, и за это Тьма истязает её. Но Выбор не предопределён.

– Что? Какая клятва? Какой выбор? – затараторила я, стараясь хоть как-то утрамбовать в голове ахинею, которую нёс Елизар.

– Свой вопрос ты уже задала, – отрезал он и снова поднял руку.

– Тогда можно просьбу? – взмолилась я.

– Хорошо, – со вздохом позволил Елизар, явно начиная терять терпение.

– Защитите её, – прошептала я. – Защитите мою маму.

– Страдания ведут к Свету… Или к Тьме.

В следующее мгновение он коснулся моего лба указательным пальцем, и, словно взрывной волной, меня отбросило обратно на подушку. Я ослепла. Я больше не видела ни его фигуры, ни больничной палаты – я не видела ничего. Взгляд заволокла красная пелена, в которой периодически возникали яркие вспышки, а боль от порезов заново охватила всё тело, став в сто раз сильнее и в тысячу раз невыносимее. Она пронзила каждую клеточку, пробежалась по каждой мышце, сконцентрировалась в разрезанных нервных окончаниях, заставив их гореть адским огнём.

Зачем он это сделал?!

Зачем вернул боль?!

Зачем усилил её?!

Сквозь пелену тумана до меня донёсся странный, исковерканный звук, сначала глухой, но становившийся с каждой секундой всё громче и громче. Я не сразу поняла, что это был мой голос. Я не просто кричала – я орала на всю больницу, извиваясь в кровати, словно уж на раскалённой сковородке, срывая пластыри, сбивая повязки, заставляя раны раскрываться, а швы расходиться и кровоточить вновь.

На крики прибежала медсестра и попыталась прижать мою голову к подушке. От её прохладных прикосновений стало немного легче, и я чуть успокоилась. Потом рядом с ней возник мужчина, скорее всего врач, зажал мне плечо и сделал какой-то укол. Холодок пробежал по венам, разлившись по всему телу волной облегчения. Боль отступила. Хотелось, чтобы она не возвращалась больше никогда, но я знала, что это было ненадолго. Как только действие обезболивающего пройдёт, она накроет меня с новой силой, и это будет продолжаться до тех пор, пока порезы не заживут.

Я закрыла глаза, упрекая себя за несдержанность и поскуливая от досады.

Физические страдания были мелочью по сравнению с тем, что начнётся теперь. Медсестра уже побежала сообщать отцу. Не успеют они поменять мне повязки, как сюда нагрянет полиция, а мне по-прежнему нечего было им сказать…

– Как ты себя чувствуешь? – спросил мужчина, насильно разлепляя мне веки и водя перед глазами маленьким фонариком.

– Теперь лучше.

Я послушно открыла глаза, но мне пришлось проморгаться, прежде чем я смогла разглядеть его лицо.

Врач был молод. Наверное, ему ещё не стукнуло и тридцати лет, поэтому, скорее всего, он являлся интерном. Вполне себе симпатичным интерном. Смуглым или же сильно загорелым, с заострёнными чертами лица и жгучими карими глазами, похожими на два уголька…

Я тяжело, с шумом выдохнула.

Чёрные глаза теперь преследовали меня и наяву. Жаль, что симпатичный парень не имел никакого отношения к воину из сна и больше ни в чём не обладал с ним сходством.

– Точно? – спросил он, подумав, что я вздохнула от боли.

– Точно, – прохрипела я. – Осторожно, не разбейте стакан.

– Какой стакан?

– Он на полу…

Произнося эти слова, я слегка приподнялась на локтях и глянула вниз. Естественно, там ничего не оказалось.

А как же иначе?

– Приснилось? – усмехнулся врач.

Я криво улыбнулась в ответ и без сил рухнула обратно.

Его усмешка меня не повеселила. Должно быть, слухи, из-за чего я сюда попала, как тараканы уже расползлись по всей больнице, а я только добавила к ним новых сплетен.

– Идти можешь или привезти каталку?

– Зачем?

– Ну, не будешь же ты спать в луже крови, – снова усмехнулся парень. – Надо тебя перевязать.

– А… Да… Могу, наверное…

– Тогда вставай.

Я с трудом и кряхтением, словно дряхлая старуха, выбралась из койки, а он поддержал меня под локоть. Затем я осторожно ступила босыми ногами на кафельный пол и замерла, привыкая к ледяной поверхности.

– Не пойдёт, – врач нахмурился. – У тебя тапки есть? Или шлёпки?

– Не знаю, – я бросила на него растерянный и виноватый взгляд.

– Сейчас посмотрим…

Парень опустился на колени и заглянул под кровать. Потом улыбнулся и засунул туда руку, выудив резиновые шлёпанцы поросячьего цвета. Такие мог купить только папа, считавший, что я до сих пор не вышла из принцессного возраста. Но хорошо, что он вообще позаботился о моей экипировке.

– Вот, есть оказывается!

Доктор подвинул шлёпанцы поближе ко мне и поднялся на ноги, по привычке отряхивая колени от фантомного мусора. Ведь пол в палате был абсолютно стерильным.

– Спасибо, – сконфужено произнесла я, опершись на него, чтобы не потерять равновесие.

Пока я засовывала забинтованные ноги в нехитрую обувь, краем глаза заметила стопку одежды, аккуратно сложенную на стуле возле окна. На том самом стуле, на котором только что сидел Елизар и который только что был пуст.

И почему я уже не удивлялась?

– Пошли?

– Да.

Поддерживаемая молодым доктором, я доковыляла до двери и на несколько секунд там задержалась, поскольку от потери крови и долгого пребывания в лежачем положении у меня потемнело в глазах. Затем мы направились дальше – в перевязочную. Коридор оказался пуст. Не было видно ни одного пациента или посетителя и лишь две медсестры устало болтали возле стола в его дальнем конце. Завидев нас, они замолкли и проводили малочисленную процессию настороженными взглядами. Над ними, на стене я увидела большие часы в белом ободке, стрелки которых показывали десять часов сорок пять минут, из чего сделала вывод, что для утреннего времени в больнице царила неестественная тишина. А вот для вечера – в самый раз.

Значит, я провалялась без сознания как минимум день… Возможно, и не один.

После медсестёр мы свернули налево и пошли дальше по пустынному, узкому проходу, пока не остановились возле очередной двери с рельефным стеклом и прилепленной рядом серой табличкой с банальным обозначением. Парень толкнул дверь ногой, и она легко поддалась. Внутри всё так же пахло хлоркой и спиртом, возле стен стояли какие-то шкафчики и железные поддоны, а посередине располагалась кушетка, затянутая коричневой клеёнкой. Над всем этим нехитрым антуражем возвышалась огромная, круглая лампа.

Парень выудил из дальнего ящика одноразовую простынь и накинул её на кушетку, кивнув мне головой:

– Садись.

Я послушно забралась, а он включил лампу и отрегулировал её по высоте. Потом достал бутылочки, бинты, пластыри и расставил их на железном столе, который подкатил ко мне поближе.

– Ох, опять всё снова, – вздохнул он, вооружившись тампоном, смоченным перекисью водорода. – Хорошо, что теперь ты можешь двигаться, а то лежала, как истукан – фиг подберёшься. Давай начнём с ног…

– Первый раз тоже вы меня перевязывали? – спросила я, начиная испытывать неловкость.

– Да… Сначала подумали, что придётся сшивать по кусочкам, но всё оказалось проще. Хотя пару часов провозились. И как тебя угораздило?..

– На эти вопросы я буду отвечать в присутствии моего адвоката, – хмыкнула я, сама не понимая – серьёзно я или нет…

– Ну, извини, если обидел.

– Ничего… Я и сама хотела бы это понять…

– Так ты не знаешь? На тебя кто-то напал? Хотел убить? Ограбить? Или…

– Я знаю, – отрезала я. – То есть, почти знаю… Но сказать не могу. И разве это важно?

– Мне нет, – снова усмехнулся он. – Я просто штопаю людей… Тебе придётся снять рубашку.

– А?..

Я замялась, но потом покорно её стянула. Всё, что мог, молодой врач увидел ещё вчера, и ничего нового я ему не покажу. К тому же в моём искромсанном теле вряд ли осталось что-то привлекательное.

Однако, несмотря на столь убедительные мысли, я всё равно покраснела от смущения и неловкости.

– У меня останутся шрамы? – спросила я, пока он работал над моей спиной.

– Ну… Порезы в основном неглубокие, мы наложили всего двадцать швов…

– Это я знаю.

– Откуда?

– Подслушала чей-то разговор.

– О, так ты уже приходила в себя?

– Наверное… Пару раз, а потом снова отключалась.

– Странно, мы пытались привести тебя в чувства, но ты ни на что не реагировала. А сейчас так орала…

– Тогда мне не было больно, вы же мне что-то вкололи…

– Мы и недавно тебе «Что-то» вкололи! Но орать это не помешало.

– Извините, – виновато промямлила я. – Так что со шрамами?

– Несколько останется. А в остальном – как пойдёт заживление. Я потом пропишу тебе мазь, она хорошо сглаживает рубцы.

– Понятно, – я ещё больше смутилась. – Спасибо вам… Вы добрый.

– Просто я ещё не закостеневший, – спокойно заметил парень и протянул мне чистую больничную рубашку. – Вроде закончили.

– Но это…

– Всё оплачено, – усмехнулся он. – Включая отдельную палату, личную яхту и джакузи. Твой отец раскошелился.

– Да, это в его духе, – улыбнулась я и снова приняла помощь доктора, который придерживал меня, пока я одевалась и вставала с кушетки.

Путь назад мы проделали чуть быстрее. Врач заменил многие повязки специальными пластырями, и двигаться стало проще, поскольку теперь я не боялась, что что-нибудь съедет или развяжется. Вернувшись в палату, я увидела чистую постель – её уже успели поменять. Затем доктор помог мне лечь и даже снять шлёпки, от чего я почувствовала себя ещё более неловко, чем в процедурном кабинете.

– Спасибо, – с облегчением выдохнула я, когда, наконец, смогла расслабить мышцы.

– Постарайся не крутиться, иначе снова всё посрываешь. Обезболивающего должно хватить до утра. Если что, жми на кнопку, – произнёс доктор и вышел из палаты, выключив за собой свет.

К этому времени за окном совсем стемнело.

Что ж…

Завтра приедет папа.

Завтра приедет следователь.

Я пока не придумала ничего лучше, чем признаться, что сама себя порезала, так что, скорее всего, завтра меня выпрут из больницы прямо в лапы Лазаревского. У меня осталась лишь эта ночь, и так хотелось, чтобы она прошла спокойно…

Я широко распахнула глаза, захваченная врасплох очередным приступом страха.

А если «Тьма» придёт снова? Если вторую такую ночь я просто не переживу? И ни папа, ни врачи, ни следователи так и не узнают всей правды. Они посчитают, что я покончила с собой, а настоящие причины будут известны лишь маме. Только её никто не станет слушать.

Я ощутила приступ жалости и вины, охвативший душу.

Бедная…

Я всю жизнь считала её сумасшедшей. Как и все вокруг. И только теперь, столкнувшись лицом к лицу со сверхъестественной силой, с «Тьмой», в которой она жила все эти годы, поняла, насколько глубоки были её страдания. Мы запихнули её в стены психушки, где не могли ни вылечить от выдуманной болезни, ни защитить от преследовавших призраков. А ведь она всего лишь знала вещи, недоступные другим.

Что являлось худшей участью: быть посвященной в сакральные тайны бытия, но жить отрезанной от мира, или существовать в социуме, ничем не отличаясь от остальных и пребывая в полном неведении, которое могло разрушиться в любую секунду? Второе давало комфортное существование. А что давал первый вариант? Вечные психозы? Расшатанные нервы? Хронические страхи и стремительно развивавшуюся аутофобию? Зачем нам открывали тайны, которые человеческий мозг усваивал с огромным трудом? И почему так крепко в нас вцепились? Ведь в том, что старик чего-то добивался, я не сомневалась.

Зачем ему понадобилась моя мама?

Зачем ему понадобилась я?

До того как у мамы начались срывы, ей тоже снились плохие сны, а мои кошмары повторялись слишком часто и казались слишком реальными. Так может, это были вовсе не кошмары? Не просто фантазии больного мозга, а воспоминания о каких-то далёких, давно забытых, но сохранившихся в душе страшных событиях, которые теперь обрывками всплывали на поверхность. Но неужели все те ужасы могли происходить на самом деле? Ещё недавно я со стопроцентной уверенностью сказала бы, что нет. В нашем прагматичном и приземлённом мире не могло существовать ни огненных демонов, ни ангелов из красного желе, как не существовало и чёрного поля, и жуткого, тёмного облака. Однако теперь я начинала в этом сомневаться. Ведь существовала же некая «Тьма» – воплощение чего-то плохого и дьявольского, в реальности которой я убедилась лично. Существовал и странный человек со странными способностями, который, по логике вещей, должен был принадлежать такому же абстрактному «Свету». И если хоть на секунду предположить, что сражение из сна когда-то действительно произошло в реальности, то все мои представления о ней катились ко всем чертям…

Вот только какое отношение сны о прошлом имели к грядущему апокалипсису, о котором говорила мама и который описывался в библии?..

А если – прямое?

Если кто-то свыше показывал мне не то, что было, а то, что будет? Если «Тьма» пыталась переманить нас к себе, потому что собирала армию? Тогда напрашивался закономерный вывод, что теоретический «Свет», к которому принадлежал Елизар, должен был делать то же самое. Получается, готовилось судьбоносное сражение добра и зла? Естественно, «Тьма» будет пытаться уничтожить человечество, а «Свет» – пытаться его спасти? Имело ли это смысл, ведь в библии было написано, что при апокалипсисе бог уничтожит всех…

Подобные идеи казались совершенно абсурдными и нелепыми. И всё же сейчас даже самая безумная, самая нереальная и глупая мысль могла оказаться правдой.

Для меня.

И для мамы.

Итак, если посмотреть на ситуацию абсолютно серьёзно.

Я должна буду вступить в войско?

Должна буду выбрать бога или дьявола и сражаться за выбранную сторону?

Кажется, в библии было написано: «сто сорок четыре тысячи из колен Израилевых… Из колена Семионова…» Или Симеонова?.. Или… Ой, так ли была важна разница в две-три буквы? Всё равно там была указана моя фамилия. И печать бога, то есть крест, то есть знак, про который говорила мама, уже был на мне. Фактически меня заклеймили, как скотину, чтобы потом загнать в стадо таких же попаданцев, даже ни о чём не спросив… Елизар что-то говорил про выбор, но ведь выбора-то, по сути, и не было. Разве могла я пойти за дьяволом, то есть за «Тьмой», если меня уже зарезервировал для себя «Свет»?

Но то лишь в теории.

А на практике мне почему-то казалось, что всё это уже происходило: что я стояла на чёрном поле, что держала в руках меч, что видела рядом людей в доспехах, а главное – что я когда-то уже видела того воина… Последнее было единственным, во что действительно хотелось верить, хоть это и означало бы реальность всего остального. Может, именно он и был моей судьбой, как бы это ни звучало наивно и романтично? Тот, кто подходил мне идеально, кого я ждала и кого чувствовала, даже не имея представления, существовал ли он на самом деле…

Совершенно запутавшись в домыслах и предположениях, я тихонько завыла, но мой вой отразился от пустых стен, усилившись в несколько раз и угрожая разбудить пол больницы. Уже тише я выдохнула. Мне было очень обидно, что я не знала ровным счётом ничего. Елизар не торопился делиться своими сведениями, мама говорила загадками и осторожничала, ведь там, где она находилась, осторожность являлась совсем нелишним качеством, а всё остальное строилось лишь на моих догадках и могло оказаться полнейшим бредом…

Я моргнула, только теперь осознав, что видела потолок, который из непроглядной серости превратился в более светлое пятно. Скосила глаза и взглянула на окно – оно уже основательно светилось серо-голубым, что означало приближение рассвета. Провалявшись без сознания весь день, я всю ночь задавалась глупыми вопросами вместо того, чтобы просто отдыхать. А теперь, когда мозг, наконец, устал, и веки начали понемногу закрываться, пришло время подъёма. Скорее всего, через час или два меня разбудят на процедуры и сдачу анализов. И начнётся очень тяжёлый и очень долгий день, который может стать для меня даже страшнее, чем все ночные кошмары вместе взятые…