Глава 9. Узел
Витя с Аней направлялись по улицам в сторону, противоположную школе. Взгляды сонных учеников атаковали недоумением. Близился восьмой час утра. Оттаявшие крыши роняли капель, а зарево рассвета на востоке грозило испепелить облака. Снег под ногами хрустел, щеки обжигал мороз. Обманчивая оттепель для конца января.
– Тебе нужно будет успеть на урок, – беспокоилась Аня. – Какой первый?
– Алгебра.
– Ёшкин кот! – сердилась. – Я же обещала директрисе: без прогулов. Как мы могли проспать? – От досады она чудаковато жестикулировала, будто незадачливый фокусник. – Я же заводила будильник. Заводила?
Витя поправил лямки рюкзака.
– Ничего, – успокаивал. – Опоздаю немного, с Верой Афанасьевной мы в ладах.
Веру Афанасьевну его слова огорошили бы. Она работала в школе больше сорока лет и называла его неудачи по математике своим наибольшим упущением. Призовые места в конкурсах, грамоты, а потом – тройки. Он хотел ей как-то признаться, что дело не в ней, не в глупом конфликте из-за олимпиады. Просто его амбиции где-то сломалось. В августовский знойный полдень. Два года назад.
К кладбищу они спускались нерешительно: то ускоряя, то замедляя шаг. Аня оглядывалась. Она надеялась увидеть прохожих, надеялась, что кто-то запомнит их спуск в заросли. По мере приближения к каменной ограде, решимость последних недель таяла. Что они скажут Байчурину? Он покрутит пальцем у виска? прогонит прочь?
У ворот стоял военный уазик. Аня немного успокоилась. Значит, дома. Они осторожно прошли вдоль могил, постучали в калитку. Лист тонкого профнастила пугающе задребезжал. Без ответа. Витя повернул ручку – и кладбищенскую тишину пронзил грозный лай собаки. На лай из дома раздался приказ:
– Тихо, Гром! Фу! Сядь!
Собака умолкла. Ребята немного отошли в сторону на случай, если овчарка бросится. Калитка отворилась. Байчурин стоял в камуфляжной куртке и джинсах. За спиной висело ружье. Лицо с трехдневной щетиной пряталось в капюшоне, как в монашеском клобуке. Появлению ребят он не обрадовался – хмуро спросил:
– Чего вам?
Овчарка за его сапогами принюхивалась к чужим запахам. Аня выступила вперед, догадываясь, что брат начнет разговор враждебно. Согласно предыстории, коммуникация у обоих хромала.
– Здравствуйте! – произнесла она приветливо, но тут же сникла под недовольным взглядом верзилы. – Меня зовут Аня, это мой брат – Витя.
– В курсе.
– Мы к вам по поводу того происшествия, – произнесла она полушепотом, поглядывая на пустую лужайку за оградой.
Солнце выжигало светом морозный пар. Сторож вскинул кустистые брови, осмотрел поочередного каждого.
– Насчет могрости. – Аня взглянула на брата, подпитываясь уверенностью. – Он… Она… Нечто преследует нас.
С минуту Байчурин прикидывал в уме, а не послать бы их восвояси за шуточки. За три года он прогнал от дома множество любопытных подростков, выслушал уйму дурацких вопросов о зомби и упырях. Эти двое его озадачили настырностью. Он рассудил, что выслушать будет резонным решением. Толкнул сапогом дребезжащую калитку в сторону.
– Проходите.
Каменный дом состоял из двух мрачных комнат: кухни и спальни. Гости воровато заглянула в спальню, где виднелись только заправленная кровать у затертого ковра и стол в ворохе бумаг. Стены серели побелкой. Мебели наблюдался минимум. В кухне искрились тающим инеем два окошка, вдоль дальнего от двери – стоял круглый стол и две новенькие табуретки. На столе чернели сковородка с яичницей и ломти ржаного хлеба. Кирпичная печь в углу полыхала дровами, накаляя эмалированный чайник до свиста.
Крашенные черным доски пола светлели потертостями. Обувь никто не снял, как и верхнюю одежду – только расстегнули молнии и сняли шапки. Байчурин сел за стол и буркнул-предложил кофе. Ребята отказались, рассматривая его бесцеремонно. Вблизи он походил на агрессивного социопата.
– Спасибо, что согласились нас выслушать, – улыбнулась Аня.
Она присела напротив Байчурина, пока Витя расчищал от дров себе место на лавке. Хозяин дома жевал завтрак, и Аня тактично отвлеклась на вид за окном. Кресты, надгробия. Вынужденная улыбка сползла с ее лица, но обратилась она вполне непринужденно:
– Вы в прошлый раз упоминали о могрости.
Аня бросила подначивающий взгляд на брата. Витя выдохнул:
– Мы не требуем помощи…
Она закивала, удерживая просящим взглядом внимание сторожа:
– …нам достаточно объяснения. Может, – она запнулась и повернулась спиной к окну, – может, вам что-либо известно об этой… этом безумии в Сажном?
Овчарка перестала обнюхивать оцепеневшего Витю и легла на живот у его ног, дыша открытым ртом и смотря в другую комнату. Только сейчас Аня заметила слепоту собаки – синевато-коричневые зрачки напоминали стеклянные шарики.
– И что случилось? – буркнул Байчурин с предвзятостью пограничника. Недоверие все еще сквозило в каждом его слове, в каждом взгляде.
– Эта мерзость преследует нас. – Аня сцепила руки на коленях. – Меня. Наша бабушка… Вы слышали?
– Слышал.
Чайник закипел. Байчурин сыпнул ложку гранул в эмалированную кружку и наполнил кипятком до краев. Запах крепкого кофе немного развеял гнетущую атмосферу.
– Мы видели какое-то существо, – признался Витя. – Одноглазое. Смахивает на гиену. На огромного пса. На гиену. Да, гиену. Но с рукой…
Витя сконфузился под скептическим взглядом кладбищенского сторожа.
– …человеческой, – завершила сбивчивую характеристику Аня. – Не рукой, а только костями руки. Костями мертвой руки. Трупа.
Аню от отвращения передернуло. Витя стянул шапку, взволнованно приглаживая волосы.
Байчурин смотрел на них с изучающим прищуром. Его сомнение медленно, но трансформировалось в тревогу.
– С рукой?
– Да. Женской. Кольцо на пальце.
– На фаланге, – уточнила Аня, потирая колечко на мизинце и поглядывая на руку Байчурина – на стальное кольцо-печатку в форме секиры.
В углу за лавкой стоял топор с высокой рукояткой и длинным лезвием. Скорее не топор для колки дров, а секира, как на печатке. Лесорубный топор. Байчурин задумчиво откусил сушку, издавая хруст движением мощной челюсти.
– И существо напало на кого?
– Бабушка бредит о псах с руками. Но у нее сотрясение и расстройство… временное. – Аня с трудом разомкнула ледяные пальцы. – Нечто залезло вчера ночью. В наш дом. Напало из темноты, из дыма. Я не знаю… – запнулась она в изрытых воспоминаний. – Кажется, это был мужчина.
Аня умолчала, что целилась в чужака, а ударяла в стену, что повсюду рычали тени-монстры.
– Женщина, – неожиданно поправил ее брат. – Костлявый, даже несколько девичий силуэт.
– Нет, я видела, – настаивала Аня. – Я посветила фонарем… – Исправилась: – Просветила его фонарем – он прыгнул. Лысый, с неподвижными шарами глаз. Как в тот раз, – она стрельнула взглядом за окно, – здесь. Оборвыш.
Аня поежилась от чудовищной близости могил. С этим местом у нее ассоциировались толпы восставших мертвецов.
Витя настаивал: в дом проникла костлявая ведьма. Развернулось пререкание с сестрой.
– А вы лекарства не принимаете? – встрял в спор Байчурин. – Таблетки? Алкоголь?
– Что?!
– А вдруг воры? – Он невозмутимо жевал сушку. – Бомжи какие?
– Насмехаетесь? – рассердился Витя. – Скажите, смешно вам? Нам угрожает опасность.
Байчурин отхлебнул кофе.
– Зря ты обобщаешь. Разве тебя преследуют? – спросил он с упреком Витю.
Витя впал в замешательство, хватая воздух в подборе аргументов.
– Я видел монстра, – вспоминал. – Он сидел на моем подоконнике. Монстр пробрался в комнату. Напал.
– Он приполз за ней, – преспокойно констатировал Байчурин. – Ты всего лишь возник на пути. Эта чума избирательна, слишком многолика.
– Избирательна? В смысле?
– Тебя она не тронет, не паникуй. – Байчурин вновь отхлебнул кофе и потянулся за сухарем в хлебнице, почесывая щетину. – А вот сестра твоя приглянулась. Это плохо.
Аню словно ужалили, тело затрясло от токсинов паники. «Плохо». Весь скучающий вид Байчурина говорил: и стоило так кипятится из-за зверюги с лапой трупа? Аня гневно повысила голос:
– То есть я одна? Одна приглянулась мертвякам? Так хотите сказать?
– Это не мертвецы.
– Ах, извиняюсь. Вы же всех тут знаете! – всплеснула руками в сторону окна, сдерживая себя от крика сарказмом. Зря она не прихватила успокоительные, хоть в пакет дыши. – Просветите тогда, что за гадость волочится по пятам?
– Вам говорил уже. Ее называют могростью.
Байчурин допил кофе и опечалился на выдохе: «О-хо-хо».
– Могростью? – допытывалась Аня. – Могростью. Ясно. Могростью? Что это означает? Кто она? Перевод? Что за название?
– Хотел бы я знать, – пожаловался Байчурин. Пес подошел к нему, и сторож потрепал загривок за желтым ошейником с кулоном-молнией в стразах. – Я думал, ты мне объяснишь, – повернулся он к Вите, впервые глядя на паренька без иронии.
Витя отупело уставился на Байчурина.
– Я?
– Ну да. Разве мать тебе не рассказывала?
– М-мама? – Витя мотнул отрицательно головой.
– Мне она скудно растолковала, – сетовал Байчурин. – В общих чертах…
– Она не могла ничего знать! – ополчилась Аня. – О таком она бы призналась. Это… чушь!
– Ага.
Байчурин вскинул брови и поджал губы. Их бурное удивление тяготило его.
Витя побагровел:
– Вы все выдумываете! Провокатор!
– Это же бред!
– Послушайте, – вздохнул обреченно Байчурин, потирая лоб, – я вас не звал. Думайте, что хотите.
Голоса стихли. Каждый переосмысливал свою историю. Байчурин сверился с наручными часами, намереваясь подняться.
– Хорошо! Допустим, – начала рассуждать Аня, останавливая его жестом. – Допустим, Дина знала о могрости. Возможно, подверглась нападениям. Возможно…
– Всему виной тромб! – вспылил Витя.
– Я ни на что не намекала. – Аня нервно била кулачком в ладонь. – Я пытаюсь понять… Ладно, когда она вам говорила об этой могрости?
Байчурин сник.
– После похорон Златы и Карины – моих племянницы и сестры. – Он вытаращился на свои неподвижные руки. – Пришла на третий день и начала расспрашивать о Злате: что вспоминала она о Сажном, о друзьях, о парне? Парне? Она ведь малышкой была.
– Четырнадцать лет, – напомнил Витя.
Байчурин толкнул его взглядом. Витя притих виновато.
– Она Грома очень любила. Больше, чем меня, уж поверьте, – усмехнулся Байчурин и опять потрепал за ухом пса. – Ошейник на него нацепила этот. Кормушки вешала, бездомных котов и собак подкармливала. О еноте мечтала. Выступала против браконьеров. Она хотела стать зоозащитником. – Улыбка дрогнула и погасла. – А так… Мы с сестрой редко перезванивались, – продолжил вспоминать. – Ответить ничего не мог – вспылил, мол, зачем спрашиваешь? Выгнал ее. Я запил, в драку влез, а она потом вытащила через связи Глотова. Оставила мне фотографию. – Байчурин ушел в спальню. Вернувшись спустя минуты две, он показал снимок: Дина на белом фоне позировала анфас. Со снимка она смотрела юной девушкой. Лет семнадцать-восемнадцать. Медовые волосы ниже плеч, зеленый сарафан в тон радужки глаз. На обратной стороне убористым почерком Дины чернела надпись: «Ad bestias!»3.
– Я уже встречала эту надпись. – Аня водила пальцем по буквам. – Не помню…
Байчурин раздраженно перевернул фотографию.
– Вот, – ткнул он пальцем на девичью шею. Ниже яремной впадины белела серебром подвеска размером с рублевую монету – две половины лица: гладкое и сморщенное. – Я хоронил племянницу в этом украшении. А твоя мать уверяла, что вещица – ее: украдена, мол, год назад.
Витя кивнул:
– «Жизнь и смерть». Мама именовала подвеску темницей грехов. Этот кулон – подарок родителей. Позади него зеркальная дверца с разинутой пастью. Он пугал меня – я порвал цепочку, и мама перестала носить. Сомневаюсь, что кулон уникален.
– Я так же рассудил. – Байчурин спрятал фотографию во внутренний карман куртки. – Да и чего она ожидала? Что я раскопаю могилу и верну эту безделушку?
– А мама?
Байчурин озлобился:
– Она заявила, что Карину и Злату убили.
– Кто?
– Могрость. Так и сказала: «Могрость». Я ее выставил за дверь.
Аня с Витей переглянулись.
– Но потом вы поверили ее словам? – осторожно уточнила Аня.
– Могилу Златы разрыли. Сволочи. Венки разбросали, холм разрушили. Я решил задержаться в Сажном, присмотреть за могилой. Тут и начались набеги зверюг плешивых: то с пальцами, то с челюстью, то с глазом человеческого трупа, конечностью какой. Соседи жаловались, что я жгу костры во дворе. Здесь немного ослеп народ. Костры жгут – и точка. Ага, как же. Дым приходил с туманами, иногда и в солнце стелился. Объявилась Дина и посоветовала мне перебраться к кладбищу. Предупредила, что иначе монстры – она их войнугами называла – соседей доведут до психушки. Я вначале – в штыки, но потом пораскинул мозгами. Мне кухня у того дома, где они… в общем, не мог я смотреть на те стены. Собрал их вещи, этот домик купил. – Он посмотрел на косую печку. – Считай задаром купил. Тысяч пятнадцать, уже и не помню точно. Меня все в дуралеи записали. Знали бы в Сажном, что безопаснее этого места нет.
– Почему? – опешила Аня.
– Сюда той гадости путь закрыт. За кладбищенскую ограду.
Витя насупился:
– Странно.
– Твою мать такое не удивляло. Она приходила сюда посидеть в тишине. Ей тоже мерещилось всякое, особенно по ночам.
Витя сидел бледный, слушая через силу. В голове Ани круговоротом неслись воспоминания. Дина была замкнутой, строгой, слишком скрытной порой, – но утаивать подобное сумасшествие?
– Что Дина рассказывала о могрости? Или о войнугах?
Байчурин хмыкнул:
– Толком – ничего. Это марево обминает скорбящих людей. Кладбища, траур для могрости – яд. Другое дело, когда ненависть. Когда месть. Зависть. А обиды и вовсе, что мясцо волку. Она не заполучила моих девочек, – взгляд Байчурина сверкнул затаенной злобой, – а потому рылась с голоду.
Аня боялась звук подать, но с усилием напомнила ему:
– Ей же не пробраться к могилам.
– Ей – нет. – Байчурин помрачнел. – Чем бы она не была, ей к усопшим не подобраться. Но вот прислуге ее, уродцам человеческим, запросто. Взял лопату, да копай кладбищенскую земельку. Убивать могрости не по силам. Преследовать, изводить, доводить до безумия. К смерти Златы и Карины приложил руку местный. Сестра бы не закрыла заслонки, – настаивал Байчурин, – они бы не легли спать с забитой печкой. А я предупреждал, – оправдывался он, – просил уехать. Но сестра меня обвиняла, не хотела продавать дом отца, бросать его могилу. Зачем только я затеял продажу того дома? – Байчурин сцепил ладони на поседевшей голове. – Они бы не приехали.
– Вы выросли в Сажном? – с подозрением спросила Аня.
Байчурин опомнился от скорби, напряженно ответил:
– Нет. Отец приезжий.
– А его дом?..
– На камни разобрали. Участок соседи выкупили под огород.
– Он рядом с коттеджами стоял, – объяснил Витя. – В переулке.
Байчурин убежденно настаивал:
– Смерти здесь неслучайны. Только за последний год – два утопленника в озере, в лесу повесились четверо местных, а жители знай твердят, что «непутевые», «пьянчужки». Теперь новые жертвы: школьница и продавщица из «Шико».
– Вика и Таня, – отстраненно проговорила Аня.
– Их оставили замерзать, истекать кровью.
Витя подался вперед, весь обратившись в слух.
– Вы считаете, их убили?
Собака поскуливала возле стола.
– Гром, тише. Ты ел. Что? На, – Байчурин бросил кусок сухаря, и овчарка принялась грызть хлеб. – А ты нет? – ответил он Вите. – Как твоя одноклассница очутилась под мостом? Пошла прогуляться? Куда? В мороз за три километра?
Аня помнила разбросанные венки на могиле Тани, но в голове не укладывалось, что в Сажном рыщет убийца. Убийцы? Собака хрустела сухарем на всю кухню.
– Выходит, могрости кхм… прислуживают?
– Выходит. – Байчурин отвел взгляд в угол лавки. – Нечи. – И поспешил добавить: – Так Дина их называла.
– Вы видели здесь кого-нибудь? – спросила Аня, опять скользя робким взглядом по заснеженным надгробиям. – Кого-то из жителей? По ночам?
– Много, кто ходит сюда. Вы удивитесь даже. Люди скорбят. Скорбь как защита – слабое утешение. Я разок только видел одного, вроде как паренька или мужичка худого. Темнело уже, а он все шатался по кладбищу. Накануне Нового года. Угу. – Байчурин закивал воспоминаниям. – Я решил: псих какой. У меня нервы ни к черту – пальнул в воздух, он и дал деру. Иногда на окраине, что от левады, нахожу следы шин. Только за руку поганца схватить трудно. Я да Гром. И эти твари следят из дыма.
– А дым он?..
– У Дины версия имелась. Достаточно одной тлеющей ветки для непроглядных туманов.
– Ветки чего?
– Твоя тетя не пояснила. Чего-чего? Тополя? Елки? Не помню. Кора или куст какой? Неч это растение зажжет вблизи толпы – могрость себе жертву отыщет. Яд гари потом мозги скручивает: мерещится всякое. Часто люди не выдерживают.
– С ума сходят? – мнительно поглядывала на руки Аня.
– И того хуже.
У Вити зазвонил мобильник. Он взглянул на экран.
– Альбертина, – пояснил, нажимая на сброс. Пока он набирал сообщение, в комнате хранилось гробовое молчание. – Пора идти.
Они с сестрой поднялись.
– Спасибо, что согласились на разговор. – Аня неловко топталась на пороге. Она хотела еще столько всего спросить. – Вы поделились своим горем. Мы соболезнуем.
– Не надо, – вдруг пробасил Байчурин. – Я здесь откровенничал не для облегчения души. Ты приехала, – он в упор посмотрел на Аню, – и эта погань опять охотится. – Он рассматривал ее с подозрением, выискивая причину, пагубную особенность. – Что ей так нужно от тебя? – спросил неприязненно.
Аня тихим голосом заверила:
– Даже представить боюсь.
– Отойдите! – Витя угрожающе выступил вперед сестры.
Овчарка зарычала. Байчурин не спешил освобождать проход.
– Поразмыслить вам есть над чем. Если вы скрываете…
– Мы не скрываем, – мотала головой Аня, сдерживая брата от замашек. – Ничего не скрываем. Мы сами хотим знать.
Витя порывался оттолкнуть Байчурина, но ноги не двигались под его угрожающим взглядом.
– Вы поможете мне выследить убийцу. – Байчурин вонзил взгляд в растерянного Витю: – Мы в одном узле. Только бы подобраться к нему. Понял? Подобраться раньше, чем твою сестру укроют надгробием.
Витя сцепил кулаки:
– Не дождетесь!
– Надеюсь, – заговором произнес Байчурин, делая шаг в сторону.
«Ничему не удивляться, помните?» – крикнул он вдогонку испуганным ребятам.
Аня обернулась, выходя за ограду. Тетина присказка. Если встретишь чудовище – не удивляйся. Не выдавай страха. Пусть вьется стороной лихо.
Глава 10. Морок
В прадавние времена сотворилось лихо. Оно проникло из дремучего леса в тихое поселение, когда охотники ступили в места доселе неизвестные смертным. Стрелы их потревожили запертые терновником чащи. Пробудилось древнее зло.
Вначале один из жителей исчезал раз в год, потом – раз в три месяца. И вот наступил момент, когда непроглядный Морок принялся утаскивать жертв ежедневно. Мороком жители прозвали кровожадных чудовищ, настоящих лиц которых никто не видел, оттого как был Морок древним оборотнем – с тысячей чужих личин.
Вокруг селения сомкнулось безвременье. Монстры Морока посеяли ужасы. Жители бездействовали, отрекаясь от похищенных односельчан и боясь вызвать гнев Морока на себя. Они не решались бороться с ним, глухо запираясь в домах, наказывая друг другу: «Не всматривайся в ночь. Не дразни чудовищ». Поселение редело, наблюдая за растущим лесом испуганными глазами детей и стариков. И вот один мальчик по имени Рат осмелился найти в чащах Морок. Его мать исчезла, как и многие матери, ушедшие искать пищу в выжженном засухой поле. Он боялся, но был храбр, и дедушка, прекратив отговоры, наказал ему: «Ничему не удивляйся в пути! И ты увидишь их настоящие лица».
Смертоносно вились тропы в логово чудовищ, но страшнее виделось Рату его малодушие, собственная вина за покорность прожорливому Мороку. Мальчишка устоял искушению бегства. Каждому встреченному монстру тьмы он бойко твердил: «Ты не страшен, ибо я знаю тебя». А в клыкастых масках уродливых чудищ открывались ему лица пропавших жителей. К концу пути за спиной Рата следовала полчище хищников с мертвыми глазами. Темнота уже тянула к нему руки из логова – смрадной пещеры в глуши леса. Рат воспротивился ее зову, потребовал вернуть мать, но коварный Морок решил испытать гостя. Он дал обещание, что позволит уйти только кому-то одному – ему или матери. Рат упрямился, вглядываясь в лица чудовищ, окрикивая их забытыми именами. И тогда из пещеры полилась тьма. И спросил его Морок: «Тебе известно, кто я?» На Рата хлынули тысячи призраков, вопящих о помощи, скулящих и рычащих, стонущих, проклинающих. Но Рат упал на колени, смотря сквозь слезы во мрак. «Ты – мое отражение», – шепнул. Из тьмы смотрел он – Рат – испуганный, обиженный, озлобленный ребенок. Рат склонил голову. И тьма засмеялась громко, и его отражение заскрежетало притворным смехом. А потом все исчезло. Не стало пещеры, чудовищ и непроглядной тьмы. Утро проникло в густой лес.
Когда Рат вернулся, дома его ожидала мать. Исчезнувшие жители наводнили селение, все благодарили Рата за избавление. Они спрашивали, как смог он выстоять перед чарами Морока. «Чем обманул его? – вопрошали. – Как избежал его власти?» Но Рат лишь взглянул на дедушку, тихо признался: «Я не дивился тьме. В отчаянии я помнил о себе правду».
***
Аня повернула на перекрестке. За крышами домов чернел лес. Слова далекой сказки назойливо крутились в голове. В конце рассказа Аня всегда спрашивала: «И жили все долго и счастливо?» Голос Дины теплел от улыбки: «Да, Рат вырос, взял себе в жены первую красавицу-рукодельницу. Но, – ее голос понижался таинственно, – детям своим неизменно наказывали они: «Не всматривайтесь во тьму…»
Аня шепотом заканчивала присказку:
– …не дразните чудовищ?
И Дина поглаживала ее по голове:
– Берегите от Морока близких.
Аня шагала. Воспоминания сменялись слайдами: детсад, школа, выпускной. Всё суетливое, пестрое, мимолетное. Память задерживалась на разговорах с Диной: выцветших от времени, обрывистых. Первыми ярко всплывали сказки. Они часто спорили с Витей, мог ли взаправду ребенок в одиночку победить Морок? Витя твердил, что с мечом – да, несомненно. Аня считала, что без помощи никто бы не смог. У них выстраивались целые версии, о том, какие силы стихий пробуждаются в смелом сердце. Аня никогда не понимала концовки с отражением Рата и ерундой про отчаяние. Ей хотелось решающей битвы, в которой Рат не падал на колени, а кричал чудовищам: «Я не боюсь вас! Вы не причините мне зла, вас не существует!»
Аня шагала по нелюдимым улочкам некогда шумного поселка, осознавая: чудовища живы. Жители Сажного чем-то прогневали Морок, и заглянуть во тьму ей не хватит духу. Одной нет. Прошел день после разговора с Байчуриным, но Витя избегал разговоров. Была затронута память матери, Витя уперся: «Не смей даже допускать ее причастность!». Аня многое допускала, но обсудить версии было не с кем. Беседы с братом завершались спорами. Они пререкались, ссорились, а потом часами избегали друг друга. Байчурина она считала свихнувшимся дикарем и мало доверяла его словам, но фото Дины… Фото юной Дины в его коморке лишило остатков покоя. И эти твари в дыму, и оскаленный монстр в окне. С кем в своем уме поговоришь о подобном?
Ее страхи росли великанами, раздувались вымыслами. Еще двадцать минут назад она мирно дремала в автобусе, руками обхватив два пузатых пакета с продуктами, и вот – испуганно отдалялась от дома без цели. Теперь его стены казались клеткой, а полумрак спален – удушающим веществом.
Всему виной коты! – оправдывала себя. Если бы они не дали дёру с веранды, я бы сейчас пекла торт. Но эти найденыши шипели на входную дверь, упираясь испугом в открытый проем. Их опасения передались Ане. Она осмотрела снаружи дом, будто заброшенную усадьбу с призраками, и попятилась прочь, пошла куда глаза глядят, только бы не встречаться с тем, чему не находила объяснения, а значит – признавала бессилие.
Аня натянула шапку, достала разряженный телефон. Надвигался второй час дня. У Вити оставались два урока. Она шагала по улицам до перекрестка, угадывая в маршруте близость леса. Вдали уже виднелся указатель – табличка с обозначением участкового лесничества. Аня замедлила шаг, тщетно вспоминая, где свернула неправильно. Мороз пощипывал кожу, руки замерзли. Она вернулась до поворота, забрела в переулок.
Где-то здесь стоял дом Байчуриных. Заборы выше двух метров, сугробы и наледь. Полное отсутствие прохожих. Позади залаяла собака. Аня вынырнула из размышлений – и уперлась взглядом в желто-серое строение на фоне лесополосы. «Автосервис» – гласил баннер над двумя роллетными воротами. Рядом с автосервисом белело модульное здание с выгоревшими красными буквами: «Магазин». Парковка пустовала.
Аня решила убить время за изучением местного ассортимента продукции. Открыв дверь, она резко остановилась: за прилавком стояла Лора. Дверной колокольчик гудел слабеющим звоном. Ане пришлось идти вперед. Она не говорила с Лорой после похорон Тани, избегала всех участников роковой ссоры.
Лора подняла взгляд от журнала должников. Безразличие сменилось антипатией.
– Привет! – постаралась дружелюбно держаться Аня.
– Привет! – в ответе Лоры сквозила надменная холодность.
Аня пробежала взглядом по стеллажам за ее спиной. Она хотела спросить о кукурузных хлопьях, но нарядный образ девушки немного смутил ее. В бледно-розовом платье-трапеции и с жемчугом в ушах, Лора больше походила на модницу из шестидесятых, чем на продавщицу. Молчание затягивалось. Лора перелистывала журнал, максимально игнорируя Аню. Развернуться и уйти выглядело бы глупо, но, возможно, правильно. Аня побрела вдоль холодильных витрин, смотря на консервы, сыры, – видя, и не различая продукты.
Дверной колокольчик звякнул, позади недоверчиво обратились:
– Руднева? Ну и ну, вот так встреча!
Аня обернулась. К прилавку торопливо шагали Надя и Инга. Они чмокнули воздух возле щек Лоры, и повторили то же приветствие с Аней.
– Какими судьбами? – спросила Инга, предвзято осматривая Аню с ног до головы. – Такая бледная.
Сама Инга выглядела изможденным пеликаном – разительный контраст с румяной рыжеволосой Надей. Кожаная дубленка с бахромой свисала с плеч Инги театральным плащом. Белый шарф скрывал длинную шею. Голову с высокой прической словно приклеили к телу.
– Спала плохо, – призналась Аня.
Надя широко заулыбалась:
– Обалдеть! Они твердили, что ты не приедешь. А я знала! Знала, – она шутливо ущипнула Аню за руку, – ты не бросишь брата.
Хлопнув в ладоши, Надя показала подругам язык. Инга и Лора хмыкнули. Аня молчаливо отвернулась, и взгляд Нади потускнел.
– Как бабушка? – заботливо спросила.
– Нормально, – ответила Аня спокойно, хотя с бабушкой все было далеко не нормально. – Угрозы жизни нет. – Потому что она далеко от Сажного, – хотелось добавить, но Аня лишь нацепила дежурную улыбку.
– Брат молодцом?
– Да, вполне. У него завтра день рождения, – пояснила, словно ее присутствию нуждалось веское обоснование. – Я пришла за… шоколадом. Он любит горький.
– О, Лор, Костя привез тот импортный? – спросила Надя воодушевленно. – Швейцарский?
– Не знаю. – Лора передала в руки Инге буханку хлеба и пачку масла. – У холодильника смотри.
Надя зацокала каблуками к холодильным шкафам с напитками, мороженным и полуфабрикатами. В углу стоял стеллаж с пачками чая, кофе и плитками шоколада.
– Вот. Две плитки осталось. С апельсином. Вкуснятина – пальчики оближет.
Ценник впечатлял, но Аня решила не подвергать вкусы подруги сомнению. Инга уже шагала к двери.
– Я сейчас свалюсь, – пятилась она от просьбы Нади выпить кофейку. – Всю ночь собака выла, а у отца артрит. Конец календаря – красный. Меня тошнит, какое кофе! – Она избегала смотреть на Аню, и та словно подслушивала чужие откровения.
– Ой, милая, может, бутербродик тебе? – гладила ее по плечу Надя. – Перекусишь пока. М? Или шоколадку?
Инга замахала рукой в отказе, сморщив нос, будто ее сейчас вырвет.
– Есть не хочу. Спасибо. Просто приду домой и вырублюсь часов на семь.
Она хохотнула. Надя оставалась встревоженной.
Лора листала журнал, проявляя полное безразличие к беседе, и Аня расплатилась за шоколад.
– Мелочи нет? – процедила вопрос Лора, размахивая сторублевыми купюрами. – Сдачи не будет.
И Аня опять стушевалась:
– Без сдачи.
Лора восприняла этот жест как подачку. Она изогнула бровь и засунула руку в пластмассовую банку с конфетами, после чего всучила вместо сдачи жменю ирисок.
Аня спрятала их в карман с улыбкой, на что Лора лишь хозяйственно убрала деньги в скрипучий ящик стола под весами.
– Ладно, позвоню вечерком? – улыбнулась Надя Инге, круги под глазами которой пугали близостью обморока.
Инга кивнула; избежав взглядом Аню, махнула рукой Лоре и пошла прочь.
– А мы по кофейку? – взбодрилась Надя.
Аня было предприняла попытку отказаться, но Надя потащила ее силой вдоль прилавка.
– Лора, ключи под файлом?
Лора недовольно взглянула на девушек.
– Наверное.
Надя отыскала ключи под планом эвакуации и отворила дверь. В квадратной комнатке треугольником краснели три столика. На глухой стене висели плазма и колонки. Лимонного цвета побелка остужала взгляд.
Они отодвинули стулья от столика у второго окна.
– Это что-то вроде кафе, – объяснила Надя, скучающе вращая кистью руки. – Оно работает по будням, как и автосервис. Тут клиенты ждут. А сегодня мы поболтаем.
Надя улыбнулась и сняла шубку, забрала пуховик у Ани. Рогатая вешалка укрылась верхней одеждой.
– Я сейчас организую нам кофе.
Надя принесла целый поднос: горячие бутерброды, конфеты и кофе. От неловкости Аня терла пальцы влажной салфеткой, вздыхала, косилась за окно. Она не представляла, о чем говорить и как вести себя непринужденно. На каждую забавную фразу о туманной погоде хотелось кричать: «Здесь же опасно! Нужно бежать!».
Надя игнорировала ее угрюмость, повествуя о переменах в Сажном. Кто где продал/купил дом, кто куда поступил, нашел работу, поставил штамп в паспорте, родил ребенка, ни слова не упоминая о подозрительных смертях девушек: школьницы и подруги детства.
– Мы с Ромой хотели построить беседку во дворе: летом друзей собирать, я бы там шила. Но сейчас в автосервисе с заказами сложности. Из-за моста. Из Ямска водители не рискуют ехать. Грязь. Даже не знаю теперь. – Надя расстроенно натянула рукава кофты на ладони. – А мы ведь уже и место во дворе освободили, и Муха вызвался помочь. Только Байчурин сосны уперся пилить.
Аня с трудом вспоминала их двор.
– На холме? Он ведь лесничий.
– Он должник Сыча.
– Сыча?
– Да. Глотов его от ареста отмазал, на работу устроил. Там тех сосен, – сморщила лоб Надя. – Каждый год горят. А Байчурин здесь на птичьих правах, слушай его меньше. Пусть возвращается назад в тайгу.
Аню смутили намеки. Видя ее замешательство, Надя пояснила:
– У меня вчера Рома спрашивает: «Чего Рудневы к Байчуре приперлись с утра?» – слова мужа она мурлыкала, но гнусавый голос Ярмака настырно всплывал в памяти. – Я не поверила – говорю: «Ромаш, ты обознался». Он: «Нет, сам видел – зашли во двор».