– Чепуха. Я на эту провокацию больше не ведусь.
Витя вскинул брови.
– Ты не должна была оправдываться. Они не понимали. Забудь, – извинился улыбкой.
– А ты не забыл? Ведь понимаешь, что никакой любви не было. Я видела синяки. Я знала, что бил – он.
– Я виноват, – шел брат на попятную. – Мы с Юрой сами ввязались в драку.
– Вас двое, а они, лбы, мутузили бомжа.
– Нам же не поверили. И Сыч уже извинялся раз сто, на работу звал. Люди меняются?
– Вот ты упертый! – горячилась Аня. – Всегда упертым был! Ослиная порода! Ты должен был показать синяки. Дядя бы в порошок стер этого гаденыша.
– Наверняка. – Витя виновато закивал. – И папу бы уволили. Дядя Сыча при связях. У него ружей полдома! Охоте и Сыча обучил – тот хвастался, даже кота застрелил.
– Всё напускное, прикрытие! Он ему не отец. Отправил бы домой. Потом ведь прогнал. – Аня махнула рукой. – Да ну тебя! Думай, что хочешь. Что хочешь, понял!
Витя отнял угрюмый взгляд от надгробия.
– Прости. – Раскаянно приблизился, протягивая мизинец. – Мир?
– Иди ты! – шикнула она вполголоса, смотря впереди себя.
– Мы ведь обещали не ссориться. – Витя положил руку ей на плечо неуверенно, словно она сейчас скинет ее, рьяно набросится с упреками. – Спасибо, что поверила мне. И не рассказала никому о тех синяках. Зенков угрожал язык вырвать. Глупо бояться, а я боялся, – Витя сглотнул, радуясь тому, что язык на месте. – Я панически верил, что нам с Юрой хана.
– Он тебя все равно поколотил. Сыч.
– Так, удара два. Садист хлопнутый. Я сказал, что хрен ему, а не с тобой свидание. – Витя довольно хохотнул. – И сейчас бы повторил.
Аня молчала, тяжело дыша в ослабевающем гневе. Тогда она ненавидела собственный отказ, всхлипывая над рухнувшими мечтами.
– Лишнее. Я до сих пор его избегаю.
– Ты у нас кремень. – Он шутливо толкнул кулаком ее в плечо. – Вика была такой же бойкой. Как ты. Ранимой, впечатлительной, но упрямой. Рассудительность часто принимают за слабость.
– Ее обижали?
– Нет, что ты! И мне она твердила: «Теска, мы ведь победители!» – Он поморщился. – Вот ерунда. Вот почему ерунда? – сокрушался.
– С победами всегда напряг.
– Твои подружки добивались, чтобы ты прятала характер. И будут добиваться. Чужие успехи мало приветствуются.
– Мне быть покладистей?
– Я бы хотел, чтобы ты не конфликтовала с уродами. Как и Вика. – Он не мигая кивнул догадкам. – К тому мосту ее привело упрямство.
Аня молчала. Ее беспокоили двусмысленные теории брата, намеки на подозрительные обстоятельства смерти.
– Я схожу к ней, отнесу конфеты на могилу?
– Только потом к Таю, да? – окликнула Аня.
– Он за кладбищем. Я хотел рядом с мамой похоронить: частью семьи был, но бабушка за сердце схватилась. – Витя обидчиво съежился. – Мы с Гришей его в леваде закопали.
– Встретимся тут через десять минут? – уточнила Аня, не в силах больше думать о смертях.
Вокруг выпятились монолитами надгробия. Потеря за потерей.
– Минут десять. Ты одна сориентируешься здесь?
– Да, думаю.
Туман путал тропы. Аня несколько раз выходила к ограде, начинала повторный круг поисков. Поворот сменялся поворотом. И тут ноги замерли будто у обрыва. Могила Тани предстала жутким последствием вандализма. Венки разбросаны, ленты сорваны, а ровная насыпь земли испещрена дырами, словно изрыта. Аня осмотрелась. Может, собаки? Искали еду? Поминая, ведь приносят пирожки. Она попятилась, развернулась и быстро зашагала к могиле тети.
Брата Аня ждала как на иголках, всматривалась во все стороны, заламывала пальцы. Где Витя? Позвать? Но страх нарушить покров тишины застрял во рту кляпом. Кричать на кладбище боязно. Аня начала вычерчивать зигзаги вдоль могил. Спустя десять минут поисков она нашла могилу одноклассницы брата. На деревянном столике лежала ватрушка. Аня достала телефон из кармана. Нет сигнала. «Вот же ж…»
Прикусила губу и осмотрелась, переставляя немеющими ногами по кругу. Никого.
Подстегиваемая кипучими эмоциями, Аня устремилась к выходу. Мимо мелькали пятиконечные звезды, ветхие кресты, мраморные скульптуры скорбящих ангелов. На лужайке у выхода клубился дым. Пахло гарью. Аня натянула воротник свитера на нос и без оглядки заспешила прочь с кладбища. Достигла зарослей карликовой ивы. Еще несколько шагов – поворот, а там откроется мост, дорога на Выездную улицу. Если Витя ушел, она его заметит, окликнет. Запах гари усилился, закружился в голове. Решетчатая изгородь деревьев темнела заслоном. Аня взглянула на телефон. Индикатор сети плясал: рос и исчезал, перечеркивался чертой, вновь подпрыгивал.
Кашель сдавил горло, она подняла взгляд и обмерла. Впереди стоял человек. В лохмотьях, без обуви, тощий, словно каторжник. Круглые глаза его слепо пялились на нее. Она развернулась бежать. В нескольких метрах возник близнец-оборвыш.
– Что вам нужно? – с угрозой обратилась, но несмело шагнула в сторону.
Нужно кричать. Витя где-то поблизости. Он услышит.
Босяк тронулся, шатко нащупывая опору, двинулся на нее. Аня бросилась обратно, к изгороди. Близнец крался манерой первого оборвыша.
– Что вам нужно?
Молчание.
Оборвыш только выставил лицо: землистое, вытянутое, с впалыми щеками. Прозрачные глаза смотрели прямо. Точки зрачков не двигались, но словно видели ее, всматривались. Аня юркнула между деревьев, метнулась с завидной прытью, но досадно подвернув ногу в выемке – повалилась спиной в колючие заросли. Оборвыш стоял один, прокалывая ее безжалостным взглядом. Дым разбухал на ветру. Горечь трав глушила обоняние. Преследователь качнулся под деревом, словно ожидая от нее знака. И тут она уступила панике, закричала отчаянно – во весь слабый голос. Дернулась, подскочила и ворвалась с хромающего разбега в стену кустарника.
Шиповник разверзся неводом. Нога запуталась в ветках, куртка затрещала разрывами. Аня скулила от боли, безвольно барахтаясь мухой в паутине. Оборвыш наступал. Она верещала. Только не терять сознание! Только не терять! «Ничему не удивляйся, – приговаривала тетя, когда Ане мерещилась кошмары. – Ничему. Сохраняй покой». Как там в ее сказке? «В покое нет пищи лиху». Она дернулась, но ветки кустарника вонзались тонкой проволокой, вынуждая застыть добычей. Вот каково бабочкам под стеклом. Оборвыш – изможденное существо – протянуло к нее костлявую руку в ошметках трупной ткани. Раскрыло до шеи рот. Аня зажмурилась, немея от ужаса и теряя опору.
По ушам лязгнул лай собаки. Аня распахнула глаза, ошеломленно наблюдая за рычащей овчаркой. Собака ощетинилась, пригнулась, прыгнула на цыкающее существо, вгрызаясь в кость. Послышалось шипение, пронзительный вопль. Овчарка с остервенением трепала в зубах воздух – сгусток дыма, развеивающийся клокочущим хихиканьем. Аня почувствовала: плен веток слабнет, она падает куклой в снег.
Удар пришелся на правый бок. Над зарослями склонился седой верзила с ружьем. Лесничий.
– Помогите, – простонала она, задыхаясь от волнения. – Вы видели? Видели? Здесь был… было.
– Видел. Идем.
– Куда?! В дыму нечто есть. Нечто… Разве не видите?
Она озиралась, прихрамывая за ним следом.
Овчарка рычала. В воронках дыма скрежетали голоса. Дальность видимости не превышала двух метров.
– Ветер стихает. Скорее.
Он направился в сторону кладбища.
– И что? Стихает. Разве плохо? Нужно пожарных вызывать. – Она извлекла телефон с отсутствующим сигналом. – Эй!
Лесничий шагал в туман, вслед за овчаркой.
– Вы на кладбище? – опешила.
– Живее! – прикрикнул ей.
– Я туда ни за что! Спятили?!
– Там твой брат.
– Что значит, там мой… С Витей?.. Что с Витей?
Скрежет голосов исчезал, колыхался шепотом. Аня вновь замечала костлявые фигуры оборвышей.
– Нужно идти.
– Да вы спятили?
– Безопасно только на кладбище, – отрезал тот.
– Ага.
– Идешь?! – заорал он нервно.
Овчарка зарычала на туман, ощетинилась.
– Нет! – Аня сжала кулаки, дрожь накатывала припадком. – Нет! – крикнула. Эхом ей захихикали голоса. – По-мо-ги-те!
Аня наобум развернулась, нырнула в занавес тумана. «Нужно звать на помощь», – шептала сквозь кашель.
Почва под ногами плыла паром. Легкие жгло огнем. На втором шаге ее настиг оглушительный выстрел. Аня вжала голову в плечи, когда за спиной грянул приказ:
– На кладбище! И поживее.
Спасовав, Аня повернулась. Громила перезарядил ружье, объясняя:
– Выстрелы отпугивают, если их слышат в Сажном. Ненадолго.
– Там заметят дым, – уверяла его. – Здесь пожар!
Он качнул головой отрицательно. Он видел ее колебания, решимость бежать к мосту, в едкую ловушку мглы. Дуло ружья уставилось в область плеча, и лесничий хладнокровно предупредил:
– Если ты ослушаешься, я прострелю тебе руку. Ты побежишь, – дуло направилось в колено, – и наступит черед ноги. Метра два ты похромаешь, потом закашляешься, упадешь. А потом начнешь умолять меня выстрелить в голову. Но я не выстрелю. Пусть насыщается. Тут либо ты, либо мы оба. Она щадит страдающих.
– Она?
– Могрость. – Он плавно качнул вбок голову. – В дыму.
Ветер стихал, дым шипяще смыкался. Кожу холодил ужас: осязаемый, притаившийся за спиной – повсюду на тропе к отступлению.
Страх хищных образов отступал, сменяясь осязаемой угрозой расстрела. В Сажном охотники увечились часто. Аня достаточно знала о том, как картечь дробит кости и разрывает суставы. Давясь слезами, она подняла руки:
– Хорошо. Только не стреляйте. Я иду.
Собака бежала поводырем. Они торопливо вошли за ограду кладбища. Двигались вдоль каменной кладки шустрым темпом. За надгробиями и елками скрывалась землянка Кашапова в рыжей шапке-черепице, обнесенная новым забором из профнастила. На косой скамье возле калитки сидел Витя. Он обхватывал плечи руками крест-накрест, смотря в одну точку на гранитной плите.
– Витя, – скривилась Аня в подступающем рыдании. – Витя, ты цел?
Брат выпрямился деревяшкой, осматривая ее:
– У тебя лицо в ранах. Кровь. – Он покосился на бормочущий туман. – Ты видела?
Она сквозь слезы закивала. Лесничий отпер калитку ключом, буркнул псу: «Зовут? Еще всыпем, пусть ползет. А пока… – махнул он рукой на узкий двор.
Овчарка засеменила к деревянному крыльцу. Лесничий обратился к Вите:
– Скоро снегопад начнется – тогда дым исчезнет. А пока здесь ждите. Или в доме. На кладбище ей путь закрыт. Здесь безопасно.
Он вошел во двор. Брат с сестрой переглянулись.
– Пошли? – склонился Витя над разболтанной ручкой калитки.
– Ты спятил?
Паниковать Аня умела громко, но сейчас лишь шептала, иногда голос позвякивал истерически.
– Нужно к людям. – Расхаживала взад-вперед. – Здесь пожар. Почему пожарных не вызвали? Здесь просто… Это…
Она уронила голову в ладони.
– Пожара нет.
– Чушь, гляди сколько дыма! Лес подожгли.
– Нет. Я ходил вдоль ограды. Ничего не горит. Ни огонька.
Аня сжала губы, сдерживая рыдание, всматриваясь в его глаза.
– Нужно к людям. – Пискливо растолковала: – К лю-дям.
Витя согласно кивнул, но сел на скамью. Аня тоже села рядом. Они больше не смотрели друг на друга, вслушиваясь в бормотание тумана, теряя взгляды в вездесущей мгле.
– Если я в обморок свалюсь, бросишь меня? – она стучала зубами от холода, сжимая до боли кулаки.
– Идем в дом. Байчурин…
– Он меня убить хотел! Он так и сказал. «Пусть насыщается», – шепнула. – Чокнутый.
Витя обнял ее, делясь остатком тепла, но Аня дрожала, словно лихорадила, – всхлипнула, уткнулась в его грудь и разрыдалась.
– Скажи, что этого не было. Ничего этого не было, – бредила она в его куртку, зажмуриваясь сильнее. – Скажи, что я помешалась! Скажи, что не было!
Он поглаживал ее механически по спине, всматриваясь в смог за кладбищем. Среди клубов дыма бродил угловатый силуэт. Женский. Костлявый и слепой. Мохнатые сгустки скреблись по камню ограды, поскуливали, хрипели. И брат с сестрой сидели до заката статуями, коченея на морозе, но страшась отойти от дома, ступить за защитную ограду.
Вечер принес снегопад. Дым осел, запах гари улетучился. Мобильники запищали сообщениями.
Полумрак округи прорезал желтый свет фар: легковушка остановилась у распахнутого каркаса ворот. Два хмурых парня начали доставать лопаты из багажника, переговариваясь вполголоса. Из дома появился Байчурин.
– Ритуальные услуги, – пояснил он перепуганным ребятам на скамье. – Глядите не околейте. Лучше до ночи уйти.
***
Аня с Витей пришли домой в полубреду. Они и слова не проронили по дороге. Просто шагали, шагали, шагали – не оглядываясь, не поднимая взгляды.
Дома Аня закрылась в ванной и врубила душ. Брата сторонилась, с бабушкой объяснятся не желала. Напилась снотворных лекарств, присмирела и вялыми движениями упаковала чемодан.
– Уезжаешь? – спросил Витя, выключая телевизор.
Аня лежала под одеялом, отупевшим взглядом скользя по окнам. Стекла чернели на свету, скрывая двор.
– Нам придется это обсудить.
– Нет! – пресекла. – Ничего не было. Ничего.
Витя уступил, протянул руку, но Аня судорожно отпрянула. Он помедлил минуту, испуганно наблюдая как сестра вжимается в подушку, потянулся к выключателю.
– Пусть горит.
И Витя оставил тлеть пыльную лампу на комоде.
Ночью бабушка порывалась погасить свет, но любая попытка заканчивалась истерикой сестры. Витя из комнаты не выходил. Он смотрел на млечную полосу на стене и вспоминал сказки, которые им на ночь рассказывала мама. В них героям не воспрещалось бояться. И он боялся. Боялся, но думал о том, что теперь делать и как дальше жить. Тьма не вселяла уверенности, по углам схоронились ползучие соглядатаи. А потом у Купчихи запел петух, и детские суеверия отступили. Он решил отложить разговор с сестрой до завтрака, даже придумал разумные объяснения. Но с рассветом Аня покинула дом. Не простившись, тихо, как призрак, она опять сбежала от правды.
Глава 7. Прятки
В далеком-далеком царстве две княжны играли в прятки. Соперничая, они обошли богатые хоромы, пробежали крытые переходы, проверили резные башенки. Каждый тайник стал им знаком, и сестры заскучали – покинули отчие чертоги, ступив в пустынную степь. На пути к дремучему лесу девочек настиг туман, обступила Тьма и похитила с ветром за высокие горы. Тьма – скрипучая старуха – заточила княжон в пещеры. «Любите забавы? – хихикала в сырости впадин. – Поиграйтесь-понянчьтесь с моими дитятками: перевертышами и упырями, трясовицами и злыднями, клыкастыми букашками и костяными цветиками. Могучие своды сдвинулись, мрак обступил узниц.
Пугливо блуждали княжны подземельями, скрываясь от рыкающих чудовищ. Крики о помощи передразнивало эхо. Химеры ночи следовали по пятам, вились у ног, кричали из пустот камня. Не день, не два томились сестры в темницах гор. И уже не страшна им стала поросль морока. Ночь не знала конца и края, а свет играл в прятки.
Обессилили в поисках княжны, безразличны им стали угрозы чудищ. И явилась Тьма, и злобствовала: «Чего расселись? Неженки-белоручки». Бесновались вокруг нее дитятки: перевертыши и упыри, трясовицы и злыди, клыкастые букашки и костяные цветики. Выли голодно, требуя страха. Не шелохнулись княжны, улыбнулись княжны. И взбеленилась старуха Тьма, зарокотала гневом, заклокотала хворью. Могучие своды расступились. Проскрипела Тьма: «Убирайтесь прочь! В покое нет пищи лиху».
Убежали сестры за высокие горы – в отчий терем, памятуя присказку Тьмы: «Но не всматривайтесь в ночь – не дразните чудовищ».
***
Дни выдались солнечными, по предновогоднему морозными. Аня ушла с головой в учебу, смотрела фильмы, читала до полуночи – в общем не давала себе ни минуты на раздумья о Сажном. Вите с бабушкой она не звонила, ограничившись скупой, с фальшивым озорством эсэмэской: «Доехала нормально. Всегда рады вам. Здесь комфорт и вкуснятина». Она смотрела на смайлик и представляла, как брат тут же удаляет сообщение, перечеркивает их родственных связи. Но Аня не решалась анализировать то, что произошло. Ей было куда бежать, и она предлагала убежище им.
Мама лишних вопросов не задавала. В силу проблем на работе, с дочерью они переговаривалась редко, часто разминаясь в десяти квадратных метрах квартиры. Но к концу недели тучки недосказанности разрослись до тревожной грозы.
Вечер пятницы посвятили зажжению елки. Мама цепляла на искусственную хвою шары, ее муж Тимофей развешивал на окнах гирлянды. Аня сидела в комнате, подальше от окна: на кровати с учебником по органической химии, игнорируя всех и вся. Ее одиночество упрямо нарушила мама, и вначале они буднично обсуждали университет. Всплыла тема карманных денег (Аня уже второй день подрабатывала в кафе Тимофея). От зарплаты она вновь отказывалась (и раз сто уже повторила Тимофею), выражая сожаления, что не поступила на бюджет. Мама улыбалась, скрашивала неловкость дочери шутками и историями: «Это ничего, вот у моей знакомой…» Предвкушение праздников не ободряло как прежде, Аня делала вид, что увлечена историями, но замечания поддерживала автоматически. Главные вопросы мама начала издалека – обыкновенно справляясь о погоде в Сажном, о бабушке, о брате, о крестнике. Аня битый раз повторяла общие фразы «как обычно», «всё в порядке», «ничего нового».
– И что он решил? – вдруг спросила в лоб. – Что Витя думает о переезде?
Аня замешкалась. Мама смотрела на нее пристально, с твердым намерением услышать подробности. Пришлось захлопнуть учебник. В мохнатой пижаме и капюшоне на влажных волосах, Аню вдруг прошиб озноб от возвращения в полумрак задымленного зала и холод кладбища.
Черный свитер заострил мамино лицо, короткие пряди белых волос. Ясные глаза подернулись серостью. Она сняла очки, и сложив руки лодочкой напротив талии, приготовилась к вердикту.
– Он ничего толком не сказал, – струсила Аня.
– Неправда. Я звонила им вчера. Он наотрез отказался приехать.
Аня повела скептически бровью, смотря поверх головы мамы, на коллажи семейных фотографий вдоль платяного шкафа.
– Вы поругались?
– Нет.
– Аня…
Укоризненный взгляд.
– Что тут сказать? Он не простил мне отсутствие на похоронах. Весь этот побег. Вот. Ты предупреждала, я знаю. Я не справилась.
– Ох, Анюта. Мне нужно было поехать с тобой.
– Нельзя туда ехать!
Мама притихла, заново осматривая дочь, которая улыбнулась натянуто и, сбавив тон, затараторила:
– У вас и так каждый день проверки. Дороги переметает. Там мост рухнул и с транспортом неразбериха. Мам, чего нельзя решить по телефону? Я могу устроить видеозвонок. Витя согласится, он же не станет решать за бабушку. Что?
Она поглядывала на маму, которая пропускала ее слова мимо ушей.
Нина подсела ближе:
– Тебе нездоровится?
– Что за вопросы? Всё хорошо.
Аня возмущенно округлила глаза.
– Ты будто избегаешь меня. Всех.
– Чепуха! Завал с учебой, а у тебя – работа. Нервы.
– Спишь с включенным светом.
– Я читаю.
– Кричишь во сне.
Аня потупила взгляд.
– Ань, что тебя так беспокоит? Там что-то случилось?
– Ничего. Всё в порядке. – Аня расстроенно поняла: объяснить придется. – Мы с Витей повздорили. Очень. – Посмотрела на окно, вдруг взмолилась: – Их нужно оттуда забрать!
– В смысле?
– Из Сажного, – настаивала Аня, вцепляясь в плед. – Там… – Плечи опустились, смелый порыв ослаб в нерешительности. – Там застой полный. Автобусы через раз приезжают, я о вызове скорой молчу. Их нужно забрать. Не знаю, как… Зараза, – поморщилась.
Она разжала кулаки, чувствуя, что ноготь до крови впился в кожу.
– Аня…
Мама привстала обеспокоенно, но она лишь отмахнулась:
– Не бери в голову.
Кровь сворачивалась полумесяцем.
– Что-то со здоровьем? – расспрашивала мама. – С деньгами? У них проблемы?
– Не без этого. Но просто лучше их забрать.
Мама растерянно приблизилась к окну. Когда она нервничала, то разминала пальцем ладонь, прикусывая нижнюю губу. Выражение лица ее говорило о внутренней борьбе «за» и «против» вмешательства.
– Бабушка не согласиться уехать. Ради прошлого обследования я выслушала столько всего… Мы брали такси, а потом в купе… И обратные билеты… – Она мотнула головой. – Ты не знаешь, но я даже документ заверяла, что похороню ее рядом с дедушкой.
Аня вспомнила кладбище, опасливо поджала колени к груди.
– Витя говорил, что она тропу с его могилой расширяет. Якобы себе под место…
Потупила взгляд.
– После смерти Дины началось. – Мама массировала пальцами виски. – При каждом звонке она вспоминает о похоронах. Слава богу ты не слышала ее тогда. Она ходила и твердила: «и мне такое же купите», «без рюш», «поминать дома», «только не черный гранит», и ее это вечное «фото из паспорта». – Мама махнула рукой, всматриваясь в огни города. – Там много чего еще было. Она не уедет.
Аня вынуждена была признать: бабушка умрет, но дом не оставит.
– Витю ведь можно уговорить, – убеждала. – Если бы ты позвала, и Тимофей.
Мама познакомилась с Тимофеем четыре года назад. Она тогда вернулась с пневмонией из Испании, рассорилась с братом и уехала к двоюродной тетке в Воронеж. Устроилась в поликлинику медсестрой: вначале в травмпункт, а потом на прием к терапевту. Кафе «Добряк» холостяка Тимофея находилось рядом с поликлиникой, там они и познакомились, а через три месяца съехались. Спустя полгода Нина с Тимофеем сыграли свадьбу, купили квартиру в Левобережном районе, и она забрала дочь к себе. Первый год новая семья жила вчетвером: Аня, мама, Тимофей и его старшая дочь Слава. Спустя полтора года Слава вышла замуж за чеха, насовсем переехала в живописный Усти-над-Лабем. С тех пор в Анином распоряжении оказалась целая комната, а часто – и вся квартира. Мама задерживалась на работе до восьми. Тимофей пропадал в кафе.
Поначалу в новом муже мамы Аню раздражало всё: борода, пивной живот, хохочущий говорок и само мохнатое имя – Тимофей Дорофеевич. Слава восприняла ее как сестру; после провала с медицинским посоветовала примкнуть к ним с отцом – к кулинарам. Тимофей относился дружески, радовался выбору профессии, соболезновал, когда умерла Дина. Но окончательно они поладили после отъезда Славы. Аня будто заменила ее – в обсуждениях отечественного автопрома, в рядах хоккейных болельщиков, в бесконечных спорах о рецептурах. И теперь Тимофей приговаривал ей «отрада ж ты моя», когда за едой Аня пошучивала о бюджетных технологиях Атлантиды и пресекала мамины истории о болячках.
– Мы их звали вчера, – досадовала мама, изумленно поглядывая на засохшие горшки кактусов. – Каждый месяц зовем. Он упрямится почему-то. Я надеялась, вы поладите, Анют. Как раньше.
– Я тоже.
– Нужно звонить Толе.
Аня вступилась:
– Нет. Только не дяде. Они совсем на ножах.
– Выпивает? Опять?
– Когда приезжает в Сажной. – Аня зябко натянула плед до лица. – Витя против его приезда категорически.
Мама уперлась ладонями в подоконник:
– Дина предупреждала. Она мне накануне… накануне той трагедии говорила: «Нин, только не дави на Толю. Он сорвется».
– И всё? Больше ничего не говорила?
– О чем еще? – нахмурилась мама.
– Ты ведь медик. Она не жаловалась на самочувствие?
Мама зашагала вдоль письменного стола, разводя руками:
– Совсем! – недоумевала, выстраивая тетради дочери в стопку. – Ни слова. Только знаешь, – она потерла указательным пальцем висок, – в последний год Дина настойчиво просила забрать Витю. Если что с ней… забрать его к себе. Пусть не сразу, но не затягивать. А я ей обещала, о чем речь! Она тебя практически воспитала.
– Мама…
– Нет, это правда. Что те деньги? Меня ведь месяцами рядом не было. Годами.
Извиняющийся взгляд отразился щемящим чувством. Аня никогда ее не винила. Она горела счастьем и гордостью, что мама ее забрала. Она ведь обидчикам кричала: «Меня не бросили! Она заберет меня! В большой город!» И ее забрали – все задутые свечи на тортах стоили надежд. Криничный чародей прочел послания. Как и обещала Дина.
– А ты знаешь, где он? – Аня потупила взгляд, но продолжила, будто иностранное слово выговаривая: – Отец?
Унылое настроение мамы окрепло сталью.
– Зачем тебе?
– Прости. Глупости… Мне сказали, я похожа на него. Похожа на него, – не могла смириться.
– В Сажном? Ох, старый трезвон. Ни капельки. Ни капельки не похожа, поверь.
От настойчивых заверений на душе стало легче. Мама оттянула воротник от горла, будто страдая удушьем, и добавила:
– Он оставил мальчика умирать. В лесу. В волчьем капкане. И сбежал из Сажного. Может, в живых нет теперь.
Аня подалась к ней с расспросами, но замерла, встревоженно озираясь.
– Ты чувствуешь?.. – принюхалась, шаря взглядом по комнате, за темнотой окна. – Гарь.
Стук в дверь застиг врасплох. Аня вскрикнула. В спальню вошел Тимофей.
– Что такое? – улыбнулся он в бороду, смотря на перепуганную Аню. – Забыли? Ё-мое. Это ж я. Кулинарных дел мастер.
Мама засмеялась с его внешнего вида:
– Ты на снеговика похож. Где так… припудрился?
Тимофей отряхнул с выступающего живота муку, захохотал, что искал полотенце, а оно – на плече. Смех у него басил по-доброму заразительно. Нина улыбалась, словно с чумазого ребенка, прикрывая глаза рукой. И Аня тоже растянула улыбку.
– Так, девочки! – объявил он торжественно. – Фирменный! Шоколадный! Просто объедение, – сообщил вполголоса, приставив ладонь к усам. – Торт «Прага». Я вас зову-зову, – театрально пожаловался, обмахиваясь полотенцем. – Ну. Ну, что такое, а? Вы тут сплетничаете? – Он подмигнул маме. – Горелым пахнет, не обращайте внимания, – обронил на ходу. – Это последний корж. Бывает – сноровку теряю. Ну что? Пробовать? Праздник грядет, – отдалялся его напев. – Пу-рум-пум. Какая елка!
***
Накануне нового года Нина уехала в Сажной. Аня узнала об этом последней и лишилась остатков сна. Она боялась, что мама пойдет на могилы к невестке и отцу. Она пойдет, а там этот полоумный сторож, и эта мерзость в дыму, и жуткий скрежет, и падения, и снегопады, несущие смерть. Аня уже забронировала билет в Ямск, как тридцатого декабря, вполне преисполненная оптимизма, вернулась мама. Витя якобы согласился переехать, даже вуз выбрал. Но Аня не поверила. Брат врал. Стоило при нем вспомнить отца, Витя обещал с три короба и держался паинькой. На звонки Ани он не отвечал, сообщения игнорировал.
Новогодняя атмосфера чуток затмила переживания. Ссора с мамой по поводу ее поездки в Сажной забылась. Витя звонил ежедневно, бабушка воодушевленно рассказывала о метровых сугробах за окнами. Рождественские праздники прошли шумно и весело при том, что Аня встречала их на работе. Все свободное время растрачивалось в кафе «Добряк». На кухню ее пускали только наблюдать и чистить овощи. Она наблюдала, чистила и выполняла обязанности официантки. Ей вполне нравилось быть при деле, вне пустой квартиры.
Январь заметал снегом город. И ужасы памяти отступили – они затаились, ведь утром восьмого Аня упала в обморок, прямо с нагруженным подносом. В падении она чудом не перевернула столик, сильно напугала юных посетителей. Из носа текла кровь, в сознание ее приводили долго. На локте и колене добавилось ушибов, но Аню ужасало только то, что она одна слышала запах гари. Тимофей отвел ее к матери в поликлинику. Ане измеряли давление, отвели на анализы.
Терапевт прописал таблетки и сон по ночам, Ане запретили переутомляться. Родители обособили ее в тишине спальни, в логове растущих теней страха. Поначалу в комнатах попеременно гас свет, окна запотевали в мороз, а потом в углу спальни вырос мерзкий черный грибок. Аня помешалась на дезинфекции и проветривании, но запах гари будто преследовал ее, вызывая тошноту, вгоняя в депрессию. Родственники списывали ее нервозность на сессию, экзамены, пересдачи. Аня выглядела совсем раскисшей, вздрагивающей после каждого шороха. Окна с наступлением сумерек зашторивались наглухо до позднего рассвета. Темноты и тишины она избегала всеми средствами: бра над подушкой, гомон сериала, музыка в наушниках. По улицам ходила в толпе. По ступеням бежала, разговаривая с кем-нибудь по телефону. И все же ужасы словно лезли из ее мыслей наружу: стекали каплями со стен, парили седыми лентами в полумраке. Скреблись в стекло, под плинтусом, коготками перебирали вешалки в шкафу.
Нашествие страхов усиливалось, смыкало присутствие, растягивая тросы терпения до тонких нитей. И вот вкрадчивому предчувствию наступил конец. Шестнадцатого января обрушилось сообщение брата: «Бабушка в больнице. Приступ».
Аню в Сажной не пустила мама. Дочери оставалось сдать два экзамена. После обмороков и истерик перед зеркалом, ее не рискнули беспокоить. Аню заставили посещать психолога, пока мама слушала прогнозы врачей и дежурила у палаты бабушки: старушка лежала под капельницами и бредила о пожаре. Спустя четыре дня после приступа мама перевела бабушку в больницу Воронежа.
***
– Витя отказывается приезжать. Мне из школы звонили. – Мама ходила вдоль кухонного стола, сжимая смартфон. – К Толе не дозвонюсь! Нужно ехать.
– В Сажной? – Аня опустила вилку, с трудом проглатывая вязкую кашу. – А бабушка? Кто к ней будет ходить?
– Вы. Тимофей знает, какие лекарства брать.
– Она не в себе. Эти крики.
Аня изобразила неподдельный ужас, но мама продолжала задумчивый шаг. Кухня двигалась вслед за ней – зеленая ширма: вправо-влево, шурх-шурх. А за окнами падал снег.
– Витя несовершеннолетний. Он не может у друга жить. Не хватало, чтобы его в приют отправили!
– Мама, не езди туда, умоляю!
Нина хотела повысить голос, но при взгляде на бескровное лицо дочери осеклась. Аня только два дня как ужинала, обмороки прекратились.
– Анюта, милая, побережем нервы. – Погладила ее по распущенным волосам, обняла. – Ничего с бабушкой не случится. Она под присмотром врачей. Проходит курс лечения.
Аня смотрела на маму с невысказанной болью. Ей так хотелось, чтобы она услышала, почему в Сажной нельзя ни ногой, но предупреждение о монстрах из дыма казалось сказкой, как в историях Дины на ночь: «Вспоминая то, что мерещится – кличешь в дом».
– Я поеду. – Аня втянула грудью воздух. – Почему нет, ну? У меня завтра последний экзамен. Я вечером, на поезде.
– Исключено, – мама обхватила себя руками, прилипнув спиной к стене.
За последнюю неделю она похудела от усталости и волнения, и горчичного цвета платье отливало болотной зеленью. Аня настаивала:
– Ты ведь не сможешь там долго пробыть. Ну два-три дня? А Витя упрется, знаешь. Еще и его день рождения, друзья. Я могу там две недели побыть. Легко. Спокойно. – Аня закашлялась от оскомины собственного вранья – ничего легкого. И спокойного. – По рукам? Он ведь на меня обижен. Я помирюсь с ним, он приедет сюда. А? – Она насильно втолкнула в себя вилку с кашей. – Хорошо придумано? Я все исправлю. – Аня жевала без аппетита и нервозно косилась на седеющий город. – Мы поладим.
Мама с подозрением слушала дочь, пальцем потирая дисплей телефона.
– Аня, не думаю, что это хорошая идея. Я старше, я поговорю с учителями.
– Позвони им. Если что случится с бабушкой?! – воскликнула Аня, заламывая руки. – Она ведь только тебя узнает. С врачами ты договаривалась. – Аня уставилась в одну точку, бледнея от мысли: – А если она… Я ведь не смогу… Только не похороны.