Глава 3. Яд
Дутые тучи косыми лучами прорезало солнце. Восточный ветер крутил воронкой холод зимы. Аня шагала по разбитому тротуару, изредка здороваясь с прохожими, осматриваясь по сторонам. Подтаявший наст белел островками. Старость и ветхость чернели в стенах трещинами. Некогда крупный пригород Ямска, рабочий поселок Сажной, за три года пугающе вымер. Заброшенный дом встречался через каждые два-три двора. Улицы пустовали в обеденный час воскресного дня. В прошлом по выходным здесь оживленно беседовали соседи, галдели школьники, мотались машины. За двадцать минут пути проехала всего одна легковушка. Захолустье.
Непрерывно работающий телевизор вдолбил в мысли обрывки новостных фраз. Ане хотелось проветрить себя от снотворного полумрака комнат. Она шагала, пряча руки в карманы, а щеки – за капюшоном, и ругала на чем свет стоит собственную самонадеянность. В планах согласие выглядело легкодостижимым, а на деле брат принял обеспокоенность за поучение.
Аня сверилась с затертой табличкой под козырьком черепичной крыши. Еще два поворота по каменистым дорожкам. Решение купить сгущенку к остаткам пирога родилось спонтанно. Пораженческое желание идти прочь без оглядки. В ларьке рядом с домом продавался только хлеб и отсыревшая выпечка. Отлично. Пересечь половину Сажного в поисках торговой точки – подходящий повод избежать совместного обеда с ворчащей бабушкой и хмурым братом.
Майская, Барьерная, Подгорная улицы остались в южной части поселка. Аня вынырнула из узкого переулка, упираясь взглядом в отштукатуренный синим фасад магазина «Шико», – квадратный и приземистый, он таращился двумя громадными окнами на пустую остановку. Из Ямска в объезд моста пустили всего два рейса: утром и вечером. Признаки жизни в этом районе подавали только собаки во дворах. За «Шико» начинались стройные улицы трехэтажек, огороженных тополями и кленами. За ними якобы открыли супермаркет, но искать его Аня не захотела. Она откашлялась в ладонь, поднялась по широким ступеням и потянула на себя ручку тяжелых металлических дверей «Шико».
Магазин начинался с отдела бытовой химии, и запах стирального порошка пропитывал всё помещение лимонным концентратом. Продавщица, кутаясь в жилетку из лисьего меха, отвлеклась от разговора с покупательницей, очевидно, подругой, но Аня задумчиво побрела вдоль холодильников. Колбасы, сыры, полуфабрикаты. На полках стеллажей высились банки, пачки с крупами, коробки с выпечкой, конфетами и фигурными крекерами. В углу блестели пирамидой жестянки со сгущенкой, а рядом – контейнеры из пищевого пластика с жевательным мармеладом: червячки, зубы вампиров и прочая, кажущаяся в десять лет невообразимым деликатесом, тянучка. Дину всегда получалась уговорить купить с десяток мармеладин, даже когда «вредно» и «нет денег». Сейчас Аня могла накупить килограммы этой сладости. Но привкус счастья из детства куда-то исчез.
Аня шагала по скользкому асфальту, шелестя пакетом с мармеладными монстрами. Двести граммов лакомства и обоз воспоминаний. Сквозь тени событий лицо тети проступало все четче, все улыбчивее.
Мармеладная нечисть. Это было их с тетей лакомство. Их двоих. Витя всегда воротил от желе нос, обожая зефир, а бабушка признавала только кисель. Дорога шла на спуск. Заборы становились длиннее и глуше, дома встречались реже. Мотоциклист раздраженно посигналил за спиной, и Аня ушла с проезжей части, пачкая замшевые сапоги в грязь, но уже о том не переживая. Она словно шагала сквозь время, забывая о возрасте – вспоминая закоулки Сажного, тропы в лесу, потайные места для пряток в парке.
Тучи наводнили небосклон акулами, ветер стих. Аня спустилась в ложбину, пересекла скрипящий мост через обмелевшую речушку. Дома остались нерешительно за спиной, на возвышении, словно любопытные спутники, подначивающие: дальше – одна. А дальше разрослись заросли шиповника, опутывающие решетчатую изгородь деревьев – стену, в прорезях которой виднелись кресты и гранитные плиты. Кладбище.
Аня обогнула поросль карликовой ивы, пресекла лужайку и остановилась у распахнутого каркаса ворот в пятнах серой краски. Нужно было перекреститься перед входом. Так всегда делала бабушка. Аня сжала пальцы, рассеянно озираясь, забывая намерение через секунду. Хотелось развернуться и идти – идти прочь от безлюдного места, впитавшего скорбь каждым клочком земли.
Ноги неуверенно ступили на глинистую кладбищенскую тропу. Надгробия громоздились по сторонам с равнодушием и спокойствием камня. Тропинка змеилась. Аня начинала дышать ровнее, с облегчением понимая: ее беспокойство, муторные переживания – преувеличены тревогами последних дней. Кладбище опутывало атмосферой вялости, разжижающей мысли.
Вначале Аня просто шла, словно привыкая к пассивности звуков и шорохов, давая гранитным постовым над могилами привыкнуть к ней, приглядеться. Потом она осознала, что блуждает среди оград потерявшимся путником. Аня знала, что тетю похоронили рядом с дедушкой, но отыскать его могилу выдалось трудной задачей. За девять лет кладбище разрослось. То, что раньше считалось окраиной, теперь тяготело к центру. Повсюду закрывали обзор выросшие елочки и березки. Аня брела, робко озираясь на черные плиты надгробий. Знакомые фамилии вызывали в памяти блеклые образы из народных гуляний. В Сажном проживали огромные семьи, целые поколения: Мельниковы, Агафоновы, Пономаревы, Сычевы. Все в Сажном состояли в родстве в энном колене.
Аня помнила кладбище зеленым и многолюдным. В последний раз она плелась здесь в тумане температуры пять лет назад, на Пасху. Без зелени памятники выстраивались в гранитно-мраморный лабиринт. С каждым новым шагом Аня быстрее отдергивала взгляды от надгробий. Лица суровых стариков, серьезных мужчин, улыбающихся женщин, ангелочки на надгробиях детей. Эпитафии сливались в плач. Перед глазами роились мрачные иллюзии – моменты, когда жизни этих людей остановились, выровнявшись двумя датами. Горе вонзило когти под сердце, и ознобом пробилась в подкорку неотвратимость смерти.
Подняв взгляд, Аня осознала, что стоит у свежей насыпи земли. Над цветущим венками холмом возвышался деревянный крест с надписью: «Алиева Виктория Кирилловна». Та девочка, одноклассница Вити. На погосте серо-черного траура яркие, до рези в глазах, искусственные цветы хранили напоминание о молодости, упрятанной под толщу глинистой почвы.
Ветер качнул атласные ленты с надписями соболезнований. Лампадка скатилась с холма прямо под ноги. Аня инстинктивно обернулась. В нескольких метрах за спиной на тропе стояла собака. Крупная немецкая овчарка в желтом ошейнике. Явной угрозы не исходило, но Аня похолодела от страха. Откуда здесь пес?
В мертвой тишине не различалось ни звука, и Аня стояла тихо, сжимая пакет с липким мармеладом в кармане. Собака смотрела на нее изучающе, неотрывно. Хотелось рвануть прочь, но Аня боялась шелохнуться. Справа, в шагах десяти за дырой в кладке, чернели голые ветви разросшейся сирени. Среди сирени едва различался терн. Похоже на северо-западную окраину кладбища. Насколько далеко я зашла? Аня сделала неуверенный шаг в сторону, слабо припоминая советы в опасных ситуациях. Собака лишь слегка пригнула голову, удерживая ее взглядом.
Бросится. Если я побегу, она настигнет за минуту. Аня сделала один робкий шаг в сторону. Там, за зарослями удастся скрыться. Там можно вооружиться палкой.
Аня нерешительно крутнулась, оглядываясь, но избегая прямо смотреть на собаку, – наблюдая за той вскользь, с напускным безразличием. Подобное оцепенение могло случиться с ней только на кладбище, у свежей могилы. Хозяина по-прежнему не наблюдалось. Все инстинкты ошалело вопили: беги! Но вот овчарка дернулась – вслед вздрогнула Аня. Пес повел носом по воздуху, развернулся и трусцой побежал вглубь кладбища. Когда он скрылся за братской могилой, Аня прытко юркнула в заросли сирени. Царапая руки о колючки терна, она торопливо выбралась на пустырь перед лесом.
Лучше шагать по грязи, чем среди могил. Пустырь делила пополам грунтовая дорога из леса – короткий путь на федеральную трассу. Снег рыхло белел в ложбинках зерном. Аня шагала по сухостою вдоль дороги, надеясь невредимой добраться к людям.
Спустя минут пять быстрой ходьбы за спиной возник шум приближающегося автомобиля. Аня отдалилась от кривой колеи дороги без оглядки. Автомобиль, как назло, сбавлял ход вровень с ней.
– Подвезти? – услышала она знакомый голос.
В открывшемся окне нечетко просматривалось лицо Сыча. Аня с облегчением выдохнула, впервые настолько обрадовавшись встрече с ним. Сыч открыл переднюю дверцу, приветливо поздоровался, и она заспешила к авто.
– Не ожидала здесь встретить кого-нибудь, – нарушила молчание Аня, когда паника унялась и автомобиль съехал с пригорка.
– И я. Гуляешь?
Сыч смотрел впереди себя, плохо скрывая недоумение.
– Я хотела проведать могилу тети. Но там заблудиться можно.
– Позвала бы брата.
– После школы он психованный.
Сыч понимающе кивнул.
– Как он? Справляется? – вдруг проявил участие.
– С трудом.
Аня смотрела сквозь лобовое стекло и не замечала дороги, раздумывая о том, что время подтачивает память, но не горе. На зеркале заднего вида болтался мешочек с освежителем. Печка жгла воздух. Камфорные эфиры напоминали погребальные благовония, из которых устойчиво раз за разом проступала гарь: горкло-древесный дымок, характерный для степных пепелищ.
– Кладбище стало шире, – жаловался Сыч. – Даже лес рубят с окраины.
Она чихнула, и извинившись, заметила:
– Сирень разрослась. Там… там собака бродит. – Аня покосилась на каменную кладку кладбищенского ограждения. – Среди могил.
Сыч напрягся:
– Собака? – и заглянул за попутчицу.
– Не здесь. Среди могил. Овчарка в желтом ошейнике. Кому пришло в голову выгуливать ее на кладбище!
Аня невольно покосилась на запястье Сыча – на кожаном ремешке болтался завиток окислившейся бронзы.
– Она напала?
– Нет. Нет, просто… жутковато с ней находиться… там. А ты?..
– Я из Южанки.
– Ого!
– Да, навестил родственников.
– Ты в автосервисе работаешь? Как поживает Марина Федоровна?
– Дядю похоронили, – ответил Сыч дороге. – Больше года уже. Тетя сразу уехала к брату.
– Соболезную. – Аня царапнула ноготком рукав куртки. – А Настя?
– В Питере. Мастерскую и магазин теперь я держу. Точнее, поддерживаю.
– Один?
– Нет, с другом дяди. Мать отказалась переезжать. После смерти отца ей здесь нездоровится.
Аня провела заунывным взглядом деревья за мостом:
– Как я ее понимаю.
Они повернули на Сажной, и Аня отвлеклась на размышления. Получается, в доме Глотовых теперь обосновался Сыч. Племянник. Марина Федоровна вместе с Диной работали в школе, первая – учителем истории, вторая – библиотекарем. Они неплохо ладили, вместе создавали школьный музей. А вот с мужем Марины Федоровны, местным предпринимателем Касьяном Глотовым, у Дины отношения не клеились. Он был человеком хозяйственным, но хамоватым, вспыльчивым и грубым. Лет до двенадцати Аня считала его охотником, настолько часто он появлялся с ружьем в лесу, иногда – с заикающимся братом, лесничим Фомой Сычевым, отцом Кости. После смерти отца мать забрала Костю, переехала к родителям за шестьдесят километров, в станичный городок Южанку. Но Сыч уже сдружился с местным хулиганьем, и все каникулы гостил у родни в Сажном. Дядя ему бездельничать не позволял: гонял с мелкими поручениями, в мастерской приплачивал, учил охоте. Поначалу отечески опекал, но где-то в классе десятом отношения с племянником разладились вдрызг. Сыч отличился в нескольких драках с задержанием, и дядя его выставил.
Подростки Сажного Глотова ненавидели. Он ополчался зверем, стоило только сунуться в чащи леса, или (упаси боже!) к насаждениям елок. Местные едва ли не с разрешения ходили через лес к сосновому холму за грибами. Глотов водил дружбу с директором департамента лесного хозяйства области, негласно верховодил в лесхозе и владел елочным питомником за холмом. Проблемы поселка решались при его обязательном участии. Создавалось впечатление, что со смертью Глотова Сажной осиротел и развалился.
– Сейчас здесь жилье сдают за бесценок, – негодовал Сыч, словно отвечая ее мыслям. – Местные бегут к цивилизации.
– И представить не могла, что в Сажном все рухнет.
– Мукомольный завод сгорел, – пояснил Костя. – Половина поселка лишилась за ночь работы. Шахту закрыли. Поля забросили. Теперь многие стали вахтовиками: Челябинск, Амурск. Дядя ваш, вон, на приисках. Не верится, как быстро может вымереть многолюдный пригород, – он посмотрел на нее тоскливо, но Аня отвернулась.
Наедине с ним молчание вызывало неловкость. Горькие запахи пижмы, полыни и чабреца смешивались с разогретым душком бензина, и вновь проступала гарь. Аня потерла переносицу.
– Красивая открытка, – произнесла, переключая внимание с «благоухающего» степью мешочка на подарочный конверт.
Рядом с конвертом в сердечках на приборной панели золотился сувенирный цилиндр коробки.
– Это для Ярмака. Надя заказала. У него завтра днюха.
Аня сделала вид, что помнит:
– Точно. Это ему двадцать два будет?
– Двадцать один.
– Ну да, он ведь учился на класс старше.
В компании друзей детства Аня была самой младшей и самой низенькой. Ярмак, родной брат Лоры, дразнил ее в ссорах Полевкой.
Автомобиль проехал мимо магазина «Шико», свернул в переулок.
– Они с Надей хотят тебя пригласить. Еще нет? – удивился Сыч.
Аня неуверенно мотнула головой. Телефон она беспечно оставила дома.
– У нас иногда тут связь пропадает, – предупредил. – А интернет стабильно. Иначе бы – забастовка, – он усмехнулся.
Аня улыбнулась в ответ. Тысяча и одна напасть. Сажной словно превратился в громоотвод неприятностей.
– Высади меня у парка, пожалуйста.
– Я могу подвезти.
– Спасибо за беспокойство, – Аня смотрела в окно, желая поскорее оставить душный салон, выветрить ядовитый дух гари, унять головокружение, избежать разговоров. – Мне еще нужно навестить кое-кого, – соврала дружелюбным тоном.
Автомобиль затормозил у плексигласовой остановки, походящей на часть пробитой трубы. Водитель потянулся к коробке передач, но рука его вдруг опустилась к сиденью Ани.
– Потеряешь, – усмехнулся он, указывая на свесившуюся из кармана перчатку.
Аня спрятала перчатку и потянула ручку, но дверца не открылась. Она толкнула сильнее. Заперто.
– Ой, – пугливо засуетилась. – Что-то не поддается.
Сыч нагнулся, сокращая напряженную дистанцию до сантиметров, и повторно щелкнул ручкой – дверца распахнулась. Аня промямлила благодарности и беглянкой нырнула прочь. Внедорожник тронулся, и только тогда она подняла глаза. На противоположной стороне улицы стоял Витя. Его хмурый взгляд просверливал ее беспокойством. Она подняла руку в приветствии, но он отвернулся и вжал палец в звонок калитки каменного дома.
Аня хмыкнула и направилась к брату.
– Свидание? – рискнула пошутить.
Витя настойчиво игнорировал ее, смотря сквозь решетку в калитке. Из двора дома появился коренастый подросток в болоньевой куртке и черной шапке, с белыми иероглифами на весь широкий лоб. При виде Ани его круглое лицо расплылось в хитрой улыбке, а раскосые глаза маслянисто заблестели.
– Это твоя сестра? – спросил он Витю. – Сестра?
– Да. Аня – Гриша, – представил мимоходом.
– Грегор, – кивнул тот. – Как Макгрегор, только без «Мак», – смешок. – Как Мендель.
Застывшее выражение Аниного лица удостоилось пояснения:
– Не Менделеев. Мендель.
– Гриша… – поморщился Витя, подталкивая его идти.
– Твой друг? – косилась Аня на брата.
Гриша кивнул, нагло рассматривая ее, словно ожившего персонажа комикса.
– Вместе учитесь? – пыталась завязать разговор Аня. – Увлекаешься генетикой?
– Генетикой? – замешкался Гриша, дергая воротник куртки под подбородок.
– Ну, Мендель…
Витя протиснулся между ними, кивая на приятеля:
– Он – в девятом. Мы от школы в футбол играем.
– Мне скоро шестнадцать, – сообщил Гриша с гордостью. – И мы друганы. Верняк.
Аня обогнула дыру тротуара и поравнялась с братом.
– Почему ты оставила телефон? – вдруг спросил Витя с родительской интонацией.
– Забыла. А что? Кто-то звонил?
– Я. – Но Витя тут же осадил взволнованность, скучающе добавляя: – Бабушка тебя искала. Где ты была?
– На кладбище.
– На кладбище? Одна? – Витя остановился, и вмешался Гриша:
– Одна? – переспросил, источая восхищенное любопытство. – Цербера видала?
– Кого?
Витя заслонил друга:
– Зачем ты ходила туда?
– На могилу Дины. – Аня с досадой пнула камушек. – Заблудилась и… В общем, следовало расспросить тебя.
– И Сыч подвез, – осуждающе бросил брат.
Гриша округлил глаза:
– Сыч? Ничесе, ты с Сычом знакома?
– А вы не знакомы?
– Нас он не подвозит, – сердился Витя. – Разве вы общаетесь с ним?
– Он просто подвез меня.
– Дважды за неделю.
– Что в этом такого? Он парень моей подруги.
– Бывшей подруги. Если мне память не отшибло.
– Тебе манеры отшибло. И уважение.
Гриша одернул Витю за рукав, но тот кипятился:
– Сколько помню, избегала его. Имя упоминать запрещала.
– Глупости!
– А эти фифы. Бабушка говорит, ты встретилась с прежней компашкой?
– Случайно. Да, мир тесен.
– Зачем ты водишься с ними? – разочарованно допытывался Витя. – Разве мало рыдала от козней? Змеиное кодло.
Аня вспыхнула обидой:
– Прекрати!
– Это твое выражение.
– Тебе нравится прилюдно ругаться? – пыталась вразумить его. – Чем тогда лучше их?
Они остановились напротив хлебного ларька.
– Я говорю тебе правду в глаза.
– А мне нужна она, Вить? – оскорбленно вскрикнула Аня. – Твоя чертова правда?
Она пересекла пустую дорогу, оставляя подростков в замешательстве. Огорчение костенело внутри. Учить меня будет. Хлюпик доморощенный. Аня распекала его последними ругательствами за то, что он вздумал пристыдить ее прошлым. В Сажном есть, кому полоскать ее биографию. Аня сжала кулаки, поворачивая за угол. Прошлому место на фото – сейчас она другой человек. Смелый и успешный. Глупости, что было. Глупости. Люди меняются, преодолевая обстоятельства. И даже если все здесь не изменились, она уже не та ранимая девчонка, не тихоня-Полевка-без-семьи.
Но придя домой, Аня стыдливо взглянула в зеркало: краснота глаз выдавала слабость, темные круги очертили усталость последних дней. «Я приехала навестить родственников». Пальцы потерли пятнышко на переносице, но грязь не исчезала, серея пеплом. Она стянула шапку и пригладила волосы, возвращая ровность дыханию. «Наладить отношения с братом. Не доказывать! – приказала отражению в навесном зеркале. – Не доказывать ничего обидчикам».
В восьмом часу вечера позвонила Надя.
– Привет! – проворковала в трубку, будто они расстались минуту назад. – Не отвлекаю?
Аня, клевавшая носом над мятой бумажкой с рецептом, ответила сонно:
– Привет.
– Я звонила тебе раз пять, – сдержанно возмутилась Надя. – Все в порядке?
Подавив зевок, Аня сердито оглядела кухонный стол:
– Нет. Мука плохая, тесто – гадость. – И проворчала в трубку: – Я пыталась испечь эклеры.
– О-о! Я вовремя. Раз с десертами беда – отправляйся в гости. Как насчет завтра? Торт и гора конфет. – Она хихикнула. – Помнишь, в восьмом? Гора конфет.
Аня хохотнула, вспоминая как они навели брови и чокались трюфелями с коньяком.
– В четыре у нас праздник, – сообщила Надя.
– Да? – Аня старательно изображала заинтересованность.
– День рождения у моего Ромы. Приходи! Все соберутся. Как раньше.
Аня сомневалась, что хочет собраться так, как раньше. И в голове упрямо не перезаписывалось, что Надя теперь Ярмак.
– Спасибо. Не могу обещать.
– Глупости! Можешь. Эй, это будет встреча века!
– Маловероятно.
– Аня…
– У меня просто на завтра планы, – в ладонь сочиняла Аня.
– Что? В Сажном? Здесь в будни скукотище. И не в будни, – смешок, а затем череда возмущений.
Аня помалкивала, обдумывая ответ любезный, но категорично отрицательный.
– Ладно, – голос Нади потускнел. – Если передумаешь, калитка открыта.
Разговор завершился скомканным пожелаем добрых снов. Аня взглянула на мигнувшее уведомление – сообщение в «Скайпе»: «Пусть тебя там волки за бочок клац-клац!». Звонок с подругой сорвался – одногруппница Дашка прекратила пилить ее за прогулы, вымогая возвращения и киношек. Жаль. Сейчас ей хотелось поболтать с кем-нибудь понимающим. В кухню вошла бабушка.
– Анечка, ложись спать. Скоро полночь. Ну их те пряники.
– Эклеры.
– А-а. – Она закатила рукава байкового халата. – Я пельмени варила, разогреть?
Аня сложила лист с рецептом Дины, вздыхая:
– Спасибо. Я сама разогрею.
– Выключишь телевизор?
– Хорошо. Пульт барахлит?
– Нет. Боюсь сломать телевизор. Это Толя купил. Плазма, – кивнула важно бабушка. – Он приедет, а я, деревенщина, технику спалила.
Бабушка налила себе из графина воды и, разжевав таблетки, запила их мелкими глотками.
– Что за таблетки?
– Эти? – старушка удивленно прижала ладонь к щеке. – Эти мне Егоровна дала на рынке, когда сердце прихватило. Ой, иногда покалывает.
Аня отчетливо вспомнила инструкции мамы относительно бабушкиных недомоганий: конфисковать все сторонние медикаменты.
– А называются как?
Бабушка похлопала себя по карманам и извлекла жменю разноцветных ячеек блистеров. Прищурилась:
– Тут названий не разобрать, – пожаловалась. – Это меня на поминках снабдили. Так, – перебирала таблетки, словно конфеты, – это соседка в магазине посоветовала. Ох, это невестка Люды-счетчицы угостила. От суставов.
– Люды-счетчицы? – вразумляла Аня.
– Эллочка. Она с образованием, в мэрии работает.
– Дай сюда! – протянула Аня руку. – Разве можно так принимать? Тебе их выписывали?
Бабушка воровато спрятала таблетки в карман.
– Ишь, чего удумала! Помереть мне тут?
Несколько мгновений они бодались взглядами. Аня с трудом подавила желание силой забрать лекарства. Маму бы удар хватил при виде такого лечения.
– Витя ужинал? – спросила бабушка, словно внук не умел держать ложку. – Он вечно жует бутерброды по ночам, – найдя это забавным, она усмехнулась.
– Ужинал.
– И ты, Анечка, поужинай. – Бабушка развернулась уходить. – Посмотрю еще новости. Вдруг задремаю – толкай.
Аня достала из холодильника чашку с пельменями и поставила на огонь сковороду. В этом доме никто не хотел к ней прислушиваться, даже газ вспыхивал с третьей попытки. Но за поеданием домашних пельменей, гнев угас. Аня жевала и блаженно возвращалась в беззаботное детство, когда они с Витькой прибегали с улицы, мыли с гоготом руки и садились за накрытый стол. Не нужно было сравнивать ценники, затариваться продуктами, рассчитывать калории и стоять у плиты. Знай – кусай себе пирожок и строй брату рожицы.
Тарелка опустела, Аня выключила телевизор. Бабушка давно закрылась в спальне, из комнаты брата сквозь щели двери сочился мутный свет бра. Аня погасила лампу над обеденным столом, погружая дом во мрак. Она села на диван у окна, всматриваясь из холодной кухни в звездное небо. Вскоре глаза привыкли к темноте, смогли различить стену соседнего дома, окно, покосившийся забор и заросли сада. Рядом жила ровесница бабушки, Вера Ильинична Купчина. Купчиха. Скверная старуха с претензиями к границам огорода и воющей дворнягой. Аня всматривалась сквозь жерди забора во владения лунной полночи – чащобы за огородами. Ни огонька в степи. Очертания деревьев соседнего сада проступали пыльной тучей.
– Не всматривайся в ночь…– гипнотически прозвучал голос брата.
– …не дразни чудовищ. – Аня грустно улыбнулась, отнимая взгляд от сплетений ветвей. – Почему она всегда так заканчивала сказки?
Витя открыл холодильник, и блеклый свет уничтожил химерные думы.
– Не знаю. – Он включил светодиодную ленту над столиком у раковины; крутнулся, достал батон, принялся нарезать колбасу и сыр. – Наверное, чтобы мы быстрее уснули. Но я до сих пор боюсь смотреть в окно по ночам.
– Дина умела рассказать страшилку.
– Ага, – Витя откусил бутерброд, словно ел впервые за сутки. – Мама их терпеть не могла рассказывать. Ты просто способна уболтать любого. Зря не пошла на психотерапевта.
Аня смолчала, что в медицинский она попросту не поступила. Поднялась, наспех соорудила себе бутерброд.
– Это она тоже терпеть не могла. Когда мы ели в сухомятку. – Она откусила бутерброд.
– Еще и ночью.
– Ты всегда хомячил ночью.
– У меня сон плохой.
Аня рассмеялась с набитым ртом:
– Потому што аппетит шлона.
Витя тоже рассмеялся. Ей мимолетно показалось, что сейчас им нет и тринадцати. Они сидят в полумраке кухни и жуют бутерброды, хотя должны крепко спать.
– Опять кошмары? – спросила Аня, памятуя, как в полнолуния они маялись от бессонницы: выдумывали страшилки, чтобы в одиночку не ждать первый крик петуха.
– Нет. – Витя включил чайник. – Так, иногда накатывает хандра.
– Знакомо.
– Тебе стоило предупредить меня, что идешь на кладбище. Я бы провел.
Аня сникла.
– Я не планировала. Спонтанно как-то вышло. – Ее блуждающий взгляд сосредоточился на стекле окна. – Это царапины? – потерла она рукой короткие линии. – Снаружи. Гляди, кто так подрал окно?
Витя головы не повернул.
– Коты.
– Ого ж. Тут такие когти, – и ее указательный палец полностью скрыл борозду.
Слова исчерпались, кружки опустели. В комнате бабушки скрипнула кровать, Витя торопливо потушил свет.
– Мне не хотелось с тобой сориться, – признался. – Если я обидел…
– Ерунда. Нервы.
Сейчас она различала только угловатый силуэт. В темноте, когда твое лицо скрыто – легче признать неправоту, проще говорить откровенно. Аня всматривалась в фигуру напротив, словно ранимый призрак прошлого обретал очертания.
– Мне жаль, что мы долго не виделись, – кралась навстречу Аня.
И тут за окном нечто грохотнуло. Они, не дыша, осмотрелись.
– Черепица ссунулась, – тихо предположил Витя.
Аня кивнула, вспоминая нагромождения старой черепицы вдоль стены.
– Коты? – Она постучала по стеклу, имитируя код Морзе: – У-хо-ди-те.
Витя не шелохнулся, понуро отдаляясь мыслями во тьму.
– Не всматривайся в ночь… – позвала его Аня из окружающей стаи тревог.
Но он добавил без тени ее улыбки:
– …не дразни чудовищ.