Глава 19. Потомки
Три месяца спустя.
Последняя неделя лета засушливо золотила травы. Послеобеденная жара рассеивалась ветвистыми тенями кладбища. Аня шагала по глинистым тропам, впервые радуясь непроницаемой тишине. Покой обыкновением жил в ровном дыхании, и только где-то на задворках памяти вздрагивали отголоски чудовищных испытаний.
Она обогнула братскую могилу, миновала разросшийся куст шиповника и уперлась взглядом в три красногранитных надгробия. К ней лицом задумчиво сидел Байчурин. В застегнутой черной ветровке он выглядел простуженно и бледно. Аня невольно взглянула на шифоновые оборки сарафана, потерла озябшие плечи. Могильные плиты холодили взгляд.
– Я боялась, что вы уехали, – обратилась она, нерешительно переминаясь с ноги на ногу. Три надгробия белели его фамилией. – Землянка заперта.
Байчурин в сутулом трауре кивнул медведем. Со стрижкой ежиком и выбритым лицом он казался незнакомцем, лапищи покоились замком на коленях.
– Извини. Мысли лезут. – Он посмотрел на нее, улыбаясь сжатой линией губ. – Я бы не уехал, не поговорив.
Аня тоже улыбнулась, гораздо открытие и непринужденнее, хотя и волновалась от наболевших вопросов.
– Как брат? – спросил Байчурин, угадывая в ней замешательство.
– Ох, Витя весь в заботах. Он поступил в вуз. Не верится просто! В Воронеж. Лесотехническая академия, да. – Она разгладила складку на оборке подола, не зная, чем занять руки. – Правда, сначала порывался уехать в Архангельск, потом – в Сыктывкар. Витя… – объяснила все сложности именем. – Когда уступили его планам, он согласился остаться с нами. Ну как с нами, – сожалела, – намерен жить в общежитии. Я переживаю…
Аня подавила вздох, храбрясь бравым защитником.
– Справится, – поддержал Байчурин. – После случившего – ватага народа только на пользу.
– Так дико, – признала она, заправляя волосы за уши. – Люди не догадываются: гуляют парочками, хохочут, грызутся в очередях. Первые дни я воспринимала их за сумасшедших. За пределами Сажного мне мир кажется вымыслом, а ведь должно быть наоборот. Здесь молчат о трагедии. – Аня пнуло носком камушек. – Алена поступила в Омске, ведь здесь измучили нервные срывы: местные доконали расспросами о похищении. Гриша у родственников в Феодосии. Что теперь ворошить память?
Аня зажмурилась. Торжественно-скорбный марш загремел из памяти. Люди вновь столпились на окраине кладбища, тронулось перешептывание. Надя сидела бледная, как мертвец, покачивая дочку на руках, отсутствуя взглядом. А Лора кричала. Она цеплялась за ручку гроба, родственники оттаскивали ее, но крик становился только громче, надрывистее, отчаяннее. Кровь стыла в жилах, и Аня усилием воли разжала кулаки. Эхо рыданий покатилось в землю.
– Ярмака похоронили, – произнесла скорбно. – Муха в колонии. Сыч в психбольнице.
– Выкрутился.
– Сыч себе шею резал. Я писала Насте, его сестре. Она навещала месяц назад, признается: обкусал себе руку по локоть. Кошмар.
Аня прижала ладони к лицу, будто умываясь. Байчурин похлопал ее по плечу.
– Могрость – редкая отрава. – Он хмурил брови, вращая узорную сталь печатки. – Ядовитое чувство одержимости ненавистью, но гложимое раскаянием. Проклятие жрецов, обрекших истребленных соплеменников не узнать покоя – и воплотить месть.
Аня нервно заломила пальцы.
– Вы так говорите… необычно.
– Рассказы отца вспомнил.
– Столько знаете – знаете гораздо больше и дольше. Как Дину.
Аня посмотрела с вызовом.
– Догадалась. – Байчурин отвернулся. – Разве я утаивал?
– Утаивали. Но зачем?
– Мрачная история. Для тебя – вдвойне.
– Я пришла ради ответов, – настаивала Аня. Она достала из оборок сарафана цепочку с серебряным кулоном. – «Темница грехов». Напоминание мне о Сажном. – Аня сжала кулак. – Когда вы познакомились с Диной? На самом деле?
Байчурин сидел истуканом с минуту, а потом сурово сообщил:
– Я впервые увидел Дину восьмилетней девочкой. Отец работал в милиции, поступил звонок из одной деревушки. Старик-егерь жаловался, что местный тракторист колотит жену день в день – никакой управы. Мы приехали вдвоем. Отец велел ждать в машине. Помню, солнце глаза так и резало. – Он прищурился в ясное небо. – Я смотрел на избу с разбитыми стеклами и боялся. Повсюду чернел лес. Ни души. Отец вернулся с топором в руке. Утирая кровь с лица, протолкнул на сиденье девочку. Она не проронила даже слезинки, будто восковая.
– Дина?
Байчурин смотрел на белую гравировку надгробия, как в зеркало. Призрак тех событий смотрел на него жалящим взглядом бородатого старика.
– Отец зарубил ее родителей.
Аня прижала ладонь ко рту, отворачиваясь, смотря мимо белесого образа в крови гранитной крошки. Фраза стучала в висках молоточком, бухала повтором в ушах.
– Они были нечами – порослью оскверненного могильника. – Байчурин расцепил и вновь сомкнул пальцы в замок. – Хорлуды… Дьявольский народец, как мой отец, как я. Они истребляют нечей столетиями. Рубят секирами, чтобы те не восстали войнугами.
– И вы?..
– Убивал? – Байчурин потер ершистую макушку, пустым взглядом упираясь в землю. – Зарубить семью. Нет. Оправдания отца я воспринимал как помешательство. В последний раз говорил с ним, когда Дина прислала письмо.
– С фотографией?
– Она отыскала могильник и созывала хорлудов в западню. Планировала отомстить за родителей. Видишь ли, целые могильники могрости – редкость. Кости растащили нечи по всем сторонам света, перезахоронили и спрятали.
– Дина одумалась из-за Вити?
– Не только.
Аня сидела в профиль, балансируя на тонкой грани бегства. Ее пугал уверенный тон Байчурина, его спокойные признания о безжалостных хорлудах и прицеленный в нее взгляд.
– Укус войнуга ядовит, – осведомил с убежденностью натуралиста. – Не смертелен, всего лишь опасен последствиями: по зову могрости жертва лишается воли.
– Что-о?
– Нечи не способны идти против своих хозяев. Тогда в лесу… ты ведь помнишь, что Гриша бредил?
– Вздор! – гнала прочь жуткие намеки. – Меня укусила та тварь, но я ведь боролась. Я помогала рубить Цепь, я видела призраков.
– Только хорлуды невосприимчивы к яду. Заклятые враги племени – потомки уничтоживших его…
– Достаточно! – Аня поднялась, бесцельно всматриваясь в серо-черный лабиринт могил. – Сейчас Витя придет. Не надо. Я не хочу знать.
Время клонилось в молчании. Байчурин поправил горящую лампадку напротив цветной фотографии девочки.
– Действительно – Злата, – извинением произнесла Аня, возвращаясь на лавку. Пышные волосы улыбчивой девочки отражали солнце. – Она растревожила призраков в лесу. Злата тоже была?..
– Нет. Только я. Ни сестра, ни племянница. Отец гневался, что призвание семьи я вытоптал армейскими сапогами. Хорлуды… Мне следовало вернуться и выслушать его бредни о выкорчевывании зла. Тогда бы я догадался о дереве.
– И выслеживали бы нечей?
– Не знаю. Эта история тянется столько веков, что найти правых и виноватых – мозги сломать. Могрость прикормила нечей властью, а нечи теперь тянут соки из проклятых костей. Замкнутый круг.
Аня мотнула головой.
– Его не прервать. Но ведь Дина… она пыталась?
– Ваше родство – загадка. Пусть она останется тайной.
Байчурин задержал взгляд поверх ее головы. К ним по тропе медленно шагал Витя.
– Почему не вырыть могильник? – сокрушалась Аня. – Не уничтожить кости? Кто теперь вступится за останки? Дерево распилили, сожгли дотла.
– Если тронуть могильник, нечи слетятся трупными мухами. За день его не стереть, а помощи нет. Отец знал других хорлудов, только я и вспоминать запретил. Я отрекался от родства.
– Он ведь… – Аня осеклась при появлении Вити.
Брат поглядывал на нее вопросительно, сохраняя при том беззаботное настроение, которому она позавидовала и которое захотела сберечь.
– О чем шушукаетесь? – усмехнулся, протягивая ладонь Байчурину.
Они скрепили пожатие строгим приветствием, обменялись бессмыслицей фраз о погоде.
Разговоры тянулись в Сажной: по тихим улочкам, мимо заброшенных домов, по отстроенному мосту. Деревья шептали могилам о живых. Три соратника ютились на лавке в незримом присутствии павших в древней и кажущейся вечной битве.
– А если могильник опять прорастет? – спросила Аня, осматривая молодое деревцо за тремя надгробиями. – Еще яростнее обрушится месть?
Байчурин подмигнул ей, ответом вооружая мысли:
– Теперь вам известна тайна могрости. Вы будете настороже.