Я провела в том зоопарке несколько лет. С утра нас кормили листьями и фруктами. Потом мы упражнялись на деревьях, чтобы сохранить сноровку и гибкость тела и хорошо себя чувствовать. Мы даже пели песни вместе. Хотя я обратила внимания, что людям не очень нравились наши песни. Но, что по мне, так я не любила их музыку, – в основном, она была слишком прерывиста, не мелодична, чем-то напоминала не то топот, не то гром, не то звук падающих деревьев. Совсем другое – наши песни, восхваляющие красоту мира. Да, даже живя в зоопарке, мы пели о красоте мира.

Не могу сказать, чтобы нам было плохо. У нас был просторный вольер с большими деревьями. Нас регулярно кормили и поили. Люди, которые приносили нам еду и убирались в вольере, были добры к нам. Если у кого-то случалась какая-то травма или кто-то плохо себя чувствовал, нас забирали к ветеринару и лечили. Иногда приносили новеньких. А так над нами круглый год светило все то же солнце, и мы дышали воздухом джунглей, который приносил ветер.

Несмотря на то, что я неплохо ладила с другими гиббонами, я ни с кем так и не подружилась близко. Мы просто жили рядом, ели, пели песни. Каждый знал свое место. Мое место неизменно было на большой ветке на дереве, ближе к звездам. Так мне казалось, я могла быть ближе к своей семье.

Другие гиббоны создавали пары, и у них рождались детеныши. Я наблюдала за этим со стороны. Не могу сказать, что я испытывала какие-то чувства, когда видела их. Ко мне тоже с определенной периодичностью пытались подойти поближе молодые гиббоны-самцы. Но я никого не подпускала к себе близко. Не могу сказать, что они были не симпатичными, но внутри словно был какой-то барьер. Мне было лучше одной. Так я считала.

Спустя какое-то время все гиббоны в нашем вольере уже нашли себе пары, кроме меня. Не могу сказать, что меня это тревожило или расстраивало. Я просто жила как жила. Может быть, это стало причиной того, что мне предстояло снова отправиться в путь.

Однажды утром за мной пришли люди. Я думала, меня собирались забрать на плановый осмотр ветеринара. В начале, так и было. Меня осмотрел уже знакомый ветеринар, подписал какие-то бумаги, и меня посадили в перевозку. Она была закрытой с трех сторон, а с четвертой была загорожена решеткой, чтобы я могла дышать и смотреть, что происходит наружи. Так я отправилась в новое путешествие.

Я плохо помню ту поездку и как я перенесла ее. Меня с другими животными в подобных переносках и багажом погрузили в огромную железную птицу, которых я часто видела пролетающими в небе, когда жила в городе, и которых люди называют самолетами.

Так я навсегда покинула родные края. Крылья огромной птицы унесли меня на другую сторону мира в другое полушарие, где по полгода бывает холодно, и с неба падают холодные белые хлопья замерзшей воды.

Первое, что я помню, когда мою переноску вынесли под открытое небо – это холодный воздух, от которого шерстка поднималась дыбом, чтобы стало хоть немного теплее, и запахи, которых я раньше никогда не встречала. Воздух здесь пах совсем по-другому, и все здесь было по-другому. Я с интересом смотрела сквозь свою решетку пока меня несли к машине, пытаясь понять хоть что-то, и улавливала силуэты прохожих людей, закутанных в толстые одежды, большие здания, реки машин с яркими фарами, сигнализирующих друг другу. Этому месту суждено было стать моим новым домом.

Меня привезли к большому каменному зданию с желтоватыми стенами и внесли внутрь. Снова меня осмотрел ветеринар. Мне дали воды и фруктов и посадили на тридцатидневный карантин.

Не могу сказать, чтобы я страдала в одиночестве. Это было непривычно, так как вокруг не было никого, и даже люди в белых одеждах приходили только, чтобы оставить еду и убраться. Не общались со мной и лишь изредка наблюдали за моим поведением. Но у меня был теплый вольер, вкусные фрукты, вода, дерево, на которое я могла забираться и качаться на ветке. В остальное время я просто спала. Может быть, так я переносила перемену, случившуюся в моей жизни.

Как-то по утру меня снова взяли и посадили в маленькую переноску. В переноске лежало какое-то теплое покрывало. Я в начале не поняла зачем оно нужно, но когда мою переноску вынесли на свежий воздух, и меня обдало морозным воздухом, я прильнула к теплому покрывалу. Сквозь прутья решетки я могла видеть, что вся земля была покрыта белым покрывалом. Это было красиво и холодно. На этот раз путь был недолгим. Скоро меня внесли в другое большое здание, где было тепло и пахло обезьянами. Я узнала этот знакомый запах и множество голосов – макак, саймири, орангутанов – наполняли это пространство.

Меня выпустили в небольшой темный вольер, который был огражден решеткой от большого вольера, полного зелени, деревьев, всевозможных многоярусных лазинок и подвешенных игрушек. Я с интересом подошла к решетке и стала смотреть туда. Я заметила, что в большом вольере уже был обитатель – другой чернорукий гиббон. Мне он как-то сразу не понравился. Да и он не обращал на меня никакого внимания. Меня же интересовали высокие деревья и сладкие фрукты.

Несколько дней я провела в маленьком вольере. Как-то утром я обнаружила, что решетки между вольерами больше не было. Я рванулась к свежим сочным фруктам, но едва я протянула лапку, как на меня обрушился чей-то удар, за ним еще. Но я умела за себя постоять, и вот мы схватились с другим черноруким гиббоном в такой схватке, что клочья шерсти летели в разные стороны. В итоге нас разнимали люди, и меня снова увели в маленький вольер.

Эта ситуация повторялась несколько раз. Мой сосед считал, что большой вольер был полностью его и не хотел его делить со мной. Как будто меня по моему желанию сюда подселили и я хотела с ним что-то делить? Прошло много дней прежде чем мы привыкли друг к другу и меня перестали отводить в маленький вольер. Но меня долго еще раздражала его высокомерная манера держаться и неприветливое выражение мордочки. Сразу было видно, что он родился в неволе. Гиббоны, рожденные в джунглях, никогда себя так не ведут. Он же считал меня дикаркой, может, потому что я никогда не сдавалась и умела отстоять себе место и право на фрукты.

Не помню, что впервые послужило поводом для того, что мы по-другому друг на друга посмотрели. Кажется, эта была ситуация, когда я приболела и постоянно мерзла. У меня не пропал аппетит, поэтому люди не заметили моего состояния, но я постоянно сидела на ветке и мне было холодно, я не могла согреться. Я наблюдала за орангутанами в соседнем вольере, и за гориллами в дальнем. Наши вольеры располагались так, что нас отделяли друг от друга большие стекла, и мы не могли переговариваться, но мы могли видеть друг друга. Мне было грустно немного смотреть на орангутанов. В целом, орангутаны были спокойней и флегматичней нас. Обычно ребенок играл, мама иногда играла с ним, иногда ела, но глава семейства чаще безразлично лежал у стекла и смотрел на прохожих туристов. Мне вспомнился наш сосед по джунглям орангутан Борнео, которого мама называла ветреным, его веселый нрав и то, как бодро он перескакивал к нам на дерево. Оттого мне всегда было жалко моего нынешнего соседа, что мне казалось, что он очень скучает.

Что касается горилл, я никогда не видела их прежде и знала только по рассказам мамы и по весточкам, которыми мама обменивалась с нашими дальними родственниками через птиц. Предводитель горилл действительно был величественным и поражал своей силой, другие представители его семьи были крупнее нас, но тоже веселыми и шумными. Они любили игры и проводить время вместе.

Но я отвлеклась. Так вот, в тот день, когда я мерзла на ветке, я вдруг почувствовала, что кто-то сел рядом и прижался к моему боку. Я почувствовала живое тепло и прижалась к нему сильнее, так я стала согреваться. С тех пор мы часто стали сидеть и висеть рядом, есть из одной миски, играть вместе, бегать друг за другом, петь песни или просто молчать. Людям кажется, что самое главное можно выразить только словами. Но мы, гиббоны знаем, что настоящая близость и дружба рождается только из совместного молчания. Молчанием можно сказать гораздо больше, чем словами, когда вы сидите молча и чувствуете тепло друг друга.

Как-то вечером я и Сина сидели рядом на ветке. Сина, так его звали, означает с индонезийского «луч света», и в моей жизни и странной судьбе, выпавшей на долю обычной обезьяны, он действительно стал таким лучом света, посланным мне от солнца. Сквозь годы скитаний я вновь обрела семью. То, что я оставила в далеких джунглях, я обрела здесь, на другой стороне мира, много лет спустя. Я назвала ему свое настоящее имя – Терлахир Бехагиа, рожденная счастливой. Хотя люди, которые ухаживали за нами в зоопарке дали нам другие имена. Я рассказала ему о всей своей прошлой жизни – о рождении и детстве в джунглях, о своей семье, о жизни с людьми, только о днях, проведенных на черном рынке я утаила, слишком это было ужасно, чтобы об этом можно было вспоминать. Сина рассказал мне, что родился в другом зоопарке в другой стране, но, когда вырос, его перевели сюда. Его родители тоже родились в зоопарке, но мама рассказывала ему о джунглях истории его бабушки. Для обезьян, рожденных в зоопарке, джунгли представляются неким невероятным местом, источником изобилия и первоистоком жизни. В-принципе, это так и есть. Я счастлива, что мне посчастливилось увидеть их собственными глазами, и шесть лет быть их полноправным обитателем. Сина относился ко мне с особым трепетом, для него я была посланницей того далекого мира, который раньше являлся ему лишь в сказках матери и ярких снах, теперь через меня он словно мог прикоснуться к нему.