Конкурс киллеров

Я перемотала кассету к началу и буквально покадрово рассмотрела запись, запечатлевшую людей, которые вышли из вагона на остановке «Стадион «Кубань». Это ничего не дало, потому что из тех троих никто не крался к выходу со зловещим выражением на морде, никто не озирался по сторонам и не вытирал о подол окровавленные руки, так что опознать убийцу, если он там и был, мне не удалось.

Я вздохнула и тут же услышала громкий вздох позади себя. Это еще кто?! Время – без четверти девять утра, в телекомпании, кроме меня и охранника, никого не должно быть!

Я обернулась: никого! По спине пробежал холодок. Может, это призрак убиенного Усова пришел помочь мне разобраться в криминальной ситуации? Так и помог бы, чего вздыхать попусту!

– Чур меня, – пробормотала я, поворачиваясь к экрану.

Позади раздался долгий протяжный скрип. Я не выдержала, выбралась из кресла, обозрела помещение редакторской с высоты своего роста и успокоилась: на диване в плохо освещенном углу комнаты, завернувшись в некомплектную штору, мирно спал Семен. До сих пор он не шевелился и в полумраке был принят мной за кучу тряпок.

Я приглушила звук телевизора, чтобы не мешать человеку спать. Ему всего-то осталось подремать с четверть часа, скоро здесь будет полно народу и начнется обычный бедлам. Вот бедняга! Он явно опять дежурил в ночь, вторые сутки на работе, надо же такое выдержать!

Впрочем, дома Семену приходится гораздо тяжелее. У него жуткая теща, просто кошмар ночной, а не женщина! Мужественный Сема не жалуется, но совершенно случайно я в курсе его семейной драмы. Дело в том, что Семена угораздило жениться на младшей сестре мужа моей старой приятельницы Тани Болотниковой. Таким образом, его тещей стала Танькина свекровь, а уж рассказов о ней-то я в свое время наслушалась!

Виолетта Михайловна – настоящий монстр в образе человеческом. Она беспрестанно изводит окружающих, требуя к себе повышенной заботы и внимания, хотя у нее лошадиное здоровье, позволяющее шестидесятилетней бабе затевать многочасовые словесные баталии и неизменно выходить из них победительницей. Виолетта Михайловна с кровожадной радостью доводит до скандала любую житейскую ситуацию. Скажем, на любезное предложение детей поужинать вместе с ними вздорная баба язвительно отвечает, что на ночь глядя нажираются только свиньи, а картошка с мясом страшно вредна, в особенности людям, которые, как ее бестолковый сын, со дня на день обзаведутся язвой желудка, чего бессовестная невестка не учитывает либо по природной своей глупости, либо в надежде поскорее овдоветь. Дрянь, паскуда голозадая, не иначе на наследство зарится!

При этом противная тетка непрестанно упрекает окружающих в душевной черствости и ставит им в пример плаксивых и слюнявых персонажей мексиканских сериалов. А поскольку смотреть полезные и назидательные латиноамериканские «мыльники» молодое поколение категорически не желает, предпочитая им динамичные голливудские фильмы, коварная Виолетта Михайловна имеет обыкновение врываться в комнату детей в неурочное время и без проволочки врубать телевизор, как раз выдающий в эфир ночную порцию «мыла». А молодые супруги в этот поздний час либо мирно спят, либо наслаждаются тесным общением друг с другом! Право, есть от чего стать импотентом и мизантропом!

В общем, неизменная готовность Семена торчать на работе днями, ночами и сутками меня лично нисколько не удивляет. У нас тут, конечно, довольно беспокойно, но дома у бедняги просто бесконечный, как «Санта-Барбара», кошмарный ужастик!

Сочувственно вздохнув, я отвернулась от спящего и сосредоточилась на просмотре.

Вот что, значит, мой стажер называет «крупным планом»! На весь экран расплылся топорщащийся рыжей щетиной потный затылок, потом фокус вовсе пропал и нашелся уже на уровне кармана с торчащей из него рукояткой орудия убийства. Камера нервно вздрогнула, помешкала и рывками поехала вниз, являя взору невнятные картины, а именно: кусок костлявого запястья с массивным браслетом и дорогим хронометром; колено, обтянутое брючной тканью крупного плетения; полоску бледной волосатой кожи в просвете между вздернувшейся штаниной и коротким бежевым носком; наконец, стопы в летних штиблетах с прорезями.

Ну-ка, ну-ка, а это что такое? Я остановила картинку и пригляделась. Носки на ногах покойника производили впечатление двухцветных: светлый верх, более темный низ. Никогда не видела мужские носки подобной расцветки! От резинки до щиколотки – песочного цвета, а ниже – тоже цвета песка, но не сухого, а мокрого!

Ой! А ведь он, похоже, просто промочил ноги!

Я задумалась. День вчера был жаркий, дождей в городе не случалось уже больше недели, обычная августовская погода. От луж на дорогах не осталось и следа, водосточные канавы сухи, как горло похмельного алкаша, – так где же усопший бродил перед смертью?

– Леночка! Спасай! – На стул рядом со мной неожиданно рухнул взъерошенный Дмитрий Палыч.

Я поспешно нажала кнопку «стоп», убирая с экрана изображение.

– В вечерний выпуск нужен спецрепортаж! – сообщил шеф.

– Очень нужен? – все еще думая о мокроногом покойнике, поинтересовалась я.

– Позарез!

Я вздрогнула. С подозрением покосилась на шефа, вынула из видика кассету и спрятала ее в карман.

– Я тебе Андрюшу в операторы дам, – заискивающе сказал начальник. – И машина свободна…

– Машина – это хорошо, – согласилась я. – А Андрюшу не надо, пусть с Наташей работает. Я возьму Вадика.

Оператор он, конечно, аховый, закончила я про себя, но зачем посвящать в криминальную историю лишних людей! Куда ехать за спецрепортажем, я сообразила сразу: конечно, на очищенный усовской эйхорнией пруд птицефабрики!

Впрочем, этот пруд мне пришлось еще поискать. Я-то наивно полагала, что птицефабрика в окрестностях города одна-единственная, а оказалось, что их аж четыре. Что и говорить, кубанцы уважают нежное куриное мясо и питательные яйца!

Последовательно объезжать все места обитания несушек и бройлеров мне не хотелось. Вспомнив, что эйхорния – растение экзотическое, в природных условиях произрастающее в Индии, я сообразила, кто бы мог помочь мне в поисках места ее дислокации.

Оставив Вадика нетерпеливо дожидаться моего возвращения, я спустилась по лестнице на первый этаж, в редакцию газеты «Живем!» и прошла прямиком к верстальщикам.

За «Макинтошем» в углу просторной комнаты виднелась коротко стриженная, почти бритая белобрысая макушка.

– Петька там? – указав на этот блондинистый скальп, спросила я ближайшего работника мыши и клавиатуры.

– Пирепон-то? Там, куда ему деться!

Я удовлетворенно кивнула и проследовала в нужный угол.

– Петя, привет! – сказала я белобрысому юноше за «Макинтошем», без приглашения плюхаясь на свободный стул. – Ответишь мне на один вопрос?

Не снимая рук с клавиатуры, Петя посмотрел на меня большими голубыми глазами ласковой сиротки и кивнул.

Вот, всегда-то он такой молчаливый и благостный! И, что удивительно, при этом именно Петя Пирепон регулярно становится причиной самых жарких редакционных скандалов!

Дело в том, что душка и обаяшка Петя Суслачев придерживается нетрадиционных для нашего региона религиозных воззрений. Петя убежденный кришнаит. Внешне это выражается в том, что Петюша носит на шее деревянные бусики, волосы стрижет «под машинку», оставляя тоненькую, как крысиный хвостик, косичку на затылке, и никогда, повторяю – никогда! – не теряет благодушного настроения. Кажется, кришнаиты все такие миляги и душки, неизменно улыбчивые и всем довольные. Во всяком случае, именно такое впечатление сложилось у меня после посещения какого-то развеселого кришнаитского праздника в краевой филармонии. Мужчины там щеголяли в свободных одеяниях прелестных абрикосовых тонов, женщины – в потрясающих ярких сари, все приветливо улыбались и друг другу, и посторонним, пели мелодичные песни, усердно били в бубны и угощали гостей праздника восточными сладостями. Даже всем с собой на выходе давали крошечные пакетики с пирожными, похожими на знакомую нам «картошку». В общем, лично мне они очень по душе.

Однако главный редактор газеты «Живем!» относится к кришнаитскому благодушию совершенно иначе. По его мнению, в наших широтах оно катастрофическим образом ложится на почву отечественного «пофигизма». А скомпроментировал всех кришнаитов оптом в глазах уважаемого редактора все тот же Петя. Пребывая в уверенности, что все к лучшему в этом лучшем из миров, он то и дело допускает редкостные по глупости опечатки в статьях и заголовках, которые ему поручается набрать и сверстать.

Помню Петиных рук дело – дивной прелести подзаголовок к одной из новостных статеек: «Старушки получат пенисии!» Не пенсии, а именно пенисии! Петя допустил очаровательную опечатку, корректор Витя Трофимов ее проворонил, и газета так и вышла в свет. Право, я ожидала, что наутро под дверью редакции соберутся игриво настроенные бабушки, пришедшие истребовать обещанное! А главный редактор, отплевавшись кипятком, демонстративно прикнопил на редакционную доску объявлений вырезку со злосчастным заголовком «Старушки получат пенисии!», снабдив ее собственноручной припиской: «Которые будут отрезаны непосредственно у Суслачева и Трофимова в случае повторения подобного безобразия!»

Был еще случай, косвенно затронувший и нашу телекомпанию: Петя сверстал программу телепередач на февраль и напрочь позабыл, что в нем только двадцать восемь дней. Дотянул программу аж до тридцатого февраля! А когда сразу два главных редактора – газетный Сан Саныч и наш Дмитрий Палыч – примчались снимать с олуха стружку, Петя поднял на них лазоревые глазки и с подкупающим простодушием вопросил: «А что, должно было быть и тридцать первое?» После чего онемевшие главные рука об руку удалились глотать антистрессовый коньяк.

Что до прозвища Пирепон, то его славный парнишка Петя Суслачев получил после того, как набрал и даже сверстал маленькую заметочку, в которой рассказывалось об эксперименте в одном из европейских зоопарков. В ней была, в частности, такая фраза: «В одной клетке живут утка, шимпанзе и трехлетний пирепон». Вся редакция гадала, кто такой этот пирепон, даже к нам в телекомпанию бегали за советом. Предполагали разное: пирепон – это питон, пирепон – это кто-то перепончатый, а в итоге выяснилось, что Петюша банально не разобрал почерк журналистки, от руки набросавшей заметочку, и ничтоже сумняшеся окрестил пирепоном неразгаданного им тигренка.

– Петенька, – улыбаясь своим воспоминаниям, сказала я. – Скажи мне как кришнаит кришнаиту, где в окрестностях нашего города может произрастать экзотическое индийское растение?

– Ты не знаешь? – тихо удивился Пирепон. – Рядом с трассой Екатеринодар – Темрюк есть пруд, где растут индийские лотосы. Уникальное место, другого такого в России нет!

– Лотосы – это хорошо, – кивнула я, довольная тем, что не ошиблась адресом, нашла сведущего человека. – Лотосы – это просто замечательно. Но! Не лотосом единым жив кришнаит! Меня сейчас интересует эйхорния!

– Старушки получат пенисии! – неправильно истолковав мои слова, глумливо захохотал верстальщик за соседним компом.

– Слушайте, граждане, обуздывайте свое воображение! – возмутилась я. – Я понимаю, слово «эйхорния» для слуха русского человека звучит неприлично, но не до такой же степени!

– Эйхорния, эйхорния, – как ни в чем не бывало забормотал Пирепон. – Та, которая очищает воды священного Ганга?

– В том числе и их, – кивнула я. – А по осени ее скармливают священным индийским коровам.

– Так это возле НИИ птицеводства, – кивнул Петя. – На выезде из города, километрах в десяти по ростовской трассе. Я слышал об этой эйхорнии от наших, но сам еще не видел, хотя надо бы, конечно, съездить на экскурсию…

– Спасибо тебе, Пирепончик! – поблагодарила я, вставая. – Я рада, что в тебе не ошиблась.

Продолжая мило улыбаться, Петя смущенно потупил голубые глазки.

Итак, искомая птицефабрика на самом деле оказалась никакой не фабрикой, бери выше – настоящим Институтом птицеводства. Правда, у них там был опытный цех, и пруд тоже имелся – симпатичное такое озерцо, густо заросшее мясистыми зелеными листьями.

– Эйхорния! – победно воскликнула я, разглядев экзотического вида растительность в окошко автомобиля.

– Чего ругаешься? – характерно отреагировал на незнакомое слово Вадик, обернувшись ко мне с переднего сиденья.

– Саша, останови, пожалуйста, машину! – не ответив стажеру, попросила я водителя.

Вокруг простиралась абсолютно безлюдная местность: ни тебе гуляющих, ни рыбаков с удочками… Впрочем, откуда они тут возьмутся, одернула я себя, степь да степь кругом, до города километров десять, общественный транспорт сюда не ходит, сотрудники НИИ, наверное, приезжают на работу на личных авто. Да еще у них небось тут есть вахтенный автобус…

– Хорошая водичка, – сообщил Вадик, пробившийся к пруду черед камышовые заросли. – Просто удивительно! Такая чистая! Лучше, чем в бассейне! Может, искупаемся?

– Не сейчас, – ответила я, оглядываясь. – Не время. Первым делом, первым делом – самолеты, в смысле, птички.

Стажер безропотно повернул назад.

– Вадик, возьми камеру и пройди во-он туда, – я показала на недалекий бетонный забор. – Начни снимать этот курятник, а я подойду через минуту. Саша, подвези его!

Машина с оператором скрылась за поворотом, я посмотрела на часы – минут через пять слух о нашем прибытии достигнет ушей местного начальства, придется демонстрировать служебные удостоверения и убеждать руководство НИИ в социальной необходимости съемок. Так, пока суд да дело, быстренько сориентируемся…

Я рысцой пробежалась вокруг пруда, внимательно осматривая подступы к воде – и впрямь чистой, даже прозрачной. По поверхности вблизи берега прошла легкая рябь, я вгляделась в хрустальные глубины и увидела стайку каких-то маленьких серебристых рыбешек. Интересно, что это за живность? Венечка как-то рассказывал мне, что в водах так называемой Теплой Кубани – то есть в старом русле реки, куда сливает горячую воду городская ТЭЦ, живут и размножаются аквариумные рыбки. Вроде кто-то как-то их туда запустил, а рыбкам и понравилось. Венька на полном серьезе уверял меня, что, вооружившись удочкой, за пару дней рыбной ловли на Теплой Кубани начинающий аквариумист может совершенно бесплатно собрать себе неплохую коллекцию. Так, может быть, и вблизи экзотической эйхорнии поселились какие-нибудь редкие виды жаберных – или как там по-научному называют рыб? Не знаю, я не ихтиолог. В нашем доме в рыбе кое-что понимает только кот, да и тот специалист исключительно по всяческой мелочи, вот обычный толстолобик чуть крупнее бультерьера уже не в его компетенции…

В укромном месте под навесом ивовых ветвей обнаружился удобный спуск к воде – лишенный растительности глинистый участок примерно двухметровой ширины. В верхней его части сохранился отпечаток автомобильного протектора, здесь явно недавно стояла какая-то машина. Судя по размеру колес, машина была легковая, а больше ничего сказать не могу, следопыт из меня такой же, как ихтиолог, – неважный. К воде прибывшие на авто граждане, судя по отпечаткам обутых ног, топали пешком, но, опять же, сколько их было, этих самых ног и владеющих ими граждан, – один бог знает. А по траве, кажется, что-то тащили, вон как она примята, кое-где даже выворочена с корнем!

Я наклонилась, присматриваясь, и тут увидела в слегка подсохшей глинистой ямке совершенно удивительный след, больше всего напоминающий смазанный отпечаток небольшого ласта!

Может быть, это какой-то подросток плавал в пруду с соответствующим снаряжением?

– Наверное, так, – вслух решила я. – Потому что иначе остается предположить существование в наших широтах собственного лох-несского чудища! Для комплекта к эйхорнии, экзотика к экзотике!

Тряхнув головой, я бодро зашагала к бетонному забору, огораживающему территорию НИИ, но не успела подойти к гостеприимно открытым воротам, как увидела выезжающую из-за поворота машину. Вадик приветственно помахал мне ручкой в окошко.

– У них тут сегодня выходной, – сообщил он, подкатив поближе. – Начальства никого нет, и вообще из людей всего одна птичница на весь коровник…

– А сами-то коровы, то есть куры, здесь? Или у них тоже выходной? – спросила я, придерживая дверцу, чтобы оператору с камерой было удобнее вылезать. – Надеюсь, хотя бы птичек ты мне снял?

– Вот так ты их называешь? Птичек? – как-то неуверенно повторил Вадик. – Птичек-то я снял… Но…

– Ну и хорошо, – оборвала я. – Мне-то нужен в основном пруд, так что ты походи тут с камерой, поснимай, да еще, если сможешь, сорви для меня пучок вот той зеленой бяки. Только свежий пучок, красивый, как рыночный укропчик. Он мне нужен в качестве букета.

Вадик вытянул шею и с сомнением посмотрел на обширную плантацию эйхорнии:

– Придется ноги замочить!

– Ну и замочи, – сказала я и осеклась.

Мокрым носкам трамвайного жмурика, похоже, нашлось объяснение!

Пока Вадик с треском ворочался в камышах, как то самое лох-несское чудище, а водитель Саша привычно дремал в откинутом кресле, я сидела на берегу, неотрывно глядя на озерную гладь и усердно размышляя. Итак, как это могло быть? Владимир Усов мог приехать к озеру, чтобы полюбоваться на свою драгоценную эйхорнию. Или, может, ее удобрить пора было, нитрофосом каким-нибудь полить, прополоть или там окучить… Неважно, в общем, приехал он к озеру…

Стоп, а на чем он к нему приехал? Не на трамвае же?

Я закусила губу. Ладно, решение транспортной проблемы пока отложим. Итак, приехал он на чем-то к озеру, пошел проведать ненаглядную эйхорнию, промочил ноги… И что дальше? Возможно, увидел что-то такое, чего видеть был не должен.

Ага, лох-несское чудище он увидел! Вылезло оно из воды на солнышке погреться, глядь – а тут Усов! Огорчилась Несси, что ее расконспирировали, и давай преследовать ботаника! Догнала его уже в городе, в трамвае, заточкой саданула – вот чушь так чушь!

Нет, увидел он, наверное, ту самую машину под ивами, след от которой нашла я. И что? И ничего, встреча прошла в теплой дружественной обстановке. Возможно, его даже в город подбросили на той же машине, ведь мокрые носки ботаника даже просохнуть не успели. А потом, уже в черте города, Усов сел в трамвай, и тут же за ним пошел убийца…

– Это тебе сгодится? – мне на колени шмякнулся мокрый зеленый куст. – Не то что на букет, даже на венок хватит!

Я подпрыгнула:

– Вадик, ты с ума сошел?!

– Мало? – на полном серьезе спросил стажер.

Я внимательно посмотрела на него:

– Средних размеров корове хватило бы на комплексный обед!

– Есть хочется, – неожиданно подал голос водитель Саша. – Долго вы еще? У меня по режиму обед через полчаса!

– Обед у него! – хором возмутились мы с Вадиком.

– Да, обед! – с претензией заявил обычно кроткий Саша. – А что? Коровам, значит, можно обедать, а водителю нельзя? Водитель, значит, хуже последней скотины?

– Вот завелся! Сейчас поедем, – примирительно сказала я. – Скажу пару слов в кадре, и можно будет стартовать. Сюжет, считай, у нас есть. А этот эйхорниевый кочан я Пирепону презентую, ему приятно будет…

Сказано – сделано: вернувшись со съемки, я первым делом забежала в редакцию «Живем!» и торжественно вручила мило зардевшемуся Пете свежесорванный эйхорниевый букет.

– А куда бы мне его поставить? – задумался Пирепон. – У меня тут нет никакой посуды, кроме кофейной чашки!

Я поискала глазами и сдернула с подоконника литровую банку с мутно-коричневой жижей:

– А это что такое?

Пирепон потупился.

– А это Петька ленится чашку свою мыть, – обернувшись ко мне, с готовностью наябедничал второй верстальщик. – Он чай или кофе попьет, грязную чашку кипяточком из чайника сполоснет, а помои в эту банку и выльет. И так шесть раз за день!

– То, что надо! – не обращая внимания на смущение Пирепона, я затолкала в банку с грязной водой эйхорниевый кочан и водрузила «икебану» обратно на подоконник.

– А куда же теперь Пирепон помои сливать будет? – не унимался Петин коллега.

– А он еще одну банку заведет, – не задержалась я с ответом. – И станет потом переставлять букет из емкости в емкость, так что у него всегда будут в наличии и помои, и чистая водичка!

Жутко довольная собой, я вернулась в редакторскую, быстренько попила контрафактного – выклянченного у Славика – кофейку и побежала в аппаратную смотреть, что мы с Вадиком привезли со съемки. Дисциплинированный оператор успел уже загнать изображение с цифровой кассеты в компьютер, так что мне оставалось только пару раз щелкнуть мышкой. Проделав все необходимые для запуска записи манипуляции, я плюхнулась в мягкое кресло и приготовилась смотреть.

Сначала на экране появилось изображение добродушного толстого доктора в белом халате. Отвисшие щеки придавали эскулапу сходство с сенбернаром. Очевидно, поэтому хотелось услышать от него что-нибудь по ветеринарной части, но симпатяга доктор желал лечить отнюдь не собачек. С большой гордостью он сообщил, что медицинским центром «Проктолайф» освоена новая, суперсовременная методика лечения геморроя. Приобретенный клиникой аппарат с непроизносимым названием позволяет пациенту воочию увидеть на экране то, что раньше было доступно только оку проктолога! Доктор явно не сомневался в том, что его пациенты просто изнывают от желания полюбоваться донимающей их болячкой.

Я ухмыльнулась: очевидно, загоняя отснятый материал в компьютер, стажер немного промахнулся и зацепил предыдущую съемку. Слава богу, это не я записывала интервью в клинике «Проктолайф»! Мне трудно было бы удержаться и не предложить сенбернаристому доктору в развитие темы одаривать пациентов цветными фотографиями родного геморроя. В нарядных рамочках и с трогательной надписью: «Всегда с тобой!»

Душка-проктолог с экрана пропал, появилось красочное изображение неаппетитного плаката «Геморрой – враг твой!», потом вдруг возникло чье-то пугающе крупное око. Круглый глаз моргнул, камера дернулась и поехала вниз по крутой дуге, сопровождая изогнутый грязно-розовый шланг. Кишки мне показывают, что ли?! Двенадцать секунд – по таймеру – я пялилась на экран, пока до меня не дошло, что геморроидальная тема уже закрыта, и этот шланг – на самом деле никакая не кишка, а длинная тонкая шея…

– Вадик! – заорала я, не отрывая глаз от экрана.

И породила своим воплем цепную реакцию микрокатастроф: водитель Саша, со вкусом обедающий за большим столом в углу просторной комнаты, испуганно вздрогнул, выронил бутерброд и недовольно заворчал. Сандвич закономерно шмякнулся маслом вниз – прямо на колени сидящему рядом с Сашей Максу. Возмущенно вскрикнув, Макс быстрым движением смахнул бутерброд со своей штанины, и он метательным диском пронесся через все помещение в направлении двери, в проеме которой как раз возник испуганный моим криком стажер. Продемонстрировав великолепную реакцию, Вадик ловко отбил подачу кулаком, и несчастный бутерброд взмыл к потолку, уже в воздухе разваливаясь на куски. Обломки посыпались на головы присутствующим. Увесистый шмат маслянистой каши с сочным звуком ляпнулся на ладонь застывшему Саше.

– Возвращение блудного бутерброда, – очнувшись, ехидно прокомментировал Макс.

– Е-твое! – с чувством произнес Саша.

Тихо – из уважения ко мне – ругаясь, мужики спешно обирали с себя жирные крошки.

– Вадик, это кто?! – не обращая внимания на общую суету, я неверяще смотрела на экран.

– Это? – смахнув на пол комочек хлебного мякиша, стажер присел на диванчик рядом со мной. – Птички.

– Вижу, что не комарики, – нетерпеливо отбрила я. – Где ты это снял?!

– Да в том самом коровнике. То есть в курятнике…

– В страусятнике! – взвизгнула я, завороженно созерцая сцены на экране. – Вадька, это же страусы!

– А я так и подумал, – удовлетворенно сказал стажер, хлопнув себя по коленке. – Сомневался, правда, ты же сказала, что там куры… Да еще эта тетка, коровница, то есть курятница…

– Страусятница, – автоматически поправила я.

– Страусятница, – согласился Вадик. – Она сказала, что их к нам из Швеции завезли. В Швеции страусы разве водятся? По-моему, нет… Зато девки у них, судя по порнухе, как на подбор – здоровенные, голенастые, как те самые страусы. Я и подумал – может, это действительно куры, только такие особые, чистопородные шведские бройлеры. Большие и ногастые.

– Вадик, – озаренная новой мыслью, я порывисто обернулась к стажеру и схватила его за руку, замаслив себе ладонь. – А какие у них ноги?

– У девок? – переспросил Вадик.

Парни за столом у окна прекратили ругаться и навострили уши.

– Нет, у страусов! – уточнила я.

– Слушай, я не знаю, – занервничал Вадик, смущенный общим повышенным вниманием. – Что ты имеешь в виду? Ноги как ноги… Ну, длинные… Ну, голые… Какие еще? Серые…

– Да хоть фиолетовые в клеточку! Ты скажи, на ногах, на ногах у них что? Ласты?!

– Нет, черевички! – рявкнул Вадик, окончательно выведенный из терпения. – Ты спятила, что ли, какие ласты! Им вообще никакая обувь не положена! Коровница сказала, они даже зимой по снегу босиком бегали!

Я с искренним интересом разглядывала картинку на экране. В интерьере стандартного отечественного птичника с кормушками и поилками экзотические страусы смотрелись несколько неестественно. Вдобавок, усугубляя сходство с гигантскими игрушками, на шее у каждой птицы, как ценник, болтался квадратный картонный ярлычок с именем. «Буш» – прочитала я на табличке ближайшей к объективу камеры птички и хмыкнула: таких «ножек Буша» одной на десять порций хватило бы!

– Вот только мало их, – с сожалением заметила я.

– Всего было тридцать штук, но половина уже сдохла, – со знанием дела сообщил Вадик. – Страусоводы не знают, то ли корма им наши не подошли, то ли климат…

– Еще бы, босиком по снегу! – поддержала я.

Отпечаток незнамо чьего ласта на глинистом берегу пруда не давал мне покоя, так что в конце концов я не выдержала и прямо с работы позвонила Венечке Петрову.

Венечка – мой давний приятель и большой любитель всяческой живности. Начинал он как аквариумист, но декоративными рыбками не ограничился, постепенно обзаведясь довольно приличной коллекцией совершенно неаквариумных жаберных, включая пару двухметровых осетров, каких-то редких лягушек, ящериц и даже удавчика. Потом невесть откуда к этому бестолковому зверинцу приблудились хромой енот, мартышка и плешивый ослик, и, когда Венечкина двухкомнатная квартира стала походить на Ноев ковчег, он ее продал, купил земельный участок и начал строительство «Первого в России частного океанариума». Строительство обещало стать пожизненным, ибо, едва возведя первый этаж, Венечка под завязку набил его питомцами, для улучшения их жилищных условий надстроил второй этаж, заселил и его, затеял мансарду, присобачил к зданию разновеликие пристройки, соорудил крытые сарайчики, открытые загончики – и так без конца.

– Венька, привет! Как житье, бытье, зверье? – затарахтела я в трубку.

– Лена! Тебя мне сам бог послал! – неожиданно радостно отозвался Венечка. – Уж ты-то не откажешься мне помочь?

Я насторожилась. В прошлый раз, когда Венечка попросил помочь, мне пришлось объехать все зоомагазины города в поисках тридцати белых мышек, каждая из которых должна была весить от ста до ста двадцати граммов, не больше и не меньше. Не буду рассказывать, какими глазами смотрели на меня продавцы, когда я одну за другой возлагала мышей на весы, наотрез отказываясь покупать дистрофичных и ожиревших. В конце концов, помнится, мы взвесили три десятка микки-маусов гамузом, добившись нужного веса нетто. Венька перевешивать грызунов поштучно не стал, поверил мне на слово. А потом я узнала, что кондиционные мыши ему нужны были для того, чтобы составить идеальный рацион питания для молодой растущей анаконды! Плачущие белые мышки долго снились мне ночами…

– За мышами не пойду, даже не проси, – сразу предупредила я.

– Мыши не понадобятся, – заверил Венечка. – Вообще никаких кормов. Просто мне нужно на пару дней пристроить в хорошие руки Мурика.

– Ты же знаешь, у меня Тоха, – напомнила я. – Два кота в одной квартире вряд ли уживутся, разве что твой Мурик совсем маленький еще.

– Пятимесячный! – с жаром воскликнул Веня. – Совсем кроха, не линял еще!

– Не линяет – это хорошо, – заметила я. – Мне и одного линяющего Тохи хватает, ходит по дому, как целая отара мериносов… На пару дней, говоришь? Ладно, привози своего Мурика вечером, так и быть, на пару дней я стану ему родной матерью.

Венька растроганно всхлипнул.

– Не благодари, – отмахнулась я. – Лучше ответь мне на один вопрос: у нас в городе есть моржи?

– Мои теща с тестем, например, – ответил Веня.

Я озадаченно крякнула. Ну ничего себе! Никак Венька с ластоногими породнился?! Нет, я понимаю, любовь к животным и все такое, но не до такой же степени!

– Ты женился? Поздравляю, – осторожно сказала я. – А на ком?

– Ты ее не знаешь, она в Геленджике живет, в дельфинариуме работает, – как ни в чем не бывало ответил Венька.

– Выступает?

– Сейчас, в сезон, дважды в день, – вздохнул Венька. – Так что мы с ней и не видимся почти. Вот осень наступит, я ее сюда привезу на всю зиму, тогда и познакомитесь.

Ага, прошлой зимой у Веньки в специально оборудованном бассейне жил дельфин. А теперь, значит, моржиха поселится. Ну, ясное дело, не выгонять же на мороз родного человека, то есть родного моржа…

– У Наташки на зиму большие планы, – продолжал Венька. – Хочет в кино ходить, в театр и в гости, говорит, надоело гидрокостюм носить, хочется платье надеть…

Усилием воли отогнав видение дородной моржихи в вечернем платье с декольте, я облегченно вздохнула. Значит, Венькина жена – нормальная баба. А как же родственники-моржи?

– Слышь, Венька, ты про каких моржей говорил? Про людей, что ли? Которые зимой в прорубях плавают? – перебила я приятеля.

– Ну да. А ты про каких спрашивала?

– Тюлень ты! Я интересуюсь, есть ли у нас в Екатеринодаре какие-нибудь ластоногие на вольном выпасе? В смысле, в дикой природе?

– Спятила? Чай, не в Гренландии живем!

– Нету, значит? Жалко, – расстроилась я.

Венька задумчиво посопел и вдруг великодушно предложил:

– Ну, если хочешь, я тебе лично устрою котика.

– У меня уже есть котик, – напомнила я. – А считая твоего подкидыша Мурика, даже два!

– Морского котика!

– Нет, спасибо, мне и своего сухопутного хватает, – я уже думала о другом. – Спасибо, Венька, как-нибудь увидимся.

– Так я Мурика привезу? – выкрикнул Венька.

– Привози, привози, – я положила трубку и задумалась.

Так кто же это шлялся в ластах у пруда птицефабрики?

Ближе к вечеру по кабинету опять метался Дмитрий Палыч: на его взгляд, подготовленный к эфиру выпуск новостей был недостаточно интересен. Ну что это за новости: ни одной, даже самой завалящей сенсации?

Я была совершенно согласна с начальником, но помалкивала, злясь сама на себя: ну что мне стоило зайти в коровник, тьфу, в птичник, вместе с оператором? Такой материал для сюжета!