Дело об исчезновении Норы

– И как ты справилась с этим? – спросила я, касаясь руки Иришки.

– Мне кажется, я до сих пор не оправилась. Я все еще захожу на его страницу почти ежедневно и смотрю, во сколько он был онлайн. Я везде вижу одну и ту же надпись: «Евгений ограничил вам доступ к своей странице» и мне каждый раз больно. Я ощущаю обиду, стыд, вину, гнев на себя, на него, я начинаю обвинять себя в тупости, что не видела элементарных сигналов. Потом меня накрывает тоска по нашим ночным беседам, по его улыбке и восхищенному взгляду. А после злость и апатия, я иногда лежу часами и пялюсь на обои. В первое время я создала вторую страницу, выдумала себе другое имя и даже историю, на случай, чтобы не проколоться сразу. Думала, что хоть какие-то крохи общения с ним получится возобновить. Но все без толку. Я постоянно писала ему длинные и слезные письма, это было для меня последней ниточкой. И он однажды мне ответил.

– Что он написал? – спросила я оторопев.

– Всего одну фразу: «У тебя должна быть хоть какая-то гордость». Я больше ничего не смогла ему ответить. Какая гордость? Я растоптала себя и все свои идеалы в тот день, когда в первый раз увидела его на сцене. – Иришка отодвинула пустую чашку, которую весь разговор крепко сжимала в руках.

– Но причем тут Элеонора? – спросила я. Я думала: я никак не найду ей места в этой истории.

– Нора. Нора это знаешь, как второй акт в трагедии. Когда и так все хреново, но жизнь вдруг делает финт и показывает, что может быть все еще хуже. После истории с Викой я почти перестала бывать в театре. Я даже не знаю, в какой точно момент Нора появилась в труппе. Мне пришлось одной доделывать все, что мы не успели отсмотреть с Женей, и большей частью я стала работать дома. Марат Эдуардович был доволен получившимися кадрами и общей их концепцией, но попросил добавить фотографии новых артистов. Так я познакомилась с Норой. Во время съемки она узнала меня. Она серьезно увлекалась фотографией, читала тематические журналы, посещала многие мои выставки. Я воспользовалась тем, что она охотно шла на контакт и первая проявляла инициативу, стала консультироваться у нее, когда у меня возникали сомнения в распознании некоторых элементов. Так постепенно завязалось общение между нами, но по большей части мы говорили на тему фотографии. Она присылала мне свои снимки, и мы обсуждали их. Я давала ей подсказки, как улучшить ракурс и строить более выгодные композиции. Я хотела доделать Жене портфолио, но напрямую он бы его не взял из моих рук. Поэтому я решила заинтересовать Марата Эдуардовича, посетовав, что многие снимки не войдут в основную их выставку, столько красивых снимков пропадет. Он с удовольствием подхватил идею собрать их в портфолио для всей труппы. Работы, конечно, я себе прибавила, но так хоть что-то меня еще связывало с Женей. Оставалась хоть какая-то призрачная надежда, что, возможно, пройдет некоторое время, все забудется и уладится, уляжется в его сердце и он сможет меня простить.

– Элеоноре ты тоже собирала портфолио? – спросила я.

– Да. Мне пришлось кое-что доснимать для нее и для других артистов. Я снова стала посещать уроки, репетиции и спектакли, но работала с фотографиями только дома. Несколько раз мы ходили с Норой на прогулку в парк, мне как-то хотелось отблагодарить ее за помощь. Мы снимали вместе на мою технику. Я тут же показывала ей ее ошибки, и мы вместе делали новый удачный кадр. У нее прямо была страсть к съемке, она была готова сутками снимать и переснимать, даже у меня не было такой работоспособности в начале карьеры. После таких прогулок мы приходили ко мне домой и все обрабатывали. Я все шутила, что Нора выйдет на пенсию и сможет легко сменить профиль. Она успешная балерина, но в ней живет не менее успешный фотограф. Ей не хватало уверенности в своих способностях и, чтобы поддержать ее, я подарила один из своих профессиональных фотоаппаратов, которым я сама уже давно перестала пользоваться. Нора была вне себя от счастья, ее аппаратура не давала возможности передать всю естественную красоту листвы и травы, когда на нее падает луч солнца. Мой подарок она восприняла как талисман от учителя, и ее снимки стали намного лучше. Из нее вышел хороший ученик. Мне нравилось наблюдать ее рост. Знаешь, особенно удачными у нее получались снимки луны, особенно в полнолуние. Она всегда мне присылала снимки и какое-нибудь стихотворение. Сейчас найду ее любимое, – сказала Иришка и ушла за ноутбуком.

Найдя стихотворение в диалогах с Элеонорой, Иришка стала громко читать его вслух:

Луна, моя луна! Который раз

Любуюсь я тобой в заветный час!

Но в эту ночь мы встретились с тобой

В стране чужой, прекрасной, но чужой.

Над усмиренным морем ты всплыла.

Его громада нежно замерла.

Неясный вздох чуть бродит в тишине:

То тихо–тихо льнет волна к волне.

Над этой гладью в темно–голубом

Бежит твой свет серебряным столбом

И золотит небесные края.

О как прекрасна ты, луна моя! ¹

– Красивое стихотворение. В твоем сне она тоже на фоне полной луны? – отозвалась я.

– На фоне луны, и в руках у нее фотоаппарат, который я ей подарила, – сказала Иришка, пролистывая переписку с Норой. Я смотрела на фотографии – они действительно были ужасающе красивыми.

Иришка закрыла их переписку и продолжила:

– Марат Эдуардович запланировал поставить новый спектакль «Коппелия». Главные партии он отдал Жене и Норе. Нора танцевала ведущие партии в московском театре, она была талантливой балериной с большим опытом. Поэтому постановка спектакля большей частью была сделана под нее. Они шикарно смотрелись вместе на репетициях. Постепенно я стала замечать их флирт. Я полностью закончила собирать портфолио артистов и улетела в командировку. Нора все также присылала мне свои фотографии, когда у меня находилось свободное время, я ей помогала. Я прилетела на спектакль «Баядерка», теперь в нем танцевала Нора, и не могла глаз оторвать от Жени. Они прекрасно смотрелись вместе, выигрышно дополняя друг друга. Из разговора с Норой я поняла, что они съехались больше месяца назад. Я реже стала бывать в театре, моя работа была закончена. Я переключилась на подготовку своей выставки и продолжала консультироваться с Норой время от времени. Я надеялась через нее хоть что-то узнать о душевном состоянии Жени, но она сама не рассказывала об их отношениях. На мои завуалированные вопросы я получала общие ответы, которые почти не содержали информации. У меня была серия командировок, подготовка выставки, снова командировки. Нора изредка присылала свои фотографии. Я почти не была в Перми, а потом позвонила Наталья Машкова и сообщила, что она пропала.

Иришка смотрела на меня. Глаза ее опухли, но сама она была полностью спокойна.

– Скажи мне, пожалуйста, истинную причину… – я начала было говорить, но оборвалась.

– Почему я ее ищу? – продолжила Иришка.

– Да.

– Она стала мне другом, пусть даже тем другом, который живет с моей любовью. Я почему-то не посчитала это предательством с ее стороны, для меня самой это было странным открытием. Я долго думала об этом. Где-то в глубине души я понимаю, что Женя никогда не испытывал ко мне симпатии как к женщине, это было больше восхищение моими фотографиями, которые отражали его красоту. Но все равно продолжаю любить его. Он стал главным подозреваемым по версии полиции. Я созванивалась с Маратом Эдуардовичем, он вкратце описал мне ситуацию. Накануне у Норы с Женей произошел конфликт со слов одной балерины. Нора в слезах ушла из театра. А потом пропала. Женю измотали допросы и подозрения, без Норы премьеру спектакля пришлось отменить. Женину фамилию убрали с рекламы, и все его партии теперь танцует его основной соперник. Марат Эдуардович сказал, что пока не выяснены подробности и продолжаются эти бесконечные допросы, Женя будет где-то позади. Такое негативное внимание к его персоне сказывается на имидже театра, да и Женино эмоциональное состояние прямо фонит со сцены, как он выразился. Я ходила на спектакль с его участием в партиях, наверное, пятого плана: он стал бесцветной серой молью, я даже не сразу его узнала, теперь он не улыбается даже на сцене. У меня сжималось сердце, когда я видела его таким. Поэтому я решила обратиться к тебе.

Иришка посмотрела на часы. Они показывали час ночи.

– Уже час? – сказала Иришка и посмотрела на меня. – Ночуй у меня, уже слишком поздно. И мне как-то не хочется спать одной, посмотри, какая сегодня опять бешеная луна.

– Хорошо, я останусь. Но мне нужно задать тебе один последний вопрос, – серьезно сказала я. – Понимаешь ли ты, что если во время поисков Элеоноры я найду подтверждение чьей-либо вины, то не смогу этого утаить, какой бы близкой не была наша дружба. Мне придется сообщить в правоохранительные органы. Иначе это будет уголовно наказуемое преступление. Ты готова к такому повороту событий?

– Я уже думала об этом много раз. Я пыталась переговорить с Женей, но он просто молча уходит. Я попросила Марата Эдуардовича, Женя заверил его, что понятия не имеет, куда она могла исчезнуть. В конце концов, и полиция отпустила Женю, потому что у них не было достаточно улик для его задержания. Значит, он ни причем, и я уверена, что прояснение ситуации будет ему только на пользу. Я сама уже устала от этих снов и вороха эмоций, которые они всколыхивают во мне. Поэтому я готова уже к любому повороту событий. Я все хорошо обдумала, прежде чем обратиться к тебе.

– Хорошо. Теперь я смогу заняться поисками, понимая твои истинные мотивы. – сказала я как можно мягче и обняла Иришку.

– Пойдем спать. Уже почти два часа ночи. Я постелю тебе на диване, – тихо ответила Иришка.

Встреча с матерью Элеоноры

Мы договорились встретиться дома у Татьяны Ивановны Гальпериной, матери Элеоноры, около 12 часов дня. Такси остановилось около невзрачной пятиэтажки и, выйдя из машины, я еще раз сверила адрес с указанным в сообщении, поднялась на третий этаж и позвонила в 23 квартиру. Дверь мне открыла худощавая женщина лет шестидесяти–шестидесяти пяти в домашнем халате.

– Здравствуйте, меня зовут Аника Коломиец, я частный детектив. Мы договаривались с вами о встрече по телефону. – сказала я и протянула раскрытое удостоверение.

– Здравствуйте, Аника. Заходите.

Татьяна Ивановна подала мне тапочки и пригласила в комнату. Квартира была маленькой, уютной, с простым ремонтом. Небольшая комната и кухня. Странно было видеть такие скромные условия у мамы успешной балерины.

– Хотите чаю? – прервала молчание Татьяна Ивановна.

– Да, не откажусь, – отозвалась я.

Татьяна Ивановна ушла на кухню. Я достала блокнот и включила диктофон, просмотрела свои записи и примерный план беседы. На красивом подносе Татьяна Ивановна принесла две чайные пары из тонкого фарфора, молочник и сахарницу, блюдце с эклерами. Чайный набор выглядел превосходно, белоснежный с золотой каемочкой и нежным ненавязчивым рисунком королевской лилии в золотом цвете.

– Люблю чай с молоком. – сказала Татьяна Ивановна, подливая себе в кружку молока из белоснежного молочника. – Вам добавить молока, Аника?

– Нет, спасибо, – отозвалась я.

– Берите, пожалуйста, эклеры. Я специально выходила за ними в кондитерскую. Элеонора очень любила именно эти, – с грустью в голосе сказала Татьяна Ивановна.

– Мне нужно будет включить диктофон на время нашей беседы. Вы не против, что будет запись? – спросила я.

– Нет, не против.

– Как вы узнали о пропаже дочери?

– Мне позвонил ее молодой человек, Женя. Я с ним, к сожалению, не успела познакомиться лично. Видите ли, я была в отъезде. С марта по октябрь я уже несколько лет живу у своей подруги в Пицунде. У нее свой гостевой домик, и я помогаю ей по кухне, с уборкой, в свободное время мы ходим на море и загораем. Как я продала дачу и вышла на пенсию, стала проводить половину года у нее. Так вот, в октябре я обычно возвращалась в Пермь, в двадцатых числах. 10 октября, ближе к двенадцати ночи, позвонил взволнованный Женя и сказал, что Норочка пропала. Я даже сейчас не вспомню, что конкретно он говорил, у меня сразу застучало в голове и заложило уши. Я только помню, что упала в кресло, и Светка, моя подруга, принесла капли и тонометр. Как только мне стало легче, я снова позвонила Жене. Просила его заняться поисками и купить мне билет на ближайший рейс. Знаете, возраст, и я никогда сама даже не знаю, как сейчас это делается. Больше поездом езжу. Ну и я вылетела в Пермь, как только смогла. Потом со мной связался следователь из полиции Олег Кольцов и Наталья Машкова. Мы прочесывали ближайшие окрестности, парки, пустыри, коллекторы, незаконченные стройки – все места в округе квартиры Жени. Она только три месяца как решила жить с ним. Они начали встречаться, и он жил почти у театра, ей было ближе добираться. Полиция несколько раз его допрашивала. Мне сказали, что накануне у них была ссора. Он был главным подозреваемым, но ничего они не смогли из него вытянуть, никаких улик не нашли и потом отпустили.

– А какие отношения у них были? Элеонора вам что-то рассказывала?

– Мы созванивались дважды в неделю. У нее плотный график, и она очень уставала, поэтому я старалась не лезть. Мне достаточно было услышать ее голос, чтобы понять по тону, что все у моей девочки хорошо. Я старалась не приставать к ней с лишними расспросами, что сама расскажет, то и хорошо. Знаете, она очень любит море, природу – поэтому я чаще старалась рассказать, какие необычные деревья видела, трели каких птиц слышала поутру, видела ли дельфинов далеко–далеко в море или присылала ей фотографии причудливых камней, что нашла на пляже. Я старалась своими разговорами не утомить, а поддержать и наполнить ее. Когда у нее была свободная минутка, она сама мне звонила. Я старалась ее не отвлекать. Поэтому про Женю мне было известно только то, что это один из самых успешных артистов балета. Норе он нравился, он предложил сначала встречаться, а затем и съехаться. Я в глубине души была так счастлива, она у меня всегда держалась обособленно всегда, все мысли только о балете. В Москве за столько лет так никто и не пришелся ей по сердцу. Поэтому я с надеждой смотрела на их союз с Женей, тем более здесь, в Перми.

– Накануне ее исчезновения она вам не звонила?

– Нет, она не звонила уже дней пять. Я терпеливо ждала ее звонка. Тем более думала, что через пару недель уже буду в дома, и мы будем видеться.

– Она жила с вами в этой квартире?

– Нет. Она как вернулась из Москвы, сняла квартиру в центре, потом съехалась с Женей.

– Почему она вернулась в Пермь? Она не рассказывала?

– Я не доспрашивала ее. Я была счастлива ее возвращению. Раньше мы виделись раз, порой два раза в год. Она приезжала в отпуск на пару дней и иногда приглашала меня в Москву на премьеры спектаклей. Это сейчас я все думаю и думаю, что ее могло заставить отказаться от своей мечты. Она мечтала о Большом театре с пяти лет. Сколько я ей ни говорила, что она может быть успешной и тут, у нас в Перми, она грезила Москвой. Я теперь часто корю себя за свою глупость, нужно было звонить чаще самой, знать досконально, что происходит в жизни моей девочки.

Татьяна Ивановна замолчала, и на ее глазах выступили слезы. Я посмотрела на стопку альбомов, и она раскрыла один из них передо мной. С черно–белых снимков на меня смотрело серьезное детское лицо.

– Элеонора была целеустремленным ребенком. Какая она всегда была худенькая, глазенки большие, – сказала Татьяна Ивановна, погладив нежно рукой фотографию. – Знаете, я растила ее без мужа. Он погиб при исполнении, сотрудником полиции работал. Его родители нам помогали, как могли, но стариковские пенсии были скромными. Норочка с трех лет грезила балетом. Мой муж ее очень любил и говорил мне – это наша с тобой любовь в такой красивый цветочек выросла. Ты, говорит, лелей ее и пусть будет такой, как ее светлой душеньке угодно, помогай ее во всем. Поэтому в три года мы начали ходить на занятия. Я смотрела на все эти адские растяжки и думала, вот еще один поход, и она скажет: «Не хочу». Я мечтала об этом, мне было так жаль ее, она приходила с тренировок, падала на кровать и часто так и засыпала, даже не поужинав. Но моя крошка упорно работала и повторяла все ежедневно дома. Когда ей исполнилось четыре, ее папа погиб, и я поддерживала наш цветочек, как он и наставлял. Дед с бабкой были уже на пенсии, но еще имели небольшое влияние в исследовательском институте, где проработали всю жизнь. А когда там стали раздавать земли на реке Чусовой, выхлопотали один участок в шесть соток. Мы построили маленькую скромную дачу на их пенсию и мою скромную зарплату. Я так гордилась, что теперь моя девочка вместо душной квартиры и грязного двора будет летом гулять по лесу и купаться в речке! Мы проводили на даче все лето. Участки раздали всем институтским – я себя чувствовала, как в центральной библиотеке, все были жутко умные, разговаривали шепотом и на очень серьезные темы. Но Элеонора была просто счастлива, у нее был лес, речка, ягоды и друзья.

Татьяна Ивановна перелистывала смешные детские фото. Элеонора с лейкой поливает помидоры. Тут они набрали большую корзину грибов. Тут она в купальнике стоит на фоне реки Чусовой по щиколотку в воде. Татьяна Ивановна продолжила:

– В первый класс мы поступили в школу–интернат при академии балета, конкурс был большой. На первое собрание нас пригласили вместе с детьми и сказали, что это лучший интернат в приволжском округе, поэтому если ребенок будет показывать низкие результаты, то его отчислят и он продолжит обучение в обычной школе. Норочка очень внимательно все выслушала и сказала: «Мамочка, я все сделаю как надо». Они жили там с понедельника по пятницу, а в пятницу после четырех часов я забирала ее домой. Я привозила домой маленькое, почти бездыханное тельце, которое спало до обеда субботы. Затем моя худенькая и бледная крошечка прижимала меня к себе и рассказывала, как у нее все получается и с гордостью показывала оценки в своих дневничках по учебе и по балету, как она их называла. Всю неделю я пыталась жить очень экономно, но каждые выходные мы ходили с ней на балет, в кино или театр, либо в детские магазины. Мне хотелось, чтобы она не чувствовала себя ущемленной, что другие девочки живут в полных семьях с хорошим достатком. У нее не было подруг в интернате. Только одна подружка с дачи, Анюта Резова. Да с мальчишками она иногда бегала на речку. Одного Коля звали, теперь фамилию и не вспомню. А второго вообще не помню как звали, такой интеллигентный мальчик был. У него мама очень красиво на скрипке играла. Мы потом дачу продали, и теперь я даже ничего о них и не знаю. Норочка всегда была одиночкой, ее интересовал только балет. Насколько я знаю, только с Анютой она поддерживала отношения. Постепенно моя девочка менялась, и я уже не стала соответствовать ее уровню развития. У меня было ощущение, когда мы вместе смотрим балет, что я сижу с балетным критиком, половину ее фраз и суждений я не понимала, они стали для меня просто недоступными. Потом она уехала поступать в Москву, я сразу продала дачу и в один из ее приездов отдала ей все деньги с этого. Она не хотела брать, но мы серьезно проговорили полночи. Я помню этот разговор как сейчас. Я рассказала ей о словах папы «растить и поддерживать цветочек нашей любви», о том, как бабушка и дедушка гордились нашей любимой дачей, что они смогли создать для внученьки. Я вспоминала ее, трехлетнюю кнопку в пуантах, усердно тянувшую ножку, и ее, бледную худую девочку двенадцати лет, ежедневно оттачивающую элементы. Мне хотелось, чтобы у нее в Москве были все условия для воплощения мечты. Я понимала, что большой город – большие соблазны, но моя Нора всегда была умна и целеустремлена. Я спокойно отпустила ее учиться, взяв с нее только одно обещание: какая бы страшная вещь ни случилась – она сразу мне сообщит, я всегда готова ее принять в любом состоянии, двери моего дома всегда открыты для нее. Так она уехала в Москву с моим благословением, я же осталась в Перми и молилась за свою кровиночку каждый вечер.

Татьяна Ивановна замолчала и продолжала листать альбом, разглядывая черно–белые снимки.

– Я так скучаю по ней. Ума не приложу, что могло случиться. Уже вся извелась, молюсь каждый день. Столько времени прошло и никаких вестей от нее, – и слезы опять выступили на глазах Татьяны Ивановны крупными каплями. Она подняла глаза от фотоснимков и спросила: – А кто оплачивает ваши услуги?

– Ирина Стрижак наняла меня. Они с Элеонорой занимались подготовкой фотовыставки в театре. И общались довольно продолжительное время.

– Норочка ничего не говорила об этом. Только раз упомянула, что начала снова заниматься фотографией и ходила на прогулку с одной знакомой, которая давала ей советы по съемке. Как мало я знаю о дочери. Знаете, я сама уже начала искать частного детектива, недавно узнавала расценки на их услуги. Я кое-что накопила. Действия полиции и поискового отряда не приносят результата, оно и понятно, у них так много дел, а время все идет и идет. В отделении мне сказали, что дело, возможно, «глухарь». Слово-то какое! Глухарь! – Татьяна Ивановна положила альбом на стол и, посмотрев мне пристально в глаза, продолжила. – Если вам будет не хватать средств для поиска, прошу вас, сразу сообщите мне! Я сейчас готова вам заплатить. Скажите, сколько стоят ваши услуги? Я не могу больше находиться в этом вакууме. Мне нужна хоть какая-то ясность, что с моей девочкой.

Плечи Татьяны Ивановны тряслись, ладонями она закрыла себе лицо, и маленькая капелька, просочившись сквозь крепко сжатые пальцы, упала ей на колени. Я тихонько встала с кресла и обняла ее трясущееся тело. В такие моменты я не знаю, чем утешить, времени действительно прошло много, и обнадеживать и без того раненую душу я не могу. Самое страшное, на мой взгляд, в такой ситуации – давать беспочвенную надежду, которая, рушась в очередной раз, засадит клинок боли еще глубже в сердце.

– Татьяна Ивановна, – как можно мягче продолжила я, – я передам Ирине ваши слова, и если нам понадобится финансовая или иная помощь, мы вам сразу сообщим.

– Хорошо, – отозвалась Татьяна Ивановна тихим всхлипом.

Сев снова в кресло я выключила диктофон и убрала их вместе с блокнотом в сумку.

– Мне нужно, чтобы вы еще раз вспомнили все разговоры и встречи с Элеонорой. Что-то, может, вас поразило или удивило в ее телефонных звонках? Какие-то события произошли до или после ее исчезновения? Уделите внимание любой информации, которая всплывет в памяти. Сейчас важна каждая мелочь. И прошу, сразу сообщите мне, если что-то вспомните. Хорошо?

– Конечно, Аника. Если что-то я вспомню, сразу вам позвоню. У меня к вам одна просьба, если она будет уместна. Как я поняла, Ирина –фотограф, который работал с их труппой? Вы не могли бы ее попросить передать мне несколько фотографий Норочки? У меня почти нет ее взрослых фотографий.

– Хорошо, Татьяна Ивановна, я передам вашу просьбу Ирине. Уверена, что у нее сохранились несколько снимков Элеоноры.

Выйдя из квартиры Татьяны Ивановны, я бесцельно пошла по улицам города, и оказалась в парке. Чем мне всегда нравилась Пермь, так это зеленью. Это самый зеленый город, который я видела. Прогулявшись по парку, я присела на лавочку. После таких эмоциональных встреч мне необходимо восстановление, и только продолжительные прогулки помогают прийти в себя. Горестные воспоминания Татьяны Ивановны о том, что она почти ничего не знала о личной жизни дочери, меня взволновали. Мне самой до сих пор очень сложно порой рассказывать маме какие-то важные детали своей жизни, порой не знаешь даже, с чего начать. Я так и не рассказала ей про историю с отчислением из колледжа. Даже сейчас, когда прошло столько времени и я благополучно прошла это испытание, став высокооплачиваемым детективом, я не могу подобрать слова, чтобы рассказать ей правду. Я много раз обдумывала наш с ней разговор и переживала, что мои неудачи больно могут ее ранить и она будет переживать их еще долгое время. Родители воспринимают мои неудачи намного болезненнее своих. Мне кажется, это от беспомощности, они просто не знают, чем и как помочь своей повзрослевшей дочери. Поэтому я так мало рассказываю о своих проблемах, стараясь лишний раз не ранить их. Достав телефон, я увидела, что время было уже почти четыре часа, и начала искать ближайшее кафе, в котором можно было пообедать перед встречей с Анютой Резовой, подругой Элеоноры.