Тайна Лисьей норы

Глава 4

«Ааа!»…

Истошный крик взметнулся и глухо шмякнулся на сухие потрескавшиеся губы. Горло противно саднило. Глаза таращились, но ничегошеньки не видели. Вокруг стояла мрачная и вязкая чернота.

Спина пылала болью. Копчик ныл. Икры ног болезненно отзывались на подкрадывающуюся судорогу. Плечи упирались в жёсткость. Тело жалобно скулило. Мелко потряхивал озноб противного зуда. Активизировались насекомые: настырно хозяйничая по всему телу, готовились начать трапезу.

Обесточенные дефицитом кислорода нейроны совершали вялые кульбиты. Воспалённый мозг транслировал картины, не подходящие моменту. Голова отказывалась думать. Мысли, как после тяжёлой болезни, искали способ самоликвидироваться.

В пересохшем рту распух язык. Вместо слюны – комок вязкой плотной слизи. Ещё минута, и начнётся кашель, затем удушье и смерть. Зубы прокусывают нижнюю губу и язык цедит тёплую солёную кровь. Слюна с восторгом подхватывает капельки кровавой юшки и по гортани соскальзывает первый глоток живительной влаги. Приступ откладывается.

Робкая попытка разъединить затёкшие руки терпит фиаско. Зубы впиваются в слизистую щёк. Резкая боль кнутом стегает рецепторы, вынуждает их очнуться. Голова кажется огромной и неповоротливой, тянется вперед, давая возможность зубам сорвать сковывающую движения тряпку. Восторженная россыпь покалываний сигнализирует: кровоток пришел в норму.

Грудь яростно вздымается. Лёгкие цедят кислород. Мозг матерно рычит. Ощерившаяся паника уползает в дальний угол сознания. Дыхание выравнивается, становится поверхностным.

Ожившие руки заменяют глаза. Пальцы осторожно ощупывают пространство вокруг, готовясь доложить о рекогносцировке. Скользят по гладкой натянутой ткани, похожей на шёлк, нащупывают отверстие, ныряют в него, треща разрывом, закапываются в стружку. Сердце отчаянно заходится. От догадки веет ужасом. Мочевой пузырь сдаётся первым. Штаны набухают горячим, но стыда нет.

Коротко вспыхивает тоскливое «бля», подводя итог пониманию. Сознание проваливается в спасительное равнодушное забытьё под гулкие удары уставшего сердца. Тишина…

…Ярко-зелёная сочная трава прорастает сквозь тело. Острые пики пронизывают плоть, пришивая её к земле. Плевел бугрится под кожей колосками, вызывая острую боль.

Клим пришёл в себя от собственного стона. Вернувшись в сознание, он с облегчением понял, что травяной кошмар это только сон. Нет, спать нельзя. Есть высокая вероятность, что вообще не проснёшься. Надо думать. Соображать. Размышлять. Шевелить мозгами, черт побери!

Какие только мысли не посещают человека перед уходом в вечность. Если, конечно, на то есть время и возможность. У Клима Деловар случайно появилось и то, и другое. Нельзя сказать, что ситуация, в которую он попал, принесла море положительных эмоций, но грех ей не воспользоваться.

Замкнутость пространства и скованность движений рождали странные ассоциации. Климу вспомнилось исследование австралийских учёных. В течение полутора лет каждые полчаса они фотографировали останки человека. Смонтировав таймлапс и изучив все стадии разложения трупа, учёные мужи выяснили, что тело человека после смерти движется ещё двенадцать месяцев! Запускался механизм движения естественными отправлениями: газами, процессами разложения, мумифицированием, пересыханием связок. Но перед тем, как полностью замереть, тело раскидывало руки в разные стороны, будто хотело обнять весь мир, а, может быть, ангела или бога…

Климу подумалось, что многовековая похоронная традиция лишает людей возможности раскрыть объятия тому миру, с которым он прощается или куда направляется.

И так захотелось вырваться из этого деревянного капкана, до слез, до спазмов захотелось жить. Быть покорным и благодарным судьбе за всё, что было, есть и будет. Слёзы по вискам стекали в уши, нос хлюпал. Жалость к себе становилась невыносимой. «За что, Боже? За что такие пытки? Разве я заслужил быть заживо погребённым? Разве может человек перед своим уходом спокойно лежать и ждать, когда наступит конец? Это же противоестественно!»

Как получилось, что единственным местом, где Клим задумался о своей жизни, стала могила? Воспоминания завладели им, отодвигая мысли о мучительном и страшном конце.

С чего всё началось? Почему в семье, в которой все любили друг друга, возникли распри? Почему мама не хотела принимать образ жизни сына, а Клим не мог мириться с мнением матери? Она всегда находила такие слова, что бешенство не заставляло себя ждать. Он вспыхивал и сгорал в противостоянии к самому близкому и любимому человеку, которому был небезразличен. Клим спорил, дерзил, доказывал свое, больно хлестал словами.

В тот последний их скандальный вечер он умолял мать помочь ему и выручить одного «хорошего человека». Она, всегда такая добрая, понимающая вдруг превратилась в кусок мрамора – холодный, бесчувственный, безучастный.

Да, Клим понимал, что совершил глупость. И не одну. Сначала зачем-то вступил в эту странную партию. Мама, со свойственным ей чувством юмора, называла её «артель «Напрасный труд». Он же видел, что за типы там промышляют. Знал, чем на самом деле занимается это политформирование, как морочит людям голову, как реально относится к простым людям, – по-барски, насмешливо, обзывая их стадом и быдлом. Он всё это видел, но как завороженный ходил в офис, слушал, вникал, выполнял мелкие поручения и отчаянно мечтал прорваться поближе к руководству партии, стать правой рукой её председателя. Кто знает, а вдруг повезёт и он где-нибудь зацепится, чтобы жить припеваючи.

Во главе партии стоял Борис Борисович Бдюнько. Ближний круг между собой называл его «Борбор», дальний – «Ворвор», намекая на страсть Бдюнько к чужому. Партийный лидер был моложав, амбициозен, сменил не один политический курс. Он прекрасно умел прогибаться, ухаживать, быть услужливым и необходимым для своих шефов. Ему доверяли, вводили в дом, сватали молоденьких родственниц, сажали за стол, делились секретами. Его считали другом семьи.

Но не родился ещё тот, кого бы Бдюнько не предал. У него была феноменальная способность чуять крах того или иного начальника. Как только Борис Борисович убеждался в том, что фиаско неминуемо, тут же первым возглавлял против жертвы Крестовый поход. Яростные разоблачения на телевидении и радио, «простыни» компромата в газетах, обсасывание в цифровой мути социальных сетей всевозможных инфовбросов о существующих и несуществующих грехах доводили бывшего босса и товарища до гарантированного инфаркта.

Никто не мог понять, за что Бдюнько так жестоко расправлялся с теми, кто к нему хорошо относился. Знал об этом только сам Борис Борисович. Он ненавидел руководителей за ущербность своей души и мстил, делая это виртуозно и с большой финансовой пользой для себя. Крушение политического лайнера как правило совпадало с очередными политическими выборами. Стараниями Бдюнько в штабе выборной кампании обдумывали не организацию праймериза, стратегию и тактику, а с ума сходили, как смыть с себя позор и восстановить реноме после гнусных обвинений.

За плечами Бдюнько было шесть уничтоженных им партий. На сколоченный капитал от заинтересованных лиц Борис Борисович создал своё политформирование, так называемую народную партию «Отзовись!». Ему невтерпёж было удовлетворить болезненные амбиции, насладиться властью над согбенными фигурками подчинённых, приглушёнными в его присутствии голосами, кокетством молоденьких, на всё готовых секретарш. Единовластие в партии было абсолютное. Никаких возражений Бдюнько не терпел. Всё было так, как он хотел, как он сказал!

В скором времени партию покинули все, кто имел хоть какое-то, даже вялое, но своё мнение. Остались те, кому идти было некуда и кто мечтал добиться политических высот во что бы то ни стало. Ко второй когорте относился и Клим Деловар.

Особого труда втереться в доверие к Бдюнько не составляло. Старые, как мир, уловки – лесть, ложь, прислужничество – работали безотказно. Клим громко смеялся над плоскими шутками шефа, безотказно исполнял мелкие поручения, уважительно называл «господином», подобострастно открывал дверь автомобиля. Если бы его знаменитая мать, Кармен Ярош, узнала, в кого превратился сын в погоне за тёплым местечком, она лишилась бы дара речи. Но Бдюнько нравилась гибкость смышлёного парнишки и он приблизил его к себе: стал брать Клима на деловые переговоры, встречи, фуршеты, свадьбы, поминки, дни рождения. Представлял везде, звал по-отечески ласково, Климушкой, и доверял ему подержать свою кожаную барсетку. Некоторое время поговаривали даже о нежных отношениях председателя партии со своим вассалом. Но на эти сплетни ни тот, ни другой внимания не обращали, тем более не возмущались, ведь в моде была её величество толерантность.

Однажды Клим застал шефа крайне озабоченным, в дурном расположении духа. Парень знал, что с вопросами лезть в такие минуты себе дороже. Поэтому поступил мудрее: предусмотрительно закрыв дверь на ключ, молча снял с Бдюнько пиджак, рубашку и принялся массировать нежно-розовые телеса. Массаж был слабым местом Бориса Борисовича. От наслаждения он постанывал, томно вздыхал и вскоре Климу стала известна причина скверного настроения Бдюнько. Оказывается, в предстоящих выборах в Сборище набрать хоть какое-то количество голосов псевдонародной партии «Отзовись!» не светило. Более того, никто из предполагаемых соратников даже не собирался брать с собой на крыло Бдюнько и идти объединёнными списками партий на выборы. Борис Борисович мрачно прикидывал, кого в очередной раз пустить ко дну, а Климушка вдруг явственно ощутил, как от него неведомые силы откатывают вожделенное кресло члена Сборища. Он запаниковал и тут же понёсся к маме. Клим был уверен, что она ему поможет, ведь такое благое дело! Кто из матерей не хочет, чтобы чадо было хорошо пристроено? Всего-то надо сделать то, что у неё так здорово получается, – силой своих фантазий повлиять на события в реальной жизни.

Мама многим помогала таким образом: «излечивала» тяжелобольных, «наделяла» финансовым благополучием неимущих, «возвращала» работу тем, кто её потерял. Люди знали о таланте писательницы и, не стесняясь, обращались к ней за помощью. Клим был уверен: когда Кара узнает, о чём он её просит, то не сможет отказать. Это же, в конце концов, касается уровня жизни их семьи! Поэтому, когда получил жёсткий и безапелляционный отказ, опешил. Он уговаривал, объяснял, молил, даже бухнулся на колени, но мать была непреклонна. Тогда Клим сделал то, что сделал бы на его месте любой недоросль: просто ушёл из дома. Назло всему миру. Он надеялся, что обезумевшая от горя мать сломается, найдёт его, вернёт, и, в конце концов, сделает всё, о чём просит сын.

Он отсутствовал дома неделю. Когда вернулся, обнаружил на кухне в помойном ведре её смартфон. В квартире было чисто как в операционной, холодно и неуютно. Яры, семейной любимицы, тоже не было. Клим ждал, надеясь на скорое возвращение матери и собаки, но так и не дождался. Пытался искать, – безрезультатно. Впору опять осерчать, что он не преминул сделать. Набил рюкзак ненужными вещами и ушёл.

Когда человек молод и обижен на весь свет, он совершает цепь неверных шагов, пускаясь во все тяжкие. Заливает обиду алкоголем, травится наркотиками, выдает карт-бланш на свою судьбу кому угодно. От этого мрачного вонючего угара тошно и стыдно, но остановиться уже невозможно.

Если бы у Клима был настоящий друг, который бы понял, поддержал, не дал с головой уйти в свою боль, возможно, всё случилось бы в жизни иначе. Но он оттолкнул друзей, когда связался с Бдюнько. А сам Борис Борисович, узнав о том, что на помощь знаменитой матери Климушки надеяться не приходится, разозлился на помощника, сгоряча выгнал его и велел без Кары не возвращаться.

…В тот злополучный вечер Клим, как всегда в последнее время, сидел в захудалом баре. Дешёвое пойло, дрянная еда, грошовые девки были для парня сейчас нормой. Он презирал себя, но сил выбраться из этой помойки у него не было.

Стол, за которым он сидел развалясь, был склизким от жира и грязи. Жёсткие неудобные сиденья в островках потёртого дерматина не располагали к долгим задушевным беседам. Однако те, кто их просиживал, уже давно забыли, что такое комфорт.

Клим уныло крутил в руках полупустой стакан с мутной жидкостью. Он не хотел знать, что пьёт. Его устраивал крепкий шмурдяк, моментально отшибающий чувства и мысли. «Чем хуже, тем лучше», – пульсировало в голове. Такое впечатление, будто уксус развели старым малиновым вареньем, взболтали и добавили в него первач самогона. Купаж еще тот, но кто ж на такие пустяки будет обращать внимание?

Дверь бара открылась, и в помещение вошёл статный смуглый мужчина в длинном чёрном плаще.

«Как банально, – подумал Клим. – В какой ещё одежде может зайти в этот бар человек? Только в чёрной. Смешно».

Он уже хотел отвести взгляд от вошедшего и забыть про него, как вдруг ощутил сильный озноб. Поднял голову, удивлённо оглянулся: откуда такой могильный холод? Ему показалось, что в долю секунды тёплое помещение вымерзло, люди окоченели, воздух зазвенел от дрожащих льдинок, наполняющих окружающее пространство. «Какого чёрта!», – выругался про себя Клим. Он хотел встать и уйти, но не мог пошевелить и пальцем. Руки прилипли к стакану, ноги не слушались, даже глаза не могли моргать. Только мысли в голове носились, как загнанная стайка птиц, и всё тревожнее становилось на сердце. «Надо же, – пронеслась в голове следующая мысль, – а я ещё могу испытывать тревогу и даже страх. Может быть, это конец?»

Не разобравшись, принесла ли эта мысль ему облегчение или ужас, Клим вновь попробовал подчинить тело. Однако, как ни старался, ничего не получилось. Смирившись, он обречённо закрыл глаза и отключился.

Сколько Клим находился в состоянии полусна он и сам не знал, но когда очнулся, в баре опять было тепло и шумно. В полуметре от него что-то глухо стукнуло о плитку пола. Приподняв голову, Клим заметил, что возле стола, за которым он сидел, появился деревянный стул с высокой спинкой, на котором элегантно расположился чёрный плащ. Рядом примостилась невероятной красоты трость из цейлонского эбенового дерева с серебряным набалдашником в виде головы императорского тамарина. Глазницы зверька сверкали изумрудами, из пасти с загнутыми длинными усами торчал рубиновый язычок. Тамарин будто смеялся над собеседником своего хозяина.

Человек в чёрном неторопливо откинул полу сюртука и присел. Его не смущала заброшенность бара, грязный, липкий стол, люди, пришедшие сюда напиться и забыться. Человек был сосредоточен и ни на йоту не сомневался в том, что его будут внимательно слушать, более того, – внимать каждому слову.

– Ты сильно сдал в последнее время, Клим.

Парень удивленно округлил глаза. Гнев, подогретый алкоголем, вмиг закипел в жилах.

– Успокойся. Это всего лишь констатация факта. Не собираюсь тебе читать морали. Я здесь нахожусь с иной целью.

Клим хмыкнул и потянулся к стакану. Что ему чьи-то цели, если он свои давно растерял.

Незнакомец не спеша продолжил:

– Ты без своей матери похож на вырванный с корнем цветок. Уже вялый, но еще не засохший. Как ты умудрился её от себя оттолкнуть? – Последние слова он произнес, задумчиво покусывая верхнюю губу, идеальную линию которой повторяли тонкие, будто нарисованные усики.

– Да пошел ты… Это наши дела.

Клим закрыл глаза. Он не хотел никого ни видеть, ни слышать, тем более говорить с этим странным человеком. Ему смертельно захотелось быть рядом с матерью. До дрожи, до слёз вдруг выступивших на глазах. Он сам не ожидал от себя такой реакции.

– Послушай, мальчик. К великому моему сожалению, вы с матерью не можете иметь своих личных дел. – Незнакомец вздохнул, взял в руки трость и, нажав на язычок тамарина, легко откинул набалдашник. Внутри оказались маленькие шарики, похожие на гомеопатическое лекарство, только ультрамаринового цвета.

– Угостишься?..

– Послушайте, Вы! – Клим поперхнулся от негодования. – Оставьте меня в покое!

– Тише, тише, – странный собеседник вдруг широко улыбнулся. – Это совсем не то, о чем ты подумал.

Потом, задумчиво посмотрев на Клима, спросил:

– Ты хочешь хоть на миг увидеть Кару?

Предложение было настолько неожиданным, что Клим только глупо кивнул.

– Ты сейчас выпьешь стакан воды с этим веществом. Не волнуйся, не умрёшь. Ты просто увидишь маму, почувствуешь сердцем, как ей живется в разлуке с тобой. Ну, а потом поговорим.

Климу вдруг стало абсолютно всё равно, что с ним будет после того, как он выпьет снадобье. Он может потерять разум, волю, рассудок, даже умереть. Но если у него появится хоть малейшая возможность увидеть маму, он готов рискнуть.

– Хорошо, – отрывисто прохрипел Клим. – Давайте.

На столе уже стоял высокий чистый, как ни странно, стакан с холодной водой. Рядом лежала ложка, на которой тихонько дрожали шарики. Клим осторожно, чтобы ни один не укатился, пересыпал их в стакан. В тот же миг вода превратилась в шипучий коктейль, стреляющий во все стороны радужными брызгами. Клим зажмурился.

– Пей! – Голос звучал издалека.

Клим в три глотка опрокинул в себя жидкость.

Незнакомец терпеливо ждал, пока парень выпьет до дна, до последней капельки коктейль. Он знал, что будет потом и, казалось, был весьма удивлён, что Клима не пришлось долго уговаривать на отчаянный шаг – выпить из рук незнакомца нечто, похожее на яд. «Странные все-таки существа, эти люди. Сколько веков с ними вожусь, но так до конца и не понял их дурацкой натуры», – подумал он, презрительно кривя тонкие губы.

Глава 5

Человек в чёрном плаще задумчиво глядел на Клима, поглаживая набалдашник трости. Он ждал.

Клим, уткнувшись лбом в скрещённые руки, отгородился от окружающего мира. Глаза были открыты, но смотрел он в себя. Его будто отключили от жизни, – тело было за столом, в баре, а душа и сознание блуждали, обнявшись, неизвестно где. Клим сильно изменился. Сколько он не видел мать? Пару лет, не больше, а как постарел. На висках серебрится иней седины, иероглифы морщин расписали лицо. Во сне парень выглядел еще более потерянным и изможденным. Силы, которыми Кара питала сына, были на исходе. Еще немного и погаснет искра, которая теплится в его душе.

Клим находился в странном состоянии, в котором сон и бодрствование стали продолжением друг друга. Картины одна за другой пролетали перед его внутренним взором. И вдруг калейдоскоп видений замер на воспоминании, вызвавшем блаженную улыбку.

Та ночь была волшебной. Поздним вечером из Пекина прилетела бабушка. Встречая её в аэропорту, Клим и Кара чуть не подпрыгивали от радостного нетерпения. Пробираясь сквозь толпу встречающих с огромным букетом ромашек, любимых бабушкиных цветов, они всматривались в уставшие лица пассажиров.

Ручеёк прилетевших становился все длиннее. Люди, таща и толкая багаж, сонно двигались к выходу. И вдруг пространство завибрировало, ожило. Серость толпы пронзил луч, – из-за поворота показалась бабушка Надия! От её ярко-рыжих волос и радостной улыбки струился свет. И все, кого этот свет касался, вдруг начинали оживать, подтягиваться, улыбаться. Она вся была как энерджайзер! Увидев дочь и внука, Надия на мгновение выпустила ручку огромного чемодана, чтобы отсалютовать родным, а потом стремглав бросилась им навстречу, обогнав всех, кто плелся впереди.

Подлетела, сжала обоих что было сил, вдохнула родной запах, и, выхватив ромашки, устремилась к выходу. За ней тут же вдогонку пустилась Кара. Клим, смеясь, подхватил чемодан и погнался за своей обожаемой роднёй.

В такси не могли наговориться. Счастливые, возбуждённые, что-то наперебой галдящие, они втроем ввалились в дом, пытаясь увернуться от бурного проявления Яриной радости.

Несмотря на позднее время, сна не было ни в одном глазу. Побросав вещи в прихожей, рванули на кухню, пить эфиопский кофе и слушать потрясающие истории из уст учёного-востоковеда, носящего ещё и звание любимой бабушки. Тибетология стала страстью её жизни и изучала она эту науку не где-нибудь, а в Китайском исследовательском центре.

Бабушка, не умолкая, рассказывала о своих приключениях в Китае, приправляя байками и анекдотами научные открытия. Несмотря на докторскую степень, она никогда не была сухарем ни в науке, ни в жизни. Надия интересовалась всем на свете, с головой ныряла в любовные авантюры, гоняла на мотоцикле и увлекалась альпинизмом. В свои без пяти минут семьдесят эта изящная, невысокого росточка женщина, с поразительно красивой фигурой и рыжей копной волос сводила с ума всех, кто находился рядом с ней в радиусе километра. В бабушке клокотала жизнь, и она всегда умела ею наслаждаться!

Яра, задрав счастливую морду, курсировала между членами своей стаи. Хвост не переставал крутиться во все стороны, сообщая миру, что его хозяйка испытывает наивысшее блаженство. Надия погладила собаку по огромной гладкой голове и, потрепав по холке, поинтересовалась: «Ну, моя красавица, как надо просить? Не забыла?»

Тут же усевшись на задние лапы, Яра скрестила передние перед собой, и произнесла жалобно и просяще «Мама, ам!» Взрыв хохота её не обескуражил. Дождавшись кусочка мяса, она продолжила цирковое представление, всем трюкам которого обучила бабушка.

В воздухе витал аромат только что смолотого кофе. Раскаленная жаровня с мелким кварцевым песком терпеливо ждала. Кара засыпала кофе в медную даллу, залила водой, добавила щепотку соли и водрузила в самый жар удивительной красоты сосуд. Он ей достался на турецком базаре, поразив изысканностью, редкой утонченностью линий и загадочностью арабской гравировки. Форма даллы, напоминавшей роскошную женскую фигуру, была совершенна: широкая посадка дна, округлые бока, изящно сужающиеся кверху, нежная вязь. На горлышке расположен небольшой жёлоб, который переходил в длинный, причудливо изогнутый носик, чем-то напоминающий птичий клюв. Венчала сосуд округлая луковка крышки с чеканными сердцевидными клеймами, увенчанной сияющим острым шпилем. Каждый элемент древнего сосуда вызывал уважение, ведь сделан был мастером своего дела.

Клим вспомнил, как мама, вернувшись из Турции, целый день хлопотала над даллой. Собственноручно, не доверяя никому, аккуратно очистила её от слоя зелёного налета – окисной плёнки. Тончайшими инструментами выскоблила всю вязь, чеканку, где за многие годы скопилась пыль и грязь. Придав далле почти первозданный вид, была немало удивлена тому, что обнаружила на дне изображение печати, – той самой библейской реликвии, которой, по преданию, царь Соломон опечатал кувшин с семью десятками джинов.

В конце натёрла сочное тулово даллы, её крышку и носик специальной бархаткой и, водрузив на самое видное место на кухне, любовалась раритетом. Прошло не меньше недели, прежде чем Кара решилась заварить первую порцию кофе в антикварной диковинке. И вкус этого напитка был восхитительным.

Когда шапочка кофейной гущи формы и цвета спелого каштана трижды поднималась, мама снимала сосуд с жаровни, прикрывала его крышкой, минуты две ждала и, наконец, разливала ароматный напиток по маленьким кофейным чашкам. Это были священные минуты жизни в их семье. Ничего не существовало более важного, чем наслаждение этим напитком. Даже бабушка Надия замолкала, прикрыв веки, вдыхала в себя аромат, уносясь грезами в Сино-Тибетские горы.

Кофе Кара варила без сахара. Зато маленькая приземистая пиала была доверху наполнена апельсиновым рахат-лукумом. Глоток обжигающе горького кофе возбуждал все рецепторы организма, потом наступала очередь ледяной воды. Затем опять глоток кофе, с еще более насыщенным вкусом, и кусочек упругого сладкого лукума. И пусть весь мир подождет!

Картина блаженства вдруг взорвалась тысячей острых осколков. Яркие краски померкли, съежились и серым тусклым пеплом опали, смешавшись с чёрной обугленной землей, в которую лицом зарылся Клим. Тело болело, как будто его со всего маху швырнули о бетонную стену.

Кары не было. Воздуха не было. Сил подняться тоже не было.

Клим приоткрыл глаза. В голове мутилось, глаза незряче пытались сфокусироваться на приближающейся тёмной фигуре. Худое длинное туловище несло огромную лысую голову, которую венчали мощные, закрученные в спираль, рога. Могучий череп обтянут кожей землистого цвета, сквозь которую пробивались вытатуированные каббалистические символы. Лицо походило на сжатый листок пергамента с неживыми, белесого цвета глазами. За спиной у странного нереального существа развевались чёрные крылья с кожистыми перепонками. В руках, пальцы которых были унизаны старинными перстнями, посверкивала чёрная эбонитовая трость с серебряным набалдашником.

В голове Клима вдруг запульсировало: «Гаап. Могущественный Принц. Великий Губернатор».

– Я вижу, ты меня узнал, – Гаап немигающим взглядом сверху вниз смотрел на распластавшегося у его ног парня.

– Я… не знаю… тебя, – еле прошелестел Клим.

– Разве? А мне кажется, мы уже с тобой знакомы, – ухмыльнулся Гаап. – Не ты ли меня недавно пытался вызвать, чтобы я помог вам с Бдюнько выиграть выборы и пройти в Сборище? Ты был так усерден в своих заклинаниях.

Гаап явно потешался над Климом.

Парень, призвав всю свою волю, шатаясь, поднялся. Он что-то такое припоминал. Точно, однажды они с Бдюнько напились с горя и пытались при помощи карт Таро обратиться с просьбой к высшим силам. Утром из головы выветрились как алкоголь, так и воспоминания о кабалистике, которой они неумело занимались. И вот, к чему это привело.

Клим искоса поглядел на Гаапа и вдруг подумал: «Интересно, куда он прячет рога и крылья?..».

– Какой ты еще ребенок, – покачал головой Гаап. – Никуда я их не прячу. Просто вы, люди, в обычном своем состоянии лености ума не хотите видеть больше, чем вам демонстрируют. Сложности – не для вас.

Окинув презрительным взглядом молодого человека, Гаап отвернулся от него.

– Что… ты хочешь… – Клим с трудом выговаривал слова. В горле пересохло, он еще не отошел от шока.

– Всего ничего. Ты должен найти Кару.

– Зачем?

– Это тебя не касается.

Гаап устало закрыл глаза, поднял лицо к чёрному небу, наслаждаясь усиливающимся ветром, и задумчиво произнес:

– Почему ко мне обращается кто угодно, кроме тех, кто действительно интересен?

За его спиной копошился, пытаясь встать, Клим.

– Хорошо, что мать в тебе не нуждается. Ей и даром не нужна ваша поганая власть.

– Кара сама обладает такой властью, с которой мало что может сравниться в этой стране…

– Разве может быть что-то главнее Сборища?

– Молодой человек, Вы не знаете вкуса изысканного блюда под названием «власть». Там, куда Вы так стремитесь попасть, в эту вашу говорильню, – Гаап презрительно фыркнул, – настоящей власти нет. Там находятся такие же слуги, как и везде, – жадные, глупые, продажные. Они знают, что их век короток и стараются нахапать побольше. Глупые, они не подозревают, что как только вылетят из своего тёплого местечка, все, что они имели, превратится в пыль.

Гаап замолчал, посмотрел на Клима, приподнял трость и, слегка дотронувшись ею до плеча парня, продолжил.

– Вам кажется, что власть – это когда перед Вами заискивают, льстят, преклоняются, целуют землю, по которой идете. Вам кажется, что обладая властью, вам не откажет ни одна женщина. Вам кажется, что власть способна дать все сокровища мира. Именно к этому вы все так стремитесь. Но это не власть.

– А что же такое власть, по-твоему? – еле шевеля губами, промямлил Клим.

– Власть – это избранность у бога и абсолютная свобода действий.

– А как же любовь женщин? Разве это не признак власти? – шептал Клим.

– Если женщина с тобой только потому, что ты во власти, это не женщина – это шлюха. Как только власть у тебя закончится, закончится и ее любовь. Настоящее чувство – когда любят тебя самого, ценят душу. Любовью лечат, возвышают, возносят. Но… вам этого не понять. Вы не умеете ценить то, что получили от Него. – Гаап ткнул пальцем куда-то вверх. – Вам все равно, чем владеть – фианитом или бриллиантом.

– Ой, да ладно… – протянул Клим. Ему надоело слушать нравоучения. – Хочу кое о чем спросить.

– Валяй, – Гаап сложил длинные руки на груди, укрылся крыльями как плащом и сфокусировал свое внимание на собеседнике.

– Почему ты не пришел, когда я звал тебя? Ты же, оказывается, слышал! – Клим пристально смотрел на Гаапа.

– Извини за прямоту, мой юный друг, но… ни ты, ни Бдюнько мне были не интересны. В то время к моей помощи взывал такой экземпляр, что тысячи таких, как вы, не стоили и фаланги пальца моего просителя. Он не просто жаждет власти над людьми, он хочет, чтобы они его любили! Его! Сутенера и убийцу, вора и казнокрада, растлителя малолетних детей и мошенника высшей категории! – Гаап довольно хохотнул и продолжил. – Мне очень интересно, чем дело закончится.

– Разве ты не знаешь наверняка?.. – у Клима от удивления вытянулось лицо.

– Принципиально не хочу знать. Зачем заглядывать вперед, лишая себя удовольствия от процесса? Знания, как ты слышал, рождают скорбь, а в моем случае еще и скуку. – Гаап сильнее закутался в крылья-плащ, оставив трость с корчащим рожи императорским тамарином парить в воздухе.

– А кто он? Можешь сказать? – Клим насупился, настроение у него испортилось еще больше.

– Я не являюсь поверенным в делах этого пройдохи, а потому не обязан хранить его секреты. – Гаап ловко перехватил трость посередине и ткнул ею будто шпагой в пространство позади себя. – Любуйся.

В тот же миг Клим очнулся в задрипанном баре, где нашел его Человек в чёрном плаще. На стене висела огромная плазменная панель. Парень мог поклясться, что когда пришел в бар, её не было.

На экране появилась сбитная, будто каучуковая фигура Влада Бешеного, – нового персонажа на политической арене Маленькой Страны. Сегодня этот олигарх и политик, владелец банков и тв-каналов, шоумен и бизнесмен в одном флаконе был самой популярной личностью во всей республике. Никто не знал, откуда он появился и почему так дерзко себя ведет. Гражданам страны вдруг пришлось мириться с выкрутасами Бешеного, как если бы им всем одновременно попали камешки в ботинки – неприятно, мешает, но сразу не избавишься. Глупости Бешеного лились, как говорится, из каждого утюга. Он обещал раздать землю крестьянам, фабрики рабочим, больных вылечить, умерших оживить, одиноких обеспечить половинками, а интеллигентам подарить книжки собственного сочинения.

В студии кроме него находилась телеведущая – возрастная дама с мясистым длинным носом, нависающим над верхней губой, и явной косизной глаз, которую она пыталась скрыть под длинной рыжей челкой. Безвкусно одетая, с чёрным чокером на шее и дешёвой бижутерией на руках, она была образцом того, как нельзя появляться не только в кадре, но и за ним.