История нового имени

13

Я ни словом не обмолвилась Антонио об этом разговоре. Избегала встреч с ним, говорила, что нам много задают и мне надо готовиться к экзаменам.

Я его не обманывала – в школе творился сущий ад. Местные власти терзали администрацию, администрация терзала учителей, учителя терзали учеников, ученики терзали друг друга. Большинство из нас не успевали делать домашние задания, но все, как один, радовались, что в школу теперь надо ходить через день. Правда, находились отдельные личности – их было явное меньшинство, – которые возмущались ужасным состоянием школьного здания и требовали возвращения к нормальной посещаемости. Во главе этой группки стоял Нино Сарраторе, что только осложняло мне жизнь.

Как-то я увидела его в коридоре; он разговаривал с профессором Галиани. Я специально прошла мимо, надеясь, что учительница меня окликнет. Она не обратила на меня никакого внимания. Я надеялась, что меня окликнет и Нино, но и этого не случилось. Я чувствовала себя ничтожеством. Я перестала получать хорошие оценки, к которым привыкла, с тоской думала я, и сразу потеряла даже ту малую долю уважения, с которой все окружающие относились ко мне прежде. С другой стороны, обратись ко мне профессор Галиани или Нино, что я им отвечу? У меня не было собственного мнения по поводу разрухи в школе и немыслимого количества домашних заданий. В один из ближайших дней ко мне вдруг подошел Нино. В руках он держал лист бумаги с напечатанным на пишущей машинке текстом.

– Прочти, – коротко сказал он и протянул мне листок.

Сердце подпрыгнуло у меня в груди, и я пробормотала:

– Что, прямо сейчас?

– Нет, вернешь после уроков.

Меня захлестнуло волнение. Я побежала в туалет и начала читать написанное. В тексте было много цифр, но его смысл от меня ускользал. Помню, там говорилось о планах городского строительства и о школьном образовании; цитировались статьи Конституции. Поняла я только то, что и так давно знала: Нино требовал немедленного возвращения к нормальному расписанию.

У себя в классе я протянула листок Альфонсо.

– Забудь, – посоветовал он, даже не пытаясь прочесть листок. – Учебный год кончается, скоро экзамены. Зачем тебе лишние неприятности?

Но я никак не могла успокоиться; кровь стучала у меня в висках, было трудно дышать. Никто из нашей школы не вел себя так смело, как Нино, который не боялся ни учителей, ни даже директора. Он не только лучше всех учился по всем предметам, он знал то, чему нас никогда не учили и чего кроме него не знал никто. Он был сильный. И красивый. Я сидела на уроках и считала часы, минуты и секунды. Мне хотелось бежать к нему, вернуть ему листок, поблагодарить его и сказать, что я со всем согласна и готова ему помогать.

Ни на лестнице, по которой толпой спускались ученики, ни на улице возле школы Нино было не видать. Он вышел одним из последних и выглядел мрачнее тучи. Я бросилась ему навстречу, размахивая листком, и излила на него поток восторженных слов. Он молча выслушал меня, взял листок, скомкал его и швырнул на землю.

– Галиани сказала, что это никуда не годится, – пробурчал он.

– Почему? – смутилась я. – Что ей не понравилось?

Он только скривился и махнул рукой, явно не настроенный обсуждать со мной содержание листка.

– Но все равно, спасибо, – как будто через силу выдавил он, а потом наклонился и поцеловал меня в щеку.

После поцелуя на Искье между нами не было ничего, даже простого рукопожатия, и сейчас я растерялась. Он не попросил меня пройтись с ним, он даже не попрощался со мной – просто развернулся и ушел. Онемев от изумления, я долго смотрела ему вслед.

Сразу после этого случились две вещи, одна ужаснее другой. Сначала я увидела, как из-за угла показалась девчонка явно моложе меня, лет пятнадцати, не просто хорошенькая, а настоящая красавица. Точеная фигурка, рассыпанные по спине длинные черные волосы… Двигалась она легко и изящно. Она подошла к Нино, он обнял ее за плечи, она подняла к нему лицо, и они стали целоваться. Это был совсем не тот поцелуй, какой только что достался мне. В ту же секунду я увидела Антонио, который стоял на углу и поджидал меня, хотя в этот час должен был находиться на работе. Я понятия не имела, как давно он здесь стоял.

14

Мне стоило немалых трудов убедить его, что картина, которую он наблюдал собственными глазами, вовсе не означала, что его подозрения насчет меня и Нино верны. Нас связывают исключительно дружеские отношения, твердила я, к тому же у него есть девушка и он сам ее видел. Но он почуял в моих словах плохо скрытую боль и разозлился так, что у него затряслись руки и губы. Тогда я прошипела, что с меня хватит и что нам лучше расстаться. Он опомнился, и мы помирились. Но с того самого дня он верил мне все меньше, а его страх перед призывом в армию делался все больше: он не сомневался, что я променяю его на Нино. Он все чаще уходил с работы, чтобы, как он говорил, встретить меня после школы. На самом деле он предполагал, что застигнет меня с поличным и окончательно убедится, что я вожу его за нос. Что он станет делать, окажись это правдой, он и сам не знал.

Как-то раз я шла мимо колбасной лавки Стефано. Сестра Антонио, Ада, которая теперь в ней работала – к собственной радости и к радости владельца, – увидела меня и выбежала на улицу. На ней был длинный белый халат, спускавшийся ниже колен, но даже в этой одежде она была очень хороша. От меня не укрылось, что она накрасила глаза и губы и воткнула в волосы красивые заколки. Наверняка под халатом на ней было нарядное платье – видимо, собиралась после работы на вечеринку. Ада сказала, что нам нужно поговорить, и мы решили, что перед ужином встретимся у нас во дворе. Я пришла первая. Вскоре появилась запыхавшаяся Ада. С ней был Паскуале, провожавший ее после работы.

Перебивая друг друга, они начали жаловаться мне на Антонио. Он стал жутко нервный, срывается на Мелину, прогуливает работу. Горрезио, его начальник, знавший его с детства, серьезно забеспокоился: что происходит с парнем?

– Он боится, что его призовут в армию, – сказала я.

– Если призовут, придется идти, – заметил Паскуале, – иначе объявят дезертиром.

– Когда с ним ты, он совсем другой, – вздохнула Ада.

– У меня нет на него времени.

– Что важнее, человек или учеба? – возмутился Паскуале.

– Поменьше ходи к Лине, – поддакнула Ада, – тогда и время появится.

– Я и так делаю, что могу, – с оскорбленным видом ответила я.

– Он слишком нервный, вот и переживает, – сказал Паскуале.

– Я с детства за матерью ухаживаю, – добавила Ада, – еще одного сумасшедшего в доме я не вынесу.

Я и рассердилась, и испугалась. Чувствуя себя виноватой, я стала чаще видеться с Антонио, хотя задавали по-прежнему много, да и не было у меня особенного желания бегать к нему на свидания. Но он все равно был недоволен. Как-то вечером, когда мы встретились на прудах, он показал мне повестку и расплакался. Его призвали, как и Энцо; осенью они должен были вместе отбыть к месту службы. Вот тут он меня действительно напугал: упал и принялся набивать себе рот землей. Я крепко прижала его к себе, шепча, что люблю его, и вытирая землю руками.

Во что я вляпалась, думала я вечером, ворочаясь без сна, и вдруг поняла, что не хочу бросать школу, не хочу выходить замуж за Антонио, не хочу жить с его матерью, братьями и сестрой, не хочу работать на бензозаправке. Я решила, что помогу ему чем смогу, но потом честно скажу, что между нами все кончено.

На следующий день я пошла к Лиле. Настроение было хуже некуда. Лила встретила меня непривычно бодрой, хотя в последнее время мы обе не видели причин особенно радоваться. Я рассказала ей о том, что Антонио получил повестку, и призналась, что хочу втайне от него обратиться за помощью к Марчелло или Микеле.

Честно говоря, я сильно преувеличивала свою решимость. На самом деле я была в растерянности: с одной стороны, мне казалось, что я обязана испробовать все средства – ведь это из-за меня Антонио так страдал, но с другой, посвящая в это дело Лилу, я в глубине души надеялась, что она меня отговорит. Погруженная в свои мысли, я не обратила внимания на то, в каком состоянии была Лилы.

Она восприняла мои слова странно. Сначала назвала меня вруньей: если я готова унижаться перед Солара, значит, по-настоящему люблю Антонио, ведь все знают, что Солара за просто так никому не помогают. Потом принялась расхаживать туда-сюда по комнате, то усмехаясь, то хмурясь, то снова издавая нервный смешок. Наконец она остановилась и сказала:

– Ну что ж, сходи поговори. Посмотрим, что из этого выйдет. – И тут же добавила: – А ты знаешь, Лену, в чем разница между моим братом и Микеле Соларой? Или между Стефано и Марчелло?

– Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду, что лучше бы я вышла за Марчелло.

– Я тебя не понимаю.

– Марчелло хотя бы ни от кого не зависит. И делает что хочет.

– Ты что, с ума сошла?

Она засмеялась и замотала головой, но я видела, что она не шутит. Мне не верилось, что она может серьезно рассуждать о браке с Марчелло. И потом, этот странный смех, от которого за милю несло фальшью… Наверно, поссорилась со Стефано, подумала я, вот и болтает всякую чушь.

Мои подозрения тут же нашли подтверждение. Лила вдруг отбросила свою натужную веселость, прищурилась и заявила:

– Вместе пойдем.

– Куда?

– К Солара.

– Это еще зачем?

– Узнать, согласятся ли они помочь Антонио.

– Не надо.

– Почему?

– Стефано разозлится.

– К черту Стефано. Он с ними общается, а почему мне нельзя? В конце концов, я его жена.

15

Я так и не сумела ее отговорить. В следующее воскресенье – Стефано по воскресеньям спал до полудня – мы пошли прогуляться, и Лила потянула меня к бару Солара. Выглядела она сногсшибательно – когда я ее увидела, у меня аж дух перехватило. Куда подевалась бедно одетая девчонка, моя детская подружка? На Жаклин Кеннеди, фотографии которой мы рассматривали в журналах, она тоже больше не походила. Скорее уж на Дженнифер Джонс в фильме «Дуэль под солнцем» или на Аву Гарднер в «И восходит солнце».

Я немного стеснялась и даже побаивалась идти рядом с ней. Она рисковала показаться нелепой и дать пищу сплетням, что с неизбежностью отразилось бы и на мне, ее бесцветной компаньонке, сопровождавшей ее с покорностью собачонки. Всем своим обликом Лила – прической, серьгами, облегающей блузкой и узкой юбкой, даже походкой – выделялась на фоне окружающей нас серости. Проходящие мимо мужчины с трудом удерживались, чтобы не свистнуть ей вслед, а женщины, особенно те, что постарше, провожали ее изумленным взглядом – некоторые останавливались посреди тротуара и принимались хихикать себе под нос, как иногда делала сумасшедшая Мелина.

Но когда мы вошли в бар-кондитерскую Солара, где было полно мужчин, покупавших воскресные сласти, на нас посмотрели с уважением; кое-кто из посетителей кивнул нам в знак приветствия, а стоявшая за стойкой Джильола Спаньюоло окинула Лилу восхищенным взглядом. За кассой сидел Микеле. Он громко сказал нам: «Добрый день!», как мне показалось, с искренней радостью. Их с Лилой дальнейший обмен репликами шел на диалекте; видимо, оба были так напряжены, что не нашли в себе сил строить правильные фразы на литературном итальянском.

– Что вам угодно?

– Дюжину булочек.

Микеле обернулся к Джильоле и с оттенком сарказма в голосе крикнул:

– Дюжину булочек для синьоры Карраччи.

Едва прозвучало это имя, как штора, отделявшая зал от конторы, раздвинулась и из-за нее возник Марчелло. Увидев Лилу, он побледнел и отступил назад, но через пару секунд взял себя в руки и подошел к нам поздороваться.

– Чудно слышать, как тебя называют «синьора Карраччи», – обратился он к Лиле.

– Как ни странно, мне тоже, – заметила Лила с добродушной улыбкой, до глубины души поразив не только меня, но и обоих братьев.

Микеле внимательно смотрел на Лилу. Голову он немного наклонил, точно изучал картину.

– А мы тебя вчера видели, – сказал он и обернулся к Джильоле: – Правда, Джи, это ведь вчера было? После обеда?

Джильола неохотно кивнула.

– Точно, видели, – поддакнул Марчелло, но в его голосе не было ни следа насмешки. Он стоял точно загипнотизированный и смотрел на Лилу, как зрители смотрят на фокусника.

– Вчера? После обеда? – удивилась Лила.

– Да, – подтвердил Микеле. – В Реттифило.

Марчелло, которому надоело, что брат говорит намеками, не выдержал:

– Твоя фотография в свадебном платье висит в витрине ателье.

Следующие несколько минут они говорили о фотографии: Марчелло – с восхищением, Микеле – все с той же иронией, но оба сошлись на том, что Лила на ней – настоящая красавица. Лила притворно нахмурилась: дескать, знала бы, что портниха выставит фотографию в витрине, ни за что бы ей ее не подарила.

– А я хочу, чтобы в витрине была моя фотография! – нарочито капризным тоном крикнула из-за стойки Джильола.

– Сначала надо, чтобы на тебе кто-нибудь женился, – сказал Микеле.

– На мне женишься ты, – веско ответила она и собралась развить свою мысль, когда ее внезапно перебила Лила.

– Вот и Ленучча собирается замуж, – выдала она.

Внимание братьев Солара переключилось на меня. До этой минуты я чувствовала себя невидимкой и не произнесла ни слова.

– Ничего подобного! – вспыхнула я.

– Почему же? Я бы на тебе с удовольствием женился, – сказал Микеле и мрачно посмотрел на Джильолу.

– Поздно спохватился, у нее уже есть жених, – ответила Лила.

И заговорила об Антонио, рассказав и про его повестку, и про то, как трудно придется его семье, если он уйдет в армию. Меня удивило не столько ее красноречие – оно не было для меня секретом, – сколько ее тон, уверенный и нахальный одновременно. На ее губах алела яркая помада. Она намекала Марчелло, что прошлое позабыто, а Микеле давала понять, что его враждебность ее скорее веселит, чем отталкивает. Но самое поразительное, она разговаривала с братьями как опытная женщина, хорошо знающая, что такое мужчины; ей уже нечему было учиться, напротив, она сама могла кого угодно кое-чему поучить. Она не играла, не повторяла, как мы делали в детстве, слова из романов о падших женщинах, она говорила так, что всем становилось ясно: она и правда знает, о чем говорит, и это ничуть ее не смущало. Потом она вдруг резко меняла тон на равнодушный, словно давала братьям понять: ей известно, что она им нравится, но они ее не интересуют. Так она лавировала, смутив братьев до того, что они уже не знали, как себя повести. Марчелло уставился в пол, и даже Микеле растерялся, лишь блеск глаз на помрачневшем лице выдавал его мысли: пусть ты и синьора Карраччи, но я тебя, шлюха, отделаю. Тогда она снова меняла тембр голоса на игривый, делая вид, что ей очень весело и приятно в компании братьев. Микеле оказался крепким орешком, зато Марчелло продержался недолго.

– Антонио того не стоит, – сказал он, – но Ленучча – хорошая девушка. Ради нее я могу поговорить с одним другом, спрошу, что тут можно сделать.

Обрадованная, я поблагодарила его.

Лила выбрала булочки, перебросилась парой дружеских реплик с Джильолой и ее отцом, который высунул из-за шторы голову и сказал: «Кланяйся от меня Стефано». Лила подошла к кассе и стала доставать деньги, но Марчелло отрицательно помотал головой, и даже Микеле, хоть и не сразу, последовал примеру брата.

Мы собирались уходить, когда Микеле, чеканя каждое слово, произнес своим не терпящим возражений тоном:

– Ты хорошо вышла на той фотографии.

– Спасибо.

– И туфли хорошо видны.

– Я уже не помню.

– Зато я прекрасно помню. И хотел тебя кое о чем попросить.

– Ты что, тоже хочешь мою фотографию? Чтобы в баре повесить, что ли?

Микеле рассмеялся коротким холодным смешком.

– Нет. Но тебе известно, что мы открываем магазин на пьяцца Мартири.

– Я в ваши дела не вмешиваюсь.

– А должна бы. Дело это важное, а ты – неглупая женщина. Если портниха использует твое фото для рекламы, то почему бы нам не сделать то же, только лучше? Марке «Черулло» нужна реклама.

– Ты что, хочешь поместить мое фото в витрине магазина на пьяцца Мартири? – рассмеялась Лила.

– Нет. Я хочу сделать твой огромный фотопортрет и повесить его внутри магазина.

Лила на минутку задумалась.

– Спроси у Стефано, – равнодушно сказала она. – Я ничего не решаю.

Братья обменялись недоуменными взглядами. Я поняла, что они уже обсуждали эту идею и, судя по всему, пришли к выводу, что Лила ни за что не согласится. Теперь они не верили своим ушам: Лила не взбунтовалась и спокойно сослалась на авторитет мужа. Они ее не узнавали. Да я и сама уже засомневалась, та ли она, что была раньше.

Марчелло проводил нас до дверей. На улице он торжественно произнес:

– Лина, мы давно не разговаривали, и я волнуюсь. У нас с тобой не вышло, но тут уж ничего не поделаешь. Но я не хочу, чтобы между нами оставалось недопонимание. Я не хочу, чтобы на меня возлагали вину за то, чего я не делал. Я знаю, что тебе сказал твой муж насчет этих ботинок. Клянусь тебе перед Лену: они сами. Стефано и твой брат сами подарили мне эти ботинки, чтобы показать, что мы не враги, а партнеры. Я тут ни при чем.

Лила слушала его молча; с ее лица не сходило благодушное выражение. Но как только Марчелло договорил, она вдруг снова стала прежней.

– Вы как дети, – со знакомым презрением в голосе сказала она. – Валите все друг на друга.

– Ты что, мне не веришь?

– Да нет, верю. Только, видишь ли, мне на это плевать. И ты, и они можете говорить что хотите. Мне на это глубоко плевать.

16

Я потащила Лилу к нам во двор. Мне не терпелось рассказать Антонио, что мы для него сделали. По дороге я поделилась с Лилой своим планом расстаться с Антонио, как только у него все наладится. Лила шла молча, погруженная в свои мысли.

Я окликнула Антонио. Он выглянул в окно и спустился вниз. Поздоровался с Лилой, демонстративно не обратив внимания ни на ее шикарный наряд, ни на ее прическу, и вообще стараясь на нее не смотреть; возможно, боялся, что я его приревную. Я сказала, что у меня мало времени и я пришла только для того, чтобы сообщить ему хорошие новости. Он слушал меня, но с каждым моим словом менялся в лице.

– Он обещал тебе помочь, – радостно воскликнула я и повернулась к Лиле за подтверждением: – Ведь правда, Марчелло пообещал?

Лила кивнула. Антонио побледнел. Если до того он смотрел в землю, то сейчас медленно поднял глаза и хрипло спросил:

– Кто просил тебя ходить к Солара?

– Вообще-то это была моя идея, – соврала Лила.

– Спасибо, но ты зря беспокоилась, – ответил он, не глядя на нас.

Он попрощался с Лилой и, не сказав мне ни слова, развернулся и ушел.

У меня скрутило живот. Почему он на меня разозлился? Что я сделала не так? Я начала жаловаться Лиле на Антонио, который стал вести себя хуже Мелины, своей матери, говорить, что у него дурная наследственность и что я больше с ним не могу. Лила выслушала меня и предложила проводить ее до дома. Когда мы подошли к ее подъезду, она пригласила меня подняться.

– Но ведь Стефано дома, – отказалась я, хотя дело было не в Стефано. После разговора с Антонио мне хотелось побыть одной, обдумать случившееся и понять, в чем я ошиблась.

– Всего на пять минут, – сказала Лила.

Мы поднялись. Стефано расхаживал по квартире в пижаме, небритый и нечесаный. Он вежливо поздоровался со мной, посмотрел сначала на жену, потом на пакет с булочками.

– Ты ходила к Солара?

– Да.

– В таком виде?

– А что, мне не идет?

Стефано мрачно покачал головой и развернул пакет.

– Хочешь, Лену?

– Нет, спасибо, я дома поем.

Стефано надкусил булочку.

– Кого ты видела в баре? – спросил он у Лилы.

– Твоих друзей, – ответила та. – Наслушалась от них комплиментов. Правда, Лену?

Она в подробностях передала ему разговор с Солара, не упомянув только об Антонио и цели нашего визита, и самодовольно заявила:

– Микеле хочет разместить мой портрет в магазине на пьяцца Мартири.

– А ты что?

– Я сказала, пусть спрашивает у тебя.

Стефано в один присест доел булочку и облизал пальцы.

– Ты хоть понимаешь, к чему меня вынуждаешь? Завтра мне придется тащиться к этой портнихе на Реттифило, – озабоченно сказал он, сделал глубокий вздох и повернулся ко мне: – Лену, ты разумный человек, объясни, пожалуйста, своей подруге, что мне нужно работать и у меня нет времени на ее идиотские выходки. Хороших выходных, передавай привет родителям.

И он скрылся в ванной комнате.

Лила насмешливо усмехнулась ему вслед и проводила меня до двери.

– Если хочешь, я останусь, – сказала я.

– Он подонок, но ты не волнуйся.

И, коверкая голос, повторила:

– Объясни, пожалуйста, своей подруге, что у меня нет времени на ее идиотские выходки.

Глаза ее повеселели.

– Он тебя бьет?

– А что мне его побои? Подумаешь! Они быстро проходят, а я становлюсь еще красивей.

На площадке она снова передразнила мужа:

– Лену, мне нужно работать.

Потом вдруг понизила голос и повторила еще раз:

– Лену, мне нужно работать!

Не знаю почему, но мне вдруг захотелось передразнить Антонио, и я прошипела:

– Кто просил тебя ходить к Солара?

В ту минуту мы словно увидели себя со стороны: стоят на пороге две девчонки, наломавшие дров, и обсуждают своих хахалей, и расхохотались.

– Что ни сделаешь, все невпопад, – сказала я. – Этих мужчин вообще не поймешь. От них одни проблемы.

Я крепко обняла Лилу и пошла прочь. Но не успела еще дойти до первого этажа, как до меня донеслись крики. Орал Стефано, осыпая Лилу самыми жуткими оскорблениями. Его голос напоминал голос людоеда – точь-в-точь, как у его отца.