Философия душевного здоровья и психотерапия

Здесь я хотела бы уделить некоторое внимание понятию «страдание», так как именно оно, по моим представлениям, и является ключом к сути психотерапии. Страдание обычно понимается в одном значении – мучение, или муки, и это представление не лишено оснований. Тем не менее в Толковом словаре живого великорусского языка Вл. Даля (а мы существуем в русской языковой реальности) в главе «Страдать» мы находим и другие значения: «страдать, страдаю, стражду; биться, бороться, бедовать, мучиться, маяться; терпеть боль… усильно трудиться, работать… работать в поле, спешно сымать и убирать хлеб и сено…» [4, т. 4]. Язык – хранитель смыслов, формировавших сознание многих поколений до нас, и даже в периоды губительных для него «субкультуральных» изменений он сохраняет фундаментальные значения в коллективном и индивидуальном бессознательном. А это в нашем случае значит: страдание – путь от мучительной битвы за себя до жатвы – обретения себя. Путь, на котором есть шанс пройти и большое пространство («поле»), и усильный пахотный труд, и боль, и мучения.

На основании практики могу утверждать: человек, пришедший на психотерапию, страдает по себе подлинному. По своей душе в своем теле. Он страдает от того, что не может полноценно выразить предопределенного природой – способности любить; от того, что либо не встречал других, способных любить, либо не узнал их вовремя и утратил; от того, что чувствует себя рабом порочного круга обстоятельств; от того, что предал себя и свою аутентичность в угоду страхам; от того… от того… Он страдает, и потому он – страдающий. Лишь работа, направленная на исправление всех этих «от того», работа, итогом которой будет «жатва» – целостность, свобода и умение любить, может оправдать его нынешние страдания-мучения. Только такая работа дает шанс на исправление вековой ошибки поколений и создает условия встречи с другими умеющими любить.

Душевные процессы отличаются и от процессов социального взаимодействия, целью которых является получение выгоды – взаимной или персональной. Последние, к сожалению, склонны больше развиваться в сторону деструктивного эгоизма, чем в сторону душевного процесса. Но из этого не следует, что не бывает нормальных, созидательных процессов социального взаимодействия.

На основании вышеизложенных представлений, обобщающих профессиональный опыт, я дифференцирую понятия «душевное здоровье», «душевная болезнь», «душевное недомогание» (болезненность) и «проблема». Такая терминология в большой степени помогает мне выносить суждение о состоянии души человека, пришедшего за помощью.

Под душевным здоровьем я подразумеваю способность человека спокойно и бескорыстно вкладываться в душевный процесс, суть которого – способность любить. Душевное здоровье присуще человеку от природы, но часто к нему приходится идти трудным путем.

Под душевной болезнью – нарушение или искажение этой способности разной степени тяжести и с разными особенностями: как именно и в чем проявляется нарушение или искажение способности. Душевная болезнь может передаваться по наследству (эндогенно), но часто начинается либо с шоковой травмы, либо с союза деструктивного эгоизма и представлений об уродливом, чудовищном, страшном миропорядке (психогенно, травматическое развитие). Душевной болезни свойственно страдание-мучение, ощущаемое страдальцем как не имеющее конца (адовы муки). Однако это не означает, что никакая душевная болезнь не лечится.

Под душевным недомоганием (болезненностью) – смятение и конфликт между себялюбивыми переживаниями человека и его потребностью быть душевным. Душевное недомогание – условие выбора и поиска человеком себя / своих отношений в мире людей, животных и природы. От того, какой выбор человек будет делать, как он будет осуществлять самопознание, как он будет справляться с деструктивным эгоизмом, зависит, будет ли он двигаться в сторону душевного здоровья или в сторону душевной болезни. Иногда продвижение второго типа растягивается на несколько поколений рода, если представители поколений упорствуют в своей разрушительной ментальности.

Под проблемой – задачи личности, которые нужно решить (буквальный перевод греческого термина). Эти задачи, конечно, могут быть сложно организованы и создавать трудности; они социального значения и связаны, как правило, с необходимостью и потребностью человека находить безопасное, достойное и выгодное место в социуме. Проблемы, безусловно, занимают существенное место и в явлениях душевного недомогания, но называть саму болезненность «проблемой» мне не позволяет глубина смятения и конфликта, характерного для болезненности. Также понятие «проблема» и ее проявления совершенно не согласуются с душевной болезнью как чересчур простые для болезни.

Этим четырем состояниям души соответствуют состояния материального организма: здоровье, телесные болезни, телесные недомогания и телесные проблемы. Известные в истории факты серьезных телесных страданий у праведников и подвижников (прежде всего болезни опорно-двигательного аппарата) являются не болезнями, но неспособностью материального тела (формы и тканей) полноценно справиться с силой потока духовного света.

Третий вопрос – об идентификации и самоидентификации человека в ситуации получения помощи: кто он – пациент или клиент*? Между этими понятиями существует большая разница, отработанная и закрепленная веками, – их разделяет качественная пропасть. Потому и вопрос об идентификации должен определяться не мировыми достижениями в области прав личности, но реальным положением дел.

* С латыни «пациент» (patiens) переводится как «страдающий», а «клиент» (cliens) – как «свободный человек, отдавшийся под покровительство патрона… постоянный покупатель, заказчик или лицо, пользующееся чьими-то услугами» [5]. Понятие «пациент» не идентично понятиям «больной» или

«пассивный».

Тем временем психологи и психотерапевты (за исключением клиницистов) во всех случаях называют пришедшего за помощью человека клиентом. Хотя должно было бы быть очевидным, что если человек пришел как заказчик за консультацией или коррекцией своих проблем, то он клиент: у него достаточно нормальное состояние, и он имеет достаточное представление о том, чего хочет. Ему не хватает некоторых деталей в процедурных вопросах (как этого достичь?). Специалист поможет ему «достроить картинку» и найти подходящие средства для осуществления цели. В процессе работы будут применены неглубокая аналитика, разъяснение и тренировка новых навыков, необходимых для достижения цели. Диагностика и методы работы специалиста будут прозрачны для клиента, а ответственность за достижение результатов распределится между ними вначале как 50/50, но по ходу работы ответственность клиента будет расти. Если же человек страдает, то он пациент, и ему нужна психотерапия. Он может быть как душевно (психически) больным человеком, так и не больным вовсе: от того, болен он или не болен, зависит специфика работы со страданием и подбор средств, но не сам факт – страдает человек или нет*. И здесь я считаю уместным, не навязывая своего профессионального видения, на первой же встрече вывести эти различия в осознавание человека, пришедшего за помощью: пусть он сам определится, страдает он или нет.

* В 50-х годах ХХ века американский психолог Карл Роджерс, один из представителей гуманистической психологии, основатель «центрированной на личности клиента» психотерапии, предложил называть пациентов клиентами. Это предложение он обосновал так: если врач вступает в глубоко личностный контакт с пациентом, то он видит в нем не больного, а клиента. Клиент – это тот, кто берет на себя ответственность за решение собственных проблем путем активизации творческого начала своего «я». Тогда специалист оперирует методами взаимодействия, адресованными здоровому человеку. Если же психотерапевт видит в пациенте больного, то это предполагает выбор методов воздействия. Поскольку именно 50-е годы стали временем больших достижений в области прав личности в Европе и Америке (и даже в СССР наступила оттепель, когда Первым секретарем ЦК КПСС стал Никита Хрущев), роджеровская модель клиент-центрированной психотерапии удачно «легла на время». Однако обращаю внимание читателя на подмену в понятии «пациент»: пациент – не больной, он страдающий. Не факт, что страдающий не берет на себя ответственность за собственные решения. Также не факт, что страдающий, якобы лишенный здорового взаимодействия «психотерапевт – пациент», находится под постоянным авторитарным воздействием врача. И тем более не факт, что у психотерапевта с пациентом нет контакта на глубоком личностном уровне. Проблема заключается в том, что, выступив против ортодоксальной психиатрии своего времени с ее порой бесчеловечными методами, Роджерс невольно способствовал деформации базовых для психотерапии понятий не только в латыни, но и в его родном английском языке.

Психотерапия серьезно отличается от консультирования и коррекции и в методологической части: причинно-следственные связи страдания столь витиевато устроены, что не всегда предполагают открытые для пациента методы работы. Часто уже на первом этапе занятий проанализированная специалистом информация показывает тяжелую картину страдания. Поэтому не всякий психотерапевт выводит ее полностью в осознавание, но длительно подготавливает условия для обретения пациентом устойчивости и силы. Частично скрытые от ума пациента средства работы специалиста создают базу изменений на уровнях тела и глубоких слоев ментальности. Но для выбора изменений нужны свободная воля пациента и осознание им изменившейся ситуации страдания. Так что руководимый этикой и пользой для пациента специалист может комбинировать «открытые» и «скрытые» методы внутри психотерапевтического процесса. Такой специалист в начале работы берет примерно до 70% ответственности на себя; по мере появления изменений у пациента методы его работы становятся открытыми, и акцент в ответственности существенно сдвигается в сторону пациента. Впрочем, не исключаю, что моя позиция может восприниматься как «старообрядческая» в отношении не только методологии, но и понятийно языковой реальности. Однако психотерапия прежде всего оперирует словом, и здесь нужна точность в понимании и формулировках. Из практики знаю: настроенный воспринимать клиента как пациента специалист так его и описывает, чем искусственно «утяжеляет» проблему и приписывает ей страдальческий уровень. Такой специалист рискует «загнать» здорового человека в болезнь. Настроенный воспринимать пациента как клиента специалист так его и описывает: поэтому не видит страдания, не обучается с ним работать и не приносит должной пользы человеку.