Похождения своевольного персонажа. Роман-фантасмагория
TekstГлава 18. Соль в конце
Николай Евграфович изрядно помучился, завязывая тонкие лямки кухонного фартука у себя за спиной. На кармане спереди красовались чашка с кофе и поварешка. Николай Евграфович столько раз видел жену в этом фартуке, но только сейчас обратил внимание на несуразность такого сочетания. Но это было неважно. Ему очень хотелось попробовать себя в роли пиццайоло. Он не собирался превращать тесто в тонкий диск, жонглируя им на руке, как его новый приятель, но раскатать скалкой-то он сможет.
Николай Евграфович насыпал в миску муку, сосредоточенно отмерил масло и воду. Взялся за соль.
– Соль в конце.
Николай Евграфович замер от неожиданности и покосился в сторону, откуда раздался голос. А голос принадлежал, несомненно, Инге. А вот и она. Сидит у стола, подперев подбородок руками, на коленял дремлет полосатый котенок.
– Сначала нужно тесто вымесить, потом соль добавить. Иначе дрожжи не заработают.
– Добрый вечер. Инга. В конце так в конце. Может, начинку приготовишь пока? Возьми в холодильнике что понравится.
Пицца вполне удалась, и вскоре от нее остались только воспоминания и аромат на кухне. Энлилю достались кусочки сыра и ветчины.
– Теперь в хостеле работаю, – сообщила Инга. Она немного порозовела – спасибо пицце, но общее уныние никуда не делось.
– Это я знаю. А что тебя так расстраивает? Работа тяжелая? К тебе плохо относятся?
– Все как будто нормально. Но она беспросветная. Каждый день одно и то же. Так вообще забуду все, чему училась, а диплом останется только в рамку на стену повесить. Чтоб внуки любовались.
– Подожди отчаиваться. Вот увидишь, работа в хостеле может привести тебя туда, куда ты стремишься.
– Ну это вряд ли. Я этот хостел нашла совершенно случайно.
– Именно случайности и придают нашей жизни прелесть и остроту, – улыбнулся Николай Евграфович.
Глава 19. Энлиль и Гентский алтарь
Два часа ночи. Спать хотелось смертельно, так бы и прикорнуть на диванчике, но Инга стоически клевала носом за стойкой ресепшена. Она гнала от себя всякие мысли о диване, ибо даже коротусенький сон на нем мог стоить ей и этого места работы.
Господи, еще пять часов! Как назло, в хостеле убаюкивающе тихо: никто поспешно не просит вызвать такси до аэропорта, не бежит к выходу и не застревает впопыхах с чемоданом в дверях, никто даже не громыхает на кухне сковородкой, возжаждав позднего ужина.
Но, как выяснилось, Инга собралась возроптать на отсутствие движений совершенно напрасно. Послышались неуверенные шаги: кто-то спускался по лестнице. И перед стойкой возник мужчина, высокий, худой, если не сказать костлявый, с орлиным носом, выданным ему природой по ошибке, ибо в облике его ничего орлиного не было, и со светлыми волосами местами до плеч. В руках он держал холщевую сумку.
Он потоптался у стойки, вздохнул и произнес, словно последнее желание перед казнью:
– У вас нет большого пакета для мусора? Лучше черного.
– Сейчас посмотрю. Обязательно черный? Синий не подойдет?
– Лучше черный, – уныло повторил свою просьбу мужчина.
«Надеюсь ему не для трупа нужно?» – мелькнула тревожная мысль. Спать больше не хотелось. Инга отправилась к хозяйственному шкафу, соображая по дороге, звонить ли владельцу хостела или сразу в полицию, и как бы выяснить, зачем ему большой черный мешок среди ночи. Черный пакет нашелся.
– Спасибо, – вежливо поблагодарил мужчина. – Мне для трупа нужно.
Инга почувствовала, как кровь прилила к голове, а сердце остановилось.
– А вам одного пакета хватит?
Зачем она это спросила? Ах, ну да: она отправится за вторым пакетом, вызовет полицию, будет рыться в шкафу, якобы в поисках пластикового мешка, и выйграет время.
– Хватит, – на этот раз решительно сказал мужчина.
Он взял пакет, уселся на диваничик, вынул из холщевой сумки объемистую стопку бумаг и бухнул ее на столик, потом развернул мешок и принялся рвать бумаги на мелкие клочки и бросать в пакет.
– Ничего, что я здесь расположился? В комнате я бы мешал спать.
– Да нет, пожалуйста. Может, вам кофе сделать?
Инга была почти счастлива, что ситуация разрешилась столь мирно: всего-то навсего человек решил избавиться от бумаг. Но почему начало было столь трагическим, и почему приспичило этим заниматься ночью?
Инга приготовила кофе и себе и с двумя стаканчиками приблизилась к месту трагического уничтожения таинственных бумаг. В основном это были листы с распечатанным текстом, но на некоторых виделись какие-то цветные изображения. Инге показалсь что-то знакомое. Не может быть! Гентский алтарь[15]! Она вспомнила, с каким восхищением слушала лекцию об этом живописном чуде и потом хотела блеснуть своими познаниями на экзамене. Но преподаватель понял, что эту тему она знает, и сухо сказал: «Достаточно, Можете отвечать на следующий вопрос».
Заинтригованная она поставила перед мужчиной пластиковый стакан с кофе и тоже присела на диван.
– Можно спросить, что вы рвете?
– Это труп. Труп моей диссертации, – мужчина грустно усмехнулся.
– Сегодня была зашита?
– Нет, слава богу до этого не дошло. Предварительное обсуждение. Думал закончить в этом году. Но теперь уже не закончу никогда, – и он с остервенением разорвал очередную порцию листочков и швырнул в пакет.
– Это ведь Гентский алтарь, если не ошибаюсь? Вы о Ван Эйке писали?
– И о нем тоже. Да что теперь говорить? Все мои размышления, идеи оказались неприемлемыми. Все раскритиковали.
– А что за идеи? – Инге стало жаль этого человека, и действительно заинтересовало, что еще нового он мог написать о всемирно известном алтаре, о котором написаны горы исследований.
– Это уже не важно.
– Почему? Если их не приняли на вашем вчерашнем заседании, это вовсе не значит, что они не будут интересны другим людям. Может быть дело вовсе не в идеях, а в том, что вы их изложили в неправильном месте?
Мужчина продолжал рвать страницы, уничтожая свой труд, но стал делать это медленнее.
– Вы думаете? Вы действительно полагаете, что мои идеи могут быть интересны?
– Конечно. Свет клином не сошелся на этом вашем собрании. А о чем идет речь в диссертации?
– Видите ли, меня всегда привлекала многослойность и парадоксальные соприкосновения в искусстве. Искусство народов, далеких друг от друга и географически и по времени, может неожиданным образом перекликаться. Например, оконная роза в готических храмах и буддистская мандала, старинные индийские фонарики и русские лампады. А когда наш мозг сталкивается с похожими предметами с совершенно разным смыслом, он сначала буксует, а потом может уразуметь, что реальность как торт «наполеон» который, как известно, имеет 256 слоев.
– Любопытно. И что же с алтарем? Что не понравилось ученому собранию?
– А то, что сопоставил идею поклонения Агнцу и буддистскую космологию.
– Ничего себе! И какая тут связь?
– Ну разве не видно? – изумился мужина. – Все же лежит на поверхности. В буддизме миры исчезают и появляются вновь. В христианстве мир вроде бы создан раз и навсегда. Но это только на первый взгляд. У Ван Эйка, посмотрите, ягненок, символизирующий, как известно, мистическое возрождение, рядом с ним фонтан, вода падает на землю и возрождает растения. А сам алтарь? – торопливо и несколько сбивчиво продолжал мужчина, – Сцена Благовещения? Она как бы застывшая, а через окно виден город, там бурлит жизнь. А когда распахиваются створки, открывается вид на огромную поляну с массой людей. Их внимание сосредоточено на ягненке, ни один не смотрит, что за границами поляны. А там видны бышни и шпили чудесного города, еще дальше в сине-фиолетовой дымке, как другие миры, просматриваются река, леса, горы. То есть реальность многоуровневая, она может открываться человеку в своей бесконечной глубине.
– Но чтоб увидеть это, нужно открыть створки. Створки ума. А мы чаще всего видим то, что привычно, и то, что перед носом, – обречённо закончил он свою речь.
– А вы попробуйте выкладывать фрагменты диссера в интернете. Создайте свой канал.
Мужчина призадумался.
– Вы действительно думаете, что это может быть интересно?
Они еще долго сидели и обсуждали будущие эфиры.
Инга вернулась домой очень уставшей. Единственно, на что у нее хватило сил, – это приготовить чай. Но кружка так и осталась на столе. Инга задремала на диване. На коленях свернулся клубочком Энлиль. Внезапно он поднял голову и стал прислушиваться. Потом потянулся, сладко мяукнув, соскочил с колен и побежал к окну.
«Ой, Энлиль, ты куда? Окно закрыто», – Инга поднялась с дивана.
Странно, Окно казалось непривычно далеко от нее, и сама комната словно удлиннилась. Инга присмотрелась; стены темные, потолок из деревянных панелей, а окно вовсе не прямоугольное, а две арочки, опирающиеся на черную колонну с замысловатой капителью. На подоконнике, освещенном солнцем, сидел Энлиль. Он готов был спрыгнуть за окно, но оглянулся на Ингу, словно звал ее с собой.
Инга была ослеплена яркой ликуюшей голубизной неба за окном и не сразу заметила, что из комнатного полумрака выступают две фигуры в длинных струящихся одеждах, женщины и мужчины. Они были неподвижны как статуи.
«Где-то я это видела», – озадаченно соображала Инга.
Энлиль еще раз оглянулся и исчез. Инга подбежала и выглянула в окно. А там…узкая улочка с трехэтажными и даже четырехэтажными домиками под острыми черепичными крышами и с мутноватыми стеклами. У входа в дом напротив осанистый бюргер в длинном сером плаще разглядывает обшарпанное изображение над дверями. Очевидно, какого-то святого. Инга присмотрелась Даже сквозь поблекшую и облупившуюся краску проступает могучая фигура мужчины с мальчиком на плечах. Наверное Христофор, популярный святой, помимо своих многочисленных обязанностей, ограждает жильцов дома от внезапной смерти, а, заодно, и зубной боли.
Видимо, благодаря его заботе, жизнь в этом доме идет без драматических потрясений. В окне на втором этаже на веревке сушится исподнее, вот окрылось окно этажом ниже и на улицу выплескивается ведро помоев, вот из дверей выходит женщина в чепце с корзиной в руке и торопливо стучит деревянными башмаками по булыжникам. Она свернула на широкую многолюдную улицу, и Инга на мгновенье потяряла ее из вида среди степенно вышагивающих мужчин в шляпах с высокой тульей, деловитых женщин в длиннополых платьях и разноцветных хуках и шалях, уличных торговцев с кувшинами и лотками и, конечно, вездесущих снующих в толпе мальчишек.
Вот она! Поставила корзину и, жестикулируя, разговаривает с приятельницей. Та, подбоченясь и сокрушенно покачивая головой, ее внимательно слушает. Инга залюбовалась ее круглой шляпкой с вышивкой и наброшенной поверх длинной вуалью и не сразу обратила внимание на кружащего вокруг корзины кота. Да это же Энлиль! Вот он, скрываясь за длинной юбкой хозяйки корзины, подобрался вплотную. Бросок! Он молниеносно выхватывает рыбину и бросается наутек. Женщина вскрикивает и, подхватив юбки, кидается вдогонку за котом. Инга видела, как Энлиль вывернулся из толпы и со всех лап несется к их дому. Глаза его округлились от ужаса, но рыбину из зубов не выпускает. За ним с гиканьем бегут мальчишки, женщина с корзиной, ее приятельница, придерживая шляпу, парни с палками. И вдруг тот самый почтенный бюргер, разглядывавший Святого Христофора, завопил, указывая тростью на Ингу: «Это она, это ее кот! Я видел! Это она его научила! Ведьма!»
«Это она! Это она! Откуда она здесь взялась? Ведьма!» – волнами понеслось по толпе. И Инга увидела, как на нее показывают пальцами и палками, и все – мужчины в высоких шляпах, торговцы, женщины в красивых хуках, – сыпя угрозами, двинулись к дому Инги. Она хотела спрятаться в глубине коматы, но не могла бросить Энлиля.
«Энлиль!» Инга протянула к коту руки, чтобы подхватить его в спасительном прыжке на окно и… чуть не упала с дивана. Энлиль тыкался розовым носиком ей в щеку. Рыбы в зубах у него не было. Окно – обычное, без арок и капителей, закрыто. Никакой разгневанной толпы и угрожающих криков «Ведьма!» В окно ярко светило солнце. Явно уже полдень.
Инга схватила телефон и набрала «Гентский алтарь». Вот они – застывшие как изваянные из камня Дева Мария и архангел Гавриил, а там за окном бурлит жизнь: исподнее на веревке, еле различимый Святой Христофор, бюргеры в широкополых шляпах. Как же она этого раньше не замечала?
Однако долго рассматривать творение Ван Эйка ей не пришлось: позвонил хозяин хостела: «Инга, прийди пожалуйста пораньше. Заезжает большая группа. Церковный хор. На фестиваль приехали. Все пожилые люди. (Инга услышала в трубке сокрушенный вздох). Так что надо все приготовить к приезду и быть с ними повнимательнее. Бог знает, что может понадобиться, как бы врача не пришлось вызывать. Всем за 70».
Глава 20. Церковный хор
Из автобуса выходили седовласые пожилые дамы и не менее пожилые, но в основном безволосые, джентльмены. Последние с милой старомодностью подавали руки женщинам и горделиво катили за ними их чемоданы.
Для хора были подготовлены три комнаты по количеству участников творческого коллектива. Три ключа, выложенные на стойку в обмен на заполненные анкетки, вызвали замешательство у вновь прибывших. Инге стало неловко перед этими пожилыми людьми, да еще поющими в церковном хоре. Выходило, что по крайей мере одна комната подлежала смешанному заселению.
– Вы извините, – начала было она сбивчивые объяснения. – Это ведь не отель, а хостел. Здесь все очень демократично. По-современному.
– Деточка, не переживайте. Мы все уладим сами, – улыбнулась одна из дам.
– Да. да, – подтвердил старичок с темно-вишневой бабочкой. – Вы, барышня, боюсь, несколько не так поняли. Надеюсь, мы не доставим вам беспокойства во время вашего дежурства.
Он подмигнул Инге и подхватил чемоданы.
Церковный хор поднялся по лестнице и исчез в коридоре. Инга не стала вмешиваться в процесс распределения по комнатам. Никаких жалоб не возникло – и слава Богу. Хотя это и озадачивало. Но Инга слишком устала, чтобы размышлять по этому поводу. Единственное, что ей хотелось, так чтобы у этих милых бабушек и дедушек все было нормально с давлением и сердцебиением, и никому ночью не понадобились бы капли и таблетки, не пришлось бы бежать в дежурную аптеку или, не приведи Господи, вызывать врача.
Инга поудобнее уселась на своем стуле и приготовилась продремать очередную ночь. Остатки мыслей уже начали путаться в ее голове, когда ей показалось, что по лестнице кто-то осторожно спускается. Инга приоткрыла глаза, посмотрела вверх и увидела на ступеньках стройные женские ноги в игривых кроссовках и модно потертых джинсах. Обладательница ножек продолжила спуск, и Инга увидела ее целиком. К ее удивлению, это оказалась одна из хористок. Кроме джинсов и кроссовок на ней был бомбер отчаянного марганцовочного цвета, или, если хотите, цвета фукси, и шляпка, лихо заломленная набрекень.
– Окно, надеюсь, открывается? – деловито спросила хористка.
– Да, разумеется, – Инга приоткрыла окно, встревоженно взглянув на женщину. Может ей плохо? Воздуха не хватает?
Дама решительно сдвинула горшки с припылившимся денежным деревом и никогда не унывающим фикусом Бенджамина, рывком открыла створку и выглянула наружу. Сунув в рот сложенные колечком большой и указательный пальцы, она заливисто свистнула. В ответ раздался свист октавой ниже. Дама оглянулась на Ингу, лукаво усмехнулась и перекинула ногу через подокойник.
– Вы собираетесь на прогулку? Может быть вам открыть дверь? – предупредительно поинтересовалась Инга.
– Ну что вы, деточка? Так гораздо романтичнее. Дверь – это ведь так обыденно.
С этими словами дама перекинула через подокойник вторую ногу и съехала вниз явно в чьи-то уверенные руки. До Инги донеслись удаляющиеся довольное хихиканье и глубокое баритонное мурлыканье.
«Ну и хорошо, что дверь не пришлось открывать», – подумала Инга с облегчением, к которому примешивалось восхищение хористкой.
Она устроилась на своем стуле, который показался ей еще более унылым, и закрыла глаза. Правда, их тут же пришлось открыть. Лестница поскрипывала под чьими-то шагами, на этот раз тяжелыми. В фойе возникли три хориста. Они потоптались рядом со стойкой, учтиво ожидая, когда взгляд Инги приобретет осмысленность и она будет готова с ними говорить. Слово взял джентльмен, в котором Инга узнала хориста с темно-вишневой бабочкой. Сейчас бабочка была темно-изумрудной и на лавандовой рубашке смотрелась сногсшибательно.
– Барышня, извините великодушно, что пришлось вас побеспокоить, – церемонно обратился он к Инге. – Будьте так любезны, подскажите, где здесь (туалет, дежурная аптека, неотложная помощь – пронеслось в голове у Инги) квир клуб?
«Наверное, я ослышалась, – подумала Инга, – или дедушка что-то перепутал».
– Как вы сказали? Какой клуб?
– Квир.
– Это, где собираются… – пустился было в объяснения другой джентльмен. На его шее был небрежно повязан шелковый шарф глубокого синего цета в мелкий белый горошек. Вкупе с замшевой курткой он придавал его владельцу элегантную неотразимость.
– Да, да, я понимаю, – поторопилась его заверить Инга. Она вовсе не хотела показаться этим почтенным хористам ветхозаветной. Сверившись с гуглом, она дала им название и адрес.
– Надеемся, бар там стоящий?
Инга ничего не могла сказать по поводу насыщенности бара. Она дала уклончивый ответ в виде понимающе-ободряющей улыбки и поторопилась вызвать такси.
Стул за стойкой манил ее, словно это был мягкий диван – так хотелось спать.
– Милочка.
Инга вздрогнула и чуть не свалилась со стула. На нее участливо смотрела пожилая дама в оливковой пижаме, населенной неисчислимыми зайчиками. Их уши торчали в разные стороны, от чего казалось, что зверьки вот-вот разбегутся. Кажется, она уже видела эту дама среди выгружающихся из автобуса участников церковного хора.
– Извините, ради Бога, что пришлось вас потревожить, но мы с девочками хотели бы провести на кухне вечеринку. Нет-нет, это не будет шумным мероприятием. Ведь уже ночь. Так, скромная пижамная вечеринка. Не будете возражать?
Инга взглянула на часы: начало второго. Самое время для вечеринок.
– Нет, конечно. Располагайтесь. Будьте как дома.
– Благодарю вас, милочка. Надеюсь, вы к нам присоединитесь, – улыбнулась дама и устремилась к лестнице.
– Девочки, спускайтесь. Не забудьте наш баульчик. Все, что было в холодильнике, все в нем, – последнее прозвучало весьма игриво.
«Девочки» заполнили кухню. На одних были пижамы с модными широченными штанами, на которых красовались засыпающие месяцы или пухленькие котята, на других – бархатные халаты, по обилию отделки больше напоминающие венецианские рокетти. Хористки сноровисто расставляли на столе казенные тарелки и стаканы.
С улица донеслось резкое в ночной тишине урчанье мотоцикла. Оно затихло около хостела, и в дверях возникла фигура парня в униформе с квадратным голубым рюкзаком. Прибыла пицца. Фойе заполнил ни с чем не сравнимый аромат горячих моцареллы и пармезана, свежевыпеченного хлеба, розмарина и кардамона. Инга сглотнула некстати набежавшую слюну.
Коробки с пиццей разложили на столе, все уселись и выжидательно воззрились на хористку в кружевной арафатке, предназначенной для сокрытия бигуди. Та торжественно водрузила на стол и открыла тот самый баульчик. В нем аккуратно, как патроны в пулеметных лентах, стояли банки с пивом. Разнообразием они могли бы поспорить с первоклассными пив-барами.
Хористка в арафатке строго огляделя своих товарок, постучала ножом по стакану и протянула «ляяяя».
– Господи, помилуй. Господи, прости.
Помоги мне, Боже, крест свой донести…
– слаженно пропел хор, после чего хлопнула первая банка. Для вечеринки это был эквивалент выстрела из стартового пистолета.
Инга несла ночную вахту и не могла присоединиться к пиршеству, но перед ней возникла тарелка с благоухающим куском пиццы и привлекательная баночка.
«Мы понимаем, что вы при исполнении. Это очень легкое фруктовое пиво. Бельгийское», – заботливо пояснила хористка в арафатке.
Горячая пицца и пиво сделали свое дело, т. е. оказали расслабляющее воздействие, и Ингу опять начало неудержимо клонить в сон. Однако она еще успела заметить четырех пожилых джентльменов, которые на секунду застыли на нижних ступеньках лестницы, прислушиваясь к происходящему на кухне, потом на цыпочках пересекли холл, подмигнули Инге и один за другим выскользнули за дверь.
Разбудил Ингу вкратчивый стук. Она открыла глаза: часы показвали начало шестого. Никого не было ни в холле, ни на кухне. Посуда стояла на своих местах, стулья аккуратно выстроились около стола, который, кстати, блистал чистотой. Единственное, что напоминало о ночном пиршестве, – скромно стоящий в углу завязанный кокетливым бантиком мусорный мешок.
Стук повторился. Кто-то не решался войти в хостел. Инга открыла дверь, на ступеньках стоял (кто бы мог подумать?) хорист. Его элегантный костюм приобрел изысканную небрежность, из кармана пиджака торчало горлышко плоской стеклянной бутылки.
– Доброе утро, барышня. Извините за столь раннее вторжение, – и мужчина двинулся через холл, пытаясь строго выдержать направление к лестнице. Достигнув ее, он с облегчением оперся на перила.
– Может быть вам кофе сделать? – участливо спросиила Инга и заторопилась на кухню.
Хорист с благодарностью принял стакан с горячим живительным напитком и, воздев палец к небу, вернее, потолку, торжественно произнес:
– Peregrinatio est vita[16].
Взгляд хориста приобрел мечтательность и одухотворенность. Он посмотрел на Ингу, причем было ясно, что видит перед собой он не ее. Отхлебнув поочередно из фляги и стакана, он двинулся вверх по лестнице. Инга, затаив дыхание, смотрела, как он преодолевает ступеньку за ступенькой, балансируя словно канатоходец шестом, флягой и пластиковым стаканчиком. Когда он благополучно добрался до второго этажа и скрылся в коридоре, она облегченно вздохнула.
В восемь – Инга уже собиралась уходить домой – к хостелу подошел автобус, чтобы увезти хор на репетицию и фестиваль. Дамы и мужчины, строгие и немного торжественные, проходили мимо Инги, направляясь к выходу. Она смотрела на них с изумлением: неужели это они гуляли ночью в квир-клубе и пировали в пижамах на кухне?
Из ступора ее вывел замыкающий, тот самый, который заявился три часа назад с бутылкой в кармане.
«Totus mundus agit historionem, – с улыбкой произнес он, проходя мимо Инги. И видя, что перевод столь сложного латинского изречения ей не под силу, смилостивился и добавил, – весь мир играет комедию».
«Это уж точно», – согласилась про себя Инга.
Довольный собой, Николай Евграфович поставил точку.
«Да, весь мир играет комедию. Но найти и сыграть в ней свою роль – это искусство», – добавил он, слегка переиначив Ницше[17].