Путь наверх. Королева

– Как я отпущу тебя теперь, Гаркана? – горечь и боль в его голосе слышались. Первая розовая полоса прочертила предрассветное небо. – Как жить без тебя? Как встречать каждый день, думая о тебе? Где ты, как ты? Быть может, ты понесёшь моё дитя после этой ночи…

– Если так случится, я дам тебе знать, – она потянулась к нему, поцеловала, – зиму перезимую с разбойниками, – сказала, – а весной, если захочешь, ты найдешь меня. Если я нужна тебе буду, ты останешься со мной. У тебя хватит времени, целая зима впереди для осознания твоей власти и твоей силы. Ты поймёшь, что тебе нужно.

– Поспи, – попросил он, – поспи хоть час. Стража набегалась, ища убийцу, и продрыхнет до полудня. Поспи, любимая, ведь в дорогу тебе. Я постерегу твой сон.

– И просыпаться не захочется, – Гаркана перехватила его руку, прижала к губам, покрыла поцелуями, – как я счастлива, Торвальд! Я сберегу в своём сердце это счастье до новой встречи с тобой. Нет расстояния, слышишь? И времени нет! Ты здесь, – она прижала его руку к своему сердцу, – и я здесь! – коснулась рукой его груди. – Мы всегда будем вместе.

– Да, – кивнул он, – и слово даю тебе, Гаркана, не будет в жизни моей другой женщины. Никто, кроме тебя.

– Я знаю, – она улыбнулась, – ты твёрд в своих убеждениях. И если любишь что, то навсегда.

– Спи. Ты спи, – его большая рука нежно коснулась её рыжих волос, погладила, – рассвет скоро. Засыпай.

Гаркана закрыла глаза, и тотчас же поплыла по волнам сна, согреваемая теплом его сильных рук. Великий Инквизитор Кронии смотрел на неё, и тяжёлая тоска накипала в его сердце. Ему дана власть, и он придумает, что сделать, чтобы Гаркана была с ним. Нет, в городе она не останется, задохнётся в пыли замков без вольного ветра. И ему к ней нельзя, разве что вечными странниками, каждый день в пути, по свету и вне закона. Он придумает, найдёт способ. Хорошо, что она перезимует с разбойниками, они уберегут её от беды, спрячут от солдат.

Тонкие её пальчики покойно лежали в его большой ладони. Она так и заснула, держа его за руку. Холодом обдало Великого Инквизитора, когда он вдруг представил себе эти пальчики в тисках палача. Как же сильно она любила его, что отважилась пойти в город, не убоялась стоять в толпе, где были солдаты, проследила путь до его дома! И вот теперь, отдав ему всю себя, спокойно спит на его руках, и счастлива.

Он шёл к этой власти, как одержимый! Встать выше всех, получить все права, чтобы потом отыскать её и знать, что теперь она в безопасности. Но даже мечтать не смел о такой награде в свой первый день восхождения на вершину! Возврата к прошлому не будет, это сейчас он понял ясно. Боле никогда не сможет он подписывать недрогнувшей рукой чей-то смертный приговор. Иной властью создаст порядок, на уважении к Закону, а не на страхе.

Судьба милосердная привела её к разбойникам. Должно, врачевала кого из них, вот и оставили у себя жить, оберегая и любя. Лучше и не придумать. Пусть живёт с ними до весны, обучается искусству войны, чтобы защитить себя. Надо же, сумела свалить его с ног, и горло перерезала бы, будь он врагом её. Инквизитор усмехнулся, погладил белое плечико Гарканы, обрызганное золотыми капельками веснушек. Сколько ночей провёл он без сна, ибо невыносимо было думать, что станется с нею, такой беззащитной, слабенькой, если её схватят солдаты. Его солдаты. С разбойниками она в безопасности. Пусть только уйдёт скорее из этого города.

Вспомнилось, как пару лет назад отпустил на свободу старого волхва, когда тот сказал ему: «В твоё сердце придёт такая любовь, Инвизитор, что ты не устрашишься на костёр взойти ради этой любви!» Тогда каменные застенки сотрясались от хохота, смеялись все, и палачи, и писарь, и лекарка Познана, и Юстинус Мор, и он сам, Инквизитор Торвальд Лоренцо.

И когда смог остановиться и отдышаться, только и молвил в изнеможении солдатам: «Гоните в шею безумного старика! Пусть уходит! Инквизиция Кроноса не судит сумасшедших, они не виноваты в своём безумии!» И никто не возразил ему, ибо немыслимо было – Железный Тигр способен полюбить? Да только из ума выживший смел молвить такое! А слова волхва оказались пророческими. Найти бы теперь старца, в ноги поклонился бы ему Великий Инквизитор, благодарность бы свою принёс и прощения попросил.

А небо всё светлело, и вот уже первые лучи солнца скользнули по закрытым ставням окна, проникли сквозь узкие щёлочки, золотом заиграли в рыжих волосах Гарканы. Инквизитор замер, любуясь, и с тяжёлым вздохом наклонился к ней, чтобы разбудить поцелуем. Пора было.

Девушка открыла глаза, увидела его, засияла вся и потянулась навстречу, ласковая, разнеженная недолгим сном.

– Не начинай, Гаркана, – пробовал было возразить он, но её губы коснулись его губ, и он уже знал – не остановится.

И опять они любили друг друга, нежно, трепетно, и после он долго не мог отпустить её, всё прижимал к себе, зарывался лицом в рыжие волосы, вдыхая их тёплый солнечный запах.

Потом она ела хлеб и пила простоквашу прямо из кувшина, пролила на грудь, смеялась. Потом он помогал ей умыться, она брызгалась в него водой. Одеться помог, усишки беличьи наклеить, спрятать волосы под берет. И смотрел на неё, смотрел, не отрываясь, таким взглядом, как смотрят на божество, на рождение чуда, на то, что случилось вопреки всему, и больше никогда не повторится.

После спустились по лестнице, вышли через заднюю дверь. Гаркана увидела перед собою каменную стену тупика, остановилась, обернулась в недоумении к Инквизитору.

– Наколдуй, ведьма, чтобы стена открылась, – усмехнулся он в ответ, но в голосе его не было иронии, а только тёмная горечь.

Гаркана порывисто шагнула к нему, положила руки на плечи, потянулась вверх, поцеловала горячо.

– Так подойдёт, Справедливейший?

– Подойдёт, – кивнул Инквизитор.

Глаза его вновь застыли холодными ледышками, иглами острыми сверкали. Гаркана уже научилась понимать этот взгляд. Ему было так же тяжело расстаться с нею, как и ей с ним.

Инквизитор взял её за руку, подошёл к стене, нажал ладонью на каменный выступ, и узкая дверь с тяжёлым скрежетом открылась наружу. Высокий бурьян рос за нею, с головой скрывал.

Он шёл впереди, сминая высокую траву, она следом, пальцы их рук тесно переплелись между собой. Шли молча. Как тогда. Широкий был пустырь, никому не пришло бы в голову искать здесь Великого Инквизитора Кронии и рыжую ведьму, объявленную вне закона.

Солнце уже высоко стояло в небе, когда остановился Инквизитор и сказал:

– Дальше возьми левее, и ты выйдешь на дорогу, – потом снял с плеча дорожный мешок, повесил ей на плечо.

И сила, которой невозможно противостоять, уже бросила их в объятия друг друга, и руки гладят руки, и глаза смотрят в глаза, и губы касаются губ, и единым стоном вырывается из груди отчаянный призыв:

– Только дождись!

– Только приди!

И она отталкивает его, потому что уйти может только так, будто сорвавшись со скалы в бездну, но он удерживает её за руку.

– Подожди, послушай, Гаркана, это важно, я должен сказать тебе.

Серо-зелёные глаза впиваются в него, смотрят жадно, впечатывая в сознание дорогой сердцу облик.

– Я не потому тогда отпустил тебя на свободу, что ты забрала мою боль. Нет. Если бы ты ничего не сделала, если бы даже ненавидела меня и осыпала проклятьями, я всё равно бы тогда вывел тебя из тюрьмы. Ты знай, – говорит Инквизитор.

Она всхлипнула, тяжело, задавленно, закрыла рот ладонью. Нет сил. И боль в груди такая, будто рвёшь по живому.

– Что ты стоишь, смотришь? – он почти кричит. – Иди!

Её рука всё ещё в его ладони, она смотрит на него, делает шаг, останавливается. Он отпускает её руку, с усилием размыкает пальцы, чувствует, как выскальзывает хрупкая ладошка. И вот в руке уже пусто, и долго ещё сердце будет хранить воспоминание о том, как сплетались меж собою их пальцы, и как тепло в душе было, как наполнено счастьем.

Она поворачивается, идёт вперёд. Высокие стебли лебеды смыкаются, скрывая её. Инквизитор стискивает зубы, упрямо вскидывает голову вверх, смотрит в небо, и мысли уходят ввысь, и верится ему, что слёзы от того, что яркий солнечный свет режет глаза.

Гаркана шла навстречу солнцу, и свинцовая тоска билась в её сердце, как штормовые волны разбиваются о высокий причал, и разливалась внутри, обжигала холодом. Она и слёз своих не замечала, и дороги не видела, хотя давно уже шла по ней, и далеко уже отошла от города, пока успокоилась, пока холодный осенний ветер остудил пылающие щёки.

Разбойники дожидались её ещё вчера вечером, уговор был такой, и должно, Рона рассержена, увела уже свой отряд, оставив одного-двух ей в охранители, ждать у дороги. Попадёт ей от Роны. Гаркана ускорила шаг. Тёплая удалась осень. Зима придёт ещё не скоро, и, дай боги, не будет суровой.

Стая ворон взлетела в небо, хриплым карканьем наполнила воздух. Девушка зябко поёжилась, отгоняя дурное предчувствие. Обернулась назад. Дорога была пуста. Она шла одна, и так вдруг стало тяготить её это одиночество, что Гаркана пустилась бежать, в надежде нагнать, встретить хоть кого-то, странника, возницу, бродягу, живую человеческую душу.

Она бежала долго, запыхалась и вдруг остановилась, так резко, что едва не упала. Будто дорога кончилась, и стеклянная стена встала перед нею, и об неё разбилась с лету Гаркана. И сердце будто перестало биться, и кровь застыла в жилах от увиденного.

Ряд высоких столбов был вкопан по обе стороны дороги, а на столбах в петлях висели разбойники атаманши Роны. Все. Здесь были все. Не ушёл никто. Должно, напоролись на патруль, и сражались отчаянно, до последнего, земля была залита кровью, и вешали солдаты уже смертельно раненых или мёртвых. Чтобы опозорить, в назидание путникам, дабы и в мыслях смуты чтоб не имели.

Вот Посран, вся рубаха в крови, глубокая рана в боку. Умер в бою, как воин, а болтается в петле, как трусливая собака. Лихоня, тот самый разбойник, которого Гаркана с того света вытащила, к жизни вернула. Теперь уже не вернёт, не излечит. Убит Лихоня ударом в сердце. Гурьян, Влас, Йен, все, все тут. И Рона! Мечом истыкано большое тело, три раны, в грудь, в плечо, в живот. Простоволосая и без юбки! Повесили в нижней рубашке, глумясь над атаманшей разбойников. На обозрение выставили голые икры толстых ног, большие растоптанные пятки чуть покачиваются под весом грузного тела. И башмаки стащили, падальщики подлые.

Гаркана видела внутренним взором, как это было. Как взяли в кольцо, отрезав от остальных, как сражалась насмерть, стоя, как скала, смеясь в лицо солдатам, как бесновались они в злобном бессилии, но достать не могли. О, как хотели взять живой воеводу разбойников, и всем отрядом насиловать и топтать дерзкую бабу в дорожной пыли! Не вышло. Кровью истекла в сражении, и тогда уже поглумились, повесили её в исподнем, если не тело живое осквернить, так хоть мёртвый облик грозной атаманши. И с Гарканой было бы то же, если бы она пришла вчера в условленное место, а не осталась на ночь с Инквизитором.

Придавленная горем, она упала на колени, застонала, завыла, судорожные рыдания рванули грудь.

– Поплачь ещё тут, босяк приблудный! – услышала Гаркана над самым ухом. – Что воду льёшь, убогий?

Грубые руки подняли её под мышки, поставили на дорогу. Дозор, охраняющий казнённых, стоял перед нею – два пьяных солдата.

– О ком рыдаешь, о лиходейке-душегубице? – нахмурил брови старший. – Никак, хочешь, чтобы тебя рядом повесили, такого сердобольного? А то повиси рядышком, пожалей её!

– Да гони придурка в шею, Леван! – заржал второй и приложился к бутылке. – Не видишь, юродивый он, над разбойниками рыдает!

Солдат брезгливо развернул Гаркану за плечо, нагнул и поддал ей под зад щедрого пинка:

– Пшёл вон, щенок! Ступай к своей мамаше клопов на печи давить!

Гаркана полетела вперёд, едва не упала, но удержалась на ногах, выпрямилась и побежала по дороге, всхлипывая, давясь слезами. Свист и пьяный хохот дозорных подгоняли её, и она бежала, покуда их голоса не затихли. Потом остановилась, упала в бессилии на дорогу и зарыдала в голос.

Вот она, власть и сила Инквизиции. Её товарищи мертвы, а она жива лишь по воле случая. Если бы дозорные решили повесить её, то болтаться бы ей сейчас в петле рядом с Роной, и не спасла бы, не защитила её любовь Великого Инквизитора. Да, за ним верховная власть, и всё-таки не под силу власти той наделить его сотнями глаз и ушей, чтобы быть повсюду, следить за всем. Не может он оградить её от бед, бессилен защитить от бесчестия и смерти.

Страшная правда открывалась Гаркане. Нет будущего у такой любви, да и как самой любви быть, когда ты по лезвию ходишь, а тот, в чьих руках жизнь твоя, слаб и слеп в неведении? Он прав, по разные стороны они, и не быть им вместе.

Рона, бедная Рона, на смерть привела в Кронию отряд свой! Они из-за Гарканы погибли. Если бы пришла она вчера, как условились, то все бы теперь были живы. Но она осталась с Инквизитором. А они ждали её у дороги до утра, а встретили гибель свою. Любовь Гарканы погубила их всех. Она виновна в их смерти. И не искупить, не исправить. И непогребёнными останутся их тела, вороны расклюют их, шакалы растащат. Даже после смерти не будет им упокоения. Эта мысль новой болью ударила в истерзанное сердце Гарканы.

– Рона, о, Рона, прости меня! – простонала она. – Простите меня все! Я не хотела! Я не знала! Боги всесильные! Кронос всемогущий! Где ваша справедливость?

Тяжело поднялась она на ноги и побрела по дороге, шатаясь, как слепая. До самого вечера шла, то плача, то стеная, то взывая к богам. Редкие встречные прохожие принимали её за умалишённого парня, спешили обойти стороной. А когда солнце село, последние силы покинули Гаркану. Она сошла с дороги в поле, легла на землю, и тяжёлый сон овладел ею, но даже во сне плакала она, вскрикивала, металась, убегала от солдат.

Холод пробудил странницу. Она встрепенулась во сне, зябко поёжилась, подтянула колени к животу. Но лето уж минуло, земля не грела, не давала тепла на короткую ночь, остывала быстро, из живого в себя тепло вытягивала. Гаркана, не просыпаясь ещё, попробовала согреться, спрятать руки в рукава, свернулась клубочком. Нет. Зябкий, мозглый холод пробрался под камзол, ознобом сотряс тело. Девушка открыла глаза, тяжело поднялась на ноги, наклонилась, растирая их руками, занемевшие, не слушавшиеся.

Солнце не взошло ещё, утренний туман стелился над землёю, холодным молоком натекал в башмаки, студил ноги. Нужно идти. И Гаркана пошла. Долго шла, пока не поняла, что голодна, слаба и измучена. Тогда села на землю, открыла мешок со съестным, что дал ей Инквизитор, и поела. Потом опять встала и пошла. И полдень минул, пока поняла, что нет ей дороги, некуда идти, к разбойникам в логово не пойдёт, нельзя.

Ведь когда Великому Инквизитору доложат о казнённой банде, искать станет Гаркану. И коль найдет, полонённой приволокут и бросят к ногам Верховного. И опять тайное объяснение, опять коридоры и переходы, опять под покровом ночи уйти и схорониться, опять клятвы и признания. Не хотела того Гаркана.

А значит, сначала. Найти жилище и жить, как умела, как привыкла, отшельницей. Не найдёт её Инквизитор, да и искать не станет. Выпадет снег и заметёт все следы. Зима заморозит память. Другая жизнь у него, совсем ей чуждая.

Гаркана сошла с дороги и углубилась в лес.

Неделю провела она в странствиях, ночевала, где тьма застигнет. Далеко уйти хотела, подальше от людей, жить тем, что лес даст. А зима приближалась, ночи становились всё холоднее, и нужно было выбрать жилище, и хоть как-то подготовиться к зимовке, иначе голодная смерть ожидает Гаркану.

Она решила поселиться у реки, как всякий человек или зверь строит своё жилище вблизи воды. В первый день сложила шалаш и весь вечер удила рыбу, а следующим днём развешивала её для просушки, когда увидела брод через реку. Гаркана пошла по нему, ища отмели, где хоронится крупная рыба, какую можно бы убить острогой. А вышла к острову. Он не виден был с берега. Дно поднималось, и вода скрывала его очертания. Вот где можно схорониться так, что никто не сыщет

Гаркана решила поселиться здесь. А потом набрела на пещеру. А там и постель оказалась, и очаг, и утварь кое-какая, и даже дров немного было припасено. Давно жил кто-то отшельником в пещере, давно ушёл из неё. Вот удача!

Гаркана перенесла в пещеру рыбу и взялась прибирать свой новый дом. Вытрясла и высушила шкуры и войлок, что нашла, они хорошо сохранились, не изъела моль, пропылились только. Перемыла всю посуду, отчистила с песком. Новую постель себе сделала, натаскала сухих еловых веток и мягкой травы.

Теперь оставалось готовиться к зимовке. Ловить и сушить рыбу, на птицу силки ставить, собрать калину и клюкву. Худо будет зимовать без хлеба, но и тут удача не оставила Гаркану. За очагом нашёлся обитый железом ларь с мукой, с полпуда там было. Мука задохлась, потемнела, но была сухой. Гаркана проветрила её на солнце, ссыпала обратно в ларь. Ничего, она привычная, съест из такой муки лепёшку и похвалит.

Там же, за очагом, ящик стоял, а в нём куски цветной глины, горшочек с прогорклым медвежьим жиром, палочки для письма и листы пергамента. Странные картины были нарисованы на них: багровые реки под красным солнцем, демоны, резвящиеся в водах тех рек, птицы с человеческими головами, распростёршие крылья над водою. А с одной картины гляделся волк.

Огромный, чёрный, страшный, с вздыбленной на загривке шерстью, оскаленной пастью, красным огнём в глазах. Гаркана, как заворожённая, смотрела в волчьи глаза, холодом охватило её, дрожь пошла по спине, так много ярости было в том рисунке. Кто жил здесь, в пещере? Кто, зачем нарисовал такого страшного волка?

Она собрала рисунки, сложила обратно в ящик и убрала его за очаг, подальше. С тем, чтобы месяцами после, в длинные, буранные дни достать и развесить по стенам пещеры, чтобы смотреть на этих демонов и на этого волка и говорить с ними, спасаясь от заполнившего всё вокруг тяжёлого, гнетущего одиночества.

Трудной и долгой была зимовка, но перезимовала Гаркана, дождалась прихода весны. Она рано вступила в свои права, стремительно, бурно. В одну из ночей тронулся и пошёл по реке лёд. Гаркана выскочила из пещеры, побежала к берегу, долго стояла, смотрела, как тёмная вода крутит серые глыбы льда, швыряя их друг на друга, выбрасывая на сушу. Так же душа её кричала, стенала, билась всю долгую зиму, неслалсь куда-то, не находя приюта.

Подумала об Инквизиторе, и осознала, что вспоминает о нём, как о далёком прошлом, о забытом сне. Всё, что было в её сердце, выгорело, пепел лежал на душе. Казнь её друзей, тяжёлая зимовка, лишения, одиночество в камень одели сердце, заставили забыть, не позволяли чувствовать.

«Я найду тебя», – сказал он. Нет, не найдёт. Не потому, что остров потаённый, а потому, что искать не станет. Гаркана поскребла грязную голову и пошла к реке набрать воды. Пора выходить из спячки и начинать жить сначала.

Весна тихо прошла, лишь два раза отгремели грозы. Потом лето пришло, и пролетело единым солнечным мигом. Щедра земля была в тот год. Травы высокие уродились, ягод и грибов было много, пчёлы богато набрали мёду. Гаркана осмелела, переодевшись в мальчишку, три раза за лето ходила в ближайший город, покупала муку и соль, холсты и пряжу. Сшила себе платье и рубаху, связала тёплый платок. Много припасов наделала, и встречала осень, готовясь ко второй зимовке.

В тот день Гаркана поднялась до рассвета и пошла на север, туда, где начинались земли магистра Арий Конрада, Последнего из Ордена Сов, заключившего сделку с Ангелом Света и ставшего Бессмертным, равным богам. Отшельница хорошо чувствовала, где проходит граница, никогда не заходила на его территорию. Стылым холодом тянуло оттуда, будто сотни глаз настороженно смотрели из-за деревьев, лес чужим и враждебным казался. Но редкие травы росли у самой границы, и нужно было собрать их, высушить для долгой зимовки. Гаркана взяла мешок, бросила в него две сушёные рыбы, кожаную флягу с водой, пресную лепёшку, проверила, остр ли кинжал Роны, и пустилась в путь.

Глава девятая.

Нити прошлого

Арий Конрад шёл к реке. Он встречал рассвет в земном мире впервые за тринадцать прошедших лет. Наитемнейший отпустил его, ибо связь с Землёй была ещё крепка, и Бессмертному нужно было пожить в несовершенном людском мире, постепенно ослабляя узы, отсекая своё прошлое.

Ночью он не сомкнул глаз. Всё, как прежде, осталось в его скале, время будто застыло, словно не минуло чёртовой дюжины лет. Бесы прислуживали ему за столом, но магистр не притронулся к трапезе, только вина выпил кубок. Он пошёл в келью с восьмигранным мозаичным окном, и долго стоял там, смотрел, не в силах отогнать душную волну воспоминаний.

Он видел её, на жёстком ложе, покрытом медвежьей шкурой, обнажённую и раненую, дерзкую и гордую, слышал тихий голос: «За то, что к жизни вернул, благодарить не буду – моя жизнь не стоит дорого. Но что от позора спас, до конца твоим должником буду».

Нужно прощаться с прошлым, отпускать его. Снова передумать, пережить. И на рассвете Арий Конрад пошёл к реке, отыскал брод и вышел к её пещере. Ему показалось, что время вспять повернуло, когда увидел ту белую медвежью шкуру, завесившую вход.

Он вошёл, осмотрелся. Она была здесь. Она жила здесь. Не королевством владела, а отшельницей жила в лесу, как тогда, как раньше, но почему, разве такой судьбы она желала? Разве к уединению шла, не к короне?

Но если не она, то кто же?

Котелок с водой над очагом. Пучки трав под потолком развешаны. И картины на стенах, её картины. Пурпурная река и птица, раскинувшая крылья над огненной водой. Демоны, резвящиеся в волнах. А вот волк, тот чёрный волк с красным огнём в глазах.

Холодом потянуло от входа. За стеной бушевала вьюга, а в пещере ярко пылал огонь. Демира в полотняной рубахе сидела на бурой шкуре, рисовала на пергаменте чёрного волка и пела длинную некрасивую песнь о злобном тролле и осколке льда. А он, Арий Конрад, волком серым лежал у очага, положив морду на передние лапы и неотрывно смотрел на неё.

Магистр стряхнул морозное оцепенение воспоминаний и вышел из пещеры. Он знал, куда ушла она, и последовал за нею.

А Гаркана и не ведала, кто был гостем в её доме, собирала травы и, соблазнившись спелыми лесными орехами, заступила на его территорию. Поначалу ей было жутковато, будто в чужой дом тайком зашла. Она торопливо обрывала орехи, то и дело оглядываясь, будто крала их. Потом осмелела, перестала спешить, выбирала те, что крупнее, набрала их полмешка. И пошла вглубь леса, с любопытством оглядывая новые земли.

Тёплая выдалась осень. Легкий ветер гнал по земле отзвеневшую медь жёлтой листвы, паутинки плыли по воздуху, сосны шумели в голубой вышине. Гаркана с удовольствием вдыхала тёплый запах опавших листьев, отмечала про себя, что рябины много, значит, зима будет суровой. Ничего, перезимует, она привычная.

Вдруг вспомнила Инквизитора, и не как зимою бывало, будто издалека приходил позабытый образ, а ясно, точно вчера всё свершилось. Как прощались на заросшем бурьяном пустыре, как размыкали руки, как не могли оторвать взгляд, как трудно ей было повернуться и уйти. И боль ударила, но не острая, а тихая, кольнула под сердцем и тут же растаяла, будто сказав: «Полно, Гаркана! Стоит ли вспоминать того, кто предал тебя забвению?»

Отшельница вздохнула. Да, так. Яркой звездой вспыхнула их любовь, пронеслась стремительно, подобно комете, и погасла, разбившись о землю. Что ж… так на роду, значит, написано. Не суждено им вместе быть, но теперь она думала об этом спокойно.

Солнце за полдень уж перевалило. Гаркана проголодалась, села на землю, достала из мешка сушёную рыбу, почистила её и стала грызть, зорко поглядывая по сторонам. Молчалив был лес, мирно смотрел на неё из-за деревьев лучами полуденного солнца, но чувство тревоги не покидало странницу. Не в добрый час она зашла сюда, чужие то земли, и суров их хозяин.

Арий Конрад! Имя, повергающее в трепет всё живое от Северной Киммерии до границы Океана! Последний из легендарного Ордена Сов! Тот, кто дважды проходил через Белую Пустыню Яхтан. Тот, кто обрёл Бессмертие.

Каково это – быть бессмертным? Вечность – это, наверное, так долго… Какой он, магистр Ордена Сов, Арий Конрад? О, нет, не хотела с ним встретиться Гаркана, страшилась грозного облика верховного жреца Князя Тьмы. Сказывали в её деревне, есть у Бессмертного волшебное зеркало, и в этом зеркале он зрит все свои владения. Коль так, то и Гаркану, сидящую на траве и обсасывающую рыбьи косточки, увидит. И разгневается, что осмелилась зайти на его территорию. Лучше уйти, пока худо не случилось. Сохрани её Кронос от гнева Бессмертного!

Гаркана встала, отряхнула с подола рыбью чешую. И шагу ступить не успела, как топот копыт послышался. Опять! Снова охота! То не друг, враг приближался. Солдаты Инквизиции, разбойники или сам Бессмертный Арий Конрад – для Гарканы всё едино было. Негде было ей спрятаться на залитой солнцем поляне, лишь слабо надеяться смела, что стороною обойдут, не поедут здесь, и тогда схоронится, и, прячась за деревьями, к жилищу своему проберётся.

Нет, не обошли, на поляну выехали и на полном скаку осадили коней. Пятеро. Кони хорошие, выносливые. Всадники вооружены, но то не солдаты Инквизиции были, Гаркана с первого взгляда признала в них разбойников. И не тех, что вольными бродягами жили, под рукою хитрого атамана, что сокровища накопить успели и пресытиться вином и женщинами. Эти познали лишения и неудачи, отщепенцы, преданные и предающие, гонимые повсюду, озлобленные, беспощадные. Такие не спросят дорогу через лес и не поедут дальше с прибаутками, такие жаждут пиршества на крови.

Гаркана отступила спиною к дереву, выдернула из кожаных ножен кинжал Роны и спрятала его в рукаве платья.

– Вот так находка! – загоготал первый из всадников, с грязной спутанной бородой и кривым, перебитым носом. – Сюда, ребята! Тут баба! И молодая!

Гаркана вздохнула обречённо. Началось.

– Езжайте с миром, куда путь держали! – сухо обронила она.

– Да нам торопиться некуда, пташка! – предводитель спешился и шагнул к ней. И дружки его с хохотом, спрыгнули на землю, встали рядом.

– Повеселимся, милашка? – главарь сверкнул стальным зубом. – Мы давно в пути и стосковались по женской ласке! Приласкай нас, ягодка!

– Уходите! – отрезала отшельница. – Добром прошу!

– А то, что будет? – разбойник глумливо подмигнул. В его пустых белёсых глазах плавилась похоть, и Гаркана напряглась, сжалась, как зверь, готовый к броску. Она сможет охранить себя от бесчестия и недёшево продаст свою жизнь.

– Убирайся отсюда! – повторила она. – Езжай своей дорогой!

– Да ты, никак, глухая, дура?! – ухмылка сошла с рожи главаря. – Сказано тебе: мои молодцы хотят женской ласки! Приласкай нас! Да так, чтоб довольны остались!

– Иди сюда! – холодно усмехнулась Гаркана. – Ты будешь доволен!

«Рона, ступени престола Кроноса под тобою в вечности, помоги, укрепи руку мою!» – взмолилась она, незаметно вынимая из рукава кривой кинжал с медной ручкой.

Главарь, посмеиваясь, облизнул губы, отстегнул перевязь с оружием, бросил наземь, шагнул к ней, схватил за талию, швырнул на сухую траву. Тяжёлый запах мужского пота, грязной одежды, гнилого рта навалился душной волной, но она не дрогнула, не отвернулась. Смотрела в его мутные глаза, слышала тяжёлое дыхание, и покорна была, когда он припал слюнявыми губами к её шее.

Разбойник в нетерпении рванул завязки штанов, спеша проникнуть в неё и тогда Гаркана крепко сжала в руке кинжал, коротко размахнулась… Ледышки синих глаз Инквизитора встали перед её взором: «Соберёшься бить, так бей без промедления!» И она, вознеся в душе благодарность Справедливейшему за тот урок, вонзила клинок Роны главарю в бок, выдернула и ударила ещё раз, в шею.

Незадачливый блудодей выпучил глаза, захрипел, хватаясь руками за горло, но Гаркана уже отшвырнула от себя тяжёлое тело и вскочила на ноги.

– Кто ещё хочет женской ласки? – спросила, выставив перед собою кинжал, с лезвия которого капала кровь.

На миг разбойники оцепенели, так неожиданна была погибель их предводителя. Потом очнулись, и рожи их исказились злобой мести.

– Она убила Бабса! – возопил хромой, что стоял к ней ближе. – Рын, Хэл, Зорго! Вы видели это?! Шлюха убила Бабса!

– Хватайте шлюху! – прорычал другой, обнажая меч.

Гаркана не испугалась. Силы были неравны, их четверо мужчин, она одна женщина, лезвие меча в разы превосходит длиною лезвие кинжала. Кровь ударила в виски, жар охватил тело, возбуждение битвой заслонило страх перед смертью.

– Подходите, шакалы, я вас приласкаю! – отшельница шагнула вперёд, полоснула клинком воздух.

В её глазах было столько решимости и угрюмой ярости, что разбойники невольно попятились, но окрик рябого Зорго: «Вы что, трусы, шлюхи испугались?!» хлестнул их по самолюбию и бросил в битву.

Они наступали с двух сторон, и Гаркане не отразить было удары четырёх мечей, и она сделала всё, что могла в этом бою сделать – упала наземь, змеёй скользнула к ногам того, кто подобрался ближе, и все силы вложила в удар. Полосонула клинком по низу голенищ сапог, у щиколоток, начисто перерубила сухожилия. Заливая осеннюю траву тёмной кровью, разбойник с воем рухнул наземь.

Отшельница вскочила на ноги, размахнулась, полукругом очертила позади себя воздух лезвием клинка и – да! Хвала тебе, дух войны! По всему животу прошлась хромому, что хотел подкрасться со спины. Разбойник скорчился, сизые внутренности вывались из распоротого брюха, он рухнул на колени, уткнулся мордой в землю, забил сапогами, захрипел в агонии.

Гаркана не успела обернуться к тем, двоим, оставшимся. Лезвие меча ударило в бок, и она не сразу поняла, что ранена. Рванулась вперёд, прямо на остриё, и второй удар клинка вскользь пришёлся по лицу, и вдруг ослабели ноги, тяжёлой стала голова, а тело лёгким, скользнуло куда-то в пустоту, и поплыло, полетело…

Боль, ударившая в бок раскалённым кулаком, выдернула Гаркану из сумрака забвения. Она тяжело вздохнула, поперхнулась, закашлялась. В горле пересохло, будто песка наелась, зачерпнуть бы полными ладонями родниковой воды и пить, пить, как раньше бывало! Умыть лицо чистой прохладой, улыбаясь своему отражению, рассматривать круглые пёстрые камешки на дне ручья.

Гаркана поняла вдруг, что это последнее её желание и последнее воспоминание о прошлом, и сегодняшний день завершит её жизненный путь. А те двое разбойников, оставшиеся в живых, уж постараются, чтобы остаток этого дня для неё прошёл насыщенно и ярко.

Она лежала на земле, руки были вывернуты за спиной и крепко связаны, и трава под нею была мокра от крови, но милосердная смерть не спешила забирать её. Разбойники возились подле своего товарища, которому Гаркана до кости разрезала щиколотки. Он вопил, истекая кровью, они что-то говорили ему, ругались, потом один обнажил меч, замахнулся… Вопль ужаса потонул в последнем хрипе, рванувшемся из перерезанного горла, и Гаркана удовлетворённо улыбнулась. Вот, значит, каков закон их дружбы: раненых добивать. Трое из пятерых, хорошо. Не с пустыми руками уходит.