Путь наверх. Королева

Через четверть часа она крепко спала на его большой руке, а Ливий, слушая её тихое ровное дыхание, и сам уж в сон отплывал, да будто скрежет ему почудился в ночной тиши. «Верно, мыши, – подумал вяло, – потаскают снедь со стола». Но вставать, шугать мышей толку-то, опять набегут, только Валерию, сладко уснувшую, потревожит.

Подтянул одеяло, сползшее с её плеча, крепче прижал к себе. Так и уснул, того не ведая, что слышался ему далеко разносящийся в морозном воздухе скрип шлифовального камня Норта Безликого, что стоял на Пике Времени, тщательно отделывая грань Кристалла Вселенной. Двенадцатую.

Норт вытянул вперёд руку, длинными белыми пальцами с острыми синими ногтями провёл по грани голубого с жёлтым отблеском Кристалла.

Отвратительный тонкий скрежет вспорол тишину ночи, далеко разлетелся окрест. Чисто было ребро двенадцатой грани. Вот отшлифует её и останется две. Всего две, верхняя и нижняя, венчающие Кристалл. И одну он отшлифует под светом солнцепоклонницы, а другую под светом последнего лунного дитя. Когда сойдут снега.

Арий Конрад тоже слышал тот скрежет, стоя на вершине своей скалы, глядя в ночное небо. Звезда Демиры рдела в нём, уже видимая, яркая, с каждой ночью набирающая силу. Скоро рубином запылает, близок её час. Скрежет когтей белых пальцев Норта по ребру Кристалла Вселенной донёсся и сюда, в чертог Бессмертного, и злая усмешка скривила губы Арий Конрада. Норт бросает вызов? Что ж, поверенный Князя Тьмы принимает его!

Великий Инквизитор Кронии тоже почувствовал странное волнение в ту ночь. Только что воротился от одра друга своего, военачальника Дреда Поллеса, тяжко захворавшего после той метельной ночи, проболевшего ползимы и только вот начавшего выздоравливать. Спать бы лечь, дел днём было много, да тоска теснила грудь.

Торвальд Лоренцо распахнул ставни окна, взглянул на ночное небо. Ясные звёзды, мороз с утра лют будет. Но ночь уж на день повернула, ползимы минуло. Придёт весна, и увидит он Гаркану.

Глава двадцать первая.

Так вёсны сменяют зимы

И весна пришла! Яростная, бурная! Налетел стремительным порывом южный ветер, встрепал заледеневшие паруса на кораблях царя Феанора, раскачал флюгера на башнях в Кронии, расправил знамёна Руаны – взметнулся в небесную высь золотой дракон на сине-красном полотнище. Солнце светило ярко и жарко, будто в летний полдень. Начали таять снега; осели, ноздреватыми стали сугробы, потекла с крыш вода, застывая ночами в длинные сосульки. Воздух стал сырым и свежим, наполнился жизнью, запахом весны.

Два дня сам не свой ходил Торвальд Лоренцо, а третьим днём с рассветом оседлал коня и уехал, ничего не сказав Дреду Поллесу. Знал, не отпустит одного военачальник, а прошлого раза уж довольно было. Как и в начале зимы, скакал цельный день, едва не загнав коня до смерти, заночевал на постоялом дворе, коня поменял и опять с утра в путь пустился. До полудня уж добрался до того оврага.

Огляделся. Да, место то самое, вот здесь сцепился с ним Дред Поллес, не позволил идти наугад. Пики с баньерой Инквизиции не было. Нешто перебралась через овраг Гаркана и забрала? Коль через овраг прошла, то и до него дошла бы! Нет, верно, замело метелью, выбросило на дно оврага пику.

В лесу снега ещё крепко стояли, не то, что в городе, но каменную гряду через овраг разглядеть было можно, и с горечью отметил Великий Инквизитор, что напрасно препятствовал ему друг, едва не поплатившись жизнью. Точно к переправе шёл тогда Торвальд Лоренцо, верно указало путь любящее сердце, да убоялся за него верный товарищ. Что ж, дней потерянных теперь не вернуть, и, спешившись, взяв коня под уздцы, Великий Инквизитор осторожно ступил на каменную гряду, во многих местах ещё надёжно укрытую снегом.

Благополучно прошёл на ту сторону. Огляделся, спрашивая внутри себя, где остров Гарканы. Ведь не бывал никогда в её жилище, но знал откуда-то, что там, туда идти нужно. Повёл коня, проехать в рыхлом снеге было трудно, вязли ноги. Но и полверсты не прошёл, как яростный звериный рёв послышался впереди, и стая горгов, выскочила из леса навстречу и преградила Инквизитору путь.

По приказу хозяина мчались к чертогам Арий Конрада снежные волки. Пожелал Повелитель, чуя близкий приход весны и пробуя накопленную за зиму силу, чтобы вошли горги в земли Последнего из Сов и доложили о том, что видели.

Там ли ещё принцесса Руаны, и с нею ли Бессмертный, или отбыл к престолу Наитемнейшего, не желая ввязываться в битвы земных? Новый вожак был нынче у горгов, не молодой уже, опытный, сильный. Белым волчонком, сосущим мать, встречал он первую свою зиму, тогда, когда меч Последнего из Сов сразил его отца, и теперь, войдя в зрелую силу, страстно желал мести.

В жажде битвы неслась стая горгов, да одинокий всадник попался им на пути, и бесстрашно обнажил меч против брызжущей слюной дикой, озверевшей своры.

Первым бежал молодой и дерзкий снежный волк, безумный в своей ярости, бросился, целя жалкому человеку в горло острыми клыками, и так и встретил свою погибель, в прыжке. Короткий свист меча раздался в прозрачном весеннем воздухе, и рассечённое пополам тело тяжело упало на серый снег, заливая его кровью. Коротко рыкнул вожак, и сразу пятеро бросились на человека, забегая с разных сторон. Круг описал в воздухе меч, превратившись в сверкающую на солнце линию, свистел, разил, кровь лилась, от рёва звериного глохла земля, но человек был один, а волков слишком много.

Подло, со спины подобрался вожак, бросился, но не достал шеи, могучим рывком сбросил его человек. Лишь по плечу скользнули острые клыки. Но острая пасть другого молодого волка вцепилась в руку, в ту, которая держала меч.

Инквизитор взревел от боли и ярости, ударил кулаком по волчьей голове, гася навек дикий огнь в глазах зверя, отбросил от себя, как вожак уж кинулся на грудь, сбил с ног, совсем близко от горла лязгнули острые клыки.

Яростно бился Великий Инквизитор, уж в двух местах о крепкие волчьи головы был выщерблен острый меч, но слабел от ран, поднимался и падал, а волки всё прибывали. И вдруг звонкий крик, заклинание на непонятном  языке услышал он позади себя, обернулся.

Сквозь кровь, льющую со лба, увидел он Гаркану, сидящую на коне. В длинном плаще, отороченном мехом рыжей лисы, и красной медью горят на солнце её длинные волосы. Прекрасная, как богиня Огня, она поднимает вверх руку, и свет идёт от стали её меча, алыми лучами во все стороны.

– Уходи, Гаркана! – кричит Инквизитор, бешено отбиваясь, рвётся вперёд, к ней, но волки бросаются всей стаей, сбивают с ног, рвут, и последнее, что видит он – яркий свет. И, падая в забвение, не слышит грозного имени Ариман в её заклинании, что такую несёт в себе силу, что цепенеют снежные волки.

И бросают в снегу истерзанное тело, бегут прочь, гонимые лавиной безумного ужаса. И не помнится уже вожаку, несущемуся впереди всех, что вёл свою стаю сюда свершить месть. Страх предстать перед Правителем, чей приказ он не выполнил, ничтожен против того страха, что гонит его прочь отсюда.

В Северном Гарнизоне военачальник Сван Молот проводил очередной смотр, зрел, чему научились его солдаты, сводил их в боях, оценивая мастерство и силу каждого.

Для Валерии особо тщательно выбирал поединщика. Мыслимо ли, положила на лопатки того, кто прошёл Белую Пустыню и бился с Ангелами Света.

Догадывался Сван Молот, что мог поддаться тогда министр Валерии, приглядывался к ней, но за зиму только крепла воительница, всегда выстаивала в боях против равных себе и выбивала победу.

В этот смотр поставил воевода против неё одного из лучших воинов, бесспорно, превосходящего её по силе, но всё-таки ожидал от Валерии многого. Если не победы, то хоть достойного проигрыша в длинном зрелищном бою.

Но она пропустила первый же удар, а вторым была сбита с ног. Тогда увидел военачальник, как бледно её лицо, как блестят от выступившей испарины виски, как трудно глотает она сырой воздух, окриком остановил бой, велел подняться и следовать за ним.

– Вышвырнет вон из крепости беззубую! – сказал один из солдат.

– Хворобая она! – отозвался поединщик Валерии. – Я приметил. И бледна, и рука дрожит. Будь здрава, не сшиб бы я её.

– Тогда дохтура пришлёт к ней, – кивнул солдат, – небось, не холера, оклемается.

Но Сван Молот и без лекаря определил болезнь Валерии.

– Что, дура, – напрямую спросил, едва закрылась дверь в его комнату, – пузо от министра нагуляла?

Она стояла, опустив голову, теребила пряжку перевязи, молчала.

– Давно? С того раза, что грамоту от королевы привозил, или ране? – сердито спросил Сван Молот.

– С того раза. Помене двух месяцев будет, – осмелилась ответить Валерия.

– Молчала чего? – рявкнул воевода. – Чего не сказала? Аль дитём не дорожишь? Сгубить его хочешь?

Она подняла голову, в глазах стояли слёзы. Что ответить ей было?

– Какой из тебя теперь воин? – махнул рукою Сван Молот. – Теперь ты мать! Ехай с миром к министру! Дитё береги!

– Благодарю, начальник! – Валерия бросилась к нему, но он отстранил её.

– Будет! На коне удержишься?

– Удержусь, воевода! – уверила она.

– Шибко-то не гони! – велел Сван Молот напоследок и покачал головой, вздохнул с сожалением. – Угораздило же министра на эту дуру!

А Ливия королева в тот день отослала обоз с битой птицей встречать, а то совсем скис от безделья. Когда воротился министр, и увидел в своих покоях Демиру и смирно сидящую на лавке Валерию, решил, что провинилась она перед воеводой, за что и прогнали её с гарнизона.

– Валерия! – бросился к любимой Ливий. – Чего ты, глупая? Чего натворила? – схватил её за руки, поднял, с тревогой вглядываясь в бледное лицо.

– Она натворила! – фыркнула королева. – Ты наработал! Брюхата она!

Валерия опустила голову, заливаясь краской. Ливий изумлённо вытаращился на Демиру, перевёл обратно взгляд на Валерию.

– Ага? – спросил.

– Ага, – смущённо кивнула она.

Широкая улыбка утонула в рыжей бороде министра. Он раскатисто захохотал, схватил девушку на руки, закружил по комнате.

– Так то ж радость великая! – прижал её к себе, покрыл поцелуями щёки. – Валерия! Касаточка моя! Моё дитя носишь! Чего ты, Демира? – обернулся к королеве. – Чё кислая такая? Радость же! Дитё всегда в радость!

– Времена неспокойные, – вздохнула королева, – перемены грядут. Ты в поход, а она?

– А я ждать тебя буду! – обещала Валерия.

– Три дни к свадьбе приготовиться хватит? – спросила Демира министра. – Скоро уж и Ария воротится, а там и сваты от Феанора прибудут. Две уж свадьбы в одну чего мешать? Вот и поспешай. Прежде ты, а потом Ария.

Долго и трудно оправлялся от ран Великий Инквизитор Кронии. Не ведал, сколько дней минуло, где он, кто рядом с ним. Очнулся когда, тепло было, тихо вокруг. На удобной постели лежал он, чуял, как слабо ноют стянутые бинтами заживающие раны. Чистая полотняная рубаха была на нём, тонкая, хорошо выделанная шкура закрывала его до пояса. Протянутая на веревочке под каменным потолком пещеры, висела перед ним занавеска из старой, много раз стираной материи, отгораживала постель от остального помещения.

Торвальд Лоренцо протянул руку, сдвинул в сторону край занавески. Он сразу увидел Гаркану, хлопотавшую у очага. В платье и деревянных башмаках на босу ногу, тёплым платком подвязала поясницу, другой платок на плечах лежит, волосы заплетены спереди в косички, сзади спускаются волной расплавленной меди. Такая красивая, что на миг зажмурил глаза Инквизитор Кронии, не решаясь признать, что не сон это, не видение. Он дома, и она рядом.

Гаркана осторожно вытащила ухватом чугунок из печи, откинула крышку, помешала варево деревянной ложкой. Бес Потанька суетился рядом, забегая с одной стороны, с другой, подпрыгивал, силясь заглянуть в котелок. Гаркана зачерпнула ложкой похлёбку, подула на неё, попробовала.

– Дай, дай! – заплясал рядом голодный Потанька.

– Обожди, сердешный, – ласково прозвучал её нежный, напевный голос, – пущай потомится ещё, доспеет.

Подошла к столу, взяла краюху хлеба, отрезала кусок, подала бесёнку.

– Вот, поешь покуда хлебца.

Потанька прыгнул на лавку, вонзил зубки в тёмную душистую корочку. Гаркана потрепала его по мохнатой голове, обернулась.

Видел Инквизитор, как мягки, неторопливы её движения, как двигается она, с томительной медлительностью, будто кошка по первому снегу. А когда обернулась, в глаза ему бросилось то, чего сразу не приметил под узлом толстого вязаного платка. Живот, округлый, высокий, плавной линией выступал под её платьем, и она чуть отклонялась назад под его бременем. А глаза, серо-зелёные, чистые, как вода в купаловскую ночь, таким покоем, благостью наполнены были, что дыхание перехватило у Великого Инквизитора. Вот, значит, с чем весна к нему пришла!

– Гаркана! – позвал он, с торжеством возвращающейся силы отмечая, что голос его звучит полновесно, не как шёпот умирающего.

Она повернулась к нему, глаза распахнулись с радостным изумлением, подошла, положила руку на лоб, подержала, счастливо улыбаясь – жара не было.

– Очнулся, болезный! – протянула ему ковшик с питьём. – Вот, испей, целебная сила в отваре том.

Пить хотелось, и он махом осушил чашу. Утёрся, и, сдвинув брови, спросил строго:

– Что это с тобой, Гаркана? Откуда у тебя пузо такое? Гороху пареного объелась, аль с чего другого тебя так пучит?

Она непонимающе заморгала, не зная, что ответить, но Инквизитор осторожно притянул её к себе, положил ладонь на её живот, прошептал восхищённо:

– Моё дитя носишь!

– Вот, – ахнула Гаркана, – дурень этакой! А то чьё же? Ужель подумал, что Бессмертного?

– Да куда ему! – снисходительно фыркнул Торвальд Лоренцо. – Ему так в жисть не наработать!

Живое, нетерпеливое, туго перекатилось под его пальцами, и Инквизитор охнул удивлённо, убрал руку, испугавшись.

Гаркана засмеялась, схватила его большую ладонь, опять приложила к своему животу.

– Чего смутился-то? Дитё живое, отцу своему радуется!

– Сын мне радуется! – повторил вслед за ней Инквизитор, осознавая свершившееся, бережно погладил живот, смотрел на Гаркану счастливыми синими глазами.

– Дочка! – ревниво отозвалась она. – В моём роду только девки рождались!

– Посмотрим! – самоуверенно отозвался Торвальд Лоренцо. Подвинулся, давая место Гаркане, подтянул её к себе за руку, усаживая рядом на постель. – Вот, значит, чего мы с тобой наработали! – рассмеялся. – А славно в ту ночку покувыркались!

– Да ну тебя! – она, чувствуя, что краснеет, смутилась, закрылась рукавом.

– Вот родишь, и повторим! – пообещал Инквизитор, жадно оглядывая её, пополневшую, с крепкой тяжёлой грудью под тонким холстом платья. – Ох, и хороша ты, Гаркана! – выдохнул. – Нет никого краше! Жаль, нельзя трогать тебя сейчас, а то я бы…

– Чего нельзя-то? – совсем смущаясь и опуская голову, пробормотала она. – Можно, ежли не шибко-то…

– Правда? Так чего молчишь? – он приподнялся, схватил её за обе руки, потащил к себе на постель.

– Пусти, дурень! – засмеялась Гаркана, чувствуя, как сильное возбуждение, против воли, охватывает её. – Куды тащишь? Болезный ведь, оклемайся сперва! Торвальд! Да слышишь ты, нет? Откроются раны сызнова!

Инквизитор её не слушал, целовал, куда доставали губы, в глаза, в щёки, в шею, развязал платок и стащил с её груди. Сил сопротивляться у Гарканы не было.

– Ой, бешеный, оборотень! – она задёрнула занавеску, чтобы не пялился на них круглыми глазёнками любопытный Потанька. – Обожди, я сама! – стащила через голову платье, обняла, прижимаясь к нему мягким, полным живого тепла, нежным телом.

Занавеска отдёрнулась, маленькая лохматая ручка пролезла под неё, погрозила кулаком.

– Давай, Гаркана, ласкайся с ним! – послышался ревнивый голос сердитого бесёнка. – Вот надует тебе второе пузо поверх первого, будешь знать!

– Не слушай его, – прошептал Инквизитор ей в ухо, – так не бывает…

Крепко обнявшись, счастливые, спали они в ту ночь под звон весенней капели. На лавке, укрывшись платком Гарканы, сопел обиженный Потанька.

В чертогах Последнего из Сов лёгкие детские сновидения витали над изголовьем руанской принцессы Арии. Бодрствовал, служа мессу Князю Тьмы, Бессмертный Арий Конрад.

Не спала, сидя над картой границы Руаны и размышляя, откуда нанесёт свой первый удар Норт Безликий, и королева Демира.

Укрывал белоснежными крылами Бог Любви ложе первого министра и супруги его, Валерии.

В жёсткой солдатской постели ворочался воевода Северного Гарнизона Сван Молот, тревожные сны о грядущей битве мучали его.

Стоял у окна крепости с подзорной трубой царь Феанор. Оглядывал застывшее море и опустил трубу в тот самый миг, когда мощный удар снизу вспорол ледяной панцирь, взметнул вверх фонтан воды, и далёкий страшный рык послышался из глубин – то пробудился от долгого сна Дагон.

Конец второй книги.