Путь наверх. Королева

Вспомнилось, как тяжело было на сердце тогда, в одну из ночей длинной зимовки. Сон не шёл к изголовью. Тяжёлые воспоминания мучили израненную душу. Род её был истреблён, горечь потери невосполнима, честь поругана, жажда мести терзала, не давая покоя. Она была одна, гонимая, вынужденная скрываться. Ни живой души рядом, никого на многие мили. Только снег. Большой, белый, бесстрастный, вечный. Казалось, конца не будет долгой этой зиме.

Демира тогда почувствовала вдруг, что если сейчас она не прикоснётся к кому-то живому и тёплому, она просто погибнет. Будто земля уходила из-под ног, шатался и рушился мир.

Она встала с ложа, подошла к выходу из пещеры, откинула медвежью шкуру, выглянула наружу. Всё та же слепящая белизна, всё так же воет буран, крутя снежные вихри. Демира опустила тяжёлый полог, вернулась обратно. Проходя мимо спящего волка, остановилась, взглянула на него. И вдруг опустилась на колени, коснулась рукой серой головы…

Пальцы утонули в густой шерсти. Тёплая живая сила шла от зверя, и Демира почувствовала ту силу. Будто мощная волна ударила, прошла через всё тело, затопила в себе. И так велик был тот порыв, так не похож на все те чувства, что довелось испытать за недолгую её жизнь, что замерли руки, остановились, чтобы осознать, подумать.

А волк понял всё, проник своим чутким звериным сознанием в её сердце. Поднял голову, взглянул на неё жёлтыми глазами и уткнулся чёрным носом в её раскрытые ладони. Её руки сомкнулись, обхватили волчью морду, и она почувствовала, как зверь лизнул их изнутри, прижалась лицом к его голове, и две тяжёлые слезы скатились из её закрытых глаз и упали на лоб волку, обожгли его.

Это был их первый поцелуй, Арий Конрада и Демиры. Тогда, в пещере, а не в его каменных чертогах накануне великого похода. И первая их ночь была тогда же, в пещере. В ту холодную метельную ночь, когда обнявшись, сплетясь телами, девушка и волк крепко спали на войлоке, согревая друг друга. И одно дыхание было на двоих, и на двоих одно биение сердца.

– Ты ушёл в буран, а я осталась, – тихо сказала Демира, прижимаясь лбом к холодному стеклу окна.

От её дыхания сразу запотело стекло, прозрачные стрелы морозных узоров распустились на нём, скрывая от взора бушующую метель.

– Зверю не место подле человека, – добавила она, вслух отвечая своим мыслям, – но, знай я, что ты – человек, я никогда не отпустила бы тебя. Прижала бы к своему сердцу и держала крепко. А теперь поздно, – с тихой грустью заключила она, – теперь другие у нас дороги, у волка-одиночки и волчицы, ведущей огромную стаю. Но что за польза обрести власть над миром, а душе своей наперекор пойти?

О том же думал и владыка острова Форс, царь Феанор, глядя в буран сквозь подзорную трубу с башни прибрежного маяка. Морозом сковало в последнем беге морские волны, и снег теперь заметал их, неразличимыми делая воду и сушу. Так и души человеческие, порою сокрыты большими снегами, и не различить на первый взгляд, что там, глубоко: холодная бесплодная земля или бурлящие волны.

Руанская принцесса дала ему слово и бесстрашно обнажит меч против чудовища, дремлющего теперь на дне морском. Освободит от страшной дани жителей его острова, примет с людской благодарностью всю полновесность золотой короны и вступит на царство, но разве власть наполнит её душу? Разве дарует покой, равновесие и тихое счастье? Лишь холодом сожмёт сердце, научит дерзко щурить глаза от бьющего в лицо ветра, усмехаться зло, и поможет забыть, что когда-то могла чувствовать, вспыхивать от искры и гореть ясным огнём.

Норт Безликий, хозяин Ледяных Скал Безвременья, тоже наблюдал за метелью, стоя на самом Пике, где Кронос начал Отсчёт Времени. Ловил студёный ветер руками; раскрыв голодную пасть, жадно заглатывал падающий снег, упивался его холодной сладостью.

Последнияя зима вступила в свои права. Её хватит как раз, чтобы неспешно отшлифовать три грани Кристалла Вселенной, доведя их число до двенадцати. А оставшиеся две он отшлифует весной, под светом последнего лунного дитя и дочери Солнца.

Норт Безликий вскинул вверх руки, сменил морду белого барса на любимый облик свой – юноши с прозрачными, будто два алмаза, пустыми, как бездна, глазами, и громко расхохотался. И смех его, точно перезвон набата, пророчащего беду, полон был злого торжества. Тонкий, пронзительный, проникающий в самое сердце, он сорвался вниз с Пика Времени, заставив жителей приграничной деревни плотнее запереть двери и ставни в своих домах. И в животном ужасе скорчился на полу, заткнул уши подручный  его, жалкий слабый человечек, бывший первый министр Руаны, Дан Лукас.

К утру стихла метель, и вернулись жители городов и деревень к своим насущным делам. Королева поехала встречать военный обоз из Кронии, не успевший добраться до столицы из-за непогоды. Ливий со скуки с нею увязался.

Последний из Ордена Сов спустился в святилище Гекаты служить мессу. Ария засела за книги, с его, конечно же, позволения. Что там пророчили древние предсказания? Что за чудовище такое – Дагон, откуда он взялся и почему держит под властью своей остров Форс? Какое зло породило Норта Безликого, и откуда достанет сил у лунного дитя на противоборство с ним? Ария погрузилась в чтение, и напрасно бесиха Марыся кликала её обедать, так и не дозвалась, ушла, сердито хлопнув дверью. Но потом передумала, пожалела девку непутёвую и принесла ей в комнату миску похлёбки.

Царь Феанор, как метель стихла, отправился осмотреть береговые линии и долго стоял у застывшего моря, думая о юной девушке, что, дерзко усмехаясь, сорвала с его руки кольцо с рубином и надела себе на палец.

– Достанет ли тебе сил? – спросил он раздумчиво, глядя на скованные морозом волны.

Гаркана, едва утих ветер, собралась в дорогу, и напрасно бес Потанька отговаривал её не ходить, не послушала. Повязала голову тёплым платком, надела тяжёлый овчинный тулуп, пимы до колен, взяла посох и побрела по снегу. Уж ежли что вбила в голову себе, так нипочём не отступит, это Потанюшка знал, а потому поворчал, повздыхал да и поспешил следом, прыгая по сугробам да проваливаясь в них чуть не по пояс.

Долго шли до оврага. Лишь раз упросил бесёнок остановиться упрямо бредущую по снегам отшельницу, усадил на поваленное ветром дерево, поправил сбившийся на голове платок, достал из-за пазушки бутыль с молоком и кусок хлеба и заставил поесть.

Гаркана подкрепилась и продолжила путь. Легче идти стало, и когда вышла к обрыву, сразу увидела на том берегу узкое алое полотнище на острие наполовину занесённой снегом пики. Без слов, без крика рванулась вперёд, остановилась на краю. Потянулась навстречу взметнувшемуся алому шёлку, что трепетал на ветру, будто живой лепесток огня.

– Достану! – решил Потанька и лохматым колобком скатился вниз по склону, Гаркана и остановить его не успела.

Потом прижимала к заплаканным глазам алый шёлковый лоскут, и казалось, слышала шедший от него лёгкий запах валерьяны и мяты.

До этой метельной ночи не знала Гаркана, как сильно, оказывается, любила она Инквизитора Кронии. Когда в порыве отчаяния и безнадёжных иллюзий послала его на войну с Руаной, и, узнав, что королева сильнее и шанса на победу у Торвальда Лоренцо нет, испугалась, поняв содеянное. Но тогда ехала к нему исправить свою подлость, смыть предательство, тогда не осознавала, что трепещет не за прощение Арий Конрада, а за жизнь Великого Инквизитора. А прошедшей ночью, когда ветер донёс до неё его голос с края бездны, поняла всё Гаркана, и теперь успокаивалось, утихало страдающее от разлуки любящее сердце. Он жив, он любит её, он оставил здесь знак для неё, как надежду, как отчаянную просьбу поверить и дождаться. Ещё одна зима ожидания и надежды, но то другая зима, и она дождётся. Теперь только перезимовать, и, когда придёт весна, они будут вместе.

Королева Руаны и министр финансов встретили военный обоз в той самой деревеньке, с которой пошло начало освободительной войны Демиры. В той корчме, где когда-то сразила дерзкая воительница наместника Пиара и собрала первый свой отряд, ожидали её будущие солдаты, коих набрал для неё Инквизитор Кронии.

Демира приняла из рук хмурого начальника отряда грамоту от Инквизитора, прочла. Подняла взгляд на Валерию, одетую, как и все солдаты, в замшевые штаны, высокие сапоги, шерстяную рубаху, жилет-щит из толстой крепкой кожи, нарукавники, наколенники. Мятежница ответно смотрела на королеву, но взгляд её не выражал ни страха, ни почтения, а лишь живой интерес. Вот она, королева Руаны, Демира, та, что, будучи вне закона, сумела подняться на самую вершину. Что решит она, какой удел изберёт для смутьянки? В её руках теперь была судьба Валерии.

– Ты, стало быть, бунтарка, поднявшая народ против своего правителя? – спросила Демира, глядя ей в глаза.

– Я, – отвечала  Валерия, но не прибавила, как это принято было, «моя королева», и взгляд не отвела, выдержала.

– Покажи, что ты можешь! – потребовала Демира. – Сразись с ней, Ливий, – велела стоявшему рядом министру.

– Можно! – не возражал Ливий, с интересом разглядывая мятежницу.

Валерия презрительно сузила чёрные глаза – не понравилось ей, как откровенно пялился на неё министр Руаны.

Начальник отряда принёс два крепких шеста, дал один бунтарке, другой Ливию, кивнул:

– Ступайте на двор.

– Больно толста палка, – покачал головой министр, принимая шест, – я ж косточки ей переломаю! Вон как худа, в чём душа держится! Да как такая могла бунт-то поднять? Она и кружки с пивом в руке не удержит!

– Прикуси язык! – оборвала его Валерия. – Не терпится узнать, как я повыбью пыль из твоего толстого брюха, будто из старого матраца?

Демира фыркнула, а Ливий так и ахнул:

– Да ты ещё грозишь мне, дохлая девка? Да я ж хребет тебе переломаю!

– Попробуй, толстопуз! – усмехнулась, показывая дырку вместо переднего зуба, Валерия.

– Довольно языки чесать! – остановил перепалку властный голос королевы. – Победишь его, мятежница, в лучших войсках моих служить станешь, к Северной Границе пойдёшь, к Ледяным Скалам. Лучший мой военачальник обучать тебя будет. Проиграешь – обозы будешь гонять с севера на юг и обратно, все два года. Ступай.

Валерия перехватила шест поудобнее, усмехнулась зло и дерзко, и пошла во двор. Следом потопал Ливий и остальные солдаты, предвкушая интересное зрелище, посмеиваясь и делая на поединщиков ставки.

Демира обвела взглядом стены корчмы. Вот здесь сидел Али Лей Хон – наместник Пиара. Она не хотела тогда биться, желала тишины и одиночества, чтобы успокоить раненую душу. Образ Арий Конрада, оставившего её, как досадную помеху на своём пути, стоял перед нею. И недолгой была битва, легка победа руки с Мечом, что Разил Без Промаха. И оглянуться не успела, ещё хрипел на полу в агонии её враг, а уж заполнилась народом старая корчма. И многоголосый хор ответил ей: «Да!», когда из самых глубин её сердца вырвался призыв: «Кто не трус, тот пойдёт со мною! Здесь есть ещё воины?»

Королева тряхнула головой, отгоняя горячую волну воспоминаний, и вышла из корчмы.

Поединщики не начинали бой, ждали её. Она перехватила взгляд Ливия, улыбнулась ему, кивнула.

Министр сбросил плащ, стал в стойку. Ещё раз оглядел Валерию и с сожалением покачал головой. Она, бледная от негодования, оскорблённая его презрением, первая, не дожидаясь сигнала к бою, бросилась в атаку, и метким был удар её, хорошо приложила противника. Хоть и успел он в последний миг отвести удар её, и вскользь пришёлся он, а только едва ему ключицу не сломала тощая девчонка.

– Ах ты козявка, титька тараканья! – ахнул Ливий, размахнулся, палку из её рук выбить хотел, да не тут-то было, извернулась Валерия, ушла из-под удара и пригрела противника по другому плечу. Толпа одобрительно взвыла.

– А козявка-то, кусачая! А, министр? – выкрикнул кто-то, и солдаты дружно расхохотались.

Ливий, красный, всерьёз уже разозлившийся, молча пошёл в атаку, но – лишь Демира это видела – не противницу бил, а только обезоружить стремился, нападал, выматывая напором. Со стороны гляделось, как будто бы он бил прицельно, а ей всякий раз удавалось отразить удар.

И вот, улучив миг, когда дала знать о себе усталость, ослабло внимание Валерии, сбил её с ног министр Руаны. Но она почувствовала, что некрепко сжимает её руки, рванулась, и опять поняла – поддаётся. Легко ударила его ногами в грудь, сбила с ног, вскочила, села сверху, придавила к земле.

– Победила! – ахнул громко Ливий. – Ах ты, вошь бесхвостая!

– Ты ж поддался мне! – сказала она, низко наклоняясь к нему. – Зачем, министр?

– Молчи, дура! – прошипел он.

Её лицо было совсем близко, и он успел разглядеть, как красиво очерчены её брови, и что глаза её, как у лесной куницы, с приподнятыми уголками, хитрые, злые, таящие в глубине своей силу и боль.

Она фыркнула и встала. Странное чувство на миг ощутила Валерия. Что-то идущее из груди министра, живое и сильное, крепкое и тёплое, настоящее. Оно и в руках его, больших и веснушчатых, было, когда некрепко стиснул он в запястьях её руки. Лишь на миг, но она почувствовала эту волну, и в груди её будто ослабли ледяные тиски, сжимавшие сердце.

Некогда  было разбираться Валерии, вдумываться в происходящее. Другое её волновало сейчас.

– Что будет со мной, королева? – спросила она. – Я победила!

– Я вижу, – ответила властительница Руаны, и так ответила, что поняла Валерия – она видела всё, но только она, – к Северной Границе поедешь, – добавила Демира, – как и условлено было.

– Благодарю, моя королева! – Валерия опустилась на одно колено, склонила голову, приложила руку к сердцу.

– В час добрый! – пожелала Демира. – Ливий, дел покуда никаких, может, сопроводил бы отряд до Северной Границы? – спросила она.

– Отчего же, можно, – согласился министр, – на рассвете и отбудем. А пока на ночлег становитесь, темнеет уж.

Солдаты пошли обратно в корчму, зубоскаля и смеясь над позорным проигрышем министра Руаны. И королева следом пошла. Ливий один на дворе остался, встретился взглядом с Валерией.

– Зачем? – спросила она. Теперь не смеялась, смотрела серьёзно и прямо.

– Много знать будешь, скоро состаришься, – невозмутимо ответил Ливий, поднял с земли свой плащ, отряхнул его от снега и пошёл в корчму, оставив Валерию в сгущающихся зимних сумерках наедине со своими мыслями.

Глава двадцатая.

Валерия

Ливий сопроводил отряд до Северной Границы. Туда почти сутки пути было, и погода стояла тихая. Быстро добрались.

Молчалив был в дороге министр Руаны. Опустив голову к гриве коня, думал о чём-то, лишь изредка по делу перебрасываясь словами с начальником отряда. Новое, неведанное прежде чувство охватило его, и над этим нужно было поразмыслить, послушать внутри себя.

Бунтарка Валерия напомнила Ливию юную Демиру, но не так, иначе. Ливий просто пожалел пленницу и забрал тогда от позорного столба из дворца Аль Магруфа. Нравилось ему обогревать её, растить из неё воина, наблюдать, как крепнет её тело и дух. И когда он отдал ей всё, что знал, а она взяла, они легко расстались, верными друзьями навек, чтобы сойтись вновь, если пересекутся их дороги, и душами, и телами, но не сердцем.

 С Демирой они были два воина, жадные до побед, пьющие допьяна после битвы и утоляющие телесный голод в объятиях друг друга. А душа требовала иного.

Гордая воительница полюбила Последнего из Сов, но он предпочёл её своему Бессмертию, и она заставила замолчать своё сердце. А Ливию жилось счастливо, брал от судьбы простые радости, не хватал с неба звёзд. И встретив вдруг мятежницу из Кронии, обычную уличную девку, никакой особенной красотою не отмеченную, слишком высокую и худую, да к тому же и ещё и беззубую, руанский министр почувствовал, как что-то новое, живое всколыхнуло его душу. Будто весенним ветром среди зимы повеяло.

А что в ней такого было, в Валерии этой? Нипочём ей не сравняться с Демирой, а всё же… И дерзость та же, и непокорность, и дух свободный, и бесстрашие на грани безумия – всё искреннее, неподдельное, живое, бурлящее через край, – зацепило Ливия, и внутренним своим взором увидел он в ней ту красоту, что не каждому дано в человеке увидеть.

Думы не давали спать министру финансов, да ныло плечо, по которому крепко приложила палкой мятежница. Вздыхая, достал Ливий из своего дорожного мешка маленький глиняный горшочек с мазью и спустился вниз, в пустой зал постоялого двора, куда остановился на ночлег отряд. Сел у окна, спустил вниз рубаху, глянул. Увидел в лунном свете, как распухло плечо от удара, багровый синяк наплыл, больно было руку поднять.

Ливий забрал пальцем немного мази из горшочка, осторожно стал втирать в больное место.

– Дай, помогу, – услышал он тихий голос и вздрогнул от неожиданности.

Валерия неслышно спустилась с лестницы и вошла в комнату. Простоволосая, неподпоясанная, в рубахе поверх штанов.

– Ишь, – она с сожалением покачала головой, оглядывая синяк на его плече, – как я тебя… Больно, небось? Давай, подсоблю, – и не успел Ливий ответить, как протянула руку, забрала у него горшочек с мазью и села рядом на лавку.

– Чего не спишь? – спросил министр.

Она пожала плечами.

– Нейдёт сон. Должно, волнуюсь о службе, – зачерпнула кончиками пальцев мазь, тихонько стала втирать в место ушиба.

Ливий шумно вздохнул, расслабляясь. Приятны были прикосновения сильных нежных пальцев, но Валерия по-своему истолковала его вздох.

– Потерпи, болезный, – утешила, – скоро уж.

– Ты не спеши! – возразил он. – Взялась исцелять, так уж и врачуй на совесть! А то разок помазала, и всё уж!

– Ладно, ладно, не ворчи, – примирительно буркнула Валерия.

Волосы её упали на щёку министру, он тихо засмеялся, отвёл их ладонью. Лёгкой полынной горечью пахли они, и хотелось Ливию обнять её за тонкую талию, притянуть к себе, ощутить в своих руках её хрупкость и силу. И впервые он удержался от этого порыва, напомнив себе, что он министр Руаны, при исполнении приказа, и негоже ему.

– Зачем ты поддался мне? – спросила Валерия. Не давал ей покоя этот вопрос.

Ливий осторожно перехватил в запястье её руку, тонкую, гибкую, будто ветвь яблони, снял со своего плеча, чуть задержал в своей руке и отпустил.

– Ты веришь в чудо, Валерия? – спросил он.

Уголки её чёрных глаз приподнялись, она фыркнула, сверкнула щербатой своей улыбкой. Развеселил её вопрос министра.

– Не! – ответила. – Не верю!

– Вот это ты зря, – серьёзно ответил Ливий. Поднял руку и, чуть дотрагиваясь кончиками пальцев, провёл по лбу девушки, убрал назад прядь волос, упавшую ей на лицо. – В себя надо верить.

– Ты пожалел меня, министр? – догадалась Валерия.

– Так мало ж радости обозы по дорогам гонять! – его широко растопыренные голубые глаза улыбнулись в ответ. – А так, лучший воевода королевы хорошего воина из тебя сделает.

– Ты прости, что я тебя так, – мятежница тихонько дотронулась до его плеча, – привыкла повсюду встречать подлость, так и позабыла, что и хорошие люди на свете есть.

– До свадьбы заживёт, – опять улыбнулся Ливий.

Валерию охватило вдруг желание обнять его, прижаться лицом к широкой груди, ощутить тепло большого сильного тела и, смутившись этого порыва, она встала.

– Пойду, – сказала, – доброй тебе ночи.

– И тебе ангела светлого к изголовью, – нежное участие читалось в его взгляде, и лёгким в ту ночь был сон бунтарки, а поутру она проснулась с тягостным предчувствием.

Неясная тоска давила грудь, слёзы подступали к горлу, и вдруг поняла она причину своей душевной маяты: утром доведёт отряд до Северной Границы министр Руаны, и не увидит его больше Валерия.

Она распахнула ставни оконца тесной комнатки, где провела ночь, выглянула. Ровным белым саваном простирался снег, догорали последние звёзды в небе. Валерия вдохнула крепкий морозный воздух, зачерпнула с рамы горсточку снега, приложила ко лбу. Закрыла глаза, давя в себе тяжёлую боль, но она ширилась, разрасталась, заполняла собою всю душу.

– Закрой окно, застудишься, – услышала она за спиной.

Валерия резко обернулась. Ливий вошёл в комнату, тихо прикрыл за собою дверь. Должно, разбудить пришёл её, светало уже.

Девушка стремительно шагнула к нему, обняла крепко, губы её отыскали его губы, и Ливий почувствовал на своих щеках влагу её слёз. Он и понять, ответить толком на её поцелуй не успел, как она отстранилась, отёрла глаза, прошептала сдавленно:

– Благодарю тебя за всё, министр, – и шагнула к двери, но он удержал её за руку.

– Что ты, что? – спросил, заглядывая ей в глаза, и волнением, тревогой и участием был полон его голос. – Что, страшно тебе? Ты не бойся! – ободрил её. – Ты справишься! Смышлёная же, не дура! Слушай военачальника!

– Да не из-за службы я! – всхлипнула Валерия и, не в силах совладать с охватившими её чувствами, такими сильными, новыми, непонятными, зажала ладонью рот, давя в себе глухое рыдание.

– Ты что? – Ливий схватил её за плечи, развернул к себе.

Она, почувствовав тёплое прикосновение его сильных рук, рванулась навстречу, быстро обцеловала всё его лицо, шепча:

– Прощай, министр!

– Вона что! – дошло до него. – Дурочка, ты из-за меня, что ли? Ах ты, козявка глупая, да я ж приеду! Снега ещё не сойдут, как приеду! Что ты! Полно реветь-то!

– Приедешь? – разом высохли слёзы на её щеках. – Даёшь слово?

– Ну, сказал же! – улыбнулся Ливий. – Соскучусь уж на другий день, как простимся! Такую, как ты, дурёху безмозглую, ведь поискать ещё!

Валерия облегчённо вздохнула, потянулась навстречу министру, и долгий поцелуй скрепил их прощание и надежду на скорую встречу.

Ливий вернулся тихий, задумчивый. Перестал захаживать на кухню, пить вино там да жрать, донимать поварих да задирать судомойкам подолы. Даже схуднул, забывая за мыслями пообедать.

Шла зима, шли дела, Демира видела, что в себе министр финансов, но в душу не лезла. Однако когда спустя пару месяцев понадобилось поехать в Северный Гарнизон посыльному с секретным пакетом от королевы, и Ливий вызвался пакет доставить, Демира хмуро заметила:

– Не форсируй события. По тяжкой вине проходит. На правителя своего подняла руку! Пущай до лета хоть прослужит, остепенится, искупит.

– Да я повидать её только, – не смутился Ливий.

Демира повернулась, оглядела его. Увидел вдруг министр финансов, как бледно лицо королевы, как много запрятанной тоски в глубине живых, горящих чёрных глаз.

– Сомневаюсь я, что пьёт Валерия в гарнизоне ивовый лист, – усмехнулась Демира.

– Да я повидать её только! – повторил Ливий более внушительно.

Королева миг помолчала, будто вслушиваясь, потом кивнула:

– Ехай. В добрый путь.

Ливий пустился в путь без провожатого. Хоть и зима стояла в разгаре, а кого было опасаться в своих землях? Крепкие доспехи под плащом, подбитым волчьим мехом, железом окованная пудовая палица, тяжёлый меч у руки – верный друг, такой не предаст.

Конь министра Руаны мчался по зимнему лесу, взметая копытами снег, а всадник всё подгонял его, быстрее, вперёд! Некогда было любоваться строгой холодной красой – высокими елями, что, будто купчихи в пышных шубах, стояли под снегом, берёзами в кружевных накидках инея, кедрами-витязями в ледяных шеломах. Спешил к возлюбленной, истосковалось сердце в разлуке.

Дорога, благо, проходима была. Уж раза три за зиму с обеих сторон посылали солдат чистить от снега. А иначе как бы держать связь столицы с Северным Гарнизоном? Как добираться по зиме, как передать быстро весть, коли нужда в том будет?

До ночи добрался министр до места. Едва разглядел в сумерках высоченный частокол гарнизона из цельных мачтовых сосен. Резко осадил коня у подножия крепостной стены.

– Кто таков? Чево надо? – окликнули сверху, и Ливий улыбнулся, признав знакомый голос. Валерия несла дежурство на стене в ту ночь.

– Посыльный королевы! – откликнулся он. – К воеводе, лично!

– Да то ж министр! – заржал сверху другой, мужской голос. – Глаза-то разуй, Валерия! Аль забыла, как в снегу его валяла? Не признала?

Ливий опустил голову, пряча в бороде усмешку. Вона как, чтобы ей укрепиться, своей воинской чести не пощадил, на смех себя выставил. Огромный, спина, что стена, плечи, будто валуны, кулаки пудовые, а Валерии солдаты прекословить боятся, все ж видали, как села она на грудь богатырю-министру!

Без скрипа отворились высокие, железом окованные ворота. Валерия стояла, в доспехах, в короткой меховой дохе, в узком коническом шеломе поверх вязаной шапки, держала руку на рукояти меча, смотрела на него, сдвинув брови.

– Покажь грамоту! – велела.

Ливий улыбнулся. Исправно несла службу, правила помнила – для всех единые. Брови к переносью свела, сопит сердито, как подобает дозорному при исполнении, а в чёрных глазах сияют счастливые огоньки – он приехал, сдержал слово!

Министр сбросил с руки меховую рукавицу, полез за пазуху, достал грамоту, подал ей, украдкой коснувшись её замёрзших пальцев. Валерия приняла, посмотрела, признала печать королевы, кивнула:

– Проезжай! – и, возвращая ему свёрнутый пергамент, тоже украдкой коснулась его руки.

Сван Молот, военачальник Северного Гарнизона, указал министру на лавку, велел солдатам подать обед. Взломал печать, прочёл послание, нахмурился.

– Что здесь писано, знаешь? – прогудел басом.

– Знаю, вестимо, – отозвался министр, – писать ответ станешь, аль на словах передашь?

– Передай моей королеве, – велел воевода, – что всё исполню. Укреплю гарнизон, накуём мечей. Только бессилен меч против магии.

– Не бессилен, – возразил Ливий, – бился я, смертный, простым мечом против Ангелов Света, и победил.

– С тобою был Последний из Ордена Сов, – напомнил со вздохом Сван Молот.

– А с тобою будет моя королева, – ответил министр.

– Всё так, – кивнул согласно военачальник, – передай моей королеве, всё, что повелела, исполню.

После обеда кликнул солдата и велел провести гостя в опочивальню. Когда Ливий уходил, задержал его воевода на пороге, сказал негромко:

– Ты бился с воинами Света и победил… А проиграл простой девчонке, что нынче сидит дозорной на крепостной стене!

Министр глянул на него, фыркнул, рассмеялся, но ничего не сказал в ответ, пошел следом за солдатом.

За два часа до полуночи дозор сменили. Щадил воевода Сван Молот своих людей в мороз, сменял дозорных часто. Сидел над планом гарнизона, раздумывая над приказом королевы, где и как усилить оборону, когда постучали в дверь, и вошла в обледеневшей дохе Валерия. Сняла заиндевелый шлем, поклонилась.

– Необычного чего приметила в дозоре? – спросил воевода.

– Спокойно всё, – отозвалась она, – где гость твой, начальник?

Оглядел её Сван Молот, разрумянившуюся, с сияющими глазами, прячущую счастливую улыбку, и разом понял всё. Не посмела солгать, тайком пробраться к министру, пришла, спросила напрямую, зная, что наказана может быть, и за дерзость свою, и за нарушение дисциплины в отряде. Смотрела открыто в глаза командиру, ожидала его решения.

– В левом крыле второго этажа, крайняя комната, – пожалел её Сван Молот.

– Благодарю, начальник! – Валерия прижала ладонь к груди, поклонилась.

– Я тоже был когда-то молод и влюблён, – ответил воевода, и, когда дверь за Валерией закрылась, добавил: – лишь боги знают, сколько вас выживет в грядущей битве…

Ливий не спал. Сидел в одной рубахе на кровати, смотрел на огонёк свечи на лавке у окна. Думы его о Валерии были, да как сказать Руанскому воеводе, что к ней ехал? Ведь воином королевским ей быть полагается в Северном Гарнизоне, а не наложницей министра!

Чуть скрипнула дверь – хорошо салом смазывали петли, щедро! – обернулся Ливий, Валерия стоит. Ещё снег не стаял на вороте дохи. Глаза, будто звёздочки, в темноте горят, улыбается. Расстегнула пряжку, бросила на пол перевязь с мечом, скинула доху, пинком захлопнула дверь.

Ливий бросился к ней, подхватил в объятия, впился жадно губами в её сухие обветренные губы. Отыскал завязки кожаных доспехов, распутал торопливо, стащил через голову их, потом толстую вязаную рубаху. Прижал к себе её обнажённое тело, грубые пальцы нежно скользнули по высокой крепкой груди. Пополнела в гарнизоне Валерия, посвежела, на пользу ей пошёл и чистый воздух леса, и ежедневные упражнения, да и вдоволь было и хлеба, и мяса, и сыра, дичь тоже стреляли.

Он даже до кровати её не донёс, стоя любил, жадно, неистово, после уж, когда она обессилено выдохнула, припав лицом к его плечу, уложил её на постель, сам рядом лёг. Они так и не сказали друг другу ни слова, как встретились.

Валерия перевернулась на живот, смотрела на него, улыбалась. Протянула руку, отвела прядь рыжих волос со лба Ливия, погладила по щеке. Сказывались года на облике министра, седина пробивалась в рыжих кудрях, но телом, как и в молодость, крепок был, так прижал к себе Валерию, что до сих пор сладко гудели в ней все косточки. Смотрел на неё, и тихая нежность таяла в его глазах. Валерия потянулась к его губам своими, министр легко подхватил её, посадил сверху.

– Шибко мне в тот раз в снегу понравилось, когда ты на меня уселась, – прошептал ей в ухо.

Девушка фыркнула, но отвечать уж некогда было, страсть захватила, потащила за собой в сладкий тёмный колодец, куда стремительно падали оба, сплетясь губами, руками, коленями.

– Любишь меня? – требовательно прозвучал вопрос министра. Не выпуская её из объятий, лишь чуть отстранил, чтобы глаза её, раскосые, как у лесной куницы, видеть.

– Как отсюда и до неба! – рванулся ответ из её сердца.

Ливий рывком перевернул её на спину, наклонился, смотрел на неё, гладил по лицу, по тёмным волосам, и не было для него в мире красивей и желанней женщины.

– Дай мне больше, чем просто любовь, Валерия! – прошептал он.

– Ты душу мою забрал, а хочешь большего? – засмеялась она.

– Женой моей будешь! – припечатал Ливий. – Покуда, до весны тут в гарнизоне прослужишь, а там, королева сказала, даст волю тебе!

– Благодарю! – Валерия схватила его большую руку, прижала к губам, погладила навек стёсанные во многих битвах, расплющенные костяшки пальцев.

– Служи хорошо! – велел министр. – Воеводу слушай! Времена перемен грядут! Чтобы рука твоя, держащая меч, тверда и быстра была! По весне заберу тебя! Теперь ступай, покуда не хватились, что ушла с дозора.

– Дозор сменили, – Валерия легла рядом, потянулась блаженно, – а воевода знает, что пошла к тебе. Я испросила позволения.

– Бардак у вас в гарнизоне! – буркнул Ливий, тоже потянулся и сел. – Поешь? Голодна, небось? Вон тут на столе солдат харчей оставил. Да я тебе гостинцев привёз. Орехи, мёд, варенье, пряники. Чтобы жизнь у тебя сладкой была.

Валерия легко спрыгнула с кровати, откинула полотняную скатёрку на столе, снедь укрывающую, взяла кусок хлеба, сала, налила в чарку вина, протянула Ливию.

– Ты из чарки пей, – сказал Ливий, – а я из бутыли! Будь здрава, Валерия! – стукнул горлышком бутыли о чарку и щедро отхлебнул. – Считай, первая ночь у нас с тобой нынче! А свадьбу после отгуляем!