Путь наверх. Королева

Ария вернулась к ожидающему её магистру. Он смотрел туда, где скрылись за деревьями силуэты всадников, пересёкся взглядом с принцессой, поднял два пальца вверх, отсалютовал ей, усмехнулся:

– Прорвёмся.

– Тебе есть куда прорываться, – невесело улыбнулась Ария, – мне же – некуда. Что будет потом со мною, мессир, после битвы с Дагоном? Мне нет ещё семнадцати вёсен! – с горечью воскликнула она. – И всю свою жизнь я должна провести на этом острове царицей Феанора? Оплатить свободу чужого народа своей собственной свободой? – она посмотрела на большое серебряное кольцо с круглым красным рубином, что сняла с руки царя и надела на свою. Потом взглянула на рубин на мизинце Бессмертного.

– Твой лучше, – заметил он, – крупнее, дороже.

– Мой просто мёртвый камень, – вздохнула Ария, – а твой кристалл – магический. Мой – оковы кандальника, твой – жезл всевластия.

– Я великий маг, – кивнул Арий Конрад, – поверенный Аримана, его верховный жрец, владеющий бессмертием и призванный творить зло. Сотни лет начертано мне жить, не зная бед, хранить равновесие тьмы и света. Но в одночасье рушится всё, и вот я не рвусь больше к власти. Будто волшебный цветок раскрылся в душе, и холодный аскет превратился в пленника страсти, сгорающего в пламени безумной любви. Столько лет я упивался своим могуществом, дорожил одиночеством, смеялся над людским счастьем! Теперь каждый миг моей жизни наполнен мечтою, падением и взлётом к моей звезде, из плена терзающих сомнений… О, принцесса! – простонал магистр. – Я схожу с ума! Не желай себе такой доли, дитя! Следуй избранному тобой пути, но помни – всё в твоих руках. И если нельзя повернуть вспять течение судьбы, то направить более угодной тебе дорогой – можно.

– Может, напьёмся? – предложила Ария.

Бессмертный повернулся, с интересом оглядел принцессу, усмехнулся, подъехал ближе, протянул руку, тронул её чёрную косу, погладил ладонью.

– А я не ошибся – царь Феанор понравился тебе с первого взгляда!

– Что ты плетёшь? – вспыхнула она. – Ещё не выпил ни капли, а уж болтаешь всякий вздор!

– Давай, принцесса! – поддел её магистр. – Поборись с судьбою! Я счастлив встретить подобного себе бунтаря! Идём, моя дорогая! – он перехватил поводья её коня, потянул. – У нас с тобою много дел – считать дни и часы в ожидании новой встречи, ждать, когда день начнёт прибывать, и с каждым утром рассвет будет становиться ярче… Пить вино, смотреть на пламя камина и молиться глухим, равнодушным богам…

Зима запоздала ещё на неделю. Этих дней как раз хватило Чёрному Велору, чтобы провести обряды, посвящённые Сету, в Руане и на острове Форс, и вернуться в своё святилище, простившись с Демирой до весны.

А вот Великому Инквизитору Кронии завершить дела не достало недели. После подавления мятежа быстро разлетелся слух по столице о сверхъестественных способностях Торвальда Лоренцо, о том, что Кронос Всевышний охраняет его от вражеских стрел, неуязвимым делает. Народ желал видеть Великого, и пришлось на три дня устроить празднование в столице, щедро оделять горожан хлебом, вином и мёдом, свершать омовения статуй богов и приносить жертвы.

Инквизиция трудилась днём и ночью, составляя протоколы обвинения и допрашивая мятежников. Солдат-предателей отослали в рудники, прочих бунтовщиков – на строительство канала. Далеко шла слава о милосердии Великого Инквизитора Кронии. Без смертных казней и даже без телесных наказаний творил он мудрый суд. Ожидали горожане, что лютой смерти предаст того, кто осмелился пустить стрелу в него, но Торвальд Лоренцо даже не искал виновника, всех скопом на каторгу сослал. «Простой труд на свежем воздухе за миску похлёбки быстро вернёт вам разум, – сказал, отправляя обоз с каторжанами, – научитесь ценить жизнь и быть благодарными за то, что имеете».

Предводительницу же мятежников, Валерию, он держал в тюрьме, покуда не оправится от раны в плече. Дохтур осмотрел её, зашил рану, сказал, что заживёт быстро, разве мечом пару недель владеть не сможет.

– Тем лучше, – фыркнул Инквизитор, – поотрубать бы ей руки не мешало, чтоб в другой раз неповадно было! – добавил привычно.

Дохтур испуганно шарахнулся в сторону и поспешил уйти. О беспощадности Великого Инквизитора в Кронии помнили, и то, что два года не зажигал он костров на площадях, и виселицы рассыхались без дела, так лишь по великодушию, одному ему ведомому. Что стоит Великому вернуться к прежним судилищам и в назидание непокорным перевешать и мятежников, и кто с ними заодно под горячую руку попадётся?

Но что публичной казни он предаст главную зачинщицу бунта, в том у горожан сомнений не было, и с жадным любопытством ожидали люди дня исполнения приговора. До хрипоты и драки спорили, какую же смерть изберёт Верховный для преступницы.

Но выбор Торвальда Лоренцо был столь неожиданным, что вконец перепугал глупых невежественных людей. Коль так поступил Великий, стало быть, недолог час, когда сорвётся с цепи и начнёт жечь и резать всех, без разбору. Не к добру такое затишье. Не может быть столь милосерден правитель к бунтарям и отступникам. И если пощадил, значит, свои на то имел причины Железный Тигр, не знающий жалости. Милосердия Торвальда Лоренцо боялись ещё больше, чем возмездия, ибо не знали, что таит под собою это милосердие, во что оно выльется.

Валерия в ожидании приговора была спокойна, встретила Великого Инквизитора насмешливым вопросом:

– Сам пришёл, Справедливейший? О, какая честь!

– А ты кого ждала? – равнодушно спросил он, проходя в камеру и садясь рядом с бунтаркой на жёсткий соломенный топчан.

– Солдат, – едко усмехнулась Валерия, – так же всегда бывало. Ан гляжу, поменялись правила, сам Великий не брезгует! Прежде сам отведает, а что осталось, солдатня доест, так? – она кивнула на стоявшего в дверях камеры плечистого охранника.

Торвальд Лоренцо сделал чуть заметное движение кистью руки, и страж вышел в коридор, прикрыв за собой дверь.

– Что ты плетёшь, женщина? – устало вздохнул Инквизитор.

– Что, не за этим пришёл? – она ощерила в злой улыбке щербатый рот. – Не нравлюсь?

Торвальд Лоренцо откинулся спиной на холодную каменную стену камеры, с интересом оглядел пленницу. Валерия щурила чёрные глаза, и без того узкие, смотрела на него с презрением.

– Нравишься, – сказал честно Великий Инквизитор, – ты на куницу похожа. Такая же тонкая, изворотливая, хитрая. Есть в тебе и подлинная ярость, и бесстрашие, и честность… И безрассудство есть, и гордыни достаточно.

Валерия тряхнула волосами, заплетёнными спереди в несколько косичек, точно так, как любила прибирать волосы Гаркана.

– Чего ты хочешь, Инквизитор? – спросила.

– Думаю, что мне с тобой делать, – раздумчиво произнёс он в ответ.

– Покаяния не жди! – отрезала она. – И пощады просить не стану!

– А чё тебе не так-то, Валерия? – уточнил Инквизитор. – Чего удумала переворот в столице устраивать? Чем ты недовольна? Ты вообще сама кто? Что по жизни делаешь?

– Ничего, – пожала она плечами, – ворую.

– Так я и думал, – кивнул он, – я не помню тебя. Если и прежде попадала в тюрьму, то не через моё судилище проходила.

– Точно так, Справедливейший, – согласилась она, – другой инквизитор судил меня, не ты.

– В какой год и за что судили тебя, Валерия? – спросил он.

– В год Железного Дракона, Великий.

– Тяжёлый год был, – вспомнил Торвальд Лоренцо, – готы-варвары тогда опустошали приграничные земли. Два года битв у границ, бессмысленная, беспощадная война. Тупое истребление народом народа. Я не был в столице, не мог знать тебя тогда, Валерия. Но много времени утекло с той поры. Я молод был, ты совсем юна – дитя, едва ставшее девушкой. За что же судили тебя, дитя?

– Ни за что, – пожала она плечами.

– О да! – саркастически рассмеялся Инквизитор. – Я всегда забываю: вы же все невинные овечки! Все несправедливо осужденные, и оклеветанные злой молвой. И бунт ты подняла из добрых побуждений, и с кинжалом в руке на меня бросилась с самыми чистыми намерениями, а стрела, ударившая меня в грудь, уж, конечно, была стрелой любви из сердца простого народа!

Мятежница с интересом смотрела на него.

– Ты бессмертен, Справедливейший? – спросила. – Как же так вышло, что ударившая в грудь стрела не лишила тебя жизни?

– Кронос хранит меня для великой миссии – вершить справедливый Закон в стране! – внушительно отчеканил Инквизитор.

– Ведь так не бывает… – самой себе сказала Валерия, – и всё-таки…

– И всё-таки, за что судил тебя суд Инквизиции? – спросил Торвальд Лоренцо.

– Меня даже не судили, меня допросили и отпустили, – вздохнула бунтарка.

Она как-то сразу сникла, безвольно опустила худые плечи, склонила голову. Сквозь года воспоминания причиняли ей боль, острыми иглами впивались в сердце.

– Против меня обвинений не было. Я предстала перед судом, как дочь ведьмы, – она подняла голову, встретилась взглядом с Инквизитором. Сузив чёрные глаза, пояснила: – мать мою обвинили в ведьмовстве и сожгли на костре.

– Я обвинил? – безо всякого выражения в голосе уточнил Инквизитор.

– Нет, не ты, – отвечала она, – другой инквизитор. Ты не лжёшь, сказав, что не было тебя тогда в столице. Но какая разница? – зло добавила она. – Ты не мою мать, так другую приговорил к костру! Ты – не ты, какая разница? Вы все одинаковы!

– Все – да не все, Валерия, – медленно проговорил Торвальд Лоренцо, – чем было обосновано обвинение в ведьмовстве твоей матери?

– А ничем! – лицо мятежницы было совсем бледно, глаза превратились в две узкие, яростным огнём горящие щёлки. – Мы с матерью жили в доме торговца сукном Михаля Багса, – начала она свой рассказ, – мать белила холсты, красила полотна, я помогала ей, прислуживала по дому. Жили, как всякая прислуга, комнатка была у нас при доме, хозяин платил исправно. Да вот беда – глаз положил на мою мать блудливый хозяин. Всяко уж обхаживал, а она строга была, и близко не подпускала. А хозяйка приметила, и решила со свету сжить. Нам пойти некуда было, а то ушли бы давно.

Дом-то сгорел наш, Справедливейший, ещё когда я совсем дитя была, суховей в тот год лютый был, пылали леса и деревни… Мы и перебрались тогда в столицу, а мать красивая была да статная, вот и взял нас к себе в прислугу Михаль Багс. Ну, и вязался к ней, паскудник. А хозяйка приметила, и уж, не знаю, кому заплатила, как оговорила, а только ведьмой признали матушку и на костре сожгли, – Валерия смахнула с глаз колючие злые слёзы.

Великий Инвизитор Кронии молча смотрел на неё. Лишь чуть побледнело лицо его и резче обозначились на нём скулы, но не прочесть было за застывшим синим льдом взглядом, что думает он, что почувствовал при её рассказе.

– После казни бродяжила? – спросил.

– Точно так, Справедливейшй! – усмехнулась, уже овладев собою, мятежница. – Куда мне, горемычной, податься было? Дно городское приняло меня, и молоденький вор согревал вином и своим телом в ту первую ночь, когда прощалась я со своим детством и верой в то, что мир добр, и боги справедливы к нам, смертным.

– Потом что было? – спросил Инквизитор.

– Всякое было, – пожала плечами Валерия, – бродяжила, воровала, собой торговала. Два раза попадала в тюрьму, один раз за воровство – пороли на площади, долго потом отлёживалась. Спасибо, руку не отрубили. Другий раз за блуд поймали. И оба раза! – она вскинула голову, в упор посмотрела на Инквизитора. – Сильничали все, кто в карауле ночь стоял!

– Солдатня бесстыжая имела блажь над преступницами галиться, – в голосе Торвальда Лоренцо слышно было открытое сожаление, – но если я скажу тебе, Валерия, что начисто выбил из их пустых голов эту привычку, тебя же это не утешит…

– Тошно мне от твоих лицемерных речей, Справедливейший! – призналась она, иронично выделив это обращение к нему – «Справедливейший». – Исполняй приговор, какой удумал для меня! Какой смертью казнить хочешь? Говори! В храм Кроноса для предсмертного покаяния не пойду! – добавила она. – Не жди!

– Жив ли хозяин твой, торговец сукном Михаль Багс? – вдруг спросил Великий Инквизитор.

– Что ему сделается! – скрипнула зубами от бессильной ярости Валерия. – Ещё толще стал, щёки лоснятся! Чисто боров!

– А хозяйка его жива?

– И хозяйка живёт да здравствует, да стережёт, ровно Цербер-пёс, борова своего блудливого! – мятежница со злости плюнула на каменный пол. – А тебе-то что за интерес в том, Великий?

– Завтра с рассветом наведаемся к ним, – решил Торвальд Лоренцо, – узришь беспощадность Справедливого Закона. Получат по заслугам, и за клевету, и за подлость.

– Великий! – в сильном смятении Валерия вскочила с топчана, прижала руки к груди, воскликнула срывающимся голосом: – Ежели правду молвишь, ежели покараешь их за матушку мою, до последнего вздоха молить за тебя буду Кроноса и Деметру!

– Будешь, будешь, – не возражал Инквизитор, – слушай меня. Отпустить тебя после зачина мятежа в столице я не могу, ты понимаешь сама, но и казнить не стану. Наказание для тебя, смутьянка, вот я какое выбираю. Как суд над твоими обидчиками свершим, так с военным обозом поедешь ты в Руану. Раз в два года обмен солдатами ведём мы с королевой Демирой, лучших воинов посылаем обучаться воинскому ремеслу. Ты два года прослужишь в войсках королевы, Валерия. Демира не любит рабов. Ты будешь вольным солдатом её армии. Руанские военачальники сделают тебя одним из лучших воинов. Но два года – ты дашь мне слово сейчас! – ты прослужишь в войсках королевы и не будешь делать попыток к бегству ни по дороге в Руану, ни по прибытию. После – уж как решишь – можешь сюда возвратиться или вольной странницей жить, но боле воровать и торговать собою, подстрекать глупый люд на мятежи, ты, Валерия, не будешь! – голос его был наполнен такой тяжёлой силой, будто бы сам Рок говорил с нею. И под морозным холодом этих синих глаз мятежница опустилась на колени.

– Слово даю! – воскликнула она. – Памятью матери моей клянусь! Храни тебя Кронос и сонм богов, Справедливейший! – теперь в голосе её, горячем, срывающемся, иронии не было.

– Спать теперь ложись, – велел Инквизитор, поднимая её с пола, – скажу солдатам, чтобы дали тебе ещё хлеба и каши. Ты так худа, что стыдно тебя на глаза королеве Руаны показывать. Какой из тебя воин? Немудрено, что проиграла мне в битве.

– Благодарю тебя, Справедливейший! – Валерия схватила его за руку, истово приложилась губами к перстню с печатью Закона.

– Полно, будет, – Инквизитор мягко отстранил её и усадил на топчан, – отдыхай. Утром пришлю за тобой, – и вышел из камеры. Дверь захлопнулась за ним, лязгнул задвигаемый железный засов.

Валерия воздела к небу руки и принялась горячо молиться.

Торвальд Лоренцо вернулся в свой дом в тупике улицы, поднялся на второй этаж, зажёг свечу. Сбросил мантию, рубаху из толстого сукна, остался в одной нижней рубашке. Снял ладанку Гарканы, взял её в руки – раздавленную железным наконечником стрелы берестяную коробочку. Попробовал выправить, да не вышло, как есть разбила стрела, разорвала зелёный бархат и бересту разорвала. Не исправить. Гаркана только и переделает. Заново смастерит из бересты коробочку и зелёным бархатом обошьёт.

Великий Инквизитор надел ладанку, спрятал под рубаху. Скорее бы дела закончить и ехать к ней. Зима запаздывает, но снегам уж неделю время, как лечь, не сегодня-завтра и лягут. Успеть бы обоз в Руану отослать, и можно в путь пуститься.

Он коснулся широкой ладонью ладанки, погладил её. То её, Гарканы, вина, что мешкает он в путь пуститься. Что волнует его судьба бунтарки, едва не отправившей его к престолу Кроноса. Лесная лекарка чистотой своей души, силой своего горящего сердца изменила сознание Великого Инквизитора, растопила лёд равнодушия, и боле не мог он оставаться безразличным к судьбам своего народа. Каждого, с кем сталкивали его вещие Мойры, через себя пропускал.

Лёгкая улыбка тронула его губы. Каждый вечер, отходя ко сну, возносил он благодарность богам за то, что пересекли путь Гарканы с его дорогой, за любовь, вынувшую камень из его груди и позволившую быть ближе к небу на один взмах крыла сокола.

«Скоро, любимая, – прошептал Инквизитор, – мы встретимся и не расстанемся больше». Прижимая к груди ладанку Гарканы, нежно, будто живое существо, держа в ладони, он лёг на холодную жёсткую постель и задул свечу, простившись с уходящим днём.

Глава девятнадцатая.

Метельная ночь, мятежный дух

Суд над обидчиками Валерии недолог был, в один день управились. Пробовали было отнекаться и хозяин, и хозяйка, да только так посмотрел на них Великий Инквизитор, что слова у них в глотке застряли, сердце в груди захолонуло.

А как ввели в зал суда Валерию, как спросила она негромко, тяжело роняя слова, сужая в щёлки черные глаза:

– Помнишь меня, Михаль Багс? – так сорвался хозяин, побелел, затрясся, завизжал, как напуганная девчонка:

– Изыди, ведьмино отродье! Тебя нет! Ты мертва! Мертва!

– Жива я, Багс, – холодно усмехнулась Валерия, – ты корень подрыл, да не учёл, что рядом молодой побег рос, и вырос!

– Довольно! – Поднялась от стола властная рука Торвальда Лоренцо. – Признаёшь ли ты, Михаль Багс, что по твоему наговору в ведьмовстве была казнена на костре в год Железного Дракона твоя работница Ханна?

– Это она всё! – трясясь от страха, завопил торговец сукном, указывая на свою жену, рослую, нарядно одетую бабу. – Моя жена, Мара! Завистливая, ревнивая баба!

– Ты на кого клевещешь, кобель проклятый?! – взвизгнула в ответ, побагровев, Мара. – Ты ж сам домогался эту Ханну! Ты ж сам попустил мне донос, ибо отомстить хотел! Раз твоей не стала, пусть горит и пеплом обратится!

Валерия сдавленно вскрикнула и бросилась на хозяина. Солдаты Инквизиции начеку были, схватили, оттащили.

– Увести их! – приказал Великий Инквизитор. – Этих двоих в медные рудники! До конца жизни! – помнил Торвальд Лоренцо о данном Гаркане слове, и теперь смертного приговора не вынёс. – А эту, – чуть шевельнул рукой в сторону Валерии, – одеть в доспехи и с военным обозом нынче же отослать в Руану!

– Благодарю, Справедливейший! – Валерия опустилась на одно колено, склонила голову. – Я не забуду того, что ты сделал для меня! Мы ещё встретимся!

– Иди уже! – устало вздохнул Инквизитор. – Век бы тебя не видеть!

Все его помыслы о Гаркане были. Он хотел после полудня в путь пуститься, да не тут-то было. Ещё одно запутанное дело пришло. С приграничного города примчался посыльный с просьбой прибыть Великому для вершения справедливого судилища.

Проклиная свой удел, на чём свет стоит, отправился в дорогу Торвальд Лоренцо и вернулся через два дня только. И сразу же велел поменять коня, сказав, что отбывает в другую сторону. Боле мешкать не мог, изболелось в разлуке сердце, рвалась душа к Гаркане, а меж тем, чёрные снеговые тучи застлали небо над столицей и уже просыпались сухой снежной крупою, но ветра покуда ещё не было.

– Погода портится, Справедливейший! – осмелился остановить его военачальник.

– Успею! – отрезал Великий Инквизитор.

– Если снегом занесёт перевал, не пройти тебе, – добавил военачальник тише.

– Успею! – повторил Торвальд Лоренцо, сверкая острыми льдинами синих глаз.

– Я поеду с тобой! – решил воевода.

Великий Инквизитор обернулся, смерил его тяжёлым взглядом, но ничего не сказал.

– Хотя бы провожу тебя до неё, – молвил военачальник.

Торвальд Лоренцо некоторое время смотрел на него в упор, потом кивнул:

– Седлай коня.

Каждому нужен друг. Дред Поллес – первый военачальник Великого Инквизитора всегда был рядом, сопровождал во всех кампаниях, знал о любви Справедливейшего к ведьме, объявленной вне закона, с ним искал её во всех уголках света. Никогда ни о чём не спрашивал, всё понимая и зная наперёд. Свободно оставлял на него страну в дни отлучек Великий, не опасаясь предательства и смуты. И теперь, видя, как тревожится военачальник отпускать его в одного в непогоду, позволил сопровождать.

Первый день они скакали до самой темноты, и удача была им попутчицей. Всё так же сыпала снежная крупа с неба, но ветра не было, и, переночевав на постоялом дворе, утром они продолжили путь.

К середине второго дня надеялся Инквизитор добраться до перевала – длинного оврага, лежащего на пути к реке, где спрятан был остров Гарканы. Каменная гряда пересекала овраг, и проехать можно было, только если снегом не заметёт путь. Тогда погибель. Не увидишь гряды, оступишься, загремишь вниз, пропадёшь ни за медный грош.

Но уже с полудня ветер усилился, густыми хлопьями повалил снег, и когда подъехали к перевалу, не увидели дороги. Бураном замело овраг, не видно было перехода. Лошади ржали, поминутно оступались, проваливались в снег, свистел ветер в ушах, бил в глаза. Ни зги не видно было впереди.

– Поворачивай к чёрту, Торвальд! – заорал военачальник. – Не пройти нам! Замело перевал! Обратно бы на дорогу выбраться!

– Уезжай! – сквозь ветер прокричал в ответ Инквизитор. – Я найду переход!

– Как ты найдёшь его, Справедливейший? Всюду только снег!

Инквизитор отбросил капюшон со лба, всмотрелся вперёд.

– Вон там! Я думаю, переправа там!

– Где? – военачальник спешился, и, закрываясь рукавом от ветра и слепящего снега, пробрался по сугробам к Инквизитору, схватил за поводья его коня и остановил его. – Стой, Торвальд! – крикнул он. – Не пойдёшь дальше! Поворачивай коня!

– Ты кто, что смеешь останавливать меня? – взревел Инквизитор.

– Если любовь лишает тебя зрения и разума, тогда я – очи твои и ясный ум! – отрезал военачальник. – Стой, говорю тебе! Вертай назад!

– Прочь с дороги! – в злом бессилии отыскать путь, Инквизитор оттолкнул его так, что Дред Поллес едва удержался на ногах.

Сам не спешился даже, а свалился с коня в сугроб. Поднялся и, увязая в снегу, побрёл к обрыву.

– Стой, безумец! – Дред Поллес нагнал его, навалился сзади, сбил с ног, свалил в снег, придавил своим телом.

– Куда прёшь, щучий потрох, байстрючье отродье! – Инквизитор сделал попытку сбросить с себя военачальника, и ему это почти удалось, но Дред Поллес изловчился и опять придавил своего правителя к земле.

– Куда тебя несёт, Справедливейший, прострел тебе в поясницу?! – взревел он сквозь вой ветра в лицо наместника Кроноса. – К смерти своей торопишься? Аль погибель твоя порадует твою возлюбленную, ты как думаешь?!

– Пусти, паршивец! – Инквизитор опять рванулся, но уже слабее, понимая, что военачальник прав. – Гаркана! – прокричал он в отчаянии. – Гаркана!

– Торвальд! – еле слышно донеслось из метели.

Откуда только силы взялись! Инквизитор рывком сбросил с себя грузное тело военачальника, вскочил на ноги, в два прыжка оказался перед обрывом.

– Гаркана! – прокричал в снежный вихрь. – Где ты, Гаркана? – примерился, куда ступить, но успел Дред Поллес, бросился вперёд, схватил за ноги правителя Кронии, рванул на себя, швыряя наземь.

– Охолонись, Справедливейший! – заорал, окуная его в снег лицом. – Остынь! Приди в себя! Это морок! Нет там никого! То смерть твоя тебя кличет!

В этот раз совладал, удержал Великого Инквизитора, и когда затих Торвальд Лоренцо, перестал биться в снегу и звать Гаркану, поднялся на ноги и помог встать ему, потёр иззябшие руки.

– Идём, Справедливейший! – проговорил осипшим голосом Дред Поллес. – Не найдём дороги, замёрзнем тут. Скоро стемнеет!

В последний раз устремил взор свой Великий Инквизитор на занесенный снегом овраг.

– Гаркана! – простонал он. – Ты подумаешь, что опять я бросил тебя!

– Не подумает! – военачальник с размаху вогнал в сугроб на краю обрыва пику с баньерой Инквизиции.

Далеко среди белого марева видна была узкая полоса алого флага с золотым серпом и крестом.

– Утихнет метель, придёт сюда твоя Гаркана и увидит знак! Поймёт, что был здесь, что думаешь о ней!

– Благодарю тебя! – Торвальд Лоренцо шагнул к военачальнику, дотронулся до его разбитого подбородка. – Прости за это. Ты жизнь мне спас. Не забуду.

– Пустое! – отмахнулся Дред Поллес. – Идём же, Справедливейший! Покуда не закоченели. Всё! До весны теперь!

– Ждал обозу, дождался навозу! – в сердцах плюнул Великий Инквизитор, разворачивая обессиленного коня.

Добраться бы теперь до дороги…

Не морок пригрезился в метели Великому Инквизитору. То чутко услышало любящее сердце в ночи зов возлюбленной.

Гаркана успела подготовиться к зимовке. Бес Потанька трудился, ручек не покладая, натащил в пещеру множество нужных вещей, а сбегав два утра подряд в деревню за молоком, притомился, и в третье утро привёл на верёвочке белую козу, а на четвёртый день притащил возок сена. Гаркане сказал, что сторговался с живущей на окраине старухой, и возок надобно возвертать обратно.

– Ты бы не ходил в деревню, – попросила его Гаркана, – отдай возок обратно да не ходи боле. Всё есть у нас, мука, пшеница, сало, вино, теперь вон коза есть, и с молоком будем, и сыр будет, и масло, и шерсть. А то обвинят добрые люди ту бабушку в ведьмовстве, что бес к ней шастает, и костёр ей тогда…

Потанька послушался, свёз обратно возок, и в деревню больше не ходил.

Начали зимовать. Гаркана так и маялась тошнотой, лежала, укрывшись, хныкала от обиды на себя, что такая слабая оказалась. Потанька жалел её, доил с рассветом козу, нёс своей хозяюшке тёплое молоко. Коза оказалась смирная, не бодливая. Отвели ей угол, загородили жердинами. Пещера просторная была, места хватало.

В день, когда легче было Гаркане, остригла козу, взялась прясть нити, чтобы в долгую зиму связать новый тёплый платок. Дни считала, ждала Инквизитора, сердцем чувствуя, что жив и здоров, что рвётся к ней, да держат его дела, тяжёлое бремя заботы о стране. И может не поспеть до снегов, и зимовать Гаркане одной, дожидаясь его до весны.

В тот метельный день с самого рассвета неспокойно было Гаркане. Никакая работа не шла. Потанька дикую утку споймал, взялась ощипывать, руки, будто крюки непослушные были,  в двух местах прорвала кожу. Мелкий бес заругался, утку отнял, сам ощипал. Пух хозяйственно собрал для подушки. Гаркана взялась с утки суп варить, проглядела, убежало полчугунка. Опять Потанька доделывал.

Отшельница маялась, выходила из пещеры, смотрела, как надвигается буран, вздыхала, уходила обратно. Ну, что ж… Не так уже и долго до весны, дождётся. Не бросит её Инквизитор, теперь она точно знала – не бросит. Теперь таких мыслей, как в первую её зимовку в этой пещере, в голове не было.

Темнеть начало. Уж и повечеряли с Потанькой, и все заботы Гарканы были суп из утки в своём брюхе удержать. Взяла клубок с нитками да принялась петли считать, хоть отвлекало, не так мутило. За стеной пещеры бушевала вьюга.

Гаркане полегче стало, узор из нитей красивый складывался, Потанька скрёб чугунок, под вой ветра сказывал сказку про коровушку, девочку и злую мачеху. Гаркана слушала. И вдруг долетело до неё сквозь рёв бурана отчаянное, с края пропасти: «Гаркана!»

Она вскочила, уронила с колен вязанье, опрометью выскочила из пещеры. Задохнулась от ударившего в лицо ветра. Снежный вихрь толкнул в грудь, едва с ног не сбил. Вгляделась в сумерки, шагнула вперёд и опять услышала тот призыв, полный мучительной тоски от бесконечной разлуки: «Гаркана!»

– Торвальд! – прокричала она в ответ, и, себя не помня, рванулась вперёд, упала в снег.

Дальше Потанька-бес верещал пронзительно, за руку тащил обратно в пещеру, в ногах путался. Едва загнал обратно, заплаканную, замёрзшую, укрывал платком, растирал иззябшие ладони, утешал, по головке гладил. Не будь его, пропала бы Гаркана, так и шла бы на призрачный зов, покуда не замёрзла в буране.

– Не плачь, не плачь, серденько моё, – причитал Потанька, суетясь подле неё, – стихнет буря, пойдём туда. Коль был здесь возлюбленный твой, то оставил знак для тебя…

Арий Конрад стоя на вершине своей скалы, у смотрового окна. Смотрел на беснующуюся внизу метель, а перед внутренним взором стояла та ночь, в пещере на острове. Так же точно бушевала вьюга, будто обезумевшая старуха удумала смести с лица земли города и деревни своим тяжёлым белым подолом.

Раненый волк дремал на медвежьей шкуре у очага, слышал, что приютившая его островитянка не спит, ворочается на своей постели, тяжело вздыхает о чём-то. Потом она встала, подошла к выходу, выглянула наружу. Зябко передёрнула плечами, вернулась обратно. Неслышно ступая, прошла мимо волка, остановилась, взглянула на него.

Зверь лежал, прикрыв глаза, будто спит, но видел и слышал всё.

Отшельница опустилась на колени подле волка, без страха протянула руку, коснулась чёрного носа… и вдруг её тонкие сильные пальцы скользнули вверх, погладили широкий лоб, спустились вниз, к холке. Волк замер, боясь шевельнуться, и когда рука девушки замерла, остановилась на полдороге, он поднял голову, потянулся мордой навстречу тёплым ладоням, уткнулся в них носом… и лизнул шершавым языком.

Она тихо вздохнула, обхватила косматую голову, прижалась к ней лицом, и зверь почувствовал, как на его морду упали две тяжёлые горячие капли. Молча, не всхлипывая, не вздрагивая, она зарылась лицом в густую шерсть и затихла так.

Так и встретили они рассвет: большой серый волк, спящий в объятиях отшельницы. Лобастая голова покоится на нежной груди, тонкая рука обнимает лохматую шею, а лапа зверя с чёрными когтями лежит на плече девушки.

Утром Демира поднялась, поскребла голову, посмотрела на просвет одну прядь волос, другую, вздохнула и принялась таскать и топить снег, греть на огне валун для бани. И видя совсем рядом, так близко её прекрасное обнажённое тело, волк понял, что нужно уходить, бежать от искуса. И ушёл в ту же ночь.

Арий Конрад вздогнул от лёгкого прикосновения руки к своему плечу. Ария, принцесса Руаны, подошла, молча встала рядом, смотрела, как крутит ветер снежные вихри.

Бессмертный перехватил её ладонь, крепко сжал, даруя уверенность и силу этим дружеским рукопожатием.

– Я расскажу тебе одну сказку, Ария, – тихо сказал магистр, – сказку о злобном тролле. Однажды, посмотрев в зеркало и увидев своё уродство, он в ярости разбил его на мелкие осколки. Налетевший ветер подхватил их, поднял ввысь и разнёс далеко по свету. Горе, кому попадёт в глаз один из этих осколков. Отныне мир будет видеться ему сквозь него, словно через кривое зеркало – всей своей чёрной, безобразной стороной. Не будет в этом мире места гармонии, красоте, любви. Но ещё страшнее, когда такой осколок попадёт в сердце. Оно будет медленно превращаться в кусок льда. Живое, страстное, трепещущее сердце – в кусок льда…

Демира тоже стояла у окна в пустом коридоре замка и смотрела, как лютует белая вьюга. И вдруг услышала саму себя – она пела ту песнь из прошлого о злобном тролле и осколке льда. Забывшись, отрешившись под музыку метели, под стремительный танец белых хлопьев, она вспомнила то, что казалось навсегда забытым, и тихо пела, наполняя звучание простых слов своей болью, тоской о минувших днях.