Путь наверх. Королева

– Развяжи меня! – потребовала пленница. В голосе её не слышалось ничего хорошего.

– Ага, щас! – отозвался он. – Ты ж драться полезешь!

– Не будешь препятствовать, позволишь уйти спокойно, не полезу, – уверила его Гаркана.

– Ты в своём уме, милая? – Инквизитор пьяненько захихикал. – Я эт… сталбыть… вёз тебя сюда, чтобы потом обратно… сталбыть … отпустить? – он опять приложился к бутыли, поставил её на стол, едва не столкнув на пол свечу, и заявил: – Не выйдет! Даже не надейся!

– Пьянчужка гнусный! – Гаркана всерьёз испугалась. – Посмотри на себя! Великий Инквизитор Кронии! – она оскорбительно расхохоталась. – Ступай отсюда прочь, пока весь дом не спалил! Иди, проспись, пьяница!

– Поговори мне ещё тут, женщина! – пробубнил Инквизитор, наклонился к ней, коснулся губами её щеки.

Золотой маски на ней не было. Снял, видно, когда к кровати её привязывал. Гаркана ругнулась, дёрнула головой в сторону.

– Прочь пойди, пёс смердячий! Несёт от тебя, как от винной бочки! – толкнула его коленом, да сильно ударить не получилось.

– Чего ты? – Торвальд Лоренцо дотянулся до бутыли, понюхал из неё, поднял недоумевающий взгляд на Гаркану. – Чё плетёшь, женщина? Отличное вино! – он протянул ей бутыль и миролюбиво предложил. – Выпьешь?

Гаркана опять лягнула его босой ногой, плюнула в него, но не попала. От злости в горле пересохло, плюнуть-то нечем было.

– Забыл, ты же не пьёшь вина, – хлопнул себя по лбу Инквизитор, – ладно, довольно болтать, перейдём к телу… К делу! – поправил он сам себя, поставил бутыль на пол, протянул руку и ловко развязал ворот её платья и стащил его с плеч.

Гаркана, прежде ещё сомневавшись, что он хочет с нею сделать, в надежде, что не опуститься до скотского насилия Великий, теперь поняла всё и разозлилась не на шутку.

– А ну, развяжи меня, подлая скотина! – заорала она. – Убери от меня свои руки, пьянчужка! Проваливай вон или порчу на тебя нашлю! Никогда мужиком быть не сможешь!

– А, не боюсь я тебя, ведьма! – отмахнулся Инквизитор, оглядывая её и прикидывая, как лучше снять с неё платье, чтобы рук не отвязывать.

Ничего не придумав, отцепил от пояса кинжал и ловко разрезал тонкую материю по рукаву, развернул девушку, как дитя распелёнатое, снял платье и отбросил прочь, не слушая её ругань и проклятия.

Гаркана почувствовала тепло его больших рук на себе, и вдруг сильное, животное возбуждение нахлынуло на неё, желание близости с мужчиной ураганом налетело, схватило так, что горло стиснуло. Теперь она испугалась по-настоящему, того, что природа делает с нею, что не хватит сил разума устоять, но надеялась ещё, что выпитое вино не позволит Инквизитору осуществить задуманное. Напрасно надеялась.

Рубашка из тонкого холста оставалась на ней, и на миг Торвальд Лоренцо завис, рассматривая её, будто жалея портить выбеленную первым снегом ткань, потом усмехнулся, загадочно подмигнул Гаркане и пообещал:

– Я тебе дюжину батистовых рубашек подарю!

– Лиходей бесстыжий! – заорала несчастная пленница, чувствуя, как трещит разрезаемый острым кинжалом тонкий холст. – Охальник гнусный! Да не сможешь ты ничего! – в этом она себя, скорее, убедить хотела. – Слишком пьян!

– Намерения мои, Гаркана, крепки! – заявил Инквизитор. – Как моё вино! – и стукнул себя в грудь кулаком.

– Кронос всевышний! – захныкала она. – Отпусти меня, пьяница! Мне по нужде надо! – ухватилась за последнее средство.

– Небось, не лопнешь! – заявил Инквизитор в ответ. Пьян был, но соображал хорошо. – Есть – не ела, пить – не пила, – напомнил он, – с чего тебе по нужде-то надо?

– Чтоб ты сдох наутро с похмелья! – пожелала в сердцах Гаркана.

– Когда б на это твоя воля! – Торвальд Лоренцо наставительно поднял вверх указательный палец. – Я век не знал бы алкоголя! – отстегнул перевязь и бросил на пол, снял через голову рубашку, стащил штаны. – Отдайся лучше по-хорошему, Гаркана, – предложил дружелюбно, схватил её за колени и прижал к кровати, – а будешь лягаться, и за ноги тебя привяжу.

Она увидела совсем близко его обнажённое сильное тело, амулет Кроноса на широкой груди, почувствовала, что слабеет, теряет волю к сопротивлению, закрыла глаза, простонала:

– Задуй свечи, сволочь бессовестная!

– Кого ты стыдишься, милая? – услышала над ухом жаркий вкрадчивый шёпот. – Меня? – нежные поцелуи покрыли её усыпанные золотыми веснушками плечи, сильные руки легли на грудь, сжали тихонько ладонями, погладили, спустились ниже.

Гаркана стиснула зубы, стремясь остаться верной себе, старалась не думать о том, что делают с ней его руки и губы.

– Давай, руки развяжу? – предложил Инквизитор. – Полюбимся по-хорошему! Развязать? Драться не будешь?

– Глаза тебе выцарапаю! – пообещала Гаркана.

– Да не выцарапаешь, прелесть моя! – уверенно отозвался он. – Так развязать? – потянулся вперёд, покрыл поцелуями её обнажённую руку.

– Пошёл ты к лешему в зад! – прохныкала она в ответ.

– Ну, как знаешь, – его ладони легли ей на бёдра.

Гаркана сомкнула колени, но руки Инквизитора были сильнее, и после недолгой борьбы, слабея, уступая его натиску, она почувствовала, как он входит в неё, и заорала благим матом. Инквизитор остановился, взглянул ей в глаза.

– Чего орёшь? – рявкнул, перекрикивая её.

– Больно! – завопила Гаркана. – Слезь с меня, скотина! – а тело её, приняв его плоть, отчаянно требовало большей близости, огнём горело, сжигая волю и разум.

– Вот чё ты врёшь! – обиженно фыркнул Инквизитор. – Я люблю тебя, дурочка, и никогда не причиню тебе боли! – напомнил он. – Орёт ещё, – добавил с обидой, – я только на порог зашёл, а она такой крик подняла, будто я через весь дом пролез, на чердак забрался, и всё там разворотил! Расслабься, притворщица, и получи радость! – плавно качнулся в ней, раз, другой…

Гаркана стиснула зубы, уговаривая себя, что нужно только перетерпеть это, натешится и оставит в покое, но тело её больше не подчинялось уговорам рассудка, жадно отзывалось его ласкам. Будто тёплая речная волна захлестнула её с головой, острое наслаждение судорогой выгнуло, она вскрикнула и не смогла сдержать рванувшийся из груди глубокий стон облегчения. Почти сразу же почувствовала, как расслабился и он, горячие губы коснулись её щеки, прошептали в ухо:

– Ну, вот… Чего противилась-то? Хорошо же?

Краска стыда залила лицо Гарканы. Не открывая глаз, чтобы не видеть его лица, она ответила, стараясь придать твёрдость своему голосу:

– Моё тело сыграло со мной злую шутку! Это оно покорно тебе, Инквизитор, но не душа моя! Душа моя остаётся свободной!

– Да что ты говоришь! – рассмеялся он. – Ладно, разбужу и душу твою! – скатился с неё, нашёл на полу свою бутыль и приложился к ней.

– Тебе водички дать? – спросил Гаркану. – Пить хочешь?

– Отпусти меня! – взмолилась она. – Ведь получил, что хотел! Отпусти теперь! Драться не буду, оденусь и уйду! – посулила честно.

– Не-а, – синие глаза Инквизитора хитро смотрели на неё, – не отпущу, – он опять приложился к бутыли.

– Почему не отпустишь? – Гаркана старалась уговорить его, придать кротость своему голосу. – Ведь хорошо же тебе было?

– Хорошо, – согласно кивнул он, – но мало!

– Кронос всевышний! – охнула Гаркана. – Ты что же, всю ночь меня сильничать будешь?

– И всё утро, и весь день! – посулил Инквизитор, махнул рукой, в которой держал бутыль и нечаянно пролил немного вина ей на живот.

– Вот сволочь! – разозлилась Гаркана. – Игрушку нашёл себе? Мало того, что ссильничал, ещё и вином облил!

– Не ори, вытру! – он наклонился, стал слизывать сладкие капли. Гаркана захихикала от щекотки, хоть ей совсем не до смеху было. Да что же это такое? Что хочет, то с нею и делает!

– Слезь с меня, – она попробовала оттолкнуть его, – довольно, натешился!

Губы Инквизитора спустились ниже, коснулись её бёдер… Гаркана, чувствуя, как вновь поднимается в ней желание, попробовала сомкнуть ноги, захныкала в бессилии. Торвальд Лоренцо оторвался от своего занятия, удовлетворённо оглядел её, встрёпанную, с пылающими щеками, закусившую губы, чтобы не стонать.

– А помнишь, сама говорила, что так и надо с ведьмами обращаться, чтобы во всём сознались! – он ничего не забыл!

И опять её тело подчинилось ему, будто своему хозяину, опять горячая сладкая волна захлестнула с головой, опять не смогла удержать рванувшийся из груди глубокий стон облегчения.

– Теперь развязать тебя? – услышала, возвращаясь в реальный мир, тихий голос Инквизитора. – Угомонилась? Сдаёшься?

– Подлый ты! – только и могла сказать Гаркана.

– Да будто бы? – усмехнулся он. – Так что, развязать?

– Развяжи, и я уйду!

– А куда пойдёшь-то? – теперь он не смеялся. – К Бессмертному своему? Врёшь, Гаркана, не было у тебя с ним ничего! Я понял, едва соединился с тобой! Не было у тебя другого мужчины! – добавил уверенно.

– Хорошо, не было, – устало согласилась она, – никого у меня, кроме тебя, Торвальд Лоренцо, не было. Только ты. Теперь отпусти меня. Хватит, натешился.

– Почему теперь я должен отпустить тебя? – точно, как тогда, спросил он. – И не подумаю, – опять взял свою бутыль, отпил из неё, вытер губы и рывком перевернул Гаркану на живот, – теперь вот так давай!

– Уй, сво-о-олочь! Сволочь бесстыжая! – тоненько завыла она. – Да когда ж ты натешишься? Да что же там в твоей бутылке намешано, что не уймёшься никак?

Руки Инквизитора легли на её спину, отвели в сторону прядь рыжих волос, погладили, вверх-вниз, успокаивая, расслабляя.

– Никуда тебя не отпущу, Гаркана, – сказал он. Нежность была в его голосе, – и никому не отдам. Пройдёт всё, и обида твоя на меня пройдёт, и боль твоя пройдёт. Не моя вина, что не мог отыскать тебя так долго. Ты поймёшь всё и простишь меня. Оттает твоё сердце.

– Я не собака, которую сладкой костью приручить можно! – вскинулась она.

– Ч-ш-ш, не ругайся! – руки его скользнули к её пояснице, вниз, к бёдрам…

Не железная была Гаркана.

Предрассветные сумерки смотрели в окно, догорали поленья в камине, погасли свечи на столе. Инквизитор любил Гаркану, она уж и со счёту сбилась, в который раз за эту ночь. Не разбирала уже в вакханалии этой, где явь, где сон, где её воля, где его прихоть. Сама пьяна была уже от его дыхания, отдавалась ему, как голодная волчица, слышала, как покрывает поцелуями шрам на её щеке, шепчет слова ласковые, как древнее заклинание, будто исцелить своей любовью желает.

Вдруг почувствовала на своих губах его губы, потянулась навстречу, облегчённо припала к ним, как жаждущий к роднику, целовалась с ним, будто в родной мир вернулась после долгой разлуки. И руки её обвили его плечи, и не заметила Гаркана, что развязал её Инквизитор, прижалась лицом к его груди, обнимая крепко, гася в объятии этом стон последнего своего наслаждения.

И очнулась вдруг от морока. Да что же это? Что делает она? Как безумная, предаётся животной страсти, подчиняется ему, забыв о достоинстве и чести! Он увёз её, бесчувственную, связал…

Инквизитор смотрел на неё, видел её оторопь, осознание сделанного, и глаза его опять застыли синими льдинками.

– Я победил, Гаркана, – отчеканил он, снимая её руки со своей шеи, прикасаясь к ним губами, и отпустил, отбросил, – я победил! – повторил. – А ты проиграла!

Встал, посмотрел на неё, разнеженную, зацелованную, такую красивую в наготе своей и своей женской слабости.

– Вот теперь, – сказал, – возвращайся к своему Бессмертному! – встал, оделся и вышел из комнаты.

Дверь захлопнулась за ним. Имел право Великий Инквизитор Кронии и на обиду, и на боль. Не Железным был, и не Тигром вовсе.

А у Гарканы сил не было ни окликнуть его, ни следом пойти. Она, будто обожравшийся чревоугодник, будто упившийся пьяница, была сейчас. Сыта по горло любовью, так, что ни рукой, ни ногой шевельнуть не могла, ни подумать, ни решить. Закрыла глаза и крепко уснула в тот же миг, обнажённая на смятых простынях в тёплой комнате, залитой предрассветными сумерками.

Проснулась, когда солнце высоко стояло в небе. Встала с постели, умылась, нашла гребень, кое-как прибрала волосы. Надела свою нижнюю рубашку, разрезанную по плечам кинжалом Инквизитора, связала узлами, не голой же идти, а другой одёжи не было. Платье своё надела сверху, по рукаву и по боку тоже кинжалом распоротое, плащ набросила, прикрыла срам, обулась и вышла из комнаты.

Соседняя дверь была приоткрыта, тихое ровное дыхание слышалось из неё. Гаркана подошла, заглянула. На узкой кровати спал Торвальд Лоренцо, как упал, так и забылся сном. В штанах, без рубахи, полубоком лежал, тёмные волосы спадали на обнажённую спину. Гаркана тихо прошла в комнату, присела.

Посмотрела на крепко спящего мужчину, единственного в её жизни мужчину, который любил её так, что преград для его любви не было. Напился, потому что трезвым не осмелился бы вот так бесцеремонно взять её, берёг ведь, как драгоценность. А как ещё её вернуть, как сердце её разбудить, не знал он.

Длинный кривой шрам пересекал его бок, уходил на спину. Гаркана протянула руку, дотронулась кончиками пальцев до шрама, коснулась тёмных волос, погладила осторожно. Что знала она о Торвальде Лоренцо? Безродный, подмастерье кузнеца, из самых низов на самый верх. Как прошёл он этот путь, что было на той дороге, в скольких битвах был побеждён и в скольких битвах был победителем? Что он скажет ей, когда очнётся от марева винного хмеля? Что ответит она? Что решить? Что с ними будет? Путались мысли Гарканы.

Два года она преданной собакой служила Арий Конраду, два года о нём грезила, но минувшая ночь смыла прошлое, перечеркнула все ожидания. И ставший далёким и чужим Великий Инквизитор Кронии вновь приблизился, вернулся в память. И в сердце.

Острая боль кольнула грудь Гарканы. Она наклонилась, коснулась губами его тёмных волос, прошептала тихо:

– Когда ты проснёшься, ты подумаешь, что это был всего лишь сон, – встала, пошла к двери, но на пороге обернулась и прошептала на прощание: – Я вернусь! – вышла и тихо затворила дверь за собою.

Ночью выпал снег, присыпал облетевшую листву, укрыл до следующего лета травы. Его свежий вкусный запах витал в воздухе, приносил ощущение радости, ожидания чуда, повторяющегося каждый год волшебства обновления.

Ария выпросила-таки у магистра урок фехтования, и теперь на поляне перед скалой старательно отражала его удары. Бес Потанька сидел на камне на корточках, грыз семечки и пялил на них круглые глазёнки, туда-сюда крутил головой, то на принцессу, то на магистра.

– Выше руку, Ария! – требовал учитель. – Замах короче! Коротко размахнулась, ударила! Ещё раз! Хорошо! Повернулась! Теперь ещё раз бей!

Потанька вдруг сорвался с камня, помчался с радостным визгом вперёд. Арий Конрад и принцесса прекратили поединок, опустили мечи. Чёрный конь Великого Инквизитора подъехал к скале, и в седле сидела Гаркана. Растрёпанная, порванное платье под распахнутым плащом, усталость и следы слёз на бледном лице.

– Ты что? – магистр шагнул к ней. – Что ты, Гаркана? Зачем вернулась? – беспокойство, сострадание звучали в его голосе.

Бес Потанька домчался до неё, с разбегу обнял её колени, глядел снизу вверх с обожанием.

Гаркана наклонилась, взяла его за ручку, подошла к Арий Конраду, взглянула ему в глаза, и будто прорвалась плотина, слёзы потоком хлынули из глаз. Она прижалась к нему, спрятала лицо на его груди.

– Спасибо тебе, – прошептала сквозь слёзы, – за всё спасибо, Бессмертный! Я поблагодарить вернулась! За всё, что сделал для меня!

– Я говорил тебе, всё хорошо будет! – Арий Конрад бережно отстранил Гаркану, отёр её мокрое лицо ладонями. – Вот и разрешилось всё! Ну, не плачь, не плачь, – он опять прижал её к себе, погладил по голове, обняв, повёл, усадил на колени. – Это душа твоя камень сбросила, облегчение пришло, – сказал, – теперь всё хорошо будет. Покой вернётся к тебе. Ступай, воротись к Инквизитору.

– Нет, – Гаркана подняла голову, отёрла последние слёзы, – не могу сейчас. То, что вчера было… Мне одной теперь побыть надо. И ему тоже.

– Ну, оставайся, – разрешил он, – как упорядочишь всё в голове своей, поймёшь, рассудишь, так поезжай к нему.

– После того, что вчера было, не могу остаться, – Гаркана вытерла под носом, – туда пойду, в пещеру Демиры.

– Куда, дитя неразумное? – с сожалением качнул головой магистр. – Зима пришла! Как ты там будешь зимовать, одна?

– Я не на всю зиму, пару недель только, – отвечала она, – горько и стыдно мне, мессир. Побыть одной надо. Потом в Кронию поеду, поклонюсь Великому, прощения просить стану. Обидела его. Сильно обидела.

– Тогда Потаньку возьми с собой, – велел Арий Конрад, – вдвоём веселее. Он только рад будет, знаешь же, как тебя любит.

– Угу, угу! – бесёнок заплясал у ног Гарканы, разбрасывая во все стороны чистый белый снег.

– Мы пойдём тогда, соберёмся, – она встала, – пошли, Потанюшка.

– Постой! – магистр схватил её за руку, развернул к себе, наклонился, вглядываясь в её лицо. – Быть не может! – воскликнул в радостном изумлении, провёл по щеке её пальцем. – Гляди, Гаркана! – схватил отполированный медный щит, поднёс к ней.

В тёплом розовом металле она увидела своё отражение –  заплаканные глаза; волосы, прядями спадающие на лоб, бледные щёки… чистые… гладкие… обе! Шрама на щеке не было! Кривой, уродовавший её шрам, след насилия и подлости исчез с лица бесследно!

– Это что, мессир? – Гаркана схватилась за щёку, впилась взглядом в медное зеркало щита, приблизила вплотную к нему своё лицо. – Где мой шрам? Куда он делся?

– Спроси об этом Инквизитора! – улыбнулся Арий Конрад. – Он знает!

– Боги всесильные! – она пошатнулась, и магистр придержал её за талию. – Это он, любовью своею исцелил меня! – прошептала Гаркана. – Он забрал мою боль и отдал мне свою душу!

– Ты не в убытке, – согласно кивнул Арий Конрад, внимательно оглядев её и поняв что-то, ведомое лишь ему одному, – иди, собирайся. Ты так полна сейчас, что тебе уединение нужно, не растратить, не расплескать то, что обрела.

Они ушли. Ария, молчавшая всё это время, тихо спросила Бессмертного:

– Это же ты сделал? Не Инквизитор?

Арий Конрад улыбнулся краешками губ и ничего не ответил.

– Зачем ей две недели в пещере жить, коль уже всё для себя поняла и знает? Что же сразу не пойдёт к Великому? Что же поутру с ним не объяснилась? – не отставала Ария.

– Стыд не позволил, – пожал плечами магистр, – или гордость… Пойди, пойми вас, баб!

– А ты так и не рассказал мне про гордость, что помешала быть тебе с моей королевой, – напомнила она.

– Я бы рассказал, да сон сморил тебя после ужина, – ответил Арий Конрад.

– Я два дня в пути была, – вздохнула Ария, – устала. Нынче расскажешь?

– Расскажу, – пообещал магистр, – пойдём, проводим Гаркану.

Глава шестнадцатая

Ночь откровений

Жажда и мучительная головная боль приветствовали Великого Инквизитора Кронии в момент пробуждения. Сумерки сгущались за окном. Он проспал весь короткий день поздней осени и проснулся с дурным настроением и чувством вины.

Тяжело поднялся с кровати, подошёл к столу, взял кувшин с водой и стал жадно пить, проливая себе на грудь. Отставил кувшин, утёрся, отыскал перевязь с оружием, надел рубаху, вышел из комнаты и вошёл в соседнюю, уже зная, что там увидит. Точнее, чего там не увидит.

Комната была пуста. Инквизитор согласно кивнул, усмехнулся, проговорил хрипло:

– Зря я тебя отвязал! – подошёл к кровати, посмотрел на смятые, сброшенные на пол простыни, улыбнулся, провёл по ним рукою.

Он помнил прошедшую ночь, как это ни странно, помнил почти во всех подробностях. Помнил поражение Гарканы, помнил её губы под его губами, объятие её рук, вырвавшееся из её уст: «Мой чёрный ангел!», помнил, как сказал ей: «Вот теперь возвращайся к своему Бессмертному!» Что ж, куда отправил, туда и поехала. Только не за тем, за чем отправил, это он знал точно.

– Что ж мне делать теперь с тобою, неразумная? – вздохнул Инквизитор, глядя на погасшие угли в камине. – Следом поехать или дать тебе время принять сделанное и воротиться на свою дорогу жизни? Пожалуй, дам тебе время, – решил он.

Обернулся, взглянул ещё раз на кровать и увидел то, чего не заметил прежде. Ладанка Гарканы, маленькая берестяная коробочка, обшитая зелёным бархатом, истёршимся на уголках, лежала на постели. И кожаный шнурок не оборван был, не случайно обронила она ладанку, намеренно оставила здесь. Шнурок был развязан и сложен в форме сердечка. Она оставила эту ладанку для него, как знак, как оберег.

– Простила меня, значит, Гаркана, – подсевшим голосом прошептал Инквизитор, взял ладанку в руки, раскрыл.

Прядь светлых младенческих волос была в коробочке, кусочек окаменевшей кедровой смолы, источающей слабый горьковатый аромат и плотно свёрнутый обрывок ткани, пропитанный побуревшей от времени высохшей кровью. Должно, то был обрывок пелёнки новорожденной Гарканы, и ладанку ту, должно быть, смастерила её бабка, приняв младенца. Волосы, первородная кровь – по поверью то должно было дать силы юной лекарке, сохранить в чистоте тело и дух. Теперь Гаркана разрывала эту связь с корнями своими, но скрепляла с ним, Торвальдом Лоренцо, Великим Инквизитором Кронии.

– От чего ты оградить меня хочешь, Гаркана? – спросил Инквизитор, закрывая ладанку. – Что тебе ведомо? Что тревожит твоё сердце? Оставь сомнения, любовь моя, я буду ждать тебя, я не перестану думать о тебе. Ты вернёшься, я знаю. Возвращайся скорее.

Трудно было принимать одиночество после целой ночи её близости. Наяву преследовал запах её волос, тепло её тела, глаза цвета лесной реки.

– Ведьма! – вздохнул Инквизитор.

Заскрипела лестница под чьими-то тяжёлыми шагами, распахнулась дверь, военачальник армии Кроноса в запылённом плаще ворвался в комнату, снял медный шелом, поклонился:

– Великий, бунт в столице! – доложил, переводя дыхание. – Пожары на окраине, чернь лютует, бьёт статуи богов, сеет смуту! Солдаты Инквизиции переходят на сторону черни! Все войска брошены к окраинам!

Торвальд Лоренцо обернулся, оглядел военачальника, усмехнулся.

– Главное, как раз ко времени! – едко заметил он.

– Отряд внизу ждёт тебя, Справедливейший, – молвил военачальник.

– Ступай! – велел Инквизитор. – Я сейчас спущусь.

Воевода вышел. Великий Инквизитор надел на шею ладанку Гарканы, крепко завязал шнурок, спрятал её под рубаху.

Будто ударило изнутри, когда коснулась его груди обшитая бархатом берестяная коробочка. На миг увидел он Гаркану, ведущую под уздцы навьюченного поклажей его чёрного коня, и бес Потанька семенил рядом. Увидел, как обернулась она, слетел капюшон плаща, разметались рыжие волосы, тревога мелькнула в серо-зелёных глазах, и погасло видение.

– Не тревожься за меня, Гаркана, – молвил Инквизитор, – я и с того света вернусь к тебе!

В ожидании солдаты Инквизиции скучали во дворе корчмы, зубоскалили друг над другом, пересказывали городские байки.

– У Великого в полюбовницах ведьма, охранительница Последнего из Ордена Сов! – выпалил, выбегая из дверей корчмы молоденький солдат с большим бутылём вина в руках. – Мне хозяин сказал!

Новость вызвала оживление в отряде.

– Быть не может!

– Да брешет, собака!

– Померещилось спьяну! – слышалось отовсюду.

– С бабой кувыркается, а в столице смута, окраины горят, – хмуро произнёс высокий мрачный солдат с горящим взглядом фанатика.

– А чё! – захохотал другой, проворный толстяк, перехватил из рук молодого бутыль, приложился к ней. – Может, не будет теперь Великий таким высокомерным! – предположил, возвращая бутыль товарищу.

– Кто это сказал? Ты? Ты? – ворвавшийся вихрем военачальник схватил за шивороты толстяка и худого, с размаху ударил лбами друг о друга. – Может, ты? – сгрёб за грудки молодого, отшвырнул так, что тот пролетел полдвора и шмякнулся на пристывшую навозную кучу.

Бутыль в руках он не удержал, она упала на землю, разбилась, вино красной лужей растеклось по мёрзлой земле.

– Кто ещё что знает про жизнь Великого Инквизитора? – спросил, обводя тяжёлым взглядом отряд, военачальник. – Расскажите мне, я послушаю! Или, может, желаете пойти туда, к окраинам, там только и ждут ваших сплетен!

Солдаты, потупив взор, молчали.

– Шавки подзаборные! – воевода сплюнул и растёр сапогом. – У вас есть служба, жалованье, еда и кров! – напомнил он. – Кем вы были, жалкие отбросы и кем вы стали, вы – армия Инквизиции Кроноса! Вы хотите свободы? Ступайте туда, к окраинам! Чешите там свои поганые языки, пейте вино, но я не дам за ваши жизни и полдинария! Ступайте, чего вы ждёте! Погуляйте напоследок, перед тем, как повиснуть на столбах побачь дороги!

Солдаты молчали.

Хлопнула дверь корчмы. Великий Инквизитор Кронии стоял на пороге. Низко опущенный капюшон алого плаща, синими молниями сверкают холодные глаза, проникают в самую глубь души, руки скрещены на груди и перстень с печатью Кроноса тусклым свинцом блестит в лучах зимнего солнца.

Облик его дышал такой тяжёлой потусторонней силой, что первым не выдержал молодой солдат, сорвался с места, подбежал, припал к руке Великого, облобызал длань карающую. Стадная привычка сработала, толкаясь, солдаты спешили приложиться к руке вожака, готовые пойти на край света под его знамёнами и голову сложить по одному его повелению.

Стенал под порывами холодного ветра ночной лес. Слетала последняя листва с деревьев, колючая снежная крупа позёмкой кружилась, заметала лисьи норы. Тучи закрыли луну в небе, тьма окутывала скалы, и бессилен был перед их твердью яростный натиск бури.

А в глубинах скал ярко пылал огонь в камине, свечи освещали комнату. Последний из Ордена Сов, Бессмертный магистр Арий Конрад сидел в кресле, спиною к огню. Отведя в сторону руку, любовался, как отражаются языки пламени в гранях хрустального кубка, налитого густым тёмным вином. Принцесса Руаны, Ария сидела на медвежьей шкуре на полу, и, устремив глубокий взор чёрных очей на безмятежный лик Бессмертного, благоговейно ждала его рассказа.

Арий Конрад отпил из бокала, отставил его на каменный подлокотник кресла, смерил девушку проницательным взглядом, вздохнул тихо:

– Как же похожа ты на Демиру! Так похожа, что я прежде подумал, что ты – её дочь, и лишь потом увидел, чьё ты дитя!

– И чьё же дитя, я, мессир? – Ария подалась вперёд, положила руки ему на колени, впилась взглядом в его кипящие серебром серые глаза. – Ты знаешь тайну моего рождения? Открой мне её, мессир!

– Ты знаешь, наш мир родился из Хаоса, – сказал Арий Конрад, – Кронос, бог времени, вошёл в Хаос, окинул его огненным взглядом, поднял вверх железные руки, и из груди его вырвался ветер, и стал воздухом, которым дышит всё живое. И Хаос остановился, дрогнул и разделился надвое, породив Небо и Землю, и от дыхания Кроноса взметнулись к поднебесью скалы, и стал Кронос на самый высокий пик, оглядел остывающий ад, и начал отсчёт времени.

В самом сердце Ледяных Скал Безвременья он спрятал золотые ключи, что отмыкают дверь в долину, где течёт Река Времени, и горный дух Бёрк и стая горгов – снежных волков – охраняли дорогу к ней. Но пал в соблазн горный дух Бёрк, покрыл молодую белую медведицу, и от той запретной связи родился Норт, прозванный молвой Безликим или Многоликим.

Самая длинная и тёмная ночь была в году, зимний солнцеворот, когда разрешилась от тяжкого бремени белая медведица, и в сполохах белого пламени родился на свет новый хозяин Ледяных Скал Безвременья.

Отец его, горный дух Бёрк, ревностно охранял подступы к пику, и сначала бросил стаю горгов на посмевшего помешать рождению Норта дерзкого магистра… – Ария встрепенулась, подалась вперёд, ловя каждое слово Бессмертного. Он усмехнулся, кивнул, согласно: – Арий Конрада, Последнего из Ордена Сов.

Но стая горгов отступила перед одиноким волком, – продолжал свой рассказ Бессмертный, – и тогда в бой вступил сам Бёрк и остановил дерзкого безумца, едва не лишив его жизни. Серый волк не успел вернуться в святилище Аримана и получить исцеление от страшной раны, нанесённой ледяным мечом. Силы оставили его, и он упал в снег, провожая последний свой день в земном мире. И увидел тогда бродягу-отшельницу, пришедшую с острова на материк, чтобы подняться на скалу и быть ближе к солнцу, и нашедшую по следам раненого волка. И занесла она клинок легированной стали для последнего милосердного удара, желая избавить зверя от мучительной гибели на морозе, крепчавшем с каждым часом… – Ария затаила дыхание, не замечая, что рука её вцепилась в руку Бессмертного, крепко стиснула его тонкие пальцы, – и тогда Волк встал, – продолжал Арий Конрад, – чтобы встретить лицом к лицу свою смерть. Волк принимает смерть стоя. Шакал елозит брюхом в пыли у ног своего мучителя – не волк. Шакал скулит, лижет руки палача, закрывает глаза в животном страхе. Волк смотрит смерти в глаза, гордо и прямо, до последнего мига.

И поражённая отшельница, видя, каких сил стоит умирающему волку подняться, опустила занесённый для удара кинжал и вложила его в ножны. Потом стала на колени подле волка и внимательно осмотрела рану. Главная артерия не была задета, но зверь потерял много крови и ослабел на холоде.

Отшельница сняла с шеи толстый шерстяной платок, разорвала его надвое и перевязала рану. Потом взяла тяжёлое лохматое тело на руки и, оступаясь и увязая в снегу, медленно побрела обратно к острову. Подняться к солнцу в этот день она не успела.

– Это была моя королева? – тихо выдохнула Ария.

– Тогда я ещё не знал, что это была моя королева, – улыбнулся Бессмертный, – тогда ещё мнилось гордыне моей, что можно обмануть судьбу.

– Что было дальше? Ты полюбил мою королеву? А она полюбила тебя? Почему разошлись ваши пути? Что стало причиной вражды между вами? Ты предал её? Она отвернулась от тебя? – Ария засыпала магистра вопросами.

– Налей ещё вина, дитя, – Арий Конрад протянул ей пустой кубок, улыбнулся своим воспоминаниям.

Красные отблески пламени отражались в его глазах, причудливая тень от кресла, в котором сидел Верховный Жрец Аримана, дрожала на каменной стене. Она походила на гору, на скалу, обрывающуюся над пропастью, и вдруг Ария ясно увидела тёмный абрис волка на стене! Тень, которую отбрасывало тело магистра, была тенью волка.

Арий Конрад перехватил испуганный взгляд принцессы, улыбка скользнула по его бледным губам, он небрежно взмахнул изящной кистью руки, и тень на стене приняла очертания тяжёлого каменного кресла и человека, сидящего в нём.

– Демира любила меня так, как женщина способна любить лишь однажды на дороге своей жизни. Она пошла со мною за семь перевалов, она обнажала меч в утеху моей гордыне, она билась насмерть ради моего Бессмертия, – Арий Конрад принял из рук принцессы тяжёлый кубок с вином, поднёс его к губам, – одно моё слово, и она пошла бы в подземелья Аримана, стала бы жрицей Наитемнейшего Князя, очертив свой мир Чёрной Горой Кулаберг.

– Что же ты не позвал её? – затаив дыхание, прошептала Ария.