Пути неисповедимые

Глава шестая

Судьба вновь соединила их лишь для того, чтобы, вскоре, разлучить навеки. А может быть, для того, чтобы потом, в жизни вечной, они уже не разминулись никогда…

Всё началось со слабого покашливания. Он настоял, чтобы она обратилась к врачу. Обследование выявило тяжёлое заболевание. Лечение не давало результатов, ей становилось всё хуже. Она лежала в отдельной палате, а он неотлучно находился рядом и бросался исполнять все её желания. Он донимал врача, заискивал, умолял применить ещё какое-нибудь лечение.

Прошёл месяц, её состояние ухудшалось. Она уже не вставала, лежала беспомощная, беззащитная.

В обществе Мира Абсолюта считалось неприличным продолжать жить при тяжёлом состоянии здоровья. Законом было установлено, что человек имеет право на лёгкое умирание. Ответственность за исполнение закона и право на принятие решения «о достойной смерти» – эвтаназии, возлагалось на врачей.

Её перестали лечить. Медперсонал был раздражён, но ничего нельзя было сделать: больная изо всех сил цеплялась за жизнь, а рядом с ней неотлучно находился Доктор. Он сидел на стуле рядом с постелью, держа её руку, а если ненадолго отпускал, больная начинала беспокойно шевелить пальцами, двигать рукой по постели – искала его руку. Вся связь с жизнью и миром, который, постепенно делался всё более чуждым, для неё сосредоточилась в его руке.

Однажды, он почувствовал слабое шевеление её пальцев в своей ладони. Преодолев дремоту, посмотрел в лицо. Глаза, ставшие огромными, её милые и дорогие глаза, смотрели на него осмысленно и внимательно, губы шевелились. Привстал со стула, склонился, пытаясь расслышать, что она говорит, но разобрать ничего не смог.

Больше она не приходила в себя и вскоре умерла. Измученному страданием и бессонницей Доктору ввели успокоительное, и он провалился в долгий, тяжёлый сон. Когда проснулся, её тело уже увезли в крематорий. Чтобы смерть не омрачала минуты живых, покойников в крематорий увозили по ночам.

* * *

…Жизнь лишилась смысла. Каждой клеткой своего существа ощущая глубокое неизбывное горе, Доктор долгими ночами в одиночестве, без мыслей, оцепенев, сидел за столом. В смутные тоскливые предрассветные часы ложился в постель и забывался в полусне-полубреде.

Приехала Катя. Её присутствие несколько отвлекло его, облегчило существование, но с её отъездом тоска опять навалилась; тоска по умершей, тоска по минувшему, ушедшему, страх и тоска перед лицом надвигающейся старости и смерти,

…Как-то, когда ночь уже перевалила на вторую половину, он с исстрадавшейся душой находился в лоджии. Перед ним под снежным покровом спала земля; отступив от здания, стеной стоял зимний прозрачный лес; ласково и утешительно мерцали звёзды на небе, а луна, освещающая землю светом призрачным, потусторонним, уже склонялась к горизонту. Казалось, весь мир был исполнен печали, нежности и любви. И он вдруг почувствовал такую близость к природе, что заплакал от умиления. Внезапно, он ощутил мгновенное, до самых глубин естества озарение – Бог есть. В этот миг он ясно почувствовал Его таинственное присутствие. И Бог – это любовь. Только с любовью могла быть создана такая красота мира. Если бы мир был построен по закону разума, то для целесообразного исполнения определённых функций было бы достаточно одного-двух видов деревьев, трав, насекомых, зверей, птиц, рыб. Создать такое обильное, щедрое, расточительное разнообразие жизни могла только любовь. Красота – это одно из выражений любви Бога. Сам земной мир свидетельствует о Боге-любви, а предназначение людей – служить Ему и созданному Им миру.

Состояние светлого потрясения не оставляло Доктора. Настроение его стало переменчивым: на смену безысходной скорби и ощущению своей беззащитности перед жизнью, приходило радостное изумление окружающим миром. Никогда ещё он не испытывал такой полноты ощущений, никогда раньше он так глубоко не понимал чувства и побуждения других людей.

Пришла весна. На опушках зазеленела трава, на деревьях лопались почки, всё оживало. С восторгом и умилением Доктор рассматривал первый найденный цветок подснежника, радовался отчаянному, напористому жужжанию случайно залетевшей в лоджию большой зелёной мухи и чириканью воробьёв на ветках. Созерцание для него стало способом соединения души с природой, со всем миром.

Неожиданно, не предупредив, приехала Катя. Тревога не оставляла её после того, как в прошлое посещение она застала Доктора в состоянии отчаяния, и, как только появилась возможность, она приехала. Он обрадовался, но не удивился, сказал:

– Это Бог послал мне радость.

Катя приехала утром, но уже вечером, последним рейсом, ей нужно было возвращаться.

– Катя, так много мне открылось важного, так много нужно тебе объяснить… Жаль, что я не объяснил тебе этого, когда ты была маленькой, но я и сам не понимал ничего, – уже при встрече сказал взволнованно.

Они гуляли по лесу. Вышли к поваленному зимней бурей дереву и сидели на нем среди обступивших деревьев, покрытых блестящей нежной молодой листвой; приятно пригревало солнце. Доктор долго и сбивчиво говорил, делясь новым знанием, верой в Бога-любовь. Рассказал, как ему открылось это знание и как, оказывается, прекрасен мир, если душа полна любви к нему.

– Я утомил, наверное, тебя, – наконец, сказал конфузливо.

– Конечно, нет! – заверила горячо. – Но это так сложно… – добавила.

– Просто, совсем просто! Только понять нужно сердцем! – произнёс с жаром.

К его радости, она задумчиво и серьёзно ответила:

– Я не совсем поняла. Но очень хочется в это верить…

Она видела, как Доктор переменился: смотрит ласково и восторженно, на глаза часто набегают слёзы, стал излишне, до услужливости, предупредителен, и каким-то совершенным простецом. Она привыкла, что он всегда окружает заботой её, теперь же ей хотелось заботиться о нём.

Доктор всё более проникался ощущением всеединства мира, грозного величия жизни и чувством любви к Богу-создателю всего сущего. Мысль, что он обязан объяснять это другим, завладела им всецело. Все знания, накопленные в течение жизни, теперь ему казались ничего нестоящими, в сравнении с вновь открывшимся, и он благодарил Бога за дарованное прозрение.

Он стал общителен, разговорчив. Любой же разговор переводил на разговор о Боге-любви, лицо его при этом делалось ласковым и добрым. Вначале его слушали с вежливым вниманием, потом он стал казаться назойливым чудаком. Он винил себя, что недостаточно убедителен, и поэтому его не понимают, отказываются слушать.

Не желая того, Доктор нажил недругов. Однажды, находясь на веранде, когда там было много народу, он, не без умысла, затеял спор с учёным-биологом, всю свою жизнь посвятившим выведению различных видов биороботов.

Для крупных учёных существовали в высокой степени комфортабельные домстары закрытого типа. Этот же учёный, хотя служил науке верно, с полной отдачей сил, открытий не совершил, и потому, когда пришло время, был помещён в домстар открытого типа. Но, попав из привилегированного Академгородка в обычный домстар, где, к тому же, проживали и представители массовой касты, он почувствовал себя глубоко уязвлённым. Держался он со всеми высокомерно, ни с кем в домстаре не дружил. Как и большинство учёных, его мало волновало то, что не имеет отношения к чистой науке. Чувство снисходительного превосходства к не принадлежащим к их сословию, было присуще всем работникам науки Мира Абсолюта. Утверждение Доктора, что первоосновой жизни является любовь, а не разум и логика, и, что разум, если он не руководствуется любовью, способен причинить только вред, вызвало в душе учёного столь непримиримую неприязнь, что при каждом случае он стремился уязвить и высмеять Доктора.

Другим непримиримым врагом Доктора стала женщина из массовой касты. В один из вечеров Преподаватель, отправляясь на чаепитие, пригласил с собой и Доктора. На этот раз тот не отказался, только спросил:

– Удобно ли без приглашения?

– Они будут польщены. Но нужно взять с собой что-нибудь вкусное к чаю.

Встретили их радушно. В холле, из принесённых из комнат небольших столов, составили один общий. Установили кипящий самовар и вазочки с купленными в складчину пирожным, печеньем, конфетами. Все чувствовали себя свободно и расковано, вели себя непринуждённо. Мужчины и женщины уселись попарно. Говорили, смеялись, и было шумно. Одетые кричаще и ярко накрашенные, старые морщинистые и ещё вполне моложавые женщины кокетничали напропалую. Мужчины были галантны, остроумны, их шутки и остроты – грубые и незатейливые – вызывали громкий смех. Холодно-отчуждённое отношение окружающих уязвляло выходцев из касты М и, как бывает в таких случаях, сплачивало.

Задавала тон и распоряжалась всем, в прошлом административный руководитель, женщина властная, самолюбивая. Она усадила Доктора рядом с собой и, стараясь завладеть его вниманием, много говорила. Ей хотелось, чтобы все видели, что она может вести беседу и вполне соответствовать людям элитной касты. Когда она, жеманясь, говорила о том, что нужно всегда считать себя молодым, тогда и чувствовать себя будешь соответственно, он видел перед собой её сморщенную шею, ярко нарумяненные щёки, следы помады на чайной чашке, и ему становилось неприятно. На её замечание, что женщины касты Э не следят за собой и не применяют косметику, он деликатно возразил:

– Всему своё время. И в увядании есть своё очарование. Главное – оставаться естественной…

Покрываясь красными пятнами, женщина внезапно умолкла и отвернулась от него. Она была обидчива, а невинное замечание Доктора задело её.

Психиатр домстара, женщина по природе любопытная и склочная, считала своим долгом быть в курсе всех настроений и взаимоотношений между жителями домстара. На консультациях она у пациентов выспрашивала обо всём происходящем в домстаре и, когда находила нужным, требовала от администрации принятия мер. Женщина касты Масс, считающая себя оскорблённой, при случае, пожаловалась ей на Доктора. Та начала наводить справки, расспрашивать о нём. Наконец, вызвала Доктора на внеочередную консультацию и сама завела речь о Боге-любви. Не чувствуя подвоха, а только видя перед собой заинтересованного, внимательного слушателя, он говорил живо, горячо. Она всё выслушала и холодно спросила:

– Как вам в голову могло прийти, что миром правит не Высший Разум Абсолют, а какой-то Бог-любовь?

Он растеряно умолк.

Психиатр доложила главному врачу о якобы невменяемости Доктора и поставила вопрос об эвтаназии.

– Но он же совершенно здоров и ещё не прожил у нас гарантированные законом пять лет, – слабо возразил главврач.

– Поведение его представляет угрозу спокойствию домстара. Вспомните: по его вине мы уже нарушили «Закон о культуре смерти», когда умирала его…, – замялась, подбирая слово, и презрительно закончила, – пассия… Вы послушайте его бред: «мир создал Бог-любовь»! Он отрицает главенство разума! Не хватало ещё, чтобы в нашем домстаре свила гнездо секта божников!

Главврач посмотрел с недоумением: о существовании таких сект он не знал. В раздумье прошёлся по кабинету. Ему тоже докладывали о необычных высказываниях Доктора, но он счёл их безобидным чудачеством, однако, он и сам опасался психиатра.

– Подготовьте обоснование, – проговорил неохотно.

Внезапная смерть Доктора привела в смятение обитателей домстара. Все как-то притихли, говорили осторожно, с опаской; не собирались шумными компаниями на веранде; выходцы из касты М перестали сходиться на общие чаепития.

Вызванная Преподавателем, приехала Катя. Пока ехала, не могла поверить в смерть Доктора, ведь, не так давно, она видела его крепким и даже весёлым. Ей казалось, что это какая-то ошибка, и, когда приедет, увидит его на пристани среди встречающих. Когда судёнышко причалило, заметила на берегу Преподавателя, а сама глазами всё искала Доктора. Подошёл постаревший, ссутулившийся Преподаватель, сказал, что хочет передать последние записки Доктора и, может быть, она возьмёт на память что-нибудь из его вещей. Молча, дошли до корпуса.

Вещи, сложенными, лежали на столе в комнате Преподавателя. Катя перебрала их, откладывая в его пользование носки, полотенца, рубашки. Себе взяла только две общие тетради с записями, запонки и красивый футляр с заколкой для волос. Открыла футляр, рассмотрела заколку: ничем не примечательная, она, как будто где-то видела такую же. Подумала, что, по-видимому, заколка эта принадлежала Любимой женщине Доктора.

Спросила, можно ли сходить в комнату Доктора. Прошли к дежурной по этажу, взяли ключ, открыли. Катя вошла, остановилась, огляделась и только тут поверила, что Доктора больше нет на свете. Комната стала чужой и холодной, в ней уже не чувствовалось его присутствие. Слёзы лились из глаз. Неприкаянно постояла посередине комнаты, потом, как бы прощаясь, провела рукой по подушке на кровати, по столу; присела в кресло и гладила подлокотники. Вошёл Преподаватель, поднял за плечи и вывел из комнаты.

* * *

Старшая мамочка корпуса «Малышка» проверила, все ли дети после обеда уснули, а когда спускалась по лестнице на первый этаж, увидела стоящую у окна в холле Катю, и заспешила к ней.

– Катя, дорогая девочка, как же я тебе рада! Рассказывай: здорова ли? Давно ли была у Доктора?

– Доктор умер, – заплакала Катя.

Мамочка молча, как-то по-птичьи, не мигая, уставилась на неё, всё более бледнея.

– А-а-а-а! – вдруг громко, по-бабьи застонала, и стала валиться на бок.

Известие о смерти Доктора быстро разнеслась по школе. Директор собрал коллектив учителей. Память Доктора почтили минутой молчания. Многие плакали.

После переполоха, случившегося из-за её обморока, старшей мамочке на три дня дали отпуск. Она приехала к Кате и все три дня жила у неё. Они вместе укладывались на широкий Катин диван и, не в силах уснуть, долго вспоминали Доктора и прошедшие, такие счастливые, годы. Мамочка жаловалась, что без него в школе всё меняется в худшую сторону: курс психологической адаптации к детям применяют без разбору, и не стало прежнего порядка; отменены, введённые Доктором, школьные праздники. В конце концов, Катя засыпала, а мамочка до рассвета лежала без сна: донимала боль в груди.

Утром Катя торопилась на репетицию, а мамочка, не привычная к безделью, оставшись одна, стирала, штопала и готовила обеды. За эти дни они очень сблизились. Как память о нём, Катя подарила ей одну из запонок Доктора.

Утром четвёртого дня Катя провожала её до посадочной площадки. Низенькая мамочка тяжело опиралась на её руку, горбилась, шаркала ногами. Прощаясь, с тяжёлым вздохом попросила:

– Катя, не забывай меня. Навещай, хоть иногда.

* * *

После смерти Доктора Катя жила с постоянным ощущением в душе холода и тревожного беспокойства. Однажды попала под дождь с пронизывающим ветром и сильно простудилась; несколько дней перемогалась, но всё-таки вынуждена была обратиться к врачу. Обследованием было выявлено резкое снижение иммунитета и нервное расстройство.

Лечебница находилась на окраине города. В просторных кабинетах множество диагностической и лечебной аппаратуры, светлые холлы, широкие коридоры, по которым прогуливались малочисленные больные. Среди них в первый же день обратила внимание на девушку возрастом немного старше её самой. Обычная девушка – аккуратная, приятная, миловидная; из всех её выделяло не сходящее с лица страдальческое выражение. Они познакомились. Девушка эта уже два месяца лечилась от депрессии, случившейся после того, как её принудительно избавили от беременности и стерилизовали за то, что решилась обзавестись ребёнком вне брака. Рассказывая об этом, девушка плакала, и, вообще, глаза у неё постоянно были на мокром месте.

В курс лечения входили и развлекательные мероприятия. Один раз в неделю в лечебницу с концертом приезжали артисты, а в конце Катиного лечения состоялась экскурсия в соседний городок касты Э – НГЭ-1, в Академгородок, где в неограниченных по финансированию университетах, проводились фундаментальные научные исследования, обеспечивающие научно-техническое могущество Мира Абсолюта. НГЭ-1 был городом учёных и крупных администраторов, координировавших деятельность промышленных мегаполисов касты Масс. Большинство выпускников технического факультета школы «Луч Абсолюта» поступали в технические вузы этого города.

Электробус колесил по городу; как водится, в достопримечательных местах останавливался, экскурсанты выходили из него, экскурсовод вёл за собой и показывал, рассказывал, а все слушали и осматривали. Город был уютный, чистый. Просторно раскинувшись по берегам горной реки, выше по течению которой находился их город НГЭ-2, НГЭ-1 живописно вписывался в холмистый ландшафт; дома не выше семи этажей, коттеджи среди садов, много цветов – всё очень походило на их родной город. Посетили экскурсанты и лабораторию со сложнейшим научно-техническим оборудованием.

В завершение экскурсии было дано два часа свободного времени. Многие направились в кафе и кондитерские, а новая знакомая позвала Катю за собой. Вела она уверенно, как будто знала город; несколько раз они сворачивали с одной улицы на другую. Найдя нужное здание, знакомая сказала, что пусть Катя никому не говорит, но она не вернётся домой, и если Катя тоже хочет уехать, то здесь находится пункт по вербовке в другие секторы Мира Абсолюта. Девушки вошли в здание. В вестибюле на стенде висело объявление, в каком секторе требуются работники.

Они читали объявление, когда вдруг за их спинами раздался голос незаметно подошедшего мужчины:

– Вам, что – не нравится наш город?

Новая знакомая, отчего-то испугалась, отошла от стенда, быстро пошла по длинному коридору и завернула за его угол. Мужчина рассматривал Катю внимательно, с подозрением, а она растерянно стояла, поджидая девушку, но та всё не возвращалась. Не дождавшись, направилась на выход. Шла медленно, оглядывалась, надеясь, что знакомая догонит, но та так и не появилась. Уехали без неё.

Часть четвертая

Глава первая

Прошло два года. За это время концертная труппа побывала в Северном и Центральном секторах Мира Абсолюта. Вернувшись в родной город, в ожидании новых гастролей артисты ждали решения куда, в какие края поедут в этот раз и усиленно репетировали.

Новая заявка на гастроли удивила и вызвала недоумение. Особенность состояла в том, что, кроме городов элитной касты, предстояло дать концерты и в некоторых мегаполисах касты М. О предстоящих гастролях было много разговоров, но, в конце концов, все в труппе сошлись во мнении, что будет интересно увидеть иной мир, иных людей. Было невдомёк, что с участием гастролей труппы, идеологами Мира Абсолюта проводится некий проверочный эксперимент.

О том, что труппе нужен художник-оформитель, Катя сообщила соседу, и тот сразу же обратился к руководству с просьбой включить в неё. И руководство труппы в его лице, не ожидая того, обрело помощника, как никто, умеющего всё устроить, обо всём договориться. Особенно пригодились эти его способности во время гастролей в мегаполисах массовой касты. Люди, робеющие перед представителями элитной касты, с простым в общении художником чувствовали себя непринужденно.

Между Художником и Катей уже давно установились дружеские, лёгкие, ни к чему не обязывающие отношения. Не раз он просил её позировать. Она же, смеясь, неизменно отказывалась:

– Не хочу, чтобы меня изобразили в виде абстрактного пугала.

– Ну, что можно создать в элитной касте, если единственный способный чувствовать человек и тот не желает позировать, – полушутя сетовал Художник.

Гастроли в касте М были расписаны на два месяца. В мегаполисах труппа выступала на самых больших сценах, и аншлаг был полный. Но публика заполняла залы не для того, чтобы насладиться музыкой, а чтобы, при случае, можно было похвастать, что был на концерте, видел элитных, но ни то, ни другое не понравилось. Людям, с малых лет воспринимающим музыку только как грохот эстрады и вульгарные непритязательные песенки, никогда не слышавшим классическую музыку, симфонии и инструментальные концерты казались нагромождением звуков. Публика, не способная оценить бельканте, слушая арии из опер и хоры, скучала. Кате было предложено спеть несколько песен из её репертуара исполнения в ДРВ, но и эти песни успеха не имели. Тогда, посовещавшись, руководство труппы выбрало несколько наиболее пристойных песен из репертуара касты М и поручило молодым исполнителям разучить их. Исполнение «туземных песенок» – так называли их сами исполнители – в конце программы, когда публика уже томилась ожиданием окончания концерта, было столь неожиданным и контрастным по отношению к предыдущим номерам, что им с бурным восторгом долго хлопали и не отпускали со сцены.

Города-мегаполисы ошеломили гигантскими размерами и однообразием. Построены они были на равнинных местах. На громадных пространствах, расчерчивая на одинаковые квадраты, перпендикулярно друг другу тянулись бетонно-асфальтовые сумрачные каньоны улиц. Длиной от одного перекрестка до другого, высотные дома были похожи на громадные кирпичи без каких-либо архитектурных украшательств – прямые углы, плоские поверхности. Внутри каждого квадрата пункт водоснабжения, теплопункт с котельной и отходящими от него заизолированными трубами, здание прачечной, небольшой спортивный зал с огибающими его беговыми дорожками и либо здание детского сада, либо столовый комбинат. Дворы полностью заасфальтированы и забетонированы, и только возле стен домов, как что-то здесь чуждое, – чахлые кусты. Средства передвижения по городу – подземное метро и сходящиеся к его станциям движущиеся посередине улиц ленточные транспортные дорожки.

В центре каждого мегаполиса – возведенный на холме Храм Абсолюта, архитектурой, позолотой купола, мрамором стен и колонн, красотой витражей в окнах, резко контрастирующий с бетонно-асфальтовым окружением.

Там же, в центре мегаполиса, на десятки тысяч зрителей массивный квадратный голографический театр с зеленым высоким куполом. Неподалеку от него большое здание Дворца Симпозиумов со стеклянными стенами и просторно раскинувшийся спорткомплекс. А на берегу неширокой реки любимое место горожан – оазис живой природы, обширный парк с аллеями деревьев, клумбами и прудами.

Повсюду – над входами в учреждения, над балконами жилых домов, над местами посадки на транспортные дорожки, при входе в метро и флюгерами вращающиеся над торчащими выше жилых домов трубами котельных – флаги, но не белые шёлковые полотнища с золотой Звездой Абсолюта, развевающиеся в касте Э, а белые щиты с нарисованной Звездой.

Со всех сторон мегаполисы окружали заводы, фабрики склады, базы хранилищ. Направляясь туда утром, а вечером возвращаясь, людские потоки шли по улицам, стеной стояли на движущихся дорожках, эскалаторах и в вагонах метро. Мегаполисы в эти часы походили на разворошенные гигантские муравейники.

Чтобы поближе ознакомиться с жизнью жителей мегаполиса, артисты побывали в показательном молодёжном общежитии: комнаты на три-пять человек, общие удобства в конце коридора, в подвальном этаже – комната отдыха, кинозал и спортзал; на первом этажа столовая, как и все в городах М, стандартная: цементный пол, широкие окна, ряды разноцветных пластмассовых столиков со стульями, ажурная пластиковая стенка, отделяющая от столового зала механизированную раздачу. Без выбора блюд, стандартные завтраки, обеды и ужины, приготовленные из искусственных или консервированных продуктов, обильно сдобренных вкусовыми добавками.

Проживающим в небольших, уютных, утопающих в зелени городах, выходцам элитной касты мегаполисы касты М показались угнетающе безликими и однообразными, к тому же их мучила постоянная головная боль от запахов дезодорантов и пластиковой гари, сочащейся из высоких труб котельных. Раздражало и коловращение многолюдных масс на улицах, а люди, по-клоуновски раскрашивающие свои лица, казались смешными и непонятными. Здесь было смешение всех рас, но и угольно-чёрные, и жёлтые, и белые были неуловимо похожи между собой: одинаково ходили, слегка выворачивая на стороны колени, одинаково говорили, протяжно произнося конец фразы, одинаково глядели – или откровенно бесцеремонно или, скользя взглядом, не замечая; одинаково громко, как-то вызывающе, смеялись и все не имели понятия об уступчивости, деликатности, терпимости, вежливости, как это понималось это в элитной касте. Казалось, что с этими людьми у них общий только язык, да и тот, из-за насыщенности сленгом, они понимали с трудом. Уже через месяц все в труппе с нетерпением ждали конца гастролей.

Художник, хотя и соглашался с мнением товарищей, но был более снисходителен. Во всё время пребывания в мегаполисах он испытывал какое-то внутреннее напряжение, необычайный творческий подъём; здесь ему почему-то – самому не понятно, нравилось. Вместо сумрачных жилых районов-квадратов – плоских и прямоугольных, в его воображении поднимались залитые светом гигантские районы-пирамиды из каскадно поднимающихся домов. На их крышах под прозрачными кровлями сады-оранжереи, воедино соединенные перекинутыми между домами ажурными мостиками. Вместо уныло-прямолинейных улиц представлялись радиальные улицы, соединяющие районы-пирамиды и широкие кольцевые проспекты с движущимися по ним транспортными дорожками со сходами непосредственно к подземным поездам метро. На месте забетонированных площадей возле спусков в метро, воображение рисовало просторные площади с цветниками и скверами, где среди живой зелени возвышаются монументальные скульптуры или живописные фонтаны из водных струй и причудливых цветов-блюм. Вместо полутемных длинных и низких уличных подземных переходов – закругленные лестничные спуски, с высокими сводами и стенами, украшенными мозаикой и барельефами. И везде весёлые, нарядные, приветливые люди.

Испытывая острое желание работать, творить, он исчертил два альбома набросками, сознавая, что они не понадобятся ни здесь, ни в элитной касте. Ему не дано было знать, что в другой части планеты, в Мире Великого Востока, в светлых прекрасных городах среди множества воплощенных гениальных проектов есть и сходные с его идеями и мечтами.

* * *

В первые же дни гастролей массовой касте Художник близко сошёлся с девушкой по имени Ханума. Как-то Ханума пригласила Художника и Катю к себе домой. Подъезд дома, где она жила, удивил убогостью: маленький вестибюль, цементный пол, крашеные стены, длинный узкий коридор с множеством разноцветных пластиковых дверей, тусклое освещение

Художник принёс с собой сладости, напитки и лёгкое вино. Они с девушкой хлопотали в кухне-прихожей, готовя закуску, а Катя была оставлена в комнате.

С недоумением она рассматривала жилище, в подобном которому жили миллионы людей. Здесь можно было спать, есть, привести себя в порядок, но жить в том смысле, как это понимали люди элитной касты – с ощущением надежности и защищенности, получая удовольствие от комфорта и обладания не функциональными, но приносящими радость любимыми вещами и принимать гостей – так жить здесь было невозможно. Здесь нельзя было даже отдохнуть в одиночестве: в личной жизни постоянно присутствовало телевидение. Как только вошли в дверь квартиры, автоматически включилось телевидение и зазвучала ритмическая музыка. Звук нельзя было приглушить, но можно было выключить телевидение полностью; однако, оплата производилась таким образом, что, чем меньше работало телевидение, тем выше был почасовой тариф.

По дороге Ханума сказала, что живёт вдвоём с подругой, а та ушла в ночную смену. Осматриваясь, Катя удивлялась, как в такой маленькой комнатке можно жить вдвоём. Заинтересовали стоящие на полке небольшого формата книги в мягких переплётах. На корешках – фамилии известных авторов. Сняла с полки одну. На титульном листе прочитала: «Полное собрание сочинений». С недоумением перелистала – все произведения автора были представлены в виде пересказа сюжетов. И другие оказались такими же. Ещё на полке стояли толстые, изрядно потрепанные, томики сборников комиксов.

Кухонька представляла собой небольшой закуток без окна, где поместились небольшая плита для разогрева с белой стеной-телеэкраном над ней, а на боковой стене – навесной шкафчик с посудой. Разложив по тарелкам съестное, Ханума и Художник вернулись в комнату. Разместились, с трудом втиснув стол в проходе между кроватями.

Натуральная пища Хануме не понравилась, показалась безвкусной, не ароматной, о чем она объявила, поморщившись. Катя заговорила о книгах. Ханума оживилась, заявила, что знает великое множество книг и принялась пересказывать новинки – запутанные сюжеты детективов. Катя спросила:

– А книги – те, что на полке, вы тоже читали?

– Не один раз, – последовал ответ. – Назовите автора, и я вам все его книги перескажу.

Катю, большую любительницу вдумчивого чтения, это обескуражило и рассмешило. Стало жаль девушку, любящую читать, но не знающую, что такое настоящая книга, девушку, так старающуюся им понравиться.

Во время разговора, Ханума сорвалась с места, и со словами:

– Какую кнопку нажать? – бросилась к стене-телеэкрану.

Художник и Катя смотрели, не понимая. Не дожидаясь ответа, Ханума нажала одну из трёх кнопок опросного пульта возле экрана. Вернулась на место, пояснила, что им с подругой присвоено звание самых активных участниц опросов их дома, и за это снижена оплата за телевидение.

– Вы что же, все подряд передачи смотрите? – озадаченно спросил Художник.

– Нет. Мы просто по времени следим за концом передач, чтобы не прозевать и нажать кнопку. Однажды я так торопилась домой, чтобы успеть нажать, что упала в коридоре, – залилась смехом, сделавшись очень милой.

От телевизионного шума и запаха, источаемого огромным букетом искусственных цветов, у гостей разболелась голова.

Вышли во двор квадрата, со всех сторон окруженный огромными, примыкающими друг к другу, жилыми домами. Возле домов на разноцветных пластиковых скамейках, поперечными линиями расчерченных на места для одного человека, сидели отдыхающие на свежем воздухе. Прошли мимо близко стоящими зданиями котельной и прачечной, обошли спортплощадку, где занят был каждый пятачок: круглые сутки здесь бегали, прыгали, накачивали мышцы. Людей во дворе было много, но каждый стремился обособиться от других.

Всё, что могло заинтересовать, они осмотрели в первые дни пребывания, и осматривать в Городе стало нечего. В свободные от выступлений вечера Художник, Катя и Ханума прогуливались от гостиницы, мимо Дворца Симпозиумов до парка, и обратно. Как-то на афише Художник вслух прочитал:

– «Конкурс герников! Незабываемое зрелище!» Герники…, герники…, – припоминал значение слова.

– А, грыжники! Это здорово! Пойдёмте смотреть, – тотчас подхватилась Ханума.