Лан-Эа, властитель небес. Том второй

Глава девятая

Я резко поднялся на ноги и выпрямился, а после и вовсе каким-то единым махом развернувшись, направился мимо стоящего главного дхисаджа в сторону моего ложа, ноне сомкнутого по кругу нежно-голубой занавесью. Да с той же стремительностью, в пару секунд не более того, миновал саму длинную и широкую террасу, оставив позади себя все еще сидящих на овальном, высоком, голубоватом тюшаке (сплетенном из тончайших ветвей растения) Ананта Дэви и прабху. Это была уже третья попытка отправится на встречу с матками-маскулине, опять закончившаяся моим резким побегом, который, впрочем, завершился всего только я подошел к ложу и увидел стоящего возле него Никаля, точно прикрывающего проход к закути, да поместившихся с двух сторон от него Наэля и Нурсиза.

В этот раз мы расположились (обаче, как и всегда) на моей террасе чертогов, по причине того, что она была оборудована специальным куполом, оный в случае непредвиденной ситуации (под которой понималось сеяние мною вируса) полностью смыкал само помещение. Ноне тут кроме нас троих, главного дхисаджа, его трех слуг, находились еще перундьаговцы и Чё-Линг, теперь перешедший не просто в мою охрану, а под мое руководство. И если Дон и авитару стояли по правую сторону чертогов (так сказать на обыденном своем месте) на первой ступени лестницы, то напротив них поместилось сразу трое перундьаговцев из охраны сурьевича. Несколько крсн зависло в удалении по береговой линии океана и над лесным массивом, таким образом, они прикрыли подступы к чертогам, абы с планеты на какой-то срок должны были снять охрану в виде ловушечных установок даха-даятеситы.

Я, достигнув ложа, вновь остановился, опустив голову и уставившись на пол, поигрывающий голубыми, фиолетовыми и зелеными полосами цвета, словно отражающихся от трех стен и высокого потолка, собранных из обработанных узких бревен, переливающихся лазурью круговых полос по своей гладкой поверхности. И тяжело задышал, так как испытывал дикое желание, развернуться и, что есть мочи помчаться к лестнице, чтобы прыгая по прозрачно-белым ступеням выскочить на белую прибрежную полосу песка, и утонуть в сходящейся с ней лазурно-голубой воде.

Слышимо позади меня с тюшака поднялся Ананта Дэви и также медленно принялся фланировать вдоль лестничного пролета, ничего не говоря и даже меня не окликая. Ибо в тот же момент ко мне сзади подошел главный дхисадж и нежно обняв, привлек к себе, поцеловав в голову правее одетого на нее вено, оно как сегодня ни я один был парадно облачен. И если на меня надели белый опашень, в легкую и ворсистую ткань которого, смотрящейся серебристо-белыми разводами, вплели нити из вельми дорогого металла Веж-Аруджана граивейя. То на прабхе были: нежно-лазурного цвета тельница, шальвары, сапоги и багряный поволочень. Он частью снял с себя украшения, оставив лишь пару колец на левой руке, и еще одно в правой ноздре, где переливался большой синий камень. Камал Джаганатх также помимо привычной алой утаки, огненно-малинового паталуна, и того же цвета мягких сапог, подпоясался пластинчатым, оранжевым поясом, но и водрузил на себя малиновый долгополый кафтан с длинными рукавами, каковой своим высокий воротом, поддерживал его голову, будучи сложенным из пластинчатых розово-фиолетовых кружков агаркашта, в средине имеющих многогранные густо-пурпурные самоцветные камни.

– Дитя мое, успокойтесь, – очень нежно продышал главный дхисадж и вновь коснулся губами моего лба. Ананта Дэви знал, кого ко мне надо было прислать, чтобы усмирить волнение. Абы лишь Ковин Купав Кун умел то делать своим неторопливым отрывистым с хрипотцой голосом, каковым уговаривал меня не только вечером, но и ночью, и утром. Поелику я долгое время не мог ноне уснуть, и спал лишь благодаря впрыскиванию которое, по уговору с главным дхисаджем, произвел Никаль. Однако сон не принес обещанного мне успокоения, потому как я был на столько взвинчен, что кушая, выбил блюдо из рук Ель-ку, а потом когда тот пытался оправдаться, а Янь-ди заступиться швырнул в последнего кубан с клеточным соком. И ежели Ель-ку мне было жалко, так как я оказался к нему не справедлив. То на такого нахального Янь-ди, вечно умничающего и спорящего, раскричался столь сильно, что лишь выдворение его из столовой Доном и одновременное появление в ней главного дхисаджа смогли меня урезонить.

– Вы, же понимаете, Лан-Эа, – произнес чуть слышно Ковин Купав Кун, сейчас величая меня по имени и тем самым снижая не только мой страх, волнение, но и ровно передавая мне свои силы. – Вам понадоба отправляться, понеже матки-маскулине не станут ожидать более отведенного для того мероприятия времени. Прошу вас, дитя мое, – это его сравнение и вовсе действовало на меня будто впрыск успокоительного, теперь на которое я мог опереться. – Успокойтесь, подавите свою горячность и возбуждение. Абы нынче от вас так много зависит, быть может, мириады жизней существ, людей, созданий, как вежаруджановских, так и гиалоплазматических.

Я согласно кивнул, понимая, как он прав. Впрочем, мне было очень сложно содеять обговоренное ранее, так как я не хотел поглощать сознание, чувствуя… подозревая в том не просто лишение способностей даятеситя, а нечто большее. Хотя, сейчас не мог отступить, и не столько потому как уже осознавал собственное место в Веж-Аруджане, сколько потому как вчера… там за столом в чертогах прабхи, куда, так-таки, пришел разысканный Доном авитару, Ананта Дэви, словно утверждая наши договоренности, проронил, обращаясь к нему: «С нонешнего момента вы, Чё-Линг более не подчиняетесь прабхе. Абы вам, вашим творцом амирнархом и мною, по согласованию с прабхой Ларса-Уту назначен новый властитель, сие Праджапати Лан-Эа, – он прервался на самую малость, так как от той молви самого авитару легонечко качнуло. – Радуйтесь, Чё-Линг, поелику вы ноне в услужении у нашего всеобщего любимца, а сиречь за все выходки я бы вас, беспременно, покарал». И тотчас авитару ступил к моему креслу, опустился пред мной на колени, и, приклонив голову, нежно и тихо, полностью убрав из голоса какую-либо суровость, произнес:

– Отныне и до века служу и подчиняюсь вам, мой властитель, Праджапати!

Сейчас я вновь вспомнил о той нашей договоренности, по которой отобрал у пара-митры не просто отличного помощника, но еще и доверенное лицо. Да все еще ощущая в том вину, хотя меня убедили, и сам прабха, и главный дхисадж, в обратном, принялся глубоко дышать всей поверхностью кожей, порой фыркая ртом и тем, останавливая волнение.

– Сие токмо сиг, мгновение вашей жизни, дитя мое, – вновь убеждающе и, одновременно, уговаривающее заговорил Ковин Купав Кун, – кой, чем раньше начнется, тем скорей завершится. И вже вмале мы с вами полетим в Тарх систему, и вы станете думать об сем, как о свершенном факте.

– Лан-Эа, прошу вас, веремя, – наконец, не выдержав, откликнулся прохаживающийся возле лестничного марша Ананта Дэви, и в голосе его таком мощном ощутимо прозвучала тягость и беспокойство.

– Да, идемте, – отозвался я, боясь еще сильнее все усугубить, не только с матками-маскулине, но еще и с Праматерью Галактикой, столь не ясно, зачем, вмешавшейся в мою жизнь и грядущее. И синхронно со мной Ковин Купав Кун развернулся, да все еще обнимая, повел к тюшаку, на котором весь тот срок безмолвно сидел прабха, скрестивший ноги, соединивший меж собой плотно подошвы стоп, и не просто притянув их к промежности, а словно подперев ими свой достаточно большой живот.

– Даракаш, мой уникальный, – неизменно с теплотой молвил Ларса-Уту, широко улыбаясь своими красными толстыми губами и пригнул удлиненную кверху голову, заложив под подбородком сразу три широкие складки на шее. – Не волнуйтесь так, ведь и я, и его высочество будем подле.

Я улыбнулся в ответ только более вымученно, ибо и впрямь проводил над собой все это время усилия, заставляя, принуждая, так молвить. Главный дхисадж бережливо усадил меня на тюшак, как раз по правую руку от прабхи, и, я незамедлительно согнул ногив коленях, да переплел их, дабы одна из них оказывалась под другой. А пара-митра между тем торопливо протянув руку, ухватил меня за запястье и кисть, легонечко их пожав, вкладывая в этот жест всю испытываемую ко мне нежность и заботу, так, что меня вновь окатило чувством вины, поелику я молвил:

– Вы, не сердитесь пара-митра, что так получилось с Чё-Лингом. Все время думаю, что отобрал у вас доверенное и очень близкое создание. И тревожусь, кто теперь будет управлять на Эриде и в других градах Родонии?

– Не тревожьтесь о том, ваше великолепие, – сразу произнес Ковин Купав Кун, и нежно пожал мои плечи, лишь затем, их выпустив из хватки, да испрямившись, сразу шагнул от меня назад, впрочем, все еще находясь в достаточной близи. – Абы на Пятнистом Острожке, как вел хозяйство Чё-Линг, так и продолжит. Вы ведь не навсегда уезжаете с прабхой в Тарх систему, только на время, – добавил он, и, я тягостно вздохнул. Ибо понимал, коль буду жить в Медунице не стану видеть главного дхисаджа, а коль наоборот, то пара-митру… Поелику Ковин Купав Кун жил на Пятнистом Острожке поколь лишь по двум причинам (в свой срок озвученных мне Ананта Дэви). Во-первых, потому как помогал прабхе поднимать меня, а во-вторых, потому как сам так много знал и значил, что мог стать причиной нападок не только мятежников Веж-Аруджана, но и созданий гиалоплазматических Галактик…

Словом, как сейчас не поверни, все было для меня плохо и новое, и старое…

Впрочем, долго о том рассуждать мне не удалось, абы стоило мне заговорить, как сразу к тюшаку от края лестницы направился Камал Джаганатх. Он, опять же, поспешно опустившись на него, напротив меня, принял позу пуспа, соединив меж собой плотно подошвы стоп и притянув их к промежности, слегка притом подмяв под них материю порео, одновременно, уложив сами колени на поверхность тюшака, да испрямив ровно спину. И незамедлительно, дотоль замерший перундьаговец из его охраны торопливо ступил к сурьевичу, и, расправив полы его кафтана, также скоро вернулся на прежнее место, слегка потеснив своих собратьев.

А я, проследив за его действиями, перевел взгляд на белую прибрежную полосу песка, входящего в лазурно-голубую грань воды, даже отсюда наблюдаемого бескрайним океаном. Синь воды сегодня усиливалась за счет того, что и само небо просматривалось сине-желтым, словно оттеняемым звездой Голубой Вьялицей занимающей почти третью его часть. Ее сине-серебристый диск, увитый с двух сторон чуть заметными белыми завихрениями облаков, созерцался мутно-тусклым, как и само пространство видимого окоема местности. А все потому как там далее, даже не на лестничном пролете, а уже на полосе берега, над океанской водой продолжал идти, опадая вниз, редкими крупными каплями дождь (последними в сем периоде изливающимися на планету), вспенивающий саму воду. Понеже и сама бывшая на нем мельчайшая рябь, и уже подходящие к бережине водяные гребни были унизаны кудлатыми, белыми загривками, схожими с гривой кондрыка, а потому и раскидывающих по мере движения пенистые лохмотки.

– Я убежден, мой уникальный мальчик, дитя, мой поразительный абхиджату, – ласково проронил Камал Джаганатх, стараясь перехватить мой взгляд, и явно дотоль приняв на себя мои переживания. – Мы уладим и сии проблемы, дабы вы могли надолзе не расставаться, как с Ларса-Уту, тык и с Ковином, – добавил он, протягивая ко мне левую руку, так как правую сразу взял прабха. – А днесь, вы успокоитесь и послушаете меня. Абы вы оба должны выполните, что я вам толкую. А значица ступаете вослед меня, мои руки при даятеситя не выпускаете, беспременно, фиксируя их, как единое целое. Сиречь смыкаете очи, начинаете глубоко дышать, – он слышимо по голосу торопился, видимо, опасаясь, что я вновь убегу. – Оба смыкаете очи, – произнес он вновь и, очевидно, для прабхи, ибо я сразу закрыл глаза. – Доверяете мне себя, поднесь мы единое целое. И насчет панча вы оба движетесь за мной. Эка, два, три, чатур, панча… – как-то резко начал он. Однако я успел представить себя тем самым небольшим цилиндрическим предметом со стесанным нижним концом и веревочкой сверху, которую также поспешно передал в его руки, таким побытом, настроив наше общее даятеситя.

Вьюла сейчас не просто завертелась перед моими сомкнутыми глазами в созданной тьме, но и ощутимо дернула меня вперед, вытягивая вслед веревочки, обдав само мое сознание порывом ветра, точно Ананта Дэви перемещался менее плавно, чем прабха. А в последующий момент я услышал его несколько осевший голос, молвивший:

– Можете отворять очи, мы на месте.

Глава десятая

Я тотчас открыл глаза, лишь мельком глянув на сурьевича, который, как и прабха, смотрелся полупрозрачно-черным, не только кожей, волосами, чертами лица, но и одеждой, своим образом, словно выступающий на основном цвете гиалоплазмы. А уже в следующий момент отпустил их руки, абы создавал основу перемещения не только я, но и Ананта Дэви, кой впрочем, не мог воздействовать на сознания, как я. Мы переместились в той позе, в каковой покинули мои чертоги, посему Камал Джаганатх срыву поднялся на ноги и развернулся ко мне спиной, ровно загораживая меня. И также скоро встал Ларса-Уту, поспешно шагнув к нему, опять-таки прикрыв меня, посему я подумал, что данные действия ими были заранее заготовлены. Сам же я замер на чуточку, все еще сидя и рассматривая то место, где оказался. И уже примечая знакомую мне вязкую и густую гиалоплазму, цвет которой был черным с легкими перламутровыми парами, точно выступающий поперед основного тона. Обладая тягучестью, данное вещество плотно окутало меня со всех сторон, облизало своими перламутровыми парами так, ровно здоровалось, радовалось моему приходу. И я, глубоко дыша, почувствовал ее пряно-ароматный дух, чего-то свежего, цветущего. Да также сразу уловил множество звуков (хотя и весьма удаленных), где игра гуслей сопровождалась не привычным мне пением птиц, а точно шорохом (словно опадающей вниз сухой листвы) огромного количества живых существ, которые говорили, кричали и даже стонали. Посему было сложно в том хаосе звуков выделить какой-нибудь отдельный.

Тут, опять же, стало заметно, что температура парящего вещества не постоянна. И двигающиеся едва отличимые от общего фона гиалоплазмы более или менее черные потоки перемещают холодное и теплое течения, местами, и, то зримо удаленно, формируя легкие завихрения перламутрового дымка. Мы втроем стояли и сидели на сравнительно узкой полосе, завершающейся в шагах пяти от меня, и значимо протягивающейся вперед, на оной наблюдалось плетение синих нитей и наполненность отдельных стыков почти черными более плотными бляхами.

Однако я не столько даже осматривался кругом, сколько сразу воззрился на поместившееся впереди, сравнительно недалеко, туда, куда и уходила узкая полоса, тело матки-маскулине. Оно в сравнении с размерами ВианикшиДамо было небольшим, эллипсоидной формы и смотрелось растянуто-сплющенным. Его основной фон цвета был все-таки черный, хотя из самой середины, там, где матка-маскулине слегка сплющилась, выбивались (опять загибаясь вниз) четыре тонких кольца, прилегающих достаточно близко к самому телу и тут имеющих голубоватый отсвет. Сами кольца-полосы зримо вихрились по собственной поверхности, а их структура вещества обладала свойствами твердых тел, потому удерживала форму, не растекалась, и, пожалуй, что даже не колыхалась. Впрочем, приметно к собственному краю полосы теряли не только цвет, но и плотность, вроде становясь и вовсе жидкими, абы местами демонстрировали выбивающиеся в стороны тонкие струи, не большие каскады, в которых едва переливались мельчайшие крапинки, брызги, капельки порой красного сияния. Одначе основная поверхность полос была расчерчена сверху паутинными, серыми волоконцами, щелями, тонкими дополнительными слоями, спиральными пучками, покрыта мельчайшими и различной формы сосочками и нитевидными волосками, в общем создавая эффект бархатистого опушения колец. Само же тело матки-маскулине смотрелось в виде плотно-рыхлой и, одновременно, волокнистой ткани, каковую покрывали, формируя основу, многочисленные образования имеющие форму петелек, трубочек, витых канальцев и даже клубочков, как целой сети тончайших жилок, только иссера-синего цвета. Так, точно и сама матка-маскулине и ее структура в отношении царящего кругом вязкого вещества была не плотной, а только студенисто-тягучая в движении.

– Мы уже подумали, что ты не придешь, Ананта Дэви, – внезапно послышался высокий и явно женский голос сопровождаемый звучанием струны гуслей и на удивлении шумным дыханием.

– Сие не могло случиться, абы я, не нарушая договоренностей, НгаКатахум, – незамедлительно отозвался Камал Джаганатх, и я, глянув прямо на его спину, не смог сквозь нее рассмотреть с кем он говорит (ибо ее прозрачность была лишь кажущейся). И тот же миг почувствовал жалость к сурьевичу, да раздражение на маток-маскулине. Сейчас мне стало ясно, почему он так давеча волновался в моих чертогах на Пятнистом Острожке. Понеже вся жалость, нежность и любовь, оную я к нему питал, мгновенно переросла из раздражения в гнев, когда я услышал, как НгаКатахум с явной насмешкой добавила:

– Тогда желалось бы увидеть того в ком ВианикшиДамо подозревала нашу мать, полное воссозданное повторение диэнцефалона схапатиху Анг дако Мадбубухат, последней схапатиху правящей сразу в пяти гиалоплазматических Галактиках Ланийкдан, Джиэйсиу, Гёладже, Шокмад, Срынфы.

И хотя Ананта Дэви слышимо усмехнулся, а я, разгораясь гневом, стал медленно подниматься на ноги, послышалась его достаточно ровная, уверенная речь:

– Я вже толковал, НгаКатахум, что у тебя неточная информация, про Праджапати.

Он впрочем, не договорил потому, как я резко ступил вправо, выходя не только из-за его фигуры, но и сходя с узкой полосы, созданной, скорей всего, матками-маскулине и созерцаемой в виде плетения синих нитей, чьи отдельные стыки заполняли почти черные и более плотные бляхи. И тотчас под подошвами моих ног, выплеснувшись вперед, назад, вправо и влево, сформировалась широкая площадка, точно не постоянные по температуре потоки холодного и теплого течения (оные заполняли саму Галактику), хлынув ко мне, образовывали этот плотный участок. Только в данном случае он выглядел в виде переплетенных в трехмерные сети, тончайших, перламутровых нитей, имеющих внутри поперечную исчерченность, которая заворачивалась двойной нитью в двойную спираль, а продольные бороздки, покрывающие их поверхность, местами венчались мельчайшими крохами синего света. И сразу же увидел перед собой пять невысоких гиалоплазматических сознания со слоистой структурой ног, рук, туловища и головы. Слои будучи вязкими, слегка колебались, однако меж ними не имелось тончайших сквозных щелей, словно они прилегали друг к другу много плотней, так как это наблюдалось в случае с ВианикшиДамо. Они также смотрелись черными, и малостью присыпанные серыми, синими, сине-серыми, темно-серыми переливающимися небольшими пятнами. Лишь у стоящей впереди всех матки-маскулине данные пятна были иссера-синего цвета.

– Ты, – грубо дыхнул я, и, также резко вышагивая, подошел к сознанию НгаКатахум, – как смеешь так говорить с его высочеством, – дополнил я, абы гнев мой стал плескаться из меня не только резким шагом, но и громким голосом.

Я стремительно выкинул вперед левую руку и схватив сознание за грудки, не столько пробив слои, сколько попав прямо меж ними, слегка встряхнув его, вновь с той же досадой принялся толковать:

– Ты, запомни! Я не полное воссозданное повторение диэнцефалона схапатиху Анг дако Мадбубухат! Я ее сын! как и сын пятого сурьевича СансарРуевитаПраджапати-джа, чье имя ноне ношу, как титул. И ежели ты в том, сомневаешься, чокашь тупая, я сейчас поглощу твое сознание, дабы было не повадно забывать кто ты, а кто его высочество, Ананта Дэви.

Теперь я резко встряхнул сознание НгаКатахум, так, что ноги ее оторвались от полосы, на которую дотоль опирались и сама она, как-то тягостно сотряслась, а слои внутри фигуры, располагающиеся друг над другом, созерцаемо завибрировали, будто став терять собственную вязкость, превращаясь в жидкость. Однако я не намеревался ее поглощать всего-навсего желал напугать. Посему я еще раз встряхнул НгаКатахум, а, когда ее фигура внезапно принялась терять четкие очертания туловища, шеи и головы, стремительно бросил ее вниз на полосу, сформированную плетением синих нитей, почитай под ноги другим стоящим в рядок маткам-маскулине, ибо в том месте полоса немного расширялась.

– Никаких там более ваших оскорбительных насмешек в сторону его высочества, Ананта Дэви, ибо я вам не моя мать, не схапатиху Анг дако Мадбубухат, миловать никого не стану, – теперь я, прямо-таки, зарычал, и как мне показалось сама молвь напрочь потеряла звучание струн гуслей, оставив там лишь шумное дыхание. Ровно мое сознание умело с легкостью подстраиваться под то или иное наречие гиалоплазматического языка.

Я легонечко качнул вытянутой в направление сознаний рукой, чувствуя, как перста на ней точно набухли и несколько черных капель с иссера-синим пятнышком (доставшиеся мне от НгаКатахум), качнувшись, моментально всосались в ближайшие длинные, тончайшие нити, повернутые относительно друг друга и образовывающие из себя кристаллические спирали, низко с глухим рокотанием досказав:

– А днесь все! Все на колени, пред сыном схапатиху Анг дако Мадбубухат! – все еще рыкая и чувствуя, как меня захлестывает гнев, так, что я едва себя сдерживаю, чтобы не напасть на маток-маскулине и не впитать их силой. Впрочем, они, ровно ощущая то мое бешенство торопливо опустились на колени и преклонили головы, а лежащая НгаКатахум лишь переместилась со спины на колени, сильнее других, пригнув то, что ноне у нее больше напоминало расплющенный корнеплод, а не голову.

– И все! Как сие было допрежь, при моей матери, припадите к моим стопам и отдайте часть себя, дабы я неизменно чувствовал, видел и имел вас в себе, – дословно повторяя то, что когда-то мне толковала ВианикшиДамо. Очевидно, сказанное мной имело особый смысл для них, понеже я увидел, как они все разом вздрогнули, словно я их уже принялся поглощать. А когда я опустил руку и выставил перед ними (слегка даже приподняв) левую ногу, НгаКатахум, так и не поднимаясь с колен, приблизилась и поцеловала меня прямо в перста (ведь большая часть моей стопы, вплоть до лодыжки была сомкнута и переплетена тончайшими золотыми ремешками сандалий), очень тихо молвив:

– О, Господь! Прими от меня подношение, чтобы ты неизменно меня чувствовал, видел и имел в себе.

А после и иные четыре сознания маток-маскулине коснулись моих перст, лишив саму ногу, пожалуй, по подошве и вплоть до пятки чувствительности. Черные же капли с различными пятнышками на них попав в мою левую ногу, и, вовсе стремительно всосались в ближайшие длинные, тончайшие нити, повернутые относительно друг друга и образовывающие из себя кристаллические спирали. Впрочем я это не увидел, лишь ощутил, поелику во все глаза смотрел на лежащее на боку, и, дотоль загораживаемое фигурами маток-маскулине, сознание, кое не имело ног, рук, туловища и головы, а выглядело бесформенным валуном. Но даже в таком виде оно сохранило не только черный цвет, но и слоистую структуру высокой вязкости, где тончайшие нити пролегающие друг относительно друга, не всегда плотно, являли тонкие, сквозные щели. Мне хватило одного взгляда, чтобы я узнал в сем лишенном фигуре сознании, Адимахань. Того самого сына ВианикшиДамо, оный, когда-то привел меня к ней.

Вот как, оказывается, это действовало…

То самое подношение гиалоплазматических сознаний. Когда всего-навсего единый мой взор моментально выдал информацию кого я вижу… И не столько по каким-то приметным чертам, а просто потому как во мне, уже растворенная часть Адимахань сразу ему откликнулась. Посему я судорожно дернул головой, когда он внезапно заговорил:

– Господь, прошу тебя! Прошу не поглощай меня полностью, абы в таком случае величественная ВианикшиДамо не пощадит мой диэнцефалон, и уничтожит меня, – его мольба сопровождалась высоким звучание струны гуслей, и единожды раскатистой птичьей трелью «ти-ти-ти», вызывая во мне еще больший гнев, – пощади, абы устьичная щель сотворенная ВианикшиДамо распалась и я остался в Галактике Гёладже без возможности вернуться.

Не знаю, зачем он это говорил, просил… ведь на этот момент у меня (так же, как и у него) не было иного пути. И я продолжал слышать напутственные слова моего дорогого главного дхисадажа, сказавшего: «Абы нынче от вас так много зависит, быть может, мириады жизней существ, людей, созданий, как вежаруджановских, так и гиалоплазматических». И я должен был… должен был его поглотить, чтобы показать свою силу, чтобы спасти те мириады жизней.

Потому я срыву шагнул вперед, чувствуя, как некогда испытываемая к Адимахань теплота сменилась на ненависть, оную я мог остановить лишь поглотив его сознание. Ужель так я себя взбудоражил. И тотчас ближайшие матки-маскулине, так и не поднявшиеся на ноги, отклонились в стороны, предоставляя мне проход. Да с той же грубостью, толком не успев приблизиться, я крепко пнул левой ногой в бок лежащего Адимахань, сразу придавив его к поверхности полосы, и жестко процедил:

– Все лазаете по Веж-Аруджану, по гиалоплазматическим Галактикам! Ищите неприятности, вершите беды… Не будет пощады ни тебе, ни ВианикшиДамо!

Еще сиг и моя левая стопа прошла сквозь слои в теле Адимахань, внутри вроде как встряхнув их вверх, вниз. Самая толика того давления и слои внутри фигуры сознания, дотоль располагающиеся друг над другом, неожиданно сотряслись, принявшись терять собственную вязкость, становясь жидкой субстанцией и его содержимое стало на глазах уменьшаться. Адимахань еще кажется вскрикнул:

– Прошу!

Но когда я рыкнул: «Заткнись!» внезапно моему крику (в который я вложил сейчас не столько гнев, сколько страх ребенка) позади меня отозвалось более низкое и продолжительное колебание гиалоплазмы. Так, ровно там кто-то услышал меня, и отозвался беспокойством. И это явственно тревожное участие я принял на свои плечи, сразу поняв, что его выплеснул ни Ананта Дэви, ни прабха стоящие позади, а некто иной, более мощный, масштабный, что ли.

Легкая зябь, которая сотрясала перетекающего и тающего в размерах Адимахань, вдруг стала ощущаться сильнейшей вибрацией в моей левой ноге. Сперва в ее пальцах, засим всей стопе, продвигаясь вверх к колену, в единый морг делая саму ногу тяжело-неподъемной, каменеющей. И также наблюдаемо всасывая внутрь моего сознания смешавшиеся слои Адимахань, каковые сразу формировали дополнительные нити возле кристаллической спирали, делая мою левую конечность еще более плотным каркасом. Я резко придавил, поколь подвластной мне ногой, остатки сознания и они слышимо хлюпнув, ворвались внутрь меня, произведя ощутимый толчок. Кой я предполагал, потому не упал, как в прежний раз, а только легошенько качнулся и единожды развернулся вполоборота, теперь увидев и самих коленопреклоненных маток-маскулине, наблюдающих за моими действиями, и замерших Ананта Дэви и Ларса-Уту.

Впрочем, стоило мне только развернуться, как сразу за сурьевичем и прабхой, вельми удаленно, вновь, что-то низко и продолжительно застучало. А мгновением погодя в черной с легким перламутровым дымкой гиалоплазме, точно прорезая ее насквозь, проявилась с чуть зримым круглым неровным, серебристым ободком брешь, из нее вырвался фонтанирующий в истоке ярко белый комок, каковой в свой черед плеснул долгий белый луч света. Неровный, и, тут прихваченный по окоему мельчайшими, голубыми крапинками, луч пролился вниз туманным светом, и, в нем проявилась фигура статного, могучего создания, будто ратника, воина облаченного в белую плетенную из мелких металлических колец кольчужную рубаху, прикрывающую туловище и плечи, скрывающую ноги. Этот ратник держал в руке меч, точно опираясь правой ладонью на рукоять, сияющую серебристыми переливами и завершающуюся на конце шишкообразным, рудного цвета набалдашником. Также прекрасно созерцался длинный белый клинок меча, блистающий тонкостью лезвия заточенного с двух сторон. Да только я смотрел не столько на его одежду, и даже не на подобную моей бело-перламутровую кожу… я смотрел на его голову. Абы на треугольно-выпуклой голове воина, без признаков ушей, и, как такового привычного лица, носа, скул, по бокам располагались крупные глазницы, поверх которых, едва их касаясь, пролегали слегка приподнимающиеся рогообразно-изогнутые костяные выросты, покрытые мельчайшими чешуйками и мелкими волосками. Сами глаза с растянутыми и чуть вскинутыми вверх уголками, в красно-розоватых радужках которых находились поперечно продолговатые, щелевидные с рядом отверстий пурпурные зрачки, сейчас были стянуты в узкую полоску, ровно создание к кому приглядывалось. Вельми, так сказать, повторяющий мои черты, сей проявленный образ в супротив моего имел лишь один рот, расположенный, как и у меня, на месте подбородка, направленный вниз и окаймленный розовыми губами.

Образ того ратника, столь похожего на меня, зримо принялся наполняться белым светом, будто поглощаясь, скрываясь. Да вмале уже лишь его дымчатые остатки срыву свершили небольшой круг, растворяясь и, одновременно, втягиваясь в белый луч света, который ощутимо позвал меня. Я резко перевел взгляд с этого светового потока на Ананта Дэви, который, как и прабха и матки-маскулине обернувшись, наблюдали за ним, и, чувствуя неодолимое влечение к лучу, желая завершить саму встречу, торопливо сказал:

– НгаКатахум хочу дабы ты сообщила, как являющаяся выборно-старшей АнгКоншехо, иным маткам-маскулине, что я, Лан-Эа, пришел править и владеть не только Веж-Аруджаном, но и гиалоплазматическими Галактиками моей матери Анг дако Мадбубухат. И если кто из вас посмеет мне не подчиниться, не признать меня властителем небес и Нитья Веж-Аруджана я уничтожу его как сознание, и как диэнцефалон, воспользовавшись способностями моей матери.

Я смолк и тотчас перевел взгляд на белый луч света, понимая, что как был поглощен образ ратника, и может моего отца, так и я войдя в него узнаю, все секреты, тайны, успокоив собственное волнение и гнев.

– О, Господь! – торопливо отозвалась, разворачиваясь ко мне НгаКатахум, – благодарствую за явленную силу и доверие. Ибо я, как выборно-старшая АнгКоншехо, от имени иных маток-маскулине признаю в тебе сына схапатиху Анг дако Мадбубухат и готова принять твою власть над нашими тремя Галактиками. И также от иных маток-маскулине я готова принести тебе зарок верности в Великом Вече Рас, как только ты того потребуешь, передав тебе, хранимый и скрываемый титул, Бхаскара. Этот титул сберегаемый мною, ВианикшиДамо и НагтубоНга правительниц Галактик Ланийкдан и Джиэйсиу, в свой срок нам троим вручила твоя мать схапатиху Анг дако Мадбубухат. Оный мы, три ее старшие создания, по ее воле должны были передать наследнику схапатиху, каковым без сомнения являешься ты, Господь!