В дверь заглянула Алёна и, увидев, что он не спит, расплылась в улыбке.
– Слушай, Макс, я тут подумала: а давай поживём здесь. Ты хоть отдохнёшь немного, воздухом подышишь, нога заживёт, заодно местность сам разведаешь. А потом уйдём. Давай, а?
И Колосовский задумался. А что? Старуха их не выгоняет. Дела? С делами всё в порядке, недаром же он взял отпуск. Вот только Алёнина учеба… Будто прочитав его мысли, она махнула рукой:
– А, забей. Экзамены я все сдала. Ну, получу зачётку в сентябре. Не убьют же меня в деканате в самом деле.
Так решение было принято.
Утро было хмурое, но по сравнению со вчерашним вечером деревня показалось Колосовскому гораздо привлекательнее. Рядом с домом стояло огромное сухое дерево, за ним тропинка уходила к какой-то симпатичной рощице. Рощица начиналась буквально в нескольких десятках метров от дома. Так-так-так, нельзя ли эту рощицу обустроить под прогулки будущих туристов? Надо выяснить у Марьи Гавриловны, не знает ли она, приватизирована эта земля или нет, и если да, то кто её хозяин.
– Хозяин? – Колосовского немного раздражала эта полуусмешка в интонации старухи, – да их много, хозяев-от. Всех, пожалуй, даже я не назову.
И ушла, прямая и негнущаяся, как циркуль.
Что за манера говорить загадками!
Колосовский попросил Алёну сходить в рощицу, оценить, красиво ли там, а сам, опираясь на клюку, – клюка у старухи нашлась – вышел во двор. Надо отдать старухе должное: огород она вела пусть и не образцово, но твердо. Непреклонно, вот – Колосовский подобрал наконец слово, подходившее их хозяйке лучше всего. Лук, капуста, борозды картошки, кусты смородины, малина, три яблони. Сбоку к дому подбиралась тёмная стена терновника, закрывавшая дом и участок от нескромных взглядов. Можно было бы обойти дом кругом, но эту возможность напрочь перекрывала стена крапивы. Крапива имела настолько свирепый вид, что Колосовский невольно поёжился, представив, что его ждёт, реши он пройти сквозь неё.
Макс повернул назад, побродил по огороду, обнаружил покосившуюся баню, неподалёку нужник.
За спиной послышался голос Алёны:
– Макс… Туристов туда не получится. Понимаешь, это не роща, это кладбище.
Смысл старухиной ухмылки стал понятен. Но зачем было темнить? Могла бы и сама сказать. Впрочем, ей, вероятно, нравится чувствовать себя хозяйкой положения, вот она и куражится. Придётся терпеть.
За завтраком – старуха встала ни свет ни заря и напекла вкуснейших ватрушек, куженек, как она их назвала – Колосовский решил разузнать про деревню. Но Марья Гавриловна отвечала коротко, неохотно, а вскоре собрала со стола и ушла работать в огород. Алёна пошла помочь с прополкой, а Колосовский заскучал. Сидеть в избе без дела не хотелось, так что он, верный девизу «если жизнь дала тебе лимоны, делай из них лимонад», стал придумывать, как провести время с пользой.
Что мы имеем? Связи нет. Он ещё раз проверил телефон. Нет. Зарядки нет. Значит, телефон отключаем: экономим на всякий случай. Машины нет. Она стоит в километре от дома, но пройти этот километр он сможет по прогнозу той же старухи в лучшем случае дней через пять. Да и толку от той машины – она не заведётся. Просить бензин у местных? Колосовский представил себе сцену и сразу отбросил эту мысль. Просить свой же бензин у людей, его укравших, он не будет. Купить бензин у местных? Ладно, если будет совсем край, можно будет и купить. Это если деньги останутся. Да, Марья Гавриловна отказалась от вознаграждения, но ещё неизвестно, не передумает ли она. А денег, как назло, он взял мало. Надеяться на банкомат в деревне? Он, слава богу, ещё не выжил из ума. Хорошо, если в райцентре хоть один банкомат найдётся – это будет настоящей удачей. Но и эти деньги пока ему недоступны – после вчерашнего старухиного рассказа и речи не могло быть о том, чтобы он отпустил туда Алёну одну. Остаётся ждать…
Стоп. Но даже если мобильная связь здесь работает с перебоями, как-то же местные жители узнают о новостях из «большого мира». Не в изоляции же они живут. Колосовский взял клюку и решительно захромал на огород: он всё выяснит у Марьи Гавриловны, даже если ей и нравится говорить загадками и играть в партизанку на допросе.
– Марья Гавриловна, скажите, а как вы новости узнаёте? Ну, о том, что в райцентре делается, например. Я телевизора у вас не видел…
– Телевизор? Был телевизор, сломался. Мастер приезжал, кинескоп, говорит, у тебя, мать, накрылся, а починить – ни малейшей возможности, потому как телевизору сто лет в обед. Неси его, говорит, куда хошь: хошь в музей, а хошь – на свалку, а себе новый купи.
– Понятно. Вы про радио говорили. Его слушаете?
– Ага. Слушаю. Когда соседи включат на полную громкость, так мне деваться некуда: слушаю.
– Газеты?
– Ты к чему клонишь, голубь? Почта у нас лет двадцать тому назад долго жить приказала, так что подписку не оформишь – не таскаться же за каждой газетой в райцентр. Ну, а автолавка когда приезжает, там иной раз и газетами торгуют, только я их не беру.
– Почему же?
– А потому. Срамота одна, тьфу.
Старуха не на шутку рассердилась, но Колосовский решил не отступать.
– Ну, а если вам с подругой нужно связаться. Есть у вас подруги? Что делать будете?
– Письмо напишу, обычное. У нас тут раз в неделю почтальонша приходит, пенсии приносит, письма. Вот у ней конверт покупаешь, ей же и письмо сдаёшь. А после сидишь, ждёшь ответа. Неделю ждешь, а то и больше. У нас ведь тут не Москва, имейлов этих ваших нет.
– Письмо… Это интересно. А отчего же газету не выписать? Почтальонша бы вам её до дома доставляла и в райцентр не надо…
Старуха окончательно разозлилась. Она отложила рыхлилку, выпрямилась, будто стала выше ростом. Когда она заговорила, Колосовскому показалось, что если её голос отжать, наберётся хорошая трехлитровка яда.
– Как у тебя всё просто, а? Приехал и сразу обучил баушку уму-разуму, надоумил. Спасибо, голубь, за науку, уж теперь я непременно с десяток газет выпишу, пусть почтальонша мне их домой таскает. А то, что она одна 10 деревень обслуживает, то, что из транспорта у неё старый велосипед, а из болезней разве что родильной горячки нет – это, конечно, ерунда. Пусть таскает, это её работа, так ведь? Ей за это деньги платят, да ещё какие – 10 тысяч рубликов, как с куста! Вот теперь я заживу! Вот теперь хорошо будет, а где мои газеты, там и люди газет захотят, потому как – справедливость. А если почтальонша со своей больной спиной надорвётся суму с прессой таскать, ляжет где-нибудь на обочине да и помрёт, ну так и хрен бы с ней, правильно? Правильно! Дети её пущай в детдом идут, им больше некуда, а деревни без почтальонши доживают. Объявление-то вон в райцентре второй год висит, что ещё вакансия такая же есть, да что-то желающих покуда не нашлось. И не найдётся!
Колосовскому захотелось провалиться сквозь землю. Он постоял немного, тихо извинился и поковылял в дом.
VI
Стыдно. Стыдно. Стыдно. После отповеди старухи Колосовскому было тошно. Он лёг на кровать и отвернулся к стене. Через некоторое время его щеки коснулась прохладная рука Алёны. Он снова не слышал, как она вошла.
– Макс, – она гладила его по волосам, – не переживай. Ну, ты же не знал. Они все тут так живут, ну что ты. Привычная реальность, битва за выживание. Лучший друг бутылка, кто пить не может, те в церковь идут.
Колосовский вспомнил руины в центре деревни. В церковь. А если и церкви нет? Тогда что? Трезвый ум подсказал ответ: кладбище недаром начиналось сразу за деревней.
– Не пасторальная какая-то картинка рисуется, Алён. Совсем не пасторальная.
Она наклонилась и поцеловала его в висок.
– Макс… Это не твоя вина. Марья Гавриловна уже отошла, больше не сердится. Не переживай. Откуда тебе было знать?
Действительно, откуда? Он всю жизнь прожил в миллионнике, девяностые, пришедшиеся на его детство, вспоминал без содрогания: его семью бандитские разборки не затронули, бедность – да, но родители работали как проклятые, да и сам Макс довольно рано начал трудиться. Сперва чтобы помочь семье, потом – понравилось иметь свои деньги. Зарабатывать было легко, хотя работать приходилось много. И уж, конечно, не было в его жизни таких проблем, как невозможность выписать газету. До сегодняшнего разговора такой проблемы в принципе не существовало в поле жизненных вариантов Максима Колосовского. А у кого-то, оказывается, это не поле вариантов – единственный вариант.
Колосовский вздохнул. Алёна была права, но в голову сами пришли строчки старого стихотворения, которое он когда-то оттарабанил в школе, не вдумываясь в смысл:
Я знаю, никакой моей вины
В том, что другие не пришли с войны,
В том, что они – кто старше, кто моложе -
Остались там, и не о том же речь,
Что я их мог, но не сумел сберечь,-
Речь не о том, но всё же, всё же, всё же…
Речь не о том, но всё же, всё же, всё же…
Алёна ушла на кухню, он слышал, как она наливала воду, черпая её ковшиком из ведра. А, между прочим, старуха таскала эту воду сама, водопровода в доме не было. Откуда таскала, кстати? Вчера они приехали под вечер, он был беззаботным хозяином жизни, проблемы индейцев шерифа не волновали, потом нога, потом дождь… Откуда старуха таскала воду? И как она вообще живёт? Колосовский взял клюку, и, опираясь на неё, пошёл по дому.
Чисто. Светло. Строго. Дом небольшой, но из-за того что мебели мало, кажется просторным. Икон нет. Фотографий тоже. Есть печь. Кухня. Комната, где спит старуха. Полати над печкой – там спит Алёна. На полу – домотканые половики. Он заметил ещё одну дверь в глубине комнаты, подошёл и попытался открыть, но дверь оказалась заперта.
Странно. Воров она что ли опасается?
На стене ходики. Починить бы их, порадовать бабушку. Вот только ходики исправно тикают, так что и тут ты, Максим Колосовский, не у дел. Не выйдет Тёркиным побыть.
Настроение испортилось окончательно.
Тик-так, тик-так, тик-так.
VII
Из тоскливого оцепенения Колосовского вывело зрелище кузнечика на велосипеде. Ехал-то, конечно, человек, но был он так худ, так неладно скроен, что больше всего напоминал запечного сверчка из сказки «Буратино». Неожиданный посетитель спешился за пару десятков метров от дома и повёл велосипед. В этом жесте была какая-то стихийная деликатность, так что Максиму он сразу понравился. Подойдя к дому, сверчок явственно застеснялся, не видя хозяйку и не решаясь ни поставить велосипед, ни пройти дальше. Он так бы и переминался с ноги на ногу, но тут из огорода вышла Марья Гавриловна. Колосовский внутренне напрягся, вспомнив, как неласково она встретила их с Алёной: он ожидал, что и застенчивому кузнечику придётся несладко, однако Марья Гавриловна с ним повела себя гораздо приветливее. Приглашающий жест, и вот велосипедист уже приставляет свой драндулет к забору палисадника, тщательно вытирает ноги и проходит в дом.
Кто же это такой?
Колосовский взял клюку и хотел было встать, чтобы встретить интригующего незнакомца, но прежде чем он успел это сделать, дверь в комнату отворилась, и незнакомец, улыбаясь, шагнул внутрь.
– Максим Александрович?
– Да… А вы, простите?..
– Серафимович, Матвей Дмитриевич. Вы мне писали, помните? Интересовались местной историей.
Вот так номер! Серафимович. Здесь. Но как?
Прежде чем Максим успел хоть что-нибудь спросить, Серафимович заговорил сам.
– Бога ради простите, Максим Александрович, что я врываюсь этаким апашем без предупреждения. Я звонил, но телефон ваш отключён. Так что я взял на себя смелость приехать лично, чтобы засвидетельствовать вам своё почтение.
– Но как вы узнали, что я здесь?! И откуда у вас мой номер телефона?
Уже заканчивая второй вопрос, Максим раскаялся, что задал его. Что значит, откуда? Серафимович – умный человек, интернетом пользоваться умеет, а он, Максим Колосовский, имеет сайт и официальные страницы в социальных сетях, где его номер не просто указан – выделен, чтобы уж точно никто из потенциальных клиентов не пропустил. Положим, с этим понятно. Но откуда Серафимович знает, где он.
Краевед помолчал, затем лукаво улыбнулся.
– Откуда знаю номер, вижу, вы уже и сами догадались. Конечно же, прежде чем вступать с вами в переписку, я тщательно прогуглил ваше имя, чтобы точно знать, с кем имею дело. Я не стал бы помогать человеку с замаранной репутацией. Сведения, которые я добыл о вас, добыл, подчеркиваю, из открытых источников, убедили меня в чистоте ваших намерений, и я решил вам помогать по мере моих скромных сил. Что же касается вашего первого вопроса, здесь также нет никакой загадки: сегодня утром мне позвонила ваша спутница, Алёна Игоревна. Она-то и рассказала о том, в каком бедственном положении вы оказались, назвала деревню, дом и попросила с вами связаться, выразив надежду, что, быть может, мои скромные познания окажутся вам полезными. А я, как уже говорил, пытался позвонить, но не смог. Тогда я взнуздал коня – в голосе Серафимовича звучала мягкая самоирония – и вот спустя пару часов езды по местным выбоинам – я здесь.
Колосовский молчал.
Ай да Алёна. Значит, позвонила. Но откуда? Неужели её телефон ловит связь?
Что ты за человек, Колосовский? – укорил он сам себя, – один человек для тебя расстарался, смог сообщить краеведу, другой приехал к тебе, а ты только о прозе жизни и способен думать. И всё же…
– Матвей Дмитриевич, Алёна звонила вам с мобильного телефона?
– Отнюдь. Звонок был с городского и на городской. Не удивляйтесь, в этой деревне в паре домов установлены телефоны – они появились тут в советские годы. Мобильная связь здесь ловит крайне плохо.
– Понятно. А номер ваш у неё откуда?
Серафимович сохранял вежливое выражение лица, но температура этой вежливости ощутимо поползла вниз.
– Максим Александрович, это несколько напоминает мне, извините, допрос. Откуда ж я знаю, где Алёна Игоревна взяла мой номер. Я сам был немало удивлен! Впрочем, догадаться несложно: где городской телефон, там и телефонный справочник. У меня довольно редкая фамилия, так что, думаю, она просто разыскала меня по ней.
Колосовский окончательно смутился.
Серафимович помолчал, сделал над собой усилие – Колосовский видел, что краевед честно скрывает это усилие, и всё же внутренняя борьба отчётливо отразилась на его худом морщинистом лице – и заговорил снова.
– Максим Александрович, у меня было мало времени на подготовку – сами понимаете, неожиданный звонок, потом доехать ещё нужно было – а мой велосипед уже видал виды, но, тем не менее, я успел найти кое-какую дополнительную информацию по селу, так что, если вам интересно, с удовольствием вам расскажу, что знаю.
– Да-да, Матвей Дмитриевич!– горячо взмолился Колосовский. – Я буду вам бесконечно признателен.
«Надо же, – заметил он мысленно, – я стал копировать его манеру речи. Вот удивительно».
– Что ж, Максим Александрович, устраивайтесь поудобнее, рассказ мой будет не слишком длинным, но и не коротким. Село-то прелюбопытное.
И Серафимович начал свой рассказ.
VIII
Село Вымяреково существует с седой древности. Первые сведения о нем есть в летописях 16 века, может быть, появилось оно и раньше, но это – факт недоказанный. Здесь бы раскопки провести археологические, я связывался с областным департаментом культуры, да только всё без толку. Ну, так вот, село в те времена называлось отнюдь не Вымяреково. Его изначальное название – Мелёхино. Отчего так – не ведаю: то ли по имени первого хозяина, барина Мелёхи, то ли оттого, что здесь издревле мололи зерно. Стояли мельницы, и многие семьи занимались помолом. Если вы поинтересуетесь фамилиями современных вымярековцев, то обнаружите немало Мельниковых. Кто-то из них друг другу родня, другие просто однофамильцы. Человеку со стороны в хитросплетениях здешних родословных разобраться весьма затруднительно – не люблю слово «невозможно», а вот сами они отлично знают, кто кому кем приходится. Чтят традиции, помнят обиды, нанесённые чьим-то двоюродным дедушкой чьему-то троюродному свёкру.
Вымяреково – уже третье название села. Появилось оно в двадцатые годы прошлого века. Второе название показалось советской власти слишком мрачным, а к первоначальному вернуться почему-то не пожелали. Видать, недостаточной идеологической выдержки оно показалось. Так вот второе название деревни связывает воедино реальную историю села и легенды, которыми она овеяна.
В 18 веке в самый разгар дикого крепостничества жил здесь Мелёхин, Георгий Константинович, прямой потомок того самого Мелёхи, по имени которого и называлось село. Из гвардии, где он служил, как и все дворяне того времени, его изгнали с позором. То ли за шулерство, то ли ещё за какие прегрешения почище. Дом его располагался в центре села, а село тогда было не в пример больше и богаче нынешнего Вымярекова.
Георгий Константинович нравом был крут: порол нещадно своих людей, однажды за мелкую провинность затравил собаками мальчонку-сироту, и чем дальше, тем все изощреннее и изощреннее становился в своем самодурстве.