О, Камбр! или Не оглядывайся в полете!..

Произошло это в последний день, вернее, вечер, празднования Нового года, когда мукезцы, слегка подустав от веселья, в последний раз перед длинной рабочей неделей зажигали свечи и устраивали вечерние концерты.

Надо сказать, что музицировать в Новый год на Силизенде считается хорошей приметой, ублажением духов. И чем слаще музыка, чем длиннее концерт, тем счастливее будет год. А посему все пять вечеров праздника дуркане по всей Силизенде проводят обычно дома либо у самых близких друзей, играя на различных музыкальных инструментах и загадывая различные желания.

Дурмунурзад уже погрузился в сумерки и в божественные звуки флейт, гитар и даблониров, когда усталый и замерзший Камбр с трудом вылез из кабины громадного кар-мудрика, который тут же, тяжко урча, отправился дальше, и медленно побрел по улице Нерасплюхи к своему дому. Он был один. За спиной болтался сильно похудевший вещевой мешок, да и сам Камбр, никогда не страдавший от избытка веса, словно истончился. Войдя в подъезд, он поднялся на третий этаж, осторожно касаясь пальцами изрисованных буйной мукезской ребятней стен. Постоял немного на площадке, прислушиваясь к музыке, льющейся из соседней квартиры. Наконец, открыл дверь и вошел. Сбросил на пол мешок с вещами, раскинул широко руки, будто обнимая все, улыбнулся и сказал:

– Ну вот я и дома!..

Потом достал из мешка флейту и сыграл на ней коротенькую жалобную мелодию. Отдав таким образом дань традиции, Камбр спрятал флейту обратно в мешок, но тут же пожал плечами, кисло улыбнулся, выудил ее оттуда и сунул на полку с книгами, а сам потопал в ванную смывать с себя дорожную пыль.

О том, что в Дурмунурзаде вести разносятся сами собой со скоростью света, Камбр имел счастье убедиться на собственной шкуре через минуту после того, как вылез из ванной и растянулся на диване.

Первым примчался Руфус. Он оборвал звонок и чуть не выломал дверь, пока Камбр возился с замком, а потом, истошно вопя что-то бестолково радостное, полез обниматься и чуть не задушил Камбра от избытка чувств. Вслед за Руфусом появился глюк Хамфри, и Руфусовы объятья показались Камбру нежной лаской.

– Пустите, – заорал он, наконец, не выдержав, – вы мне все ребра переломаете!

А в дверь уже ломились Берри Струпник, Клинк Донел, Вогуз Мичел – старый Камбров приятель, с которым они часто сиживали в «Дринквике», большой любитель выпивки и стихов, Еллор Кряксвуд – редактор «Мукезских хроников», считавший себя большим почитателем Камброва таланта, и даже Блинк Пупус – восходящая звезда местного телевидения, которого Камбр и знать-то никогда не знал.

Шум поднялся невообразимый. Берри притащил бутылку хряполки и заявил, что вот сейчас-то, наконец, они отметят Новый год по-настоящему. Невесть откуда взялся Дигги Сориц с большой миской шарского салата, огромным пакетом брякликов и даблониром подмышкой. Миска вырвалась у него из рук и непременно упала бы, разбрызгивая содержимое, но все бросились ее спасать и спасли, правда, при этом сломали стул и разбили любимую Камброву чашку. Вдребезги. Камбр только руками развел и печально улыбнулся, А глюк Хамфри, собирая осколки, проехался по поводу плохих примет и неуклюжих мордоворотов.

Компания бурно отпразновала и Новый год, и возвращение приятеля, оплакала чашку и жалкие обломки, бывшие раньше стулом, после чего разбрелась по домам. Но Камбру не пришлось долго скучать в одиночестве. На следующий день опять пришел Клинк Донел и долго рассказывал Камбру о зоопарке, крокозяблах, о том, что у хрюкозоида Дингла появилась подружка Прю, и в скором времени они ожидают пополнение – очаровательных маленьких хрюкозявликов. Позвонил Топу Коламеи и пригласил Камбра в ресторан, пришел Берри Струпник, и они долго обсуждали планы на будущее. Самшит Рейф – директор театра принес билет на премьеру нового спектакля «Друбл и кольчатка»… Всю неделю, кто-то звонил, приходил, куда-то звал…

Камбр со всеми был чрезвычайно мил: ни на кого не ворчал, всем был рад, всем улыбался, однако старался побыстрее ото всех отделаться. На вопросы о том, где был да что делал, отвечал, что путешествовал, а теперь надоело, решил вернуться. Ничего интересного не видел, ни с кем не знакомился, никого не встречал, ничего не писал, и вообще, не могли бы вы прийти как-нибудь в другой раз, а то от долгого путешествия ему что-то нездоровится.

Первым почуял неладное глюк Хамфри. Он все чаще заглядывал к Камбру просто так, при этом почти на него не смотрел, улыбался невпопад, нес какую-то чушь, а иногда даже становился зеленым в синюю крапинку, что у глюков является признаком сильнейшего беспокойства.

Руфус тоже начал замечать, что Камбр какой-то странный. Никуда не ходит, ничего не пишет. С каждым днем все бледнее и бледнее…

Недели через три после знаменательного возвращения глюк Хамфри позвонил Руфусу Дринклу Паперсу.

– Руфус? Привет, это глюк Хамфри. Ты не знаешь, где Камбр, что-то не могу его найти?

– Нет, но точно не у меня. А что?

– Да ничего особенного. Но телефон его почему-то не отвечает. У Клинка его нет. Топу не видел его уже дня три. Ты когда его видел последний раз?

– Дня три назад или четыре, точно не помню, я был немного занят.

– Вот-вот. И все так говорят. Дня три-четыре. А я звоню со вчерашнего дня.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Ничего. Но у тебя, вроде бы, есть ключ от его квартиры. Не сходить ли нам в гости?

– Ладно. Сейчас возьму велодрын. Встретимся у заправки. Э-э, постой-ка, может, он на космодроме?

– Вообще-то зимой там делать нечего, но я не поленился, слетал туда, чуть крылья не отморозил. Нет там никого. Ни души. Даже крокозяблих следов не видно. Так что, я жду тебя у заправки?

Руфус, зная, что глюки никогда не беспокоятся по пустякам, встревожился не на шутку. Подгоняемый смутным чувством беды, он спешно оделся и пошел выводить из сарая велодрын. Тот было начал громко фыркать и ворчать что-то не слишком лестное об отсутствии у некоторых мозгов, поскольку кто же в такой мороз пользуется велодрыном, вот скиннер – другое дело, они для этого и существуют, а вовсе не велодрыны… Но Руфус не стал выяснять отношения, просто врубил третью скорость, и велодрын, сразу поняв, что дело серьезное, рванул с места, как ошпаренный, оставляя позади себя вихрь снежной пыли.

Камбр был дома. Лежал на диване бледный с синюшными, запекшимися от жара губами. Темно-фиолетовые тени залегли под глазами, нос заострился, глаза же стали почти черными и лихорадочно блестели. Он метался по постели, то выкрикивая какие-то странные команды, то быстро неразборчиво что-то лопоча, то жалобно причитая. Вдруг сел на постели и, вскинув руку, начал:

«Я не поэт,

Я ремесленник жалкий…»

Но, не закончив фразы, снова повалился на кровать и затих.

Руфус бросился к телефону. Сначала он позвонил Люке, своей подружке, и попросил немедленно явиться к Камбру, затем, порывшись в записной книжке, позвонил своему домашнему врачу Эджу Катерсену.

Однако первым появился у Камбра не врач и не Люка. Первой к великому изумлению Руфуса и глюка Хамфри пришла увешенная свертками, сумками и пакетами племянница Руфуса – Риза Пабс.

Маленькое отступление о Ризе Пабс, совершенно необходимое для дальнейшего связного повествования.

Вот тут-то мы, пожалуй, прервем наш рассказ о Камбре, чтобы поподробнее познакомить вас с Ризой Пабс, поскольку, хоть раньше она нам и не встречалась, но личность эта весьма выдающаяся и в нашем дальнейшем повествовании будет играть далеко не последнюю роль.

Лет тридцать назад, еще когда Руфус бегал в школу и носил бархатную куртку и короткие штанишки по тогдашней школьной моде (тогда было не принято мальчикам носить юбки, не то что сейчас), его старшая сестра Дефра вышла замуж за знаменитого уже в то время на всю Силизенду биолога Слоупека Пабса и улетела с ним на Драму, оставив парня на попечение дядюшки Гласса.

Для тех, кто мало знаком с силизендской астрономией, поясню: Драма – третья планета от тамошнего светила. В отличие от Силизенды спутников не имеет. Кроме того, на Драме довольно жарко. Зимы там в нашем с вами понимании не бывает вообще. Помимо силизендцев-колонистов, живут на Драме и аборигены (они себя называют драм-мат-тургами, а силизендцы зовут их драматиками).

Какое-то время Дефра и Слоупек жили, как все нормальные колонисты, на северном полюсе. Аборигенов там практически нет, и жизнь вполне цивилизованная. Однако нет там и богатой растительности. Слоупека это, естественно, не устроило. Он-то прилетел на Драму делать открытия и писать диссертацию. Поэтому семейство перебралось в южное полушарие. К тому времени у них уже было двое детей: мальчики Шетур и Антик.

Надо вам сказать, что в отличие от Силизенды на Драме всего один материк, расположенный на северном полюсе. В южном же полушарии великое множество больших и маленьких островов, покрытых непролазными джунглями. Часть островов колонисты уже освоили и построили на них городки и биостанции. Часть заселяют аборигены-драматики, и туда колонисты стараются не соваться, опасно. Некоторые же острова вообще необитаемы. Сами понимаете, что для фанатиков вроде Слоупека в южном полушарии просто раздолье. Семейство Пабсов поселилось на острове Лисаф в одноименном же городе. Недалеко от Лисафа находились острова Джампра и Хорест – оба незаселенные, и Слоупек, конечно же, проводил там все время. Он так увлекся работой, что совершенно позабыл про семью. Дефра же никогда покладистым и терпеливым характером не отличалась и однажды, оставив детей на попечение няньки, со скуки отправилась в лисафские джунгли. Погулять. И пропала. Впрочем, так всегда бывает, когда суешься, куда не следует.

Естественно Слоупеку пришлось бросить все дела и, кляня непролазные драматические джунгли, полные всяких жутких тварей, аборигенов, не желающих ничем помочь, а заодно и южно-драматическое правительство, вконец обюрократившееся, заняться поисками горячо любимой жены. Семь месяцев ушло на розыски. Наконец Дефру нашли. Ее совершенно случайно обнаружил военный стреколет на маленьком островке Хау-хау, отдаленном от всех оживленных трасс. Дефра выглядела вполне здоровой и довольной жизнью. Пещера, в которой ее нашли, была весьма уютной и, что самое примечательное, оборудованной по последнему слову силизендской техники.

Как Дефра оказалась на Хау-хау, что с ней произошло, и откуда взялась столь комфортабельная пещера, осталось тайной. Госпожа Пабс наотрез отказалась что-либо объяснять. Ее доставили домой, в семью, а через три месяца Дефра родила маленькую девочку, цветом кожи и волос, а также разрезом глаз весьма похожую вовсе не на Слоупека Пабса, а на аборигенов.

Слоупек, когда его допустили к младенцу, весьма скептически смотрел на маленькое мирно посапывающее сине-зеленое существо, которое ему предлагалось отныне называть дочерью, но он был отходчив и незлобив, а потому, погладив младенца по головке, покрытой, будто мхом, ярко-малиновой шерсткой, решил, что малышка ни в чем не виновата и любви достойна ничуть не меньше, чем ее старшие братья. Назвали младенца Ризой. И с тех пор у Дефры больше не было возможности не то что поскучать, присесть даже на минуту.

Риза росла очень быстро, и в отличие от своих братцев была ребенком шустрым, весьма проказливым и сообразительным. Пару раз, еще в младенчестве, она чуть было не удрала в джунгли, устроила маленький пожар, разорвала в клочья папину диссертацию – плод его многолетних исследований – как раз накануне защиты, в зоопарке выпустила на свободу гигантского мелкохвоста – жуткого хищника. Ей, видите ли, его жалко стало, бедненького. Мелкохвост, конечно, даром времени терять не стал, тут же устроил показательную охоту на окружающих. Все в общем-то обошлось, но мелкохвост успел-таки поймать одного драматика и откусить ему ногу, прежде чем зловредного хищника изловили и загнали обратно в клетку.

Дефра относилась к шалостям Ризы спокойно, но когда той удавалось вывести ее из себя, наказывала малышку довольно сурово. Риза терпеливо сносила наказание, а потом шла к отцу. Слоупек обожал своего маленького лягушонка и прощал ей все.

Риза подросла и пошла в школу. Теперь она ничем не напоминала сине-зеленого лягушонка в ярко-малиновом парике, каким была в младенчестве. Кожа ее стала темно-оливковой, волосы потемнели, отросли, сделались мягкими и шелковистыми. Дефра заплетала их по силизендской моде в 12 косичек и укладывала вокруг головы в подобие короны, отчего Риза казалась взрослее. Она все больше походила на мать: тот же вздернутый носик, те же пухлые губки, и только глаза чуть раскосые и абсолютно черные, придавали ей некоторое сходство с драм-мат-тургами.

Учеба давалась Ризе слишком легко, и у нее по-прежнему много времени оставалось на шалости. Сначала она сколотила из соседских мальчишек шайку пиратов, и весь город на время превратился в арену боевых действий. Вскоре увлечение пиратами прошло, зато Риза увлеклась археологией и в поисках древних цивилизаций устроила с друзьями подкоп под радиовышкой, отчего та в конце концов рухнула, оставив город на неделю без связи. Потом ей захотелось стать укротительницей диких зверей. Поймав в джунглях ядовитого плюха, она притащила его домой к своему дружку Мракусу, и они вдвоем взялись за укрощение зверюги. Надо сказать, что затея была дурацкая и изначально провальная, плюхи дрессировке не поддаются. Но Риза упрямая, как и ее мать, решила доказать обратное. Плюх, не потерпел вольного с собой обращения, вырвался и сбежал в джунгли (по крайней мере, с тех пор его никто не видел), но, удирая, саданул Ризу ядовитым хвостом, отчего на ноге у нее на всю жизнь остался глубокий синий шрам…

Всех Ризиных шалостей перечислить здесь просто невозможно, наберется еще на один роман. Последнее, что она сотворила – это, подружившись с сыном вождя племени прозаглов Полком Чушеком, устроила маленькое восстание туземцев. Тут уж у Дефры терпение окончательно лопнуло, и она уговорила Слоупека послать Ризу на Силизенду в Мискский закрытый колледж для девочек.

Поначалу Ризе пришлось там нелегко. Она тосковала, часто плакала, даже пыталась сбежать. Но потом привыкла. Пристрастилась к чтению и перечитала всю громадную колледжскую библиотеку, а это больше ста тысяч томов. Училась она по-прежнему легко, поэтому времени на чтение оставалось много. Характер ее несколько изменился: она стала более сдержанной и молчаливой. Но если хотела, легко могла быть душой общества. По крайней мере, на ежегодных балах, устраиваемых колледжем, Риза на зависть подружкам пользовалась неизменным успехом. Ко времени окончания колледжа Риза превратилась в очаровательную девушку. Ее несилизендское происхождение почти не бросалось в глаза. Кожа стала бледно-оливковой, волосы еще больше потемнели и только при ярком солнечном свете отливали лиловым. Она по-прежнему заплетала их в двенадцать косичек и укладывала на голове самым затейливым образом, отчего выглядела, как таинственная принцесса из сказки.

Окончив колледж, Риза приехала в Дурмунурзад к Руфусу. Дефра к тому времени умерла, не пережив страшной эпидемии зеленой чумы, выкосившей половину населения Драмы, а Слоупек с горя ушел в монастырь Нон-Галимат, принял обет молчания и никого не желал видеть.

Руфус очень обрадовался племяннице. Она поселилась в Бегемотнике, и с тех пор жизнь Паперса приобрела более цивилизованные формы. Риза оказалась умелой домохозяйкой, а всяческая растительность ее просто обожала. Старая меднокаменная груша, например, та, что уже лет сто росла перед замком и давно никого не радовала своим видом, вдруг начала цвести пышным цветом, а от плодов стало некуда деваться.

Дурмунурзад Ризе понравился. Она быстро подружилась с Люкой, Руфусовой подружкой, и с еще десятком другим девушек и парней. А кроме того, Риза влюбилась. Причем совершенно безнадежно. В кого бы вы думали? В Камбра. Руфус, узнав об этом, поначалу пришел в ужас, но потом подумал-подумал и решил, что ничего страшного. Либо эта дурь со временем выветрится из Ризиной головы, либо Камбр когда-нибудь все-таки обратит на нее внимание, и они поженятся. И так, и так хорошо.

Единственное, что Риза не любила, так это зиму. Зимой она всегда страшно мерзла, а кроме того, очень боялась гололеда, а посему, на улицу выходила в самом крайнем случае, даже в зимнем карнавале участия не принимала…

***

Ну так вот, вместо доктора на пороге комнаты появилась Риза, увешанная всякими сумками, свертками и пакетами, как кокосовая елка под Новый год.

– Риза, сколько раз я тебе говорил, что подслушивать не хорошо! – воскликнул Руфус.

Риза только дернула плечом.

– Вот еще, лучше помоги мне раздеться, – сказала она и, пока Руфус разматывал ее, помогая снять всевозможные платки и кофты, продолжала, – я вовсе не подслушивала. Люка прийти не может, а мне делать нечего. Ой, батюшки, что с ним?! – всплеснула она руками, увидев Камбра. – Бедненький! Я ему сейчас бульон разогрею.

Риза понеслась на кухню разогревать бульон, а в это время, как раз, пришел домашний врач Руфуса Эдж Катерсен.

– Ну тек-с, где тут наш больной? – спросил он, входя и потирая руки. Эдж считался одним из лучших врачей в Тамаизе, чем Руфус несказанно гордился. – Что случилось?..

– Н-да, – нахмурился Эдж, осмотрев Камбра. – Н-да. Не знаю, что и сказать. Лихорадка. Очень похожа на розовую, но в это время года!.. Невероятно. Впрочем, подавайте ему вот эти порошочки и вот эту микстурку, – Катерсен быстро выписал рецепт. – Да, еще за ним нужен постоянный уход. Держите его в тепле и поите красным вином. По полстакана три раза в день. Лучше местным «Меркатором», но можно и «Ваской» или еще каким. Я зайду через денек. А будет хуже – вызывайте. Если это розовая лихорадка, должно наступить улучшение через недельку.

И в самом деле, улучшение наступило. Причем уже на следующий день. Камбр пришел в себя, тут же вскочил и, пошатываясь от слабости, заковылял к двери, бормоча, что его ждет Берри Струпник.

Руфус поймал Камбра у порога и силой уложил обратно в постель, заверив, что в таком состоянии он никуда не пойдет. Ни он, Руфус, ни Риза, ни глюк Хамфри его никуда не пустят, пусть даже не надеется.

Камбр притих, но на следующий день ему стало еще лучше, и он заявил друзьям, что все в порядке, ему никто не нужен. Однако через две недели приступ повторился.

На сей раз врача вызвала Риза. Руфус был сильно занят в муниципалитете, и она решила навестить Камбра сама. Камбр снова лежал без сил и бредил. Эдж Катерсен, увидев его в таком состоянии, угрюмо хмыкнул, прописал сильнодействующую микстуру из черного корня, диету и велел лежать не вставая. Камбр, впрочем, и сам не очень-то рыпался. Силы оставили его, и он неделю провалялся тупо глядя в потолок, послушно глотая горькую микстуру и запивая ее овощным соком. Потом вновь наступило улучшение, но ненадолго.

Эдж Катерсен приходил снова и снова. Выписывал то одни порошки, то другие. Но приступы повторялись с удручающим постоянством, выматывая больного. Тогда Эдж съездил в соседний штат Барьи, знаменитый своими медиками, и из Мамуна привез профессора Пластерсена. Вдвоем они долго осматривали Камбра, после чего решили продолжать лечение и подождать до весны. Однако весной лучше не стало, пожалуй, стало даже хуже. Непонятная болезнь явно прогрессировала. Камбр, казалось, потерял вкус к жизни: лежал, отрешенно глядя в пространство, равнодушно пил порошки и микстуры, терпеливо сносил массаж и уколы, но силы не возвращались. Руфус пытался развеселить его, рассказывая о чете хрюкозоидов, Трепле и разных мелких происшествиях с Эддиггом Сорицем, но Камбр ни разу даже не улыбнулся, а когда к ним подсела Риза, неожиданно разрыдался и попросил оставить его в покое.

Правда, в середине весны, в самый приятный весенний месяц флор, когда все вокруг расцветает и поет, когда колючий проволочник покрывается нежно-фиолетовыми и розовыми цветами, от которых воздух начинает благоухать, Камбр вдруг ожил. Стал много говорить, смеяться, даже петь. Он уже выходил из дома, и друзья было обрадовались, решив, что он выздоравливает. Но новый приступ непонятной болезни, еще более жестокий, чем прежде, свалил его в постель. И теперь уже всем стало ясно, что Камбр умирает.

Как раз в это время Берри Струпник, ничуть не меньше других переживавший за Камбра и навещавший его чуть не каждый день, вспомнил, что не так давно, побывав в Миске на одном научном симпозиуме (как он туда попал, неважно), познакомился с потрясающим врачом. Психотроником! Восходящим светилом! Берри быстренько отыскал визитку (в отличие от Руфуса он был чрезвычайно аккуратным дурканином и ничего не разбрасывал) и недолго думая, позвонил восходящему светиле в Миску. Тот внимательно выслушал Берри и обещал приехать, как только сможет. И вот в не самый прекрасный день (Камбру было плохо, он метался в жару и никого не узнавал) Берри торжественно ввел в комнату высокого незнакомца с широченными плечами, острым носом и острым же гладко выбритым подбородком и представил Руфусу и Эджу Катерсену, сидящему у постели больного, Сейкриста Мемерта. Врачи уважительно похлопали друг друга по спине и после очередного осмотра Камбра устроили совещание.

– Я знаю, что с ним, – заявил Сейкрист Мемерт, – Я понял это едва вошел, а осмотр только подтвердил мои предположения. Не хотелось бы вас огорчать, но случай весьма запущенный, и вряд ли он выживет. У него не розовая, у него любовная лихорадка. Болезнь весьма опасная для дуркан и в наше время чрезвычайно редкая. Поэтому нет ничего удивительного, коллега, в том, что вы не смогли ее распознать. Но я-то специалист по любовной лихорадке.

– И что, коллега, неужели уже ничего нельзя сделать?

– Нет, отчего же. Кое-что мы с вами еще можем. Главное – это раздобыть сейчас сливы забвения.

– Что?! Коллега, простите, но вы несете совершеннейшую чушь, – возмутился Катерсен. – Всем прекрасно известно, что сливы забвения всего лишь отличный десерт, но…

– Я имею в виду зеленые сливы забвения.

– А-а… О-о! Но… это же смертельный яд!..

– Ну да, а что не яд? Да ведь я не предлагаю давать их ему килограммами.

– Святой Немедик! – Эдж Катерсен вскочил и нервно забегал по комнате. – Это авантюра! Никто никогда не работал с зелеными сливами забвения. Ведь даже совсем малая доза может оказаться…

– Я работал, – Мемерт спокойно смотрел на Катерсена очень светлыми чуть навыкате глазами. – В его сегодняшнем состоянии это, похоже, единственное лекарство, которое может помочь.

– Это невозможно! Совершенно невозможно! Вы отравите его. Бедный Камбр! Он умрет в страшных муках!

– Ну бросьте, коллега, бросьте пороть горячку. В каких страшных муках? Просто заснет и все. Вы что же думаете, сейчас ему лучше? В конце концов, он самое большее еще месяца два протянет, и то с нашей помощью. А так есть хоть какая-то надежда…

– Нет, я против. Я решительно против!.. Руфус, ну хоть вы-то скажите ему!

– При всем моем к вам уважении, Эдж, я думаю, стоит попробовать, если есть хоть какая-то, хоть маленькая надежда…

– Ну вот, Эдж, видите, вы в меньшинстве, – улыбнулся Мемерт. – Прекрасно, молодой человек. С вами можно иметь дело.

– Да, но где нам взять в это время сливы забвения? – встрял, стоявший до сих пор безмолвной тенью в углу, глюк Хамфри.

– Это самое сложное, – Сейкрист Мемерт потер острый подбородок, – Да. Вот что. Мы с коллегой постараемся немного облегчить состояние больного и поможем ему протянуть еще недельки три-четыре. А вам нужно за это время добраться до сливовой рощи в Лекрусене (сливы там будут как раз нужной кондиции) и вернуться обратно. Понятно?

Конечно, и Руфусу и глюку Хамфри было понятно. Оставив Камбра на попечении Ризы, Мемерта и Катерсена они на следующий же день отправились в Лекрусену.

Разумеется, сливы забвения растут не только в Лекрусене. При большом желании их и в Тамаизе можно найти, и в Барьи, и в Саламаре. Но только в Лекрусене водятся настоящие дикие сливы забвения, да еще в таком количестве. Кроме того, в Лекрусене их гораздо больше и появляются они раньше, чем в той же Тамаизе, например.

Как бы то ни было, наши друзья отправились в Лекрусену. Надо было торопиться, и Руфус взял свой любимый велодрын. В начале все шло нормально. До Лекрусены 2000 лиг, расстояние приличное, но хороший велодрын может покрыть его за неделю. Неделя туда, неделя обратно… Очень даже нормально получается. Велодрын весело мчался на пятой скорости по проселочным дорогам, развлекая Руфуса и глюк Хамфри пением. Никто, собственно, не возражал, голос у велодрына был приятный, правда, репертуар слегка подкачал, так что к концу третьего дня и Руфус и глюк Хамфри уже наизусть знали шедевры шарской эстрады типа «Поднималась я с зарей. Где же ты любимый мой?» или «Глаз твоих золотой топаз вспоминаю я каждый час!». Так что, в конце концов, Руфус велел велодрыну заткнуться или сменить пластинку. На что тот начал возражать, что пластинок у него никаких нет, а значит, и менять нечего, а кому не нравиться тот пусть не слушает. И тут левым колесом угодил в здоровенную выбоину на дороге. Вот так, не доехав буквально пары лиг до Майского леса, друзья застряли в маленькой деревушке Сторожевой. У велодрына полетела ось, и он требовал серьезного ремонта. Конечно, до Лекрусены было уже рукой подать, но идти пешком через Майский лес, полный опасных хищников, мог только ненормальный.

Промаявшись в деревне два дня, глюк Хамфри понял, что больше сидеть в бездействии не может и если ничего сей секунд не предпримет, то просто разорвется на тысячи мелких глюков. Он оставил Руфуса чинить велодрын, а сам залез на шпиль местной церквушки и, поймав ветер, взмыл в небо. До Майского леса было рукой подать.

– Руфус, – закричал он, закладывая крутой вираж, – я полетел за сливами, чини велодрын, я скоро-о!..

– Удачи! – прокричал в ответ Руфус, махая кепкой. – Осторожней в лесу!

Полет оказался весьма рискованным мероприятием. Ему пришлось быть очень внимательным. В Майском лесу растут милые создания – хищные лианы-дудочники, стреляющие по птицам ядовитыми колючками, и зеленые страшилища – хлысты-сциллоеды, ударами стеблей сбивающие на землю все мало-мальски крупные движущиеся объекты. Пару раз он счастливо увернулся от хлыста, а потом поймал восходящий поток, и даже колючки стали ему не страшны. Однако лететь пришлось два дня без передышки, а ведь глюкам нельзя летать так подолгу. Наконец Майский лес остался позади, потянулись веселенькие рощицы Лекрусены. «Что-то я устал, – подумал глюк Хамфри, – пожалуй, стоит спуститься». Он снизился, выбирая место для посадки, и тут заметил несколько вполне подходящих сливовых деревьев. Одно еще вовсю цвело, наполняя округу дурманящим ароматом, а рядом стояло деревце все увешанное сливами, как карнавальный шест масками. «То, что нужно», – решил глюк Хамфри и аккуратно приземлился прямо под деревом. И тут выяснилось, что у дерева уже есть хозяева. Стайка крылатых кляксов, решив, что слива принадлежит им, совсем собралась уже показать мерзкому пришельцу, где у чвакла перья, но глюк Хамфри не стал дожидаться и, быстренько напустив туману, устроил для кляксов маленькую фантасмагорию. И пока те, тревожно пересвистываясь, носились за несуществующим вампиром-резусом, нарвал слив и спокойно удалился на безопасное расстояние, выбрал местечко помягче и с наслаждением растянулся на земле, густо поросшей лайкой и свистящим горошком. Он немного покрутился, устраиваясь поудобнее, а затем закрыл глаза и преспокойно заснул.

Проснулся глюк Хамфри уже вечером оттого, что его кто-то трогает за плечо. Открыв глаза, он медленно и плавно перетек из лежачего положения в сидячее и обернулся. Глаза его от изумления стали узкими, как щелки. Перед ним сидел глюк.

– Нельзя спать на траве под сливами забвения, – проговорил глюк нежно-скрипучим голосом, – можно не проснуться. Я Ляка, а ты?

– Хамфри.

– Очень мило, – и Ляка стала розовой в синюю клеточку от удовольствия.

– Мне тоже, – глюк Хамфри, еще ни разу не встречал глюка противоположного пола столь приятной наружности. – А что ты тут делаешь?

– Бужу тебя, а ты?

– Я? О, я пришел за сливами забвения. Нет-нет, не надо на меня так смотреть, сливы нужны для того, чтобы спасти моего друга. А теперь мне надо срочно обратно в Дурмунурзад.

– О! Ты там живешь? Это забавно. Знаешь, через Майский лес очень опасно ходить. Пойдем, тут рядом стоит кар-бас, он тебя довезет. Пойдешь?

– Конечно!

Так глюк Хамфри неожиданно для себя нашел средство передвижения и попутчиков. Кроме Ляки в кар-басе ехали ее родители и дурканин, которому нужно было как раз в Сторожевую. Впрочем, когда глюк Хамфри приехал, Руфус велодрын уже починил, а поскольку время было дорого, глюк Хамфри, тяжело вздохнув, помахал глюку Ляке и пересел в велодрын. Утешало его только то, что Ляка с родителями тоже ехала в Дурмунурзад и наверняка они еще встретятся.

…Риза бросилась навстречу Руфусу и, уткнувшись ему в плечо, заплакала. Сейкрист Мемерт в это время считал пульс у Камбра.

– Ну что ты, что ты, – обнял Руфус Ризу, – как дела? Надеюсь, мы не опоздали?

– Не знаю, он все время бредит. Зовет какую-то Белал. Плачет. Совсем ничего не ест. Руфус, а вдруг лекарство не поможет. Доктор Эдж говорит, что…

– Поможет, – Руфус устало сел на постель и достал пакетик со сливами. Доктор, – повернулся он к Мемерту, – командуйте, что с ними делать?

– Вымыть, порезать на дольки и давать по одной дольке в минуту, пока не заснет. Только осторожнее, следите, чтобы сок не попал на кожу.

Риза тут же убежала на кухню, и через секунду примчалась обратно, держа в руках блюдце с уже нарезанными сливами. Руфус бережно приподнял Камбра. За время болезни тот так исхудал, что стал почти невесомым. Глюк Хамфри, которому никакие яды были не страшны, начал кормить его сливами, как малыша. Камбр сначала ел совершенно равнодушно, не ощущая вкуса. Потом начал морщиться, все-таки зеленые сливы забвения премерзкая штука, горько-кислые да еще и вяжут, потом попытался выплюнуть лекарство, но глюк Хамфри не дал, а силенок у Камбра было маловато, и он покорно дожевал дольку. Через минуту голова его запрокинулась, и он заснул.

– Теперь следите за ним. Одно из двух, либо через неделю он проснется здоровым, либо не проснется никогда.

Дежурили все по очереди. Риза, потом Руфус, потом глюк Хамфри, потом снова Риза и так далее. Сейкрист Мемерт и Эдж Катерсен вообще не отходили от его постели. Прошла неделя, потом еще три дня, но Камбр не просыпался, однако и не умирал. Пульс его оставался ровным. Дыхание – спокойным. Он даже порозовел слегка. Правда, врачей это нисколько не обрадовало. Они тревожно переглядывались и перебрасывались непонятными медицинскими терминами. Похоже, они считали, что дела плохи, и у Камбра нет никаких шансов. Но на пятнадцатый день Камбр шевельнулся. Потом пошевелился еще раз, зевнул, открыл глаза и, увидев Руфуса, глюк Хамфри и Ризу, широко улыбнулся.