О, Камбр! или Не оглядывайся в полете!..

Просидев в кафе почти до сумерек, Клинк и Риза вызвали сотку и отправились на вокзал. Риза уже знала, что они с Клинком едут в одной трейке, только места разные. Это обстоятельство и то, что Клинк все настойчивее ухаживал за ней, пугало и радовало ее одновременно. Ей казалось, что вот оно – приключение – лежит буквально под ногами. И от этого сердце сжималось в испуганный трепещущий комочек, а в животе становилось пусто и холодно.

– Я пойду погуляю немного, – сказала она Клинку и, когда он рванулся идти с ней, жестом остановила его. – Хочу побыть одна.

Риза вышла на привокзальную площадь и огляделась. Два встречных потока дуркан словно обтекали ее. Одни с сумками наперевес спешили на перроны, другие с такими же сумками чуть ли не в перегонки мчались к соткам и кар-басам, стремясь поскорее попасть домой. Внимание ее привлек старик с длинной белой бородой и совершенно лысый. Он шел медленно и важно, будто не существовало сотен суетящихся, как промозглики на починке мозглюшника, дуркан, а полы его серой хламиды при каждом шаге взметали маленькие клубы пыли. Из-за облаков выглянула Ода, отчего и пыль и лысина старика засияли, и Ризе, почудилось, что старик, увенчанный нимбом, на самом деле не идет, а плывет к ней на золотом облаке. От изумления она застыла на месте. Старик тем временем подошел совсем близко. Его темно-серые глаза («Как у Камбра», – вдруг отчего-то подумала Риза) смотрели на нее, не мигая.

– Э-э, в-в-вам чего? – заикаясь, от страха пролепетала Риза.

– Мне? Ничего, – отвечал загадочный старик, и голос его был удивительно сильным и глубоким. – Это ты хочешь мне что-то сказать…

– Но… Но я вас совсем не знаю. Вижу первый раз в жизни…

– Пожалуй, что и первый. Но ведь тебе был нужен совет.

– Да, а откуда?.. – внезапно Риза поняла, что не стоит задавать глупых вопросов, и выпалила. – Я хочу изменить свою жизнь, но не знаю как.

– Деточка, разве можно изменить свою жизнь, не меняясь?

– Э-э… Но…

– Послушай старика. У тебя хорошая семья. Трое детей. Муж – умница, а главное – любит тебя. Ты еще молода, вот тебе и кажется невесть что. Подумай сама, все, что ты сейчас делаешь, потом отзовется в тебе горечью и болью.

– Так значит, мне не нужно ехать в Леденец?

– В Леденец? – старик нахмурил густые брови, словно к чему-то прислушиваясь. – Отчего же, съезди, развейся. Но потом возвращайся домой. Для тебя главное – дом. Да, передай привет Камбру. Скажи: от пустынника Момбара. И, знаешь, не стоит торопить то, что скоро само свершится.

– То есть? Что значит: «Свершится само»?

Ризу внезапно толкнули, толстая баба, вся увешанная баулами, перла на нее, ворча, что понаехали тут и стоят столбом, не пройти не проехать, так что той поневоле пришлось отскочить, а когда она вернулась на прежнее место – старика и след простыл.

Трейка, звеня бубенчиками, мчалась в Леденец, а Клинк Донел, посредством ряда хитроумных комбинаций оказался-таки рядом с Ризой и развлекал ее рассказами о животных. Риза слушала его в пол-уха. После беседы с пустынником Момбаром она была сама не своя. Решила было даже сдать билет и мчаться домой. Но Клинк уговорил ее все же съездить посмотреть легендарный город. И вот теперь она рассеянно улыбалась и кивала невпопад, изображая вежливое внимание, а сама все время напряженно о чем-то думала, так что на лбу между бровями пролегла тонкая вертикальная складка, отчего лицо ее приобрело выражение беспомощное и несчастное. И Клинк, глядя на нее, готов был в лепешку разбиться, лишь бы только суметь отвлечь от мрачных мыслей.

В конце концов, убаюканная рассказами Клинка Риза уснула. Морщинка на лбу ее разгладилась, щеки слегка потемнели, она стала похожа на уставшего ребенка. Клинк смотрел на это спокойное лицо, нежно-оливковую кожу, на отсвечивающие малиновым в неверном свете ночника завитки волос над маленьким, почти идеальной, на его взгляд, формы ушком, на тонкий нос и припухлые чуть запекшиеся губы, и жаркая волна незнакомого доселе чувства, поднимаясь откуда-то снизу, захлестывала его. Немедленно, сей секунд он должен был совершить для нее подвиг, нет, лучше спасти от смертельной опасности: вырвать из лап разъяренного зверя или вытащить из горящей трейки, нет, не из горящей, из тонущей. Трейка как раз проезжала по мосту, и Клинк тотчас живо представил, визг тормозов, ужас падения, ледяную воду, обезумевших пассажиров, пытающихся выбраться, и себя живого и невредимого, выбирающегося из этой каши с Ризой на руках. Мост благополучно остался позади, а Клинк продолжал фантазировать. То он был старинным рыцарем-хаем, освобождающим красотку, разумеется, Ризу, то бравым космическим капитаном, бороздящим просторы вселенной вдвоем с Ризой. Под утро Клинк очнулся от грез, пытаясь понять, что с ним происходит. У него всегда было полно девушек, он вообще считался в Дурмунурзаде бабником, но никогда ничего подобного не испытывал. Риза сейчас казалась ему хрупким цветком, диковинной тропической фисташкой, оперение которой могло осыпаться от одного прикосновения. Он откинулся в кресле, закрыл глаза и тяжело вздохнул. Увести у друга девушку для Клинка никогда не было особой проблемой. Подумаешь, трагедия, крепче держать надо. Но тут… Серые глаза Камбра смотрели на него с упреком, и в воздухе, казалось, кружились и медленно опадали нежные перышки фисташки. «Считай, что она – твоя сестра, – прозвучало в мозгу Клинка. – И все будет в порядке». – «Но я не могу, – возразил он невидимому советчику, – я слишком люблю ее!» – «Вот именно поэтому тебе нужно от нее отказаться». – «Почему?» – «Это твоя кара». – «Но я не могу, нет!» – мысленно закричал Клинк, и каждый звук отозвался в нем такой болью, что некоторое время ему нечем было дышать. «Конечно, можешь», – уверенно заявил внутренний голос. Дрожащими руками Клинк нащупал в кармане брюк платок и вытер совершенно мокрый лоб. Трейка, вырвавшись из сумрачного леса, мчалась по равнине, залитой розоватым светом восходящего солнца. Солнечные зайчики запрыгали по Ризиному лицу. Она открыла глаза, глянула в окно, улыбнулась и… И Клинк почувствовал, что все кончилось, даже не успев начаться.

Риза вернулась домой через неделю. Где была и что делала, рассказывать не стала, а Камбр не расспрашивал. В доме сделалось на удивление хорошо и спокойно, так что Камбр поначалу старался даже дышать пореже, чтобы нечаянно не разрушить идиллию. Но время шло, а Риза словно забыла о своей ревности, бесконечные скандалы и попреки остались в прошлом. Камбр совсем успокоился и с удвоенной энергией принялся за работу. Берри Струпник принес ему большой заказ, и всю весну Камбр трудился над образцово-показательной поэмой. Строчки сами ложились на бумагу, попутно родились два марша, которые тут же выкупила военная лавка (марши оказались настолько удачными, что были немедленно положены на музыку и стали необычайно популярными, а один – «Марш зеленых мундиров» – сводный полицейский отряд Тамара и Дурмунурзада сделал своим гимном, так что теперь полицейские в Мукезе поют его не иначе как вытянувшись в струнку и при полном параде).

В конце весны поэма была дописана, и Камбр решил позволить себе немного погулять. Он вдруг вспомнил, что давно не видел старых друзей, и, испросив у Ризы разрешения, отправился их разыскивать. Собственно, разыскивать особо-то было некого. Руфус безвылазно сидел в Бегемотнике и что-то изобретал, Бальмон Сбырки из Клюквина перебрался-таки в Миску, откуда раза два в месяц непременно звонил Камбру и рассказывал столичные сплетни. Клинк Донел опять уехал в Сайду ловить каких-то винторогих, а Топу Коламеи, по слухам, из Тамара сначала перебрался в Гроглин, поближе к границе, а потом и вообще уехал из Шары, не то в Отфирру, не то в Лимерику.

Камбр вышел из дома и зажмурился от яркого солнца. С минуту он постоял так, понюхал ветер – тот пах эллипсинами, синей кашкой, пылью и надвигающейся грозой, – прислушался к дальнему гулу машин, мяву балинных кошек и воплям гамбургских петухов и двинулся в сторону проспекта Сиреневого мутанта. Если выйти на проспект и дойти до магазина среднебытовой техники «Люмень», потом свернуть в переулок имени композитора Бульбера Крупки (просьба не путать с Лямблером Крупкой, революционером), выйти на улицу Дождевую и пройти еще пару кварталов, то вы окажетесь в районе глюков. Нет, можно, конечно, и не тащиться в такую даль пешком, садитесь на 123 кар-бас и самое большее через час окажетесь там. Но Камбру хотелось пройтись. Он чувствовал, что немного засиделся, и решил поразмять косточки.

Погода была чудесная. Такая бывает в Мукезе только поздней весной. Тепло, легкий ветерок, ароматы цветущих паутинчатых вишен и эллипсин, никаких взвизгов нет еще и в помине, а над кустами дикой нечайной розы вьются лисички умопомрачительной окраски – лепота. Камбр шел, наслаждался поздневесенними видами и понемногу стал замечать, что в городе творится неладное. Сначала он удивился тому, что слишком мало машин, потом увидел лозунг «Глюки вон из Дурмунурзада», затем заметил, что стены домов буквально заклеены листовками с призывами бить глюков и прочую нечисть. «Все беды от глюков», – прочитал он в одной из листовок, сорвал ее со стены и сунул в урну.

– Эй ты! Мужик! – услышал он за спиной. – Тебе что, не нравится? Ты, может, за глюков?! Ребята, сюда! Тут глюкавый защитничек выискался!..

Камбр не стал дожидаться «ребят», бегом свернул в какой-то переулок, в другой, в третий…

– Эй, парень! – окликнули его из окна круглой башни – последнего слова местной архитектуры. – Поднимайся к нам, шоу сейчас начнется.

Камбр не заставил себя просить, быстро нырнул в подъезд и поднялся на пятнадцатый этаж. У окон, выходящих на проспект, толпился народ. Город отсюда был как на ладони. Кто-то сунул Камбру в руки подзорную трубу. Он глянул: по проспекту, колыхаясь и бурля, текла темная масса. Камбр пригляделся и увидел, что масса состоит из беснующихся юнцов в черных рубашках и с размалеванными черным лицами. Зазвенели стекла, из окна ближайшего магазина повалил черный дым, толпа дико взревела. Где-то далеко послышался вой полицейской сирены, но самой полиции видно не было. Еще один магазин загорелся, толпа текла по проспекту, сметая все на своем пути. Несколько дюжих молодцов вырвались вперед, повалили пару фонарей, перевернули подвернувшуюся сотку, ее окружили десятка три дуркан и принялись с остервенением топтать. В окна домов полетели камни. И тут на перекресток, перекрывая проспект, с двух сторон выехали тяжелые армейские кар-мудрики. Толпа остановилась. Из кар-мудриков посыпались солдаты в черных мундирах лавки безопасности, тут же выстраиваясь в шеренгу, держа на изготовку водометы и связки гранат с усыпляющим газом. Толпа юнцов заволновалась, загудела и вдруг рванула навстречу лабешникам с явным намерением смять и разнести клочья. Камбру даже показалось, что вот сейчас кар-мудрики, как и разнесчастная сотка, будут опрокинуты и раздавлены, а от лабешников мокрого места не останется, но нет. Навстречу толпе ударили тугие струи воды, запахло рыжей мигренью – это лабешники пустили в ход гранаты с усыпляющим газом. Через десять минут бунт был подавлен. Сонных юнцов невесть откуда возникшие в великом множестве полицейские старательно укладывали в лютики, пожарные поливали все еще дымящиеся магазины зеленой пеной, а во избежание возгорания доставалось и нижним этажам зданий. Откуда ни возьмись понаехали уборщики и принялись разбирать завалы, сметать в кучи стекла и какие-то лохмотья, смывать со стен листовки…

– Все, веселье кончилось, – сказал кто-то. Камбр оглянулся. Позади него стоял молодой дурканин с длинными блеклыми, как перья прохвостки, волосами и, растягивая болезненно пепельные губы в злобной улыбке, смотрел невидящим взглядом куда-то поверх голов.

– Простите?

Молодой человек взглянул на Камбра.

– Господин Строфанзен? Как приятно. А я Льюлисс Флайерстон. Не слышали?

– Как же, как же, – Камбр широко улыбнулся, и они обменялись хлопками. – Кто же не слышал о восходящей звезде Льюлиссе Флайерстоне. Читал ваши стихи, читал. Очень, знаете ли, впечатляет.

Льюлисс быстро взглянул на Камбра и усмехнулся.

– Вы, господин Строфанзен, какой-то нетипичный поэт. У нас, знаете ли, не принято хорошо отзываться о собратьях…

– Да бросьте вы, – Камбр только рукой махнул. – Какие могут быть счеты. Сказал, что думал… Но как вы тут оказались?

– Дела, знаете ли. Я по совместительству еще и журналист. Работаю на «Шарских хроников». Надо же как-то зарабатывать на хлеб. А тут у вас такая заварушка. Приехал.

Надо же, – Камбр покрутил головой, – а я про все эти дела ни сном, ни духом. Хотя… Да ведь Хэм говорил мне…

– Хэм? Кто такой Хэм?

– А? Это мой лучший друг, глюк Хамфри.

– Вы меня все больше и больше изумляете, господин Строфанзен. Сейчас как-то не модно дружить с глюками.

– Глупости какие! Я как раз шел к нему…

– А что, в городе еще остались глюки?

– А что, разве нет?

Встревоженный донельзя Камбр распрощался с Льюлиссом Флайерстоном, дал ему свой адрес и предложил подождать там, если есть такое желание, а сам бросился в глюкавник. Тишина, царящая в шумном некогда районе потрясла его. Пустые домишки с заколоченными окнами, покрытые пылью некогда вычищенные до блеска дорожки, вытоптанные клумбы и газоны… Камбр со всех ног припустил к дому глюка Хамфри. Дом казался таким же пустым и заброшенным. Камбр ворвался внутрь и… увидел глюка Хамфри. Тот сидел на большом клетчатом диване и, казалось, вместе с этим диваном плавал в сгущеных сумерках.

– Уф! Ты здесь!..

– Как видишь… Я ждал тебя. Хотелось проститься. А теперь и мне пора, – сказав это, глюк Хамфри встал и легко поднял на плечи большой мешок.

– Я провожу тебя, – Камбр вышел вслед за глюком Хамфри.

– Нет. Не стоит. Я видел тебя, ты видел меня. Этого достаточно.

– Но как же ты один доберешься?

Глюк Хамфри только пожал плечами. Он посмотрел на Камбра и стал темно-темно-серым в знак глубокой печали.

– Неважно. Какое это теперь имеет значение?..

Из-за поворота выскочила юркая сотка-недоросток. Скрипнув тормозами, остановилась возле глюка Хамфри. Он еще раз взглянул на Камбра, кивнул и сел в машину. Сотка рванулась с места и через секунду только клубы пыли напоминали о том, что здесь только что проехала машина.

Камбр прислонился к холодной туфтяной стене. Все перевернулось с ног на голову, весь мир вокруг внезапно изменился, и Камбр пытался хоть как-то заполнить одуряющую пустоту внутри него, но почему-то ничего не получалось. Наоборот, пустота росла, ширилась, вытесняя осколки мыслей, и вот он уже сам себе стал казаться шаром, тонкой оболочкой до отказа набитой пустотой. Вот сейчас, еще пара мгновений, и он лопнет, разлетится в разные стороны, а пустота примется поглощать все вокруг… Обхватив голову руками, Камбр опустился на мостовую. Пустота внутри поколыхалась, стала холодной и горькой, а потом вдруг ушла, и он снова почувствовал себя самим собой и понял, что сидит в пыли и плачет. Тогда он поднялся, вытер слезы и пошел прочь.

Сначала он шел безо всякой цели, лишь бы уйти подальше от глюкавника. Но потом оказалось, что идет он не куда-то там, а прямехонько к Мурашкину холму.

Солнце клонилось к закату, когда Камбр поднялся на вершину холма. Мурашки при его приближении крепко зажмурились, отчего холм стал изумрудно-зеленым, как и многие его собратья, но Камбр не обратил на это никакого внимания. Он стоял на вершине, на самой макушке, подставив лицо набирающему силу предвечернему ветру, и вспоминал все, и хорошее и плохое, что связывало когда-то его с глюком Хамфри. Он просто пролистывал свою жизнь страницу за страницей, он смеялся, не замечая смеха, и плакал, не замечая слез, и вдруг почувствовал необыкновенную легкость, ноги его оторвались от земли, и он стал медленно и плавно подниматься ввысь. Горло перехватило от восторга.

– Спокойно, спокойно Камбрик, – шептал он, стараясь унять бешеный стук сердца, – спокойно, вот так, вот так…

Он плавно взмахнул руками и, вспоминая уроки глюка Хамфри, попытался лечь на ветер, как на вовремя подкатившую волну.

– Держит, – удивленно прошептал он, и громче, – держит… Держит! – уже кричал он изо всех сил, паря над макушкой Мурашкиного холма ставшего в эту минуту совершенно синим, потому что мурашки при виде этакого чуда напрочь забыли про страх и таращились на Камбра во все глаза.

Камбр почувствовал себя увереннее, поймал восходящий поток и взмыл вверх.

– О-а! – кричал он, кружа над холмом, ставшим вдруг малюсенькой кочкой. – О-а! Смотрите все, я лечу! Я могу! «Это действительно просто, Хэм не врал» – думал Камбр, описывая все большие круги.

Он увидел все: и сверкающую золотом Мерку, ставшую сразу удивительно узкой, и разбросанные в беспорядке неумехой-конструктором разноцветные кубики Мукеза, и черно-рыжий тигрошник, и серое пятно космопорта.

Потом он опустился немного пониже, решив сделать круг над городом.

– Камбр, Камбр, – услышал он до боли знакомый голос, – да Камбр же! Наша Солли! Солар! Солар Медора! Она заболела, слышишь?!

Камбр дернулся, как от удара, резко обернулся и посмотрел вниз. Он увидел Ризу, бегущую по Мурашкиному холму и услышал откуда-то сверху странный голос, похожий на голос глюка Хамфри и в то же время еще на чей-то мучительно знакомый: «Никогда не оглядывайся в полете, Камбр, никогда», и тут земля рванулась ему навстречу. В ушах засвистело, он попытался поймать ветер, но тело налилось тяжестью и, не слушаясь хозяина, кувыркаясь, понеслось вниз. «Надо сгруппироваться», – подумал Камбр, но сделать уже ничего не успел…

Он лежал на спине, раскинув руки, словно пытаясь обнять равнодушное аметистовое небо с медленно плывущими по нему белыми вечерними облаками, и в широко раскрытых темно-серых его глазах, как в зеркале, отражались и это небо, и эти облака, и заходящее темно-рыжее солнце.

Ничего этого, однако, он не видел. Тьма охватила его. Тончайшая нить лучиком света тянулась от него в бесконечность. Она была странная, эта нить: светилась и плакала. Она звенела и звенела без передышки: «Камбр-Камбр-Камбр…» Она раздражала, не давая погрузиться в спасительную тьму. Она держала, держала очень крепко. Очень-очень. Но вдруг тот же самый невероятно знакомый призрачный голос вновь произнес: «Никогда не оглядывайся в полете, Камбр». А затем с тихим «пам» светящаяся нить лопнула.

Конец.