– Вставай, Никуша, кажется, у нас опять неприятная ситуация, это уже пиздец какой-то, прости, я уже устала выражаться литературно.
Вероника поморщилась, но стряхнула с себя остатки сна и выпрямилась в кровати.
– Что случилось?
– Пойдём, сама посмотришь.
И Наташа торопливо повела её в сторону номеров старшеклассников. Когда они входили в номер, Вероника готова была уже увидеть нечто неприятное, но все же она остолбенела, увидев залитую кровью кровать. Нечто красное было повсюду: на подушке, на одеяле, простыне; молодая женщина уловила даже этот запах, странный запах сырости, немного железа, и едва сдержала тошноту.
– Блин, Наташа, меня сейчас вырвет.
– Иди выйди в коридор, вдохни и возвращайся.
Но Вероника уже справилась с дурнотой, потому что её сменило острое чувство страха: что же здесь произошло? Наталья, понимая, что уже можно говорить, начала:
– Несколько минут назад меня разбудили ребята из этого номера, твои. Они сказали, что твой Корнилов стонет и все вокруг в крови. Я побежала, вывела всех из палаты, подошла к парню. Этот дурень изрезал себе все запястья пластмассовым ножиком из ланч-бокса, залил вокруг все кровью, сам испугался и позвал спящих ребят на помощь. А они уже за мной побежали. Тебя запретили будить: волновать не хотели. Меня, значит, можно, а тебя нет, – усмехнулась коллега. – Пришлось снять с соседней кровати простынь, разорвать её на лоскуты и перебинтовать ему руки. Потом перевела их всех в свободный номер, и тогда только они разрешили тебя позвать. Так что иди давай, успокаивай своего идиота, извини, пожалуйста, но по-другому не могу сказать. Я пойду досыпать.
Наталья Евгеньевна удалилась, а Вероника направилась к своим. Корнилов Стас не спал, а лежал в кровати, видно, ожидая её. Остальные тоже не спали и обрадовались, увидев её.
– Что же вы, ребятки, нас так пугаете? Стасик, что с тобой случилось? Давай поговорим?
– Не хочу, я уже осознал, что поступил неправильно, и раскаялся. Извините, что всех побеспокоил.
– Нет, дружок, это не беспокойство, это самая настоящая моя боль: мой ученик решил свести счёты с жизнью! Как я дальше буду жить с этим? А вдруг и моя вина в этом есть?
– Нет, Вероника Николаевна, только моя, – он перешёл на шёпот, и Веронике пришлось сесть на его кровать, чтобы лучше его слышать. -На самом деле, мне вдруг стало так одиноко, так страшно здесь. Вот Вы нам рассказывали о поэтах-самоубийцах, я подумал, что это несчастные, непонятые люди, не нашедшие понимания, не встретившие родственную душу, поэтому и решившиеся на такой ужасный шаг, – едва слышно говорил Стас, высоченный подросток-переросток, маленький и взрослый, несчастный и обиженный ребёнок. Она слушала спокойно, не перебивая. Он не поднимал глаз, опустил голову, поэтому ещё хуже стало слышно. Вероника склонилась ещё ближе, боясь спугнуть этот поток доверчивой исповеди, отчаянной просьбы не оттолкнуть, понять, простить. Она слушала, и глаза её наливались слезами: наверное, что-то подобное может происходить если не с каждым, то почти с каждым подростком, который не может найти себя в этой жизни, найти поддержку в семье, в самых дорогих людях, потому что неловко, стыдно об этом говорить. Она заплакала и подумала о своём сыне, колючем, трудном, запутавшемся, но при этом не менее любимом. Стас, увидев, что она плачет, замолчал, испуганно спросил:
– Вам не попадёт за меня? Я об этом как-то не подумал, извините меня ещё раз.
– Что ты, что ты, не говори так, мы с тобой друзья и должны друг друга поддерживать. Все будет хорошо. Обещай мне, что, если у тебя когда-нибудь возникнут проблемы, ты обязательно со мной их обсудишь, поделишься. Ты не один, Стас, рядом твои друзья, родные, даже если тебе кажется, что им нет до тебя никакого дела, просто жизнь такая, суетная, сложная, все бегут, не оглядываясь. Пожалуйста, помни об этом: мы рядом, мы здесь, по крайней мере, я точно тебя всегда поддержу, рассчитывай на моё понимание. Ты обещаешь мне?
Он покивал, уже совсем успокоенный, его стало клонить в сон. Вероника ещё немного посидела, подождала, что Стас успокоится совсем. Ребята, которые пытались прислушаться к их разговору, вскоре оставили эти попытки, поболтали ещё немного, поделись, что очень охота курить, но потом успокоились и тоже затихли.
Взрослые. Вероника
Вероника Николаевна решила больше не ложиться. Она была очень возбуждена, взбудоражена, поэтому точно знала, что не заснет больше. Походила по их маленькому лагерю, заглянула во все палаты (их охранники запретили закрывать двери, так как регулярно делали обход территории), посмотрела, что делают тюремщики (спали на вахте). Интересно, крепко ли они спят? И вообще, сменяют ли друг друга? Можно ли сейчас выйти из здания? Что ей за это будет? Есть ли у них оружие?
Женщина прошла мимо охраны, дверь была заперта на большую щеколду, которая достаточно легко открылась, видимо, была хорошо смазана. Дверь чуть скрипнула, и Вероника выскользнула на улицу. Не понимая, куда нужно идти, она пошла вправо, чтобы проверить, окружена ли эта база отдыха или лагерь забором по периметру. И действительно, пройдя примерно около километра, женщина уткнулась в ограждение из рабицы. Решила пойти дальше, вдруг в сетке будет дыра, или ещё что-то обнаружится. Конечно, она не слишком рассчитывала на удачу, это, скорее, была проверка себя на смелость, а их – на подготовленность. Очень долго шла Вероника, наверное, часа полтора – два, а забор не кончался, видно, территория была довольно внушительная. Она даже уже утомилась, но рассудила, что назад нет смысла возвращаться и что, обойдя всю местность, вернётся к своему корпусу. Вскоре впереди замаячила дорога, значит, и пост охраны должен быть рядом. Вероника Николаевна прошла ещё немного, как вдруг мимо неё, совсем рядом, пронёсся мужчина в камуфляже, очень похожий на их охранника. «Наверное, её ищет», – усмехнулась она. Несмотря на это обстоятельство, она продолжила путь и в скором времени дошла по больших ворот, к которым была прикреплена небольшая будка с охраной. КПП охраняли двое бойцов с автоматами. Если к ним внезапно подойти, они могут внезапно и выстрелить с перепугу. Вероника усмехнулась: конечно, не с перепугу, кого им бояться? Женщин и детей? Кто-то их будет захватывать, брать штурмом? Думаю, что они понимают, кого и зачем здесь охраняют. Женщина увидела, что их надзиратель подошёл к кэпэпэшникам и что-то спросил, они в ответ покачали головами, и тот пошёл дальше. Вероника решила воспользоваться ситуацией, чтобы вернуться обратно в свой корпус. Она не обладает хорошей спортивной формой, чтобы штурмовать даже небольшое заграждение из рабицы, и не ниндзя, чтобы сражаться с бойцами каких-то войск, она не разбирается, в каких, да и вообще, не собиралась она никуда бежать. Как она бросит своих воспитанников, коллег? Они в одной упряжке волею судьбы, вернее сказать, чьей-то волею.
И она так же тихонько, как шла туда, пошла обратно, но, конечно, не тем же путем, в обход, а по короткому пути. Сначала она побоялась не найти свой корпус среди множества таких же. Но потом увидела, что все встреченные здания были по-разному окрашены, наверное, это все же какой-то детский лагерь. Их временный приют был покрашен веселенькой голубой краской, остальные были зелёные, оранжевые, жёлтые, розовые. И в них тоже находились люди! Но она слишком устала, да и плана никакого у нее не было. Подойдя ближе, Вероника перестала скрываться, выпрямилась, вышла из-за кустов и уже в открытую пошла к дверям корпуса. Она шла достаточно медленно, чтобы внезапным своим появлением никого не испугать и не спровоцировать на какие-то необдуманные поступки с той стороны. Она спокойно вошла в помещение и чуть не столкнулась со вторым охранником, который от неожиданности чуть не выронил рацию.
– Доброе утро.
– Ничего себе доброе! – ухмыльнулся он. – Да мы все утро это долбанное тебя ищем. Ты где была-то?
– На "ты" мы ещё не переходили и вряд ли перейдём, – весело отозвалась Вероника и прошла вперёд, к своим. Амбал достал рацию и что-то туда произнёс. Видимо, давал отбой или связывался с напарником или начальством.
В холле сидели встревоженные дети и взрослые. Когда они увидели Веронику, то бросились с расспросами, обнимали её. Ученики говорили, что думали, будто её уже убили омоновцы, жаловались, что их не кормили, потому что эти придурки разозлились и её искали. Дети были возбуждены и счастливы; они так и ждали её рассказов о страшных приключениях, о победе над террористами, о скором возвращении домой. Не умея лгать, Вероника Николаевна сказала, что просто гуляла и что сейчас она попросит завтрак для них.
Даша Березкина заметила в толпе Стаса Корнилова, подошла ближе:
– Вот ты, Стас, все-таки урод моральный! Зачем преподов подставляешь? Даже умереть не смог по-людски.
– А ты бы хотела, чтобы у меня получилось? – тихо спросил он.
–Да нужен ты мне. Я же сказала тебе, что ты для меня – пустое место. Живи на радость матери. И вообще о ней подумай прежде, чем вытворять подобное, – сказала девушка и отошла к подругам.
Все понемногу угомонились. Вероника рассказала коллегам о своей прогулке. Все остались в холле, ожидая еды. Но вместо еды появились двое из ларца и их начальник в неизменной маске.
– Дамы и господа, здравствуйте. Хочу вам сообщить, что режим ЧС снят, обстановка нормализовалась. Сейчас я уже могу озвучить то, что ранее было чрезвычайно секретно: в вашей школе было обнаружено взрывное устройство, оно обезврежено, пострадавших нет, катастрофы не случилось, было проведено несколько профилактических мероприятий, в частности, эвакуация. Сейчас я получил распоряжение выдавать несовершеннолетних родителям. В течение сегодняшнего дня вы все вернётесь домой. Завтрак у вас будет в ближайшее время.
Проговорив это, военный-или-невоенный направился к выходу. Наталья Евгеньевна побежала за ним, крича ему на ходу, чтобы тот ненадолго задержался.
– Послушайте, господин начальник, – запыхалась Наташа, – дети схавали ваши байки, но Вы же не думаете, что мы поверим во все эти истории?
– Честно говоря, мне это безразлично, поверите ли вы. У вас все?
– Нет, не все. А за кем родители не смогут приехать?
– А что, такое вероятно? Родители трое суток не видели детей и при этом не смогут приехать за ними? – удивился господин в маске.
– Поймите, обстоятельства бывают разные: родители работают, например, в каких-то спецслужбах и не могут отпроситься; мать одна воспитывает ребёнка и на руках ещё несколько; другая мать в больнице и так далее. Как нам быть?
– Преподаватели будут находиться с оставшимися детьми до приезда родителей. Причём только родителей или опекунов, никаких близких родственников. Если за ребёнком никто не приезжает, то мы вечером его сопровождаем в приёмник и передаём в опеку. Я буду здесь, когда приедут родители. Каждого буду выдавать сам. Если будут какие-то непредвиденные обстоятельства, будем решать.
Он вышел, а Наталья пошла к своим, обескураженная услышанным. Потом она передала коллегам эту информацию, и они задумались. Наталья не зря озаботилась: в 6 классе была девочка – сирота, находящаяся под опекой престарелой родственницы. Нет никакой гарантии, что та приедет за воспитанницей. Ещё в этом же классе одна мамаша – запойная алкоголичка, приедет ли она за ребёнком, в каком будет состоянии? А в одиннадцатом классе, у Вероники, мама одного мальчика после тяжёлой болезни, почти лежачая. Да и всякие могут быть семейные обстоятельства. Ладно, не будем заранее паниковать, будем действовать по ситуации.
Взрослые
Принесли еду, уже привычную и ожидаемую, однако съедобную и сытную. Насытившись, дети разбрелись по своим местам. Никто особо не хотел общаться, играть, все были тихие, спокойные, даже немного подавленные. Все очень устали, соскучились по родным и решили скоротать время ожидания отдыхом или сном. Некоторые заняли места у окон, чтобы не пропустить приехавших родителей.
Взрослые сидели в холле, общаться тоже не хотелось, так, вяло переговаривались изредка. Через некоторое время вернулся господин в маске, занял отдельное помещение, амбалы перенесли два стола из холла и стол с вахты. Один из охраны ушёл и через несколько минут вернулся в сопровождении мужчины, видимо, первого родителя, потом они вместе прошли в импровизированный кабинет шефа. Через минуту охранник вернулся один.
Мужчина в нерешительности стоял на пороге.
– Мне сказали, что здесь я могу забрать свою дочь.
Гражданин в маске кивнул и предложил присесть. Мужчина присел. Перед ним лежали два листочка бумаги, на которых крупным шрифтом было набрано "согласие" и "несогласие".
– Ознакомьтесь, пожалуйста, с документами и подпишите тот, который Вы выберете. Можете подумать, время у Вас есть. Ручка рядом.
Мужчина стал читать бумаги, и по ходу чтения выражение его лица менялось. В конце концов он вскочил, швырнул на пол листы и закричал:
– Вы вообще в своём уме? Что вы себе позволяете? Какую структуру Вы представляете? Кто Вам дал подобные полномочия?
– Успокойтесь, пожалуйста, иначе я вызову охрану. Вы можете ничего не подписывать и проследовать к выходу. Как Вы понимаете, при этом Ваш ребёнок останется здесь, и все будет развиваться согласно второму варианту документа.
Мужчина понял, что здесь, кажется, не просто творится беззаконие, а здесь совершается страшное преступление против детей, против самой основы семьи, против нравственных ценностей. Здесь рождается новая мораль нового общества, нового времени, и он не в силах этому всему противостоять. Он опустился на стул, взял ручку.
– Хорошо, я подпишу, подпишу сейчас под Вашим давлением. И именно это я буду доказывать в суде, где буду оспаривать этот Ваш филькин документ. Сейчас на вашей стороне сила, и здесь же, в ваших руках, мой ребёнок, которого вы похитили и силой удерживаете. Но я управу найду, я пойду на все, чтобы Вас наказать.
– Пожалуйста, это Ваше право. Мы живём в правовом, демократическом государстве. Всего доброго, – начальник достал рацию, дал команду проводить папу, привести ребёнка и сопроводить до КПП. Потом подошёл к столу, бережно забрал документ с надписью "согласие", положил новую бумагу, такую же, и стал ждать следующего посетителя.
Так, в трудах и заботах прошёл весь день. Почти все дети были розданы, а родители подписали все нужные бумаги.
Вероника и другие преподаватели прощались с детьми, но оставались в холле под присмотром их тюремщиков. Ещё один, видимо, был направлен в качестве усиления: он встречал и провожал родителей, а также работал вышибалой для особенно буйных. В течение этого дня были нередки случаи нападения родителей на гражданина начальника.
День близился к своему завершению, за окном было уже темно, а у них оставалось ещё несколько ребят. Преподаватели стали опасаться, что их не заберут. Что тогда делать? Кому-то из них надо оставаться здесь до завтрашнего дня? А как же уроки? Но к счастью, к десяти часам вечера все ученики были отданы, кроме Стаса Корнилова. Он сидел в холле рядом с ними, подавленный и угрюмый.
Вышел гражданин начальник. Без маски. С чего бы это? Все, с ними уже можно не церемониться? Мы в одной лодке? Мы все стали частью одного плана? Какого только?
– Коллеги, остался один учащийся. Я принимаю следующее решение: один педагог остаётся с мальчиком до утра, остальные могут быть свободны. Завтра я возвращаюсь, и мы вместе сопровождаем его в спецприемник. Кто остаётся?
Вероника без раздумий согласилась остаться со своим учеником. Наталья Евгеньевна и Валентина Васильевна предложили ей свою компанию, но она мужественно, хотя и с трудом, отказалась. Она видела, насколько вымотаны её коллеги; конечно, ей тоже было тяжело, но англичанка-пожилой человек, а Наташа истощена эмоционально. Все-таки Стасик – ее ученик, она справится. Они тепло попрощались, даже обнялись, и женщины ушли. Проводить их никто не пошёл. Охранники заняли свои места, устроились поудобнее на своих диванах, собираясь подремать. Один из них подставил свой диван прямо под дверь, подперев её. Вероника усмехнулась, глядя на его старания.
Женщина решила вернуться обратно, но по дороге зачем-то завернула в импровизированный кабинетик начальника. На столе лежали два листа бумаги. Вероника Николаевна взяла один из них, стала читать: "Всё, что было или будет предпринято в рамках проекта о государственной безопасности в отношении моего ребёнка, ФИО, год рождения, сделано с моего согласия и полного одобрения, ФИО, число, подпись". На втором листе было написано, что при несогласии с действиями властей функции воспитания и опеки в отношении несовершеннолетнего переходят к государственным структурам. Господи, что это за странные формулировки?! Корявые, казенные, как будто на коленке написанные. Она похолодела: неужели родители подписывали эти бумаги? Вот почему вызывали амбалов для усмирения несогласных!
Взрослые. Вероника
Вернувшись в холл, она не обнаружила Стаса. Испугалась, пошла искать, и вскоре пропажа нашлась: юноша спал в своём номере или старательно делал вид, что спит. Вероника решила прилечь здесь же. Мучительно хотелось есть, но идти спрашивать уже не было сил. "Ладно, полежу немного, а потом схожу", – решила она. И не заметила, как заснула. Спала она крепко, без сновидений, до самого утра, даже по нужде не вставала. Проснувшись, с удивлением обнаружила, что уже совсем светло. Стаса на соседней койке не было. Очень хотелось в туалет, куда она и направилась. Женский санузел был с правой стороны, а мужской – с левой. Вероника умылась, прополоскала рот, пригладила кое-как волосы и направилась обратно. Стаса все не было. Тогда она сходила в холл, заглянула на вахту и нигде не обнаружила мальчика. Пошла обратно и, повинуясь какому-то странному ощущению, направилась налево. Чем ближе она подходила к туалету, тем страшнее становилось; скрутило живот.
Охранники готовились по очереди сходить умыться, как вдруг услышали дикий вой. Они побежали по направлению к мужскому туалету, откуда раздавался этот нечеловеческий крик, непрерывный, страшный, на одной ноте. Ворвавшись в небольшое помещение, наткнулись на кричащую женщину. Один из охранников схватил её за плечи и так тряхнул, что зубы клацнули друг о друга. Другой уже бросился туда, куда показывала она рукой: на трубе отопления висел подросток, удавившись на собственном брючном ремне. Он уже окоченел, видимо, не первый час висел. Рядом, на кафеле, лежал кусочек бумаги, той самой, с несогласием. Корявым почерком было написано: "И совсем не страшно умирать, я уже это понял, страшно, когда ты никому не нужен. Простите меня".
Мужчины успокаивали Веронику, потом один из них отвёл её на вахту, к себе на диван, усадил, сел рядом, а другой оживил рацию и доложил невидимому собеседнику обстановку.
Примерно через полчаса приехал начальник без маски, влил в Веронику полстакана коньяка, от которого её чуть не стошнило, зато перестала бить дрожь и закончилась истерика. Она лишь тихонько всхлипывала и вздыхала порывисто и глубоко, как дети после обильных слез. Он ей сказал, что сейчас приедет полиция, но её пока допрашивать не будут, уважая её состояние. Также он добавил, что сам отвезёт её домой.
Они шли к машине медленно, Вероника едва переставляла ноги. Погода была чудесная; стояли последние тёплые денечки; деревья были уже прозрачные, оголенные, стыдливо прятавшие остатки листьев; только берёзки могли ещё похвастаться своим богатством: они щедро раскидали по дорожкам маленькие золотые листики-денежки, как бы платя дань за свою увядшую красоту. Вероника всегда подмечала эти милые приметы осени, но сейчас думала только об одном: как бы побыстрее очутиться дома, как бы поскорее закончить эти разговоры с этим страшным человеком, как бы стереть из памяти эти кошмарные дни.
Слава богу, он и не пытался с ней разговаривать, видимо, понял, что сейчас не время. Время в дороге тянулось очень медленно. Наконец они подъехали к школе, Вероника попросила высадить её здесь, чтобы это чудовище не видело её дом. Конечно, она понимала, что ему не составит труда узнать о ней все, что нужно, но сейчас хотела думать, что её дом – это её убежище, её нора, где можно спрятаться от всего: и от себя, и ото всех. Да, этот человек в машине вернул ей мобильный телефон. Она даже не взглянула на дисплей.
***
Дома она увидела маму и опять разрыдалась. Оказалось, что дети в порядке, живы и здоровы, все выходные находились под присмотром, никакой эвакуации не подвергались. Вероника не смогла сейчас ничего рассказать, хотя понимала, что мама должна быть в курсе всей этой истории. Молодая женщина выпила ещё стопку какого-то крепкого спиртного в качестве лекарства, потому что никогда не пила ничего крепче вина, легла, накрылась с головой и отключилась.
Спала Вероника до вечера, вероятно, истощенная нервная система должна была таким образом восстановиться. Из комнаты она вышла почти нормальная, чтобы не испугать детей и не вызвать кучу вопросов. Свое отсутствие объяснила срочной командировкой, поболтала с дочкой, поговорила с сыном и потом снова легла, сославшись на усталость. Ночью она проснулась от ужасной головной боли, все тело ломило, выкручивало. Стресс или вирус – неважно, главное, что можно не идти на работу, это было абсолютно немыслимо. Она опять заснула, до утра мечась в жару и ознобе попеременно. Утром никто ее не разбудил. Господи, спасибо. Она позвонила в поликлинику, вызвала врача. Пусть ей поставят модный вирус и засадят дома на две недели. На работу она не пойдёт.
Она выползла из кровати, с трудом посадила себя за стол и написала заявление об уходе. Сын придёт из школы, и она попросит его отнести заявление директору.
Вероника чувствовала себя совершенно опустошенной, выскобленной, как после абортария; перед глазами неизменно висел посиневший Стасик; слезы ручьями текли из глаз, благо дома никого не было и не нужно держать лицо.
Есть ли моя вина в этой смерти? Да, есть. Почему не почувствовала? Почему не поняла его боль? Его первая попытка должна была стать для неё сигналом, что нужно быть рядом, не спускать с него глаз, понять, что у него на душе. А она подумала, что два раза подряд такого не делают. Почему она так спокойно спала, когда он делал это страшное дело? Почему ни предчувствие, ни интуиция не подняли её с кровати?! Почему?! Почему?! Почему?!
Надо сына заодно попросить забрать Соню, сил нет встать, да и вид у неё такой, что из дома не выйти. Зазвонил телефон. От неожиданности она вздрогнула. Следователь такой-то просит её прийти для дачи свидетельских показаний. Она обещала, но только не сегодня. И вообще, у неё может быть реально то самое заболевание, как тогда быть? Лучше все равно зайти ненадолго, но быть в маске. Смешно. «Хорошо, завтра буду», – обещала она. К завтрашнему дню она придёт в себя, заодно приведёт в порядок лицо и причёску.
Мысли текли сами по себе, по кругу, затягивая её в чёрный омут; слезы не переставали, уже и подушка стала горячей и мокрой; пришлось перевернуть её другой стороной и заставить себя успокоиться. Скоро придут домой дети, нужно хоть немного походить на саму себя, не пугать их.