Одно чудо на всю жизнь

Все это было так невозможно давно… Казахский город Джамбул, дом, в котором Генка родился. Огромные деревья и забор до неба. Косые взгляды отца, его шатающаяся походка по вечерам, слезы матери… Маленький Генка пытается успокаивать мать, лезет ей на колени, чтобы погладить лицо, вытереть слезы. Но при взгляде на Генку мать почему-то начинает плакать еще громче и отчаянней. Потом откуда-то появляется сверток в шелковом одеяльце, который оказывается Валькой.

Отец, трезвый и довольный. Мать, сияющая, как небо. Смотрит на сверток с Валькой так, как никогда не смотрела на Генку.

– Вот тебе братик. Он будет играть с тобой.

Дети на улице почему-то не играют с Генкой. Только одна девочка по имени Назия позволяет ему быть ее куклой. Она одевает Генку и повязывает ему банты. У Назии широкое смуглое лицо, она добрая, но от ее рук и волос всегда пахнет кизяком и еще чем-то кислым. Генка – брезгливый, у них дома всегда чисто, мама почти непрерывно моет полы и протирает тряпкой пыль. В Джамбуле очень много пыли, потому что ветер приносит ее из пустыни.

Валька очень большой, спокойный, много ест и много спит. С ним совсем невозможно играть. Он даже не интересуется игрушками, как все другие младенцы. Если всунуть игрушку ему в руку, то он колотит ею по бортику кровати или себе по голове.

Приблизительно в это время Генка начинает не только видеть и слышать, но и думать. Ему семь лет, в семь лет дети идут в школу. Ему говорят: куда тебе?! Генка умеет читать по-русски и по-казахски и считать до двадцати. Он читает газету «Джамбульская правда» и детские книжки, которые покупают Вальке. Валька книжки не смотрит и не слушает, он их жует.

По вечерам мать и отец кричат друг на друга. Генка подслушивает за дверью, пытается разобраться. Отец говорит, что надо уезжать из Казахстана в Россию, что здесь жизни не будет. Мать вроде бы соглашается, но ехать хочет в Германию. Отец возражает, что без языка да с двумя детьми-инвалидами они в Германии никому не нужны, а в России можно свое дело открыть. Мать плачет и кричит, что отец погубил ее жизнь и жизнь детей, отец стучит кулаком по столу и хлебает водку прямо из бутылки…

Однажды (Генка хорошо запомнил эту ночь, потому что она случилась незадолго до отъезда) мать вбежала в комнату, когда Генка с Валькой уже заснули, подхватила под мышку сонного Вальку, за руку вытянула из кровати Генку и, что-то крича и не обращая внимания на их рев, потащила в гостиную. В гостиной буквально швырнула мальчишек на пол, перед диваном, на котором сидел босой отец. Валька кулем лежал на полу и орал хриплым басом, Генка извернулся еще в воздухе и приземлился на четвереньки.

– Вот! Вот смотри, что водка твоя поганая сделала! Еще хочешь?!

– Ну Вика, ну все! – бормотал отец, не поднимая глаз и потирая одной ступней о другую. – Ну ты же знаешь, что – все. Договорились же! Ты же знаешь, даже врачи не говорят, почему…

– Врачи не говорят! Я! Я тебе говорю! Я – здоровая! Я пятерых могла бы родить, как сестренка моя младшая! – бесновалась мать.

– Уложи ребят, Вик, они же спать хотят! Ну что ты, в самом деле! Ну все хорошо будет!

Восьмилетний Генка стоял на четвереньках, молча рассматривал родителей и ревущего Вальку, и думал о том, что в его жизни уже никогда и ничего не будет хорошо.

Спустя пару месяцев после ночной сцены семья Лисс навсегда уехала из Джамбула. А еще полгода спустя родился Ёська.

Глава 3. Сестры Ветлугины

Крепкий, широкоплечий мужчина в сером пиджаке «с искрой» сидел у стены на стуле и искал, куда бы положить руки. Руки никак не хотели никуда помещаться. Директор школы сидела за полированным столом и с деловым видом рисовала лягушек на лежащем перед ней бланке противопожарной инспекции. Таким образом, руки у нее были заняты.

– Николай Константинович, я хочу, чтобы вы правильно меня поняли, – сказала директор и пририсовала к пасти очередной лягушки стрелу. – Мы все очень благодарны вам за помощь и готовы дальше учить Владислава. Но… но мы не можем делать это насильно! Владик не хочет и, если смотреть правде в глаза, просто не может учиться по нашим программам…

– Почему не может? – удивился мужчина. – Он что, дурак, что ли?

– Да нет же, конечно! – всплеснула руками директор. – Просто у нас специализированная школа, физико-математическая. Для детей, одаренных именно математически. Вы понимаете? У Владислава нет математической одаренности, но наверняка есть какая-то другая. Надо только искать…

– А, понял! – обрадовался Николай Константинович. – Владек всегда тюфяком был, он просто себя еще проявить не сумел. Так я репетиторов найму, пусть они эту одаренность ищут и на поверхность вытаскивают. Пани директор кого-нибудь порекомендует?

– Николай Константинович! – директор с выражением отчаяния на лице потерла виски и одним росчерком пера нарисовала утонувшую в пруду лягушку с торчащими из воды жалкими лапками. – Владислав не может и не хочет учиться по программе специализированной математической школы. Ему нужна другая программа.

– Сможет… – с угрозой в голосе сказал мужчина и властно позвал в сторону приоткрытой двери. – Владек! Поди сюда! – тут же спохватился, снова посмотрел на так и не пристроенные руки, потом исподлобья глянул на директора. – Можно?

Директор тяжело вздохнула:

– Яжембский, заходи!

В кабинет неловко протиснулся Баобаб и, ни на кого не глядя, остановился у стены.

– Садись, Владик, – предложила директор.

– Спасибо, я постою, – угрюмо сказал мальчик.

– Постоит, – подтвердил отец, и, выдержав паузу в несколько секунд, спросил. – Владек? Ты в школе учиться хочешь?

Баобаб, словно собираясь нырнуть, набрал воздуху в широкую грудь, зажмурил маленькие бультерьерские глазки и ответил неожиданно громко:

– Нет! Не хочу!

Николай Константинович оплыл на стуле, как смятое неумелой хозяйкой тесто.

– А чего же ты хочешь?!

– Я хочу быть чемпионом по тяжелой атлетике. Олимпийским.

– Холера ясна! – вскричал Николай Константинович, не сдержавшись, стукнул кулаком по столу, и тут же виновато поморщился. – Да что же это такое!

Директор окинула взглядом кряжистые фигуры обоих Яжембских.

– Но, может быть, у Владика действительно есть данные?

Баобаб молча кивнул, а Николай Константинович страшно заскрипел зубами.

– У меня два сына, – глядя в стол, сообщил он директору. – Старший, от первого брака – Тадеуш, ему сейчас двадцать, и вот этот – младший. Когда я рос, у меня не было даже запасных брюк и велосипеда, я не мог учиться в институте, потому что надо было кормить семью. Я хотел дать им все. Я был не в ладах с законом, я покинул Родину, Польску, я занимался контрабандой, рэкетом, я зарабатывал деньги где только мог. Мои дети никогда ни в чем не нуждались… Вы знаете, чем занимается сейчас мой старший сын?

Директор отрицательно помотала головой, хотя старший Яжембский никак не мог заметить этого жеста. В дверях кабинета появилась взлохмаченная голова учителя истории. Директор осторожно приложила палец к губам, историк закрыл приоткрытый рот и аккуратно приклеился к притолоке.

– Мой старший сын живет в Испании и собирается стать тореадором. Сейчас он ученик тореадора. Фактически это слуга, мальчик на побегушках. Дома его нельзя было заставить вынести ведро с мусором. Сейчас он прислуживает какому-то безмозглому придурку, исполняет все его прихоти, лижет его сапоги, собирается потешать толпу и… и счастлив! Понимаете, счастлив!

Я надеялся, что мои сыновья вырастут… вырастут респектабельными гражданами. Я собирался учить их в Англии. Потом передать им дело. Для этого я… А теперь этот… – в какой-то момент директору и застрявшему в дверях историку показалось, что огромный поляк сейчас разрыдается, как мальчишка. Но Яжембский еще раз скрипнул зубами и переборол себя. – Холера ясна! Что же мне теперь делать? Что пани директор посоветует? Ведь учебный год только начался и…

После ухода Баобаба и его отца историк прошел в кабинет директора, развернул железный изогнутый стул и уселся на него верхом, поместив подбородок на сложенные на спинке ладони.

– Максим, прекрати! – попросила директор. – Сюда же дети могут зайти, родители…

– Ничего, Ксюша, не волнуйся, – успокоил историк. – Я и в классе так сижу. Дети привыкли.

– О-ох! – вздохнула директор. – Мало мне было заморочек, так я еще тебя на работу взяла. Ну, что ты скажешь? Разбойник, рэкетир, контрабандист… Что там еще? И надо же – такие обычные проблемы: хочется респектабельности хотя бы для детей, а сын-балбес не хочет учиться…

– Генетика, – вздохнул историк. – Сыновья такие же, как отец, только он этого ни в какую признавать не хочет. Вечная тема. Флибустьеры, ушкуйники, гайдуки, чайные клипера, веселый Роджер, опиумные войны, ускользающие сокровища… И полная невозможность респектабельной, стабильной, обычной и потому скучной жизни.

– А мне-то что со всем этим делать?

– Он у тебя кто – спонсор? Ну так тяни с него деньги, покупай компьютеры для школы, занавески, ремонт делай…

– Нехорошо как-то. Я деньги тяну, но ведь сын-то программу не тянет… Знаешь, какая у него кличка?

– Знаю, конечно, – Баобаб. Он на нее охотно откликается, между прочим. А что не тянет – так это не твои проблемы. Хочет папаша, чтобы сынуля у нас учился, будем учить. Если не выйдет: что ж – мы предупреждали! Пусть репетиторов по математике наймет, еще что-нибудь. Я с физруком поговорю, чтобы посоветовал пацану какую-нибудь секцию тяжелоатлетическую посерьезнее. А что? Будешь потом гордиться, что в твоей школе олимпийский чемпион учился…

– Тебе бы все хи-ханьки да ха-ханьки…

– Ты заметил, какая она красивая? – спросила Капризка, и глаза ее как-то странно блеснули.

Витек отрицательно помотал головой, подбирая слова. Они сидели на детской площадке возле Мак-Дональдса и по очереди ели чипсы из цветного пакетика. У основания блестящей горки чернела лужа, откуда-то сбоку летели мелкие капли дождя. Несмотря на дождь, двое малышей бодро лазали по лесенкам, а еще один, совсем рядом, отчаянно пытался раскачаться на пружинной уточке.

– Да нет, по-моему, она худая слишком. И бледная очень, – Витек от кого-то слышал, что девчонкам не нравятся красивые сверстницы.

– Нет, она красивая! – угрюмо повторила Капризка. – Она красивая, как чей-то глюк. Таких просто не бывает.

– Но она же есть, – нерешительно возразил Витек.

– Верно, – согласилась Капризка и надолго задумалась.

Малыш на уточке не удержался за металлические рожки и начал заваливаться спиной назад. Витек успел только приподняться, а Капризка уже метнулась вперед, подхватила малыша, стащила его с уточки и передала прямо в руки подбежавшей моложавой бабушки.

– Спасибо тебе огромное! – поблагодарила бабушка. – Такой стал, просто сладу с ним никакого нет! – она сильно тряхнула притихшего малыша.

– На здоровье, – равнодушно ответила Капризка, снова опускаясь на скамейку.

– Быстро ты, – несколько смущенно признал Витек. – Я не успел.

– У меня вообще реакция хорошая, – механически откликнулась Капризка, явно продолжая думать о своем. – Потому и в стрельбе успехи…

– В стрельбе?! – удивился Витек. – Ты – стреляешь?

– Угу. С прошлого года еще. В клубе на Петроградской. Из пневматической винтовки, из мелкашки и из пистолета. Третье место заняла. Со следующего года буду из арбалета стрелять.

– А зачем – стрелять? – спросил Витек, тут же понял глупость своего вопроса и испугался: сейчас Капризка его засмеет. Но Капризка смеяться не стала. И отвечать на вопрос – тоже.

– Придется Маринке рассказать, – сказала она вместо ответа.

– О чем? – не понял Витек. – О том, что стреляешь?

– Да не о том, придурок! – беззлобно окрысилась Капризка. – О девочке этой твоей, Аи…

– Зачем Маринке? Она же растреплет всем!

– Припугнем чем-нибудь. Скажем… ну, скажем, что она колдунья, может порчу напустить, если проболтается, или еще что… Маринка – дура, верит во всякое такое, журналы читает, ужастики смотрит, а потом сама боится и со светом спит… А сказать ей… Смотри сюда: она сама говорила, что у них на Карельском дача есть. Вот бы туда Аи эту и поселить, пока с ней чего-нибудь не прояснится. Маринка согласится, я знаю.

– Что прояснится-то? – снова не понял Витек.

– Ну либо станет ясно, что она психическая, либо вспомнит еще чего-нибудь, либо как-то сама освоится. Или искать ее будут, можно как-нибудь аккуратно в милиции узнать. Вдруг она все-таки откуда-нибудь сбежала?

– А Маринкины родители? Если они, к примеру, на дачу поедут? Отдохнуть там…

– В том-то и фишка! Маринка хвасталась, что папаша ее где-то шикарный коттедж построил с баней, водой и всеми делами. И дача на Карельском им вроде теперь ни к чему. Вроде они ее весной продавать будут. Или Маринке в наследство оставят, или еще что-то… Для нас важно, что никто туда до весны не сунется. Здорово?

– Здорово, – согласился Витек. – Ты с Маринкой сама поговоришь?

Ответить Капризка не успела, потому что к скамейке подошел мальчишка чуть помладше их, в широченных, словно стекающих на щиколотки спортивных штанах и рваных кроссовках.

– Оставьте чипсов маленько, а? – сказал он хрипловатым прокуренным голосом. – Вы себе еще купите…

– Вали отсюда, – с равнодушным презрением Капризка окинула взглядом щуплую и грязную мальчишескую фигурку и запустила руку в шуршащий пакетик.

– Капризка, дай ему! – неожиданно для себя сказал Витек.

Девочка взглянула на Витька с удивлением, но спорить не стала, отдала пакетик оборвышу, который быстро схватил его грязной рукой с обломанными ногтями и убежал в подворотню.

– Не сердись, я тебе еще куплю, – сказал Витек. – Видела, какой он… несчастный…

– Несчастный? – удивление на лице Капризки усилилось, как звук при повороте ручки громкости. Потом к нему прибавилась задумчивость. – А мы с тобой, значит, счастливые? Так? Вот ты, Витек, – счастливый?

– Я? – откровенно растерялся Витек. – Не знаю. Наверное, да…

Отвечая, он взглянул прямо на девочку, и подумал о том, что эта, сидящая сейчас рядом с ним, Капризка не очень похожа на ту Лизу Ветлугину, с которой он дружил до ссоры, полтора года назад. Он очень хорошо помнил глаза маленькой Капризки, потому что часто смотрел в них. По ее же требованию.

– Ты не врешь? Не врешь?! – спрашивала она, как будто все время подозревала в чем-то маленького, и в общем-то весьма честного Витька. – Смотри мне в глаза и говори!

Сейчас ему показалось, что глаза изменили цвет. И губы тоже изменились. И волосы. «Но так же не бывает!» – подумал Витек.

– Ты изменилась, – сказал он.

– Ага. У меня переходный возраст, – усмехнулась Капризка.

– А у меня? – спросил Витек. Видимо, сегодня ему суждено было задавать глупые вопросы. – Я тоже изменился?

– Нет, – улыбнулась Капризка. – Ты не изменился. Ты – такой же. Только подрос немножко. Так и будешь всегда свои задачки решать. А меня из гимназии в этом году выгонят, – неожиданно закончила она.

– Почему выгонят? – испугался Витек, и сам удивился своему испугу. Мало ли кого выгоняют из их гимназии! Вот в прошлом году четверых выгнали из их класса. И с Капризкой он последний год почти не разговаривал. Чего же испугался?

– Я этих задач, что мы сейчас проходим, вообще не понимаю, – грустно призналась Капризка. – Дома сижу, пытаюсь понять, ничего… Не потянуть мне…

– У тебя же сестра старшая, мать… – Витьку никогда не требовалась помощь в освоении программы, но он не сомневался в том, что при необходимости отец объяснил бы ему любой непонятный раздел.

– Ха! Сказал! – невесело рассмеялась Капризка. – Верка куда тупее меня, да и в школе почти не учится. Так, отсиживает… А мама… она бы и рада… Да у нее же образование – библиотечный техникум, она в математике ни бум-бум…

– Давай я буду с тобой заниматься! – быстро предложил Витек. – Я хорошо объясняю, это все пацаны говорят… Или буду за тебя задачки решать. И на контрольных… – Витек вспомнил про Баобаба и его наемного Воробья и поморщился.

– Да это же все поймут, что ты за меня решаешь, – возразила Капризка. – А заниматься… Может, и стоит попробовать… Если выгонят, мать с ума сойдет. Да и я привыкла уже…

– Конечно, попробуем, Капризка, – воодушевился Витек. Насчет объяснить задачку – это он умел и в этом хорошо понимал. Не то, что про девочек и переходный возраст. – Давай прямо сегодня. Ты сходи к Маринке сейчас, спроси про Аи, договорись с ней, а потом приходи ко мне. Придумаем, как все это лучше сделать, заодно и позанимаемся. А я пока Аи пожрать чего-нибудь отнесу. Я тебе говорил, что она сырое мясо есть может?

При упоминании Аи в глазах Капризки заклубился какой-то туман, и цвет их стал вовсе неопределенным.

– Аи просила ей достопримечательности показать, – задумчиво сказала она. – Ты что думаешь?

– Я думаю – Эрмитаж! – твердо сказал Витек. – И Русский Музей. Еще можно этот – Военно-Морской…

– Скучища! – отрезала Капризка. – Пыль и скучища! Она же девчонка, а не старушка-пенсионерка и не мышь в очках. Это они все по музеям шастают и ахают: «Ах, какое произведение! Ах, какая красота!» Смотреть надо там, где жизнь.

– А где это? – снова ничего не понял Витек. Для него наиболее напряженная жизнь протекала в дебрях математических задач и справочников. Но не давать же Аи читать учебники!

– Я подумаю, – снисходительно сообщила Капризка. – Есть некоторые идеи…

В свои пятнадцать лет и три месяца Вера Ветлугина считала себя вполне сформировавшейся личностью. Она любила рэп, рок-группу «Любэ» и чипсы с паприкой. При этом терпеть не могла школу, все супы, за исключением грибного, и младшую сестру Капризку. Впрочем, сама по себе Капризка могла быть даже забавной. Раздражало то, что она училась в гимназии, и мама любила ее значительно больше, чем Веру. Впрочем, и это можно пережить, – говорила себе Вера, отправляясь тусоваться с друзьями и поправляя перед зеркалом слегка размазавшийся макияж.

Именно в этот момент на пороге комнаты возникла младшая сестра.

– Верка, ты сейчас уходишь?

– А что – не видно?

– Дело есть.

– Как-кие у тебя могут быть дела, малявка?! – Вера презрительно наморщила нос, провоцируя сестру на драку. Подраться с Капризкой Вера любила. От этого у нее всегда настроение улучшалось. Особенно если Капризка начинала реветь и маме жаловаться.

Но сейчас младшая сестра не настроена была обижаться и тем более драться.

– Верка, я тебя попросить хочу, – спокойно сказала Капризка. – Как человека.

– Ну, если как человека, тогда давай, – смилостивилась Верка. – Только побыстрее. Меня люди ждут.

– Ты маме говорила, что на фестиваль пойдешь. На Дворцовой площади. Послезавтра. Так?

– Ну, говорила. Ну, пойду. Но, ес-стес-ственно, без всяких там сопливых! – Верка с ужасом представила себе, как ей придется вместо хорошей оттяжки с друзьями на фестивале повсюду таскать за собой младшую сестру и следить, чтобы она никуда не потерялась. И пива при ней не выпьешь, и курить не будешь… Кошмар!

– Понимаешь, Верка! – не обращая внимания на оскорбительный тон сестры, продолжала Капризка. – У нас девочка одна есть. Она… она приехала…Она… она иностранка! Так вот она хочет посмотреть достопримечательности! Я бы ее сама повела на этот фестиваль, но я же такого ничего не знаю, а ты уже много раз везде была…

– А откуда это у тебя иностранка взялась? – подозрительно спросила Верка, хотя ее любопытство уже было разбужено.

– Она… она к нам в гимназию приехала! – нашлась Капризка. – По обмену опытом.

– Одна, что ли?

– Да нет, их много, но я… то есть мы с Витьком … нам досталось ее развлекать! Понимаешь?

– А Витек – это тот щупленький, с которым ты в детстве за ручку ходила? Математический гений?

– Да, – с неожиданной гордостью ответила Капризка. – Он у нас в классе самый способный, только об этом никто не знает, потому что он скромный очень. И он будет со мной математикой заниматься!

– На скромных воду возят! – фыркнула Верка и тут же деловито уточнила. – Так ты чего хочешь? Чтобы я послезавтра с собой таскала тебя, иностранку и этого скромного Витька? А все мои удовольствия, значит, побоку?

– Да нет, нет, Верочка! – радостно воскликнула Капризка, понимая, что сестра уже дала свое согласие. – Ты только нас туда привезешь, покажешь, а там мы уже сами… Мы вам мешать не будем!

Над Дворцовой площадью ходили низкие облака, похожие на грязные подушки. Напротив ворот с чугунной решеткой была установлена эстрада, увитая гирляндами шариков. Из мощных динамиков гремела музыка, а на сцене прыгали и как бы пели молодые люди непонятного пола, похожие на инопланетян значительно больше, чем девочка Аи. Аи в витьковских джинсиках и куртке, в капризкиных босоножках, с аккуратненьким хвостиком, стянутым сзади резинкой, на инопланетянку была совсем не похожа. Обычная девочка, если к лицу не приглядываться.

Витек вспомнил, как смотрел какой-то фильм, в котором на черную фигурную решетку лезли какие-то люди, чтобы сделать революцию. Зачем они эту революцию делали, и почему лезли на ворота, Витек не знал, хотя смутно припоминалось, что царя в это время в Зимнем Дворце уже не было, его то ли уже убили, то ли собирались убить где-то совсем в другом месте. Что же нужно было в Эрмитаже этим людям? И куда стреляла Аврора? Или это не тогда было? А вдруг Аи спросит, раз она достопримечательностями интересуется? Витек решил, что надо будет выяснить у Борьки Антуфьева, как там все было на самом деле с этой решеткой. О задачах и математике с Борькой не поговоришь, зато он читал всякие исторические книжки, и, когда все смотрели по телеку какой-нибудь исторический фильм, Борька потом довольно внятно объяснял пацанам, чего хотели красные, чего – белые, и чего – бандиты батьки Махно и всякие другие. Правда, понять, кто из них прав, никому так и не удавалось, потому что встречались фильмы, где белые были хорошие, а красные – плохие, встречались – наоборот, а еще были комедии, в которых вообще все дураки. Борька важно говорил, что такая постановка вопроса неверна, потому что история наука объективная, как математика, и никаких хороших и плохих там вообще быть не может. Витек на тему связи истории и математики поразмышлял бы и даже поговорил, но телевизор он смотрел редко, поэтому материала для размышления, а тем более для разговора было слишком мало. Может, взять у Борьки пару книжек?

По всей Дворцовой площади расставили лотки с мороженым и баллоны со сжатым газом. Около баллонов продавали воздушные шарики. Шарики встречались разных форм и с разными рисунками. На некоторых были нарисованы всякие смешные зверюшки и надписи, на других – черепа с костями. Александрийский столп огородили высокой проволочной сеткой, и он напоминал исполинского грустного жирафа в зоопарке. В разных направлениях по площади ходили молодые люди обоих полов с банками пива и лимонада, и родители с детьми, которые ели мороженое. У многих на головах красовались поролоновые уши и рожки, а в руках шарики. Почти на всех поверх одежды были надеты футболки с эмблемами фестиваля. Футболки выдавали бесплатно у устья площади, со стороны Капеллы, но для этого нужно было прийти раньше.

– Весело, правда? – сказала Верка. – Как в Америке. Жалко, футболки до нас кончились. Но ничего. Вон там у трибуны шарики бесплатно дают. А вон там на батуте прыгают. И еще в галошах бегают, кто быстрее.

– А зачем – в галошах? – спросил Витек.

– Чтоб смешнее было, – снисходительно объяснила Верка, а ее подружка Галя рассмеялась, как будто уже бежала куда-то в галошах.

– Хочу шарик! – сказала Капризка. – Где их дают?

– Вон там, смотри, видишь, толпа какая, слева, – объяснила толстая Галя. – Лучше вам туда не ходить, вы маленькие, затопчут.

– Давай лучше купим, – предложил Витек.

– У тебя что, деньги лишние? – спросила Капризка. – Тогда мороженое купи. А шарик я бесплатный хочу. И Аи хочет. Правда, Аи?

– Я не знаю, – девочка пожала узкими плечами и зажмурилась. Витек в который уже раз подумал о том, что надо было не слушать Капризку и вести Аи в Русский музей. – А что с шариками делают?

– С шариками? – бодро переспросила Капризка. – Ну, это просто. Их… это… их носят…и еще это… выпускают…

– А что, в твоей стране шариков нет, что ли? – подозрительно спросила Верка. – Ты откуда вообще приехала? И по-русски так хорошо говоришь…

– Аи приехала из Верхней Вольты, – быстро сказал Витек. Он был уверен в том, что Верка никогда не слышала такого названия, а переспрашивать не станет из гордости, чтобы не позориться перед малявками. Причем шариков в Верхней Вольте вполне может и не быть – никакими сведениями по этому поводу Верка явно не располагает. Только бы сама Аи не стала ничего объяснять. Впрочем, они ведь заранее договорились, а Аи явно не болтлива. – А по-русски у нее в семье говорят. Она из эмигрантов.

– А, вот какое дело… – важно протянула Верка, и, как и полагал Витек, закрыла тему. – Ну ладно, пошли за шариками.

– Пошли, – вздохнул Витек и кивнул девочкам. – Вы здесь стойте, я сам…

– Кавалер! – усмехнулась Верка, но в голосе ее прозвучало невольное уважение. – Держись сзади за Галкой, она так прет, что ее даже асфальтовый каток не остановит.

Витек молча кивнул и понуро пошел к трибуне.

Вблизи музыка почти совсем исчезла, рев динамиков просто буравил голову, как отбойный молоток. – «Как же они там на сцене-то?!» – невольно посочувствовал Витек. Мысль, что кому-то это может просто нравиться, казалась ему совершенно абсурдной. Верка и Галка приплясывали, ввинчиваясь в плотную толпу, и, кажется, даже подпевали кривляющимся на эстраде артистам. Витек плелся сзади, старясь не наступать никому на ноги и по возможности беречь свои.

Слева от трибуны поток желающих разжиться шариками фильтровали милиционеры или еще кто-то в пятнистой форме. Время от времени, когда народу становилось слишком много, они брались за руки и живой цепью преграждали путь в шариковый коридор, отпихивая напирающую молодежь. Верка с Галкой уверенно продвигались вперед, и уже почти достигли вожделенной загородки, но тут наступило время «ч», и милиционеры хищными птицами ринулись в толпу с криками: «Назад! Назад, я кому говорю!!!» Верка быстро огляделась, стукнула Галку по мощному загривку, и нагнувшись, обе подруги легко нырнули вперед, под уже сомкнувшуюся цепь. Витек не сумел повторить маневр. Милиционеры остервенело пихали руками и дубинками напирающих девчонок и пацанов, которые при всем желании не могли повернуть назад, потому что сзади на них давили другие. – «Назад!!!» – натужно ревели они, перекрывая мат и визг попадающих под удары. На какое-то мгновение Витек оказался глаза в глаза с молоденьким, наклонившимся вперед пареньком в пятнистой форме, с трудом удерживающим руку напарника по цепи. Глаза у паренька были белые, как у уснувшей рыбы, и в них не было ничего человеческого. Витька, стоявшего прямо перед ним, почти лежавшего на его руке, парень не видел.

До боли закусив губы, Витек оттолкнулся от чьей-то груди и начал пробираться назад.

Верка и Галка уже стояли рядом с Аи и Капризкой. В руках у Галки был один, а у Верки – целая связка разноцветных шариков. Витек опустил глаза.

– Не достал? – обвиняюще спросила Капризка.

– Надо было за нами ползти, говорили же, – довольно улыбаясь, сказала Верка. – Да ладно. Там как раз менты как поперли, как поперли, – Верка перекосила лицо свирепой гримасой, раскинула руки и изобразила, как поперли менты. Галка рассмеялась. – Он и сдрейфил. Ничего. Тут на всех хватит. Берите, малявки. Возьми Витек…

– К черту! – рявкнул Витек. Перед его мысленным взором стояли белые глаза и застывшее лицо молодого милиционера. – К черту эти шарики!

– Ну не хочешь, не надо, – удивилась Верка. – Берите, девчонки. И дальше вы сами, а мы с Галкой пойдем своих искать. Как договаривались. До дома сами добирайтесь. Не задерживайтесь здесь. Если хотите, посмотрите забег, а потом уходите. Лады?

– Лады! – Капризка важно кивнула сестре.

Толстая Галка неожиданно хлопнула Витька по спине. Мальчик присел.

– Запарился, да? – спросила она. – Не бери в головняк. Ходи в библиотеку, а от Ветлугиных подальше держись. И все в норме будет. – Галка засмеялась, Верка пробормотала что-то себе под нос, а Капризка открыла было рот, чтобы ответить, но тут же осеклась, поймав Веркин взгляд.

– Следующий раз в Русский музей пойдем, – сказал Витек и огляделся, словно вынырнул откуда-то или вернулся из-за границы. Начал накрапывать вялый дождик. По площади шли люди. У большинства в руках были шарики. На лицах остывало выражение серьезной сосредоточенности.

– Не как в Америке, – сказала Капризка. – Я по телевизору видела. Там улыбаются. А эти словно думают о чем-то.

– Наверное, они думают, что с шариками делать, – предположила Аи.

Витек громко захохотал.

– Замолчи, а то врежу, – пригрозила Капризка. – Пошли акробатов смотреть.