Что сделает безумный скульптор из неживого камня?

Глава 8. И мы счастливо заживём в городе у моря

Бессчётные годы шли мы в непроглядном лесу, пока не достигли побережья, а после ещё годы вдоль кромки воды, и по пути мы встречали лишь валуны, серую гладь да блёклые небеса, с морем слитые. Не один из нас мог впасть в отчаяние, если бы пасть его не сделалась нам столь хорошо известна. Меня зовут Михаил Криков, раньше я был священником. Я читал службы в церкви родной деревни, пока на Штормовую не обрушилась Вечная Ночь, и чёрная тень-эйемора не сомкнула ставшие человеческими глаза, дабы погрузиться в сны. Подземные создания Ночи вышли из катакомб, поднялся шторм и невыразимые страхи. Немногие из нас пережили их приход.

Случай и любопытство ещё в молодые годы открыли мне таинства ноктистов, тех забытых древних магов, что предвидели наступление Ночи. Под видом секвенитства, почитаемого во всех закоулках страны, я вставлял в свои службы отрывки ноктических песен. За год до того, как всё произошло, два учёных чужеземца явились изучать наши обычаи. Они обнаружили вход во владения Подземных, и один из них мне о том поведал, а другой, крайне изворотливый тип, сведущий в древних учениях, оставил в нижнем лабиринте тайный знак ноктистов, вырезав его в виде деревянной статуэтки, где дева неотрывно всматривается в изменчивые лики Ночи. «Гляди во тьму, как в непознанное, ибо тьма не является злом, и свет твой от неё разгорится. Для смотрящего в Ночь миллионы её очертаний начнут проявляться». Раз за разом я спускался в их коридоры, дабы узреть древних созданий и подготовиться к встрече с грядущим.

Жители деревни, хоть и знали предание, не были готовы принять правду о существовании подземного города у них под ногами. Мне пришлось прибегнуть к обману. Я инсценировал свой отъезд в Керавию как бы по неотложному делу, сам же в это время бродил по лесу, избегая человеческого жилья. После возвращения я рассказал им о пользе ночных бодрствований, якобы открытой столичными священниками. Так удалось научить их колдовскому способу смотреть в пугающие просторы Вечной Ночи.

В следующем году по осени разрослась серая лынь. Ростки проникали в жилища, и длинные стебли её, ставшие крепкими, словно лианы, ощеривалась на нас так, будто присматривались. Головы наши кружились от удушающих ароматов горелой зелени, неизвестных цветов, морской соли и какого-то странного, «зелёного» запаха, которому сложно было дать иное название. В месяц тёмный Дииво-трава взметнула макушку выше, чем когда-либо, но теперь и от неё через всю деревню раскинулись протяжённые побеги. То был единственный раз, когда на Хейнасоори¹² небо оставалось затянутым сизыми тучами, и ещё – когда мы не праздновали рост Дииво-травы, а только лишь отчитали положенные молитвы, поскольку радости в нас не было, а была великая тревога. Исполнять обыкновенный в Хейнасоори ночной ритуал нам уже не случилось.

Над заливом поднялся невиданный грязно-рыжий закат. Многие погибли тогда, не сумев вынести самого присутствия Подземных. Многие затерялись в поднявшейся буре, перешедшей в ураган, срывались вниз с головокружительных высот, на которых не видать земли, кто-то скончался от болезней. Для тех же, кто остался в живых, мир навсегда изменил очертания. Обыкновенное зрение стало отказывать нам, и реки времён утекли в этом безвременье, прежде чем мы научились вглядываться в предметы снов и фантазий эйеморы. Привычные смыслы вещей, прежде казавшиеся простыми, отвалились от них, и каждая вещь стала сотней вещей, и во всём теперь сотни значений, и значения сменяют друг друга играющими тенями. Мы произносили заклятья и касались вещей, чтобы уяснить хотя бы частью их смысл, так как то, что понималось без усилий прежде, стало самой большой загадкой. И когда мы освоили это искусство, мы смогли различать предметы и действовать в снах Вечной Ночи.

Мы очутились в лесу, и после долгого пути в отдалении увидели человека. Незнакомец сидел на высоком берегу, скрестив ноги. Тем временем началась гроза, в считанные мгновения налетел шквальный ветер, и море утратило спокойствие. Мы поспешили укрыться под густыми ветвями, отойдя как можно дальше от побережья, сидевший же оставался недвижен. Я собирался окликнуть его, но в этот миг различил, как стоячая волна высотой в десятки людей движется к берегу. Мы понеслись со скоростью мысли, и волна не накрыла нас.

Когда буря утихла, мы вернулись на прежнее место, и мужчина сидел там же. Я обратился к нему:

– Почему вода не тронула тебя?

Он засмеялся и подбросил камешки, которые держал в руках. Он произнёс:

– Я сам – целиком вода. Вода и точильщик камней!

Человек назвался Андреем. Целые дни он проводил у моря, всматриваясь в его глубины. В один из них он заявил, что мы будем строить город. Я возразил, что никто из нас прежде не занимался подобными вещами, на что он ответил: «Это не станет преградой воле воды».

И мы взялись за строительство. Каждый сдвигал валуны, стёсывал их неровности, рубил деревья и смешивал растворы, сам же Андрей рисовал чертежи на земле и ваял каменные растения. Какого было удивление, когда из-под их молотков стали выходить здания фантастической красоты, подчёркнутые изящной скульптурой, а между тем не строили они раньше ничего, кроме деревянных изб. Точно сам собой воздвигся южный город-цветок в северном лесу, гармоничней и причудливей которого не представить. И построились у пристани корабли, и увеличился наш город, вечно юный, изменчивый и мимолётный, как отражение. Нас стало больше, люди стягивались в город из разных уголков леса, приплывали на вогнутых лодках, и каждый из них истинно был настоящим. Изредка здесь проходили Подземные, теперь безопасные для нас. Мимо берега проплывали морские создания, внушая бесконечное удивление гибкостью своих крупных тел. Кто встречался с ними взглядом, не мог больше забыть игриво-мудрой искры, проступавшей на их лицах.

Скульптор жил в башне у берега моря. Он редко покидал её неприступные стены. В вытянутых окнах вместо стёкол струилась вода, неведомым чудом не размывая песчаник кладки. Говорили, что за этими потоками иногда можно различить подвижную фигуру самого скульптора, а ещё, бывает, за окном появляется бледнолицая женщина. В угольные её кудри вплетены ленты, жёлтая и зелёная, а в руках она держит эрволийскую гитару и играет грустную песню о прощании и бесконечных путях.

Однажды и я её видел. В тот день она покинула башню, сам по себе села в лодку и уплыла туда, где небо смыкается с водой. Немногим позже с нашего причала отправился трёхмачтовый корабль, и на его деревянном носу мне почудилась фигура моряка с подзорной трубой, направленной туда, где исчезла незнакомка. Рядом с кораблём из воды показались чешуйчатые руки морского создания, – оно отправилось вслед. Я поспешил влиться в толпу у причала, чтобы расспросить о корабле, но и они, похоже, о том не знали. Лишь через день, если в этом месте дни ещё остаются днями, городские слухи выяснили, что скульптор собрал вокруг себя нескольких человек и пустился в плаванье по неизведанным морям за чем-то, о чём знал он один.

Эпилог. Воля воды

24 года назад, 2662 г., Тхима

Доротея Зонтич скорыми движениями собирала в заплечную сумку ингридиенты, от которых обыкновенно было больше пользы при удушливой зыби. Кора чремниши, бутоны роз, ивовый отвар, ядовитый сок хищной дилитрийской мальвы, пузырьки с зельями сложного состава, несколько камней, металлические пластины и главное – амулет из тончайшего стекла, заполненный водой. Его подарил учитель, преподавший Доротее эту древнюю науку.

По краю кольца амулета друг напротив друга располагались фигуры – женщина и некто в плаще. Немного подумав, молодая колдунья повесила вещицу себе на шею, затем закрепила в волосах ленты-обереги, одну зелёную, другую жёлтую. Собрав все вещи, Доротея накинула капюшон и быстрыми шагами направилась к дому Дмитрия Стрелы.

– Кто-нибудь ещё заболел? – бросила она попутчику.

Лицо Юрия, сына Дмитрия Стрелы, заметно помрачнело.

– Агния.

– Это ваша жена, если я правильно помню?

– Да, но её… уже не надо, – Юрий спешно опустил взгляд.

– Соболезную.

Доротея подумала, что остаток дороги Юрий захочет пройти молча, но теперь его прорвало:

– Остальных я запер, боюсь, как бы не успели… Совсем плохие, вся кожа горит… Послали за врачом, он сказал – уже ничего не сделать… Агния за горло хваталась, едва себя не задушила, а как кричала… А отец, он как знал… 109 лет прожил, а всё равно смерти пугался. Всем говорил: «чую, умирать буду страшно». Он как ребёнок стал, знаете. Воображал, что смерть на него бросится из темноты, будто она – чудовище за занавеской. А теперь вот он, ещё и жена, и сын…

Он говорил и говорил, а прохожие оборачивались, привлечённые внешностью Доротеи, стоило фонарному свету выхватить её очертания. Она привыкла к повышенному интересу с тех самых пор, как переехала в Валини. Южные черты лица, унаследованные от матери, уроженки островной Плумиллы, редко встречались у жителей Тхимы, даже будучи сглажены почти мраморной бледностью кожи.

Коридоры в доме семейства Стрелы пустовали. Юрий повёл Доротею на второй этаж. За одной из дверей слева отчётливо слышался стук шагов и неразборчивый гомон – очевидно, здесь Юрий собрал всех домашних. Из-за двери, к которой её вели, доносились более пугающие звуки. Юрий лишь слегка приоткрыл комнату и, как только Доротея втиснулась в узкий проём, мигом затворил дверь поплотнее.

На полу, прямо напротив, лежало мёртвое тело, укрытое простынёй, из-под края которой выбивалась прядь женских волос. Девушка осталась наедине с двумя больными и смертью. Ни мальчик, ни старик не могли различить своего врага, могли только стонать всякий раз, как хватка на их горле ослабевала. Для Доротеи всё выглядело иначе. Она видела огромное угловатое существо с удлинёнными конечностями, вытянутым туловищем и головой, отдалённо похожее на человека – так его мог бы нарисовать ребёнок. Сплошная чёрная фигура существа возвышалась между кроватями больных и крепко стискивала шеи внушительными лопастями ладоней.

Как у всех страдающих от жжёной зыби, лица обоих покрылись волнистыми ярко-красными полосами. «Смерть, мечтающая забрать и других», – так колдуны называют заразные болезни. Эта смерть казалась особенно сильной. «Смерти стариков всегда полны сил», – привычно вспомнила Доротея, – «так как откормлены предыдущей жизнью, а потому редко уходят без добычи». Знание о том, что Дмитрий Стрела прожил на свете полные 109 лет, вверх дном опрокинуло веру в свою способность вылечить хотя бы одного. При появлении ведьмы по позвоночнику создания пробежала лёгкая дрожь, голова наклонилась, и в её центре расползлось рваное отверстие, через которое просвечивали обои на задней стене, – давно знакомое Доротее явление, аналог человеческой ухмылки.

Колдунья сделала шаг к ближней от входа постели старика, но была остановлена его жестом. Дмитрий выставил руку перед собой, а второй усиленно махал в сторону другой кровати. Он сдавленно прохрипел:

– Андрея сначала.

«Ясно. Не примет помощь до тех пор, пока не вылечу внука». Зонтич подбежала к мальчику. Худой светловолосый паренёк лет шести отчаянно хватался пальцами за шею, не в силах избавиться от невидимого монстра.

Начались обычные в таких случаях приготовления. Доротея расстегнула пуговицу на воротнике его рубашки, растёрла грудь мальчика соком мальвы и стала густым слоем наносить мазь на основе растолчённых горных лиан, одновременно распевая единственный звук то с нарастающей громкостью, то затихая. Сосредоточенно вслушиваясь в собственное пение, она собиралась с духом для того, чтобы прикоснуться к смерти. Наконец сделала глубокий вдох и запустила ладони внутрь чёрной плоти.

В тот же миг наступила темнота. Доротея почувствовала себя разобранной на мельчайшие клеточки до самых глубин собственного существа. Когда-то это состояние было сущей пыткой, но постепенно она научилась собирать мутные точки себя в один центр за считанные секунды. Сегодня всё пошло совершенно иначе, ощущение раздёрганности тревожным образом нарастало, ровно как в первый раз. Прошло мучительно много времени тяжёлой потерянности в пустоте, прежде чем её вернуло в собственное тело, и пол под ногами обрёл физическую твёрдость. «Да, эта смерть по-настоящему сильна». Пока Доротею носило в расщеплённом пространстве, существо успело расправиться со стариком и теперь накрыло рукой детское лицо.

Ведьма сложила ладони на груди Андрея и усилием направила поток собственной силы в его тело, чтобы дать ему побороть смерть. Через ткань одежды проникло ощущение холода от амулета, загоревшегося чистым сине-зелёным свечением. Существо нависло настолько близко, что сделалось невозможным унять внутреннюю дрожь – сколько ни встречайся с этим, привыкнуть невозможно. Впрочем, её колдовство тоже заставило руки смерти дрогнуть. Мощные кисти несколько раз сжались и разжались, но вновь схватили больного с прежней силой. Чёрные плечи приобретали всё больший объём и ширину, наливались плотностью. Доротея отрешённо сконцентрировалась на течении силы от себя к умирающему мальчику. Снова перед глазами взорвалась темнота, и частицы того, что она ощущала собой, разлетелись на невообразимые расстояния. После, когда ей удалось вновь собрать себя, пришло чувство большее, чем усталость.

Мальчик задышал свободно. Горящие полосы на его лице исчезли, губы измученно расслабились, и веки прикрыли светлую синь глаз. Ребёнок уснул, не осознав ещё, что умерли его мать и дед. Голубое свечение амулета разгорелось так ярко, как никогда не горело прежде. Стекло треснуло, и смертельное создание издало мерзкий скрипучий выкрик – вода из разбитой фигуры выплеснулась ему на руку. Повреждённую конечность ненадолго заволокло сияние амулета.

Плечи колдуньи согнулись, придавленные невидимой тяжестью. Как и была сгорбленная, она направилась к выходу, припадая на ногу. Существо-тень, серьёзно потерявшее в размере, проследовало за Доротеей. В коридоре ей пришлось прикрикнуть на родственников, показавшихся из соседней комнаты, чтобы не подходили ближе. К ней подбежал Юрий, которому она жестом велела держаться на расстоянии и рассказала о смерти отца. Тот пытался отблагодарить её за то, что спасла хотя бы младшего, передал обещанную плату, от которой Доротея вяло отбивалась, зная, что деньги ей больше не понадобятся, но в итоге взяла горсть монет только для того, чтобы поскорее уйти. Ещё один, может, два или три дня, а после существо за левым плечом набросится и заберёт всё, что не сумело забрать сейчас. «Уже никогда не отстанешь», – думала она про назойливую тень, – «Ну и ладно, иди со мной. И всё же странно, меня сейчас только одно интересует – какого этому мальчику будет с громадным осколком чужой жизни внутри себя». Через трое суток тело Доротеи Зонтич, двадцати трёх лет, сожгли на Нехоронном поле у Вольницкого кладбища в месте, где кремировали погибших от жжёной зыби.