К счастью, лошадка Мушка, вытянув передние колёса из канавы, резко остановилась, и Наташа получила лишь лёгкие царапины. Это было счастье, мы ведь испугались, что её вообще покалечит. Ситуация была очень опасной. Передние колёса соединены с телегой таким металлическим стержнем – называется шкворень – и могло бы быть несчастье.
Были и другие рискованные случаи. Летом 1945 года мы, девочки, работали на сортировке зерна. Зерно сортировалось при помощи ручного механизма, который так и назывался – сортировка. Что-то вроде большой веялки с шестерёнками. Катя Соколова наклонилась, и её шейный платок замотало шестерёнкой, Катю притянуло к механизму. Мы тут же остановили крутить рукоятку, и она, слава Богу, не пострадала!
Да, много опасных ситуаций было в нашем детстве, но, видно, Бог нас всех берёг.
Перед концом войны у нас случилась беда. Миша со своим другом Витей Воробьёвым решили стрельнуть по воронам. Витин брат Петя пришёл с войны без руки и работал в колхозе бригадиром. В колхозе было ружьё, и он дал ребятам стрельнуть. Дело было 8 мая – третий день Пасхи, – с утра шёл дождь. Мама сказала: «Не ходите в дождь в школу (за 7 км), а то вымокнете, да ещё заболеете».
Уж лучше бы мы в школу ушли!
Ребята собираются стрельнуть, а мы сидим дома: Соня, её подруга Люба и я. Мама пошла на Зиминский по каким-то делам. Вдруг мы слышим грохот, входит Миша, держась за щёку рукой, и говорит: «Есть, стрельнули!». Мы перепугались, и вдогонку за мамой. Мама вернулась, замотали ему рану между глазом и виском.
А было так: они поставили дуло ружья на доску, вставили патрон, – и им показалось, что пистон из патрона стоит неплотно и они решили постучать по нему ножом, чтобы встал поплотнее. Нож был садовый – подарок дяди Егора. В результате ружьё выстрелило в доску, а нож отлетел и ударил Мишу. Ножевое ранение, надо идти в больницу в с. Курбатово.
Миша говорит: «Я один пойду» (а это 6 км). Конечно, мама пошла с ним. В больнице оказалось, что врач в отпуске, и, хотя и жила она при больнице, не пришла. Медсестра промыла рану и нарушила тромб, что уже остановил кровотечение – и кровь хлынула с новой силой. Остановить её медсестра не сумела, и решили везти Мишу в Кораблино, в госпиталь.
Тётя Клавдия там в школе работала, она побежала к председателю, упросила дать лошадь, и повезли его в военный госпиталь в Кораблино, за 30 км. А мы дома ничего не знаем.
Пришла т. Клавдия, бабушка её спрашивает, что с Мишей, а та молчит. Бабушка её ругает: «Ты что молчишь? Ах ты, ч…това дочь, грех выворотить!» Клавдия заплакала и сказала, что кровотечение очень сильное, и довезут ли до госпиталя – неизвестно.
Но, Бог дал, кровотечение остановилось, наложили ему швы – небрежно как-то, остался шрам. А мы тут ничего не знаем, как у него дела, плачем.
ПОБЕДА
А утром 9 мая сообщили, что кончилась война, – и слёзы, и радость. Мама пришла к Мише в палату и сообщила радостную весть. Миша говорит: «Вот и хорошо, папа вернётся». Потом мама пришла пешком домой, и только тогда мы узнали, что у Миши всё в порядке, и что рану ему зашили. А Мишиного друга Витю через год застрелили за 2 украденных мешка ржи из колхозной кладовки.
А его брат Петя, который был с ним, убежал, скрывался в лесу, и потом уехал на Колыму, оставив тут жену и детей. Уже в 78 году я увидела его, когда хоронили Серёжу, который был женат на Витиной и Петиной сестре Маше.
В посёлке собирали общий стол на радостях, что война кончилась.
Однажды, уже после Победы, мы с Полиной наловили рыбы голыми руками. Дело было так: летом 1945 года на нашем тужиловском пруду неожиданно сорвало плотину, и вода вместе с рыбой хлынула в овраг. Мы с Полиной как раз проходили мимо, увидели этот поток, и давай рыбу хватать, да отбрасывать её от воды. Я послала Полину за ведром, она побежала, и мы набрали с ней полведра карасей, подлещиков – с ладонь-полторы. Вот радость-то! Бабушка потом жарила её на огромных сковородах.
Слава Богу, папа остался жив. Стали ждать его с войны. Однажды в начале осени встали утром, собираемся на работу (мы же весь сентябрь работали), а мама рассказывает нам и бабушке сон, будто приехал наш папа на белом коне. Бабушка говорит: «Не ходите сегодня на работу, надо всё прибрать, помыть, наверное, он приедет». Миша уже ушёл на работу, возил снопы с поля. Мы с мамой решили: не пойдём сегодня никуда.
Сели завтракать – картошкой с грибами. Но оказалось, что грибы ещё не просолились, и мама говорит: «Отнеси их обратно в кадушку». Я понесла грибы во двор, где стояла кадушка, и вдруг слышу шум. Что там такое? Выглядываю в щель плетня и вижу: папа приехал, на улице стоит повозка с лошадью.
Папа заходит в дом. Я бросила миску с грибами и бегу домой. Папа всех подхватывает на руки и говорит: «Какие же вы все большие, как вы выросли!» Конечно, за 4 года-то! Вот была радость!
Я побежала за Мишей, а он ехал с возом снопов, бригадир отпустил его. Я говорю:
– Он не пойдёт больше на работу сегодня, у нас папа приехал.
Бригадир улыбнулся и говорит:
– Ну, конечно!
А папин млашший брат дядя Коля уходил на войну уже из Якутска. Я была совсем маленькой, когда он поступил в Песоченский сельхозтехникум, домой он приходил лишь на каникулы. Но, когда приходил, всегда играл с нами, очень он нас, детей любил, добрый был и приветливый. Не знаю, как он попал в Якутск, наверное, по распределению. Из Якутска Коля написал своей маме Лизе, чтобы выслала ему валенки, т.к. в Якутске были сильные морозы. А у нас в посёлке было несколько умельцев, которые валяли валенки и обеспечивали ими всех в округе, так что добыть их никакого труда не составляло. Но бабушка Лиза из принципа не стала отправлять ему посылку: мол, уехал, так и справляйся сам. Коля обиделся и больше не писал.
Об этом конфликте я узнала уже позже, во время войны. Спрашивала маму, почему нет писем от дяди Коли, она и рассказала. Конечно, всё это было мне дико и неприятно.
Долго не было вестей от дяди Коли, но потом он всё же стал писать на имя Клавдии, своей младшей сестры. А в самом конце войны бойцам разрешили выслать домой посылки с фронта, и он прислал Клавдии из Германии два отреза на платье. После Победы письма вдруг перестали приходить, а вскоре бабушка получила на него похоронку и воинский аттестат.
Погиб он в конце апреля 1945 года, уже в Берлине, ему было 26 или 27 лет. Бабушка не стала оформлять пенсию (она ей полагалось как матери погибшего воина), т.к. время было непростое, все всего боялись.
Лишь спустя 70 лет из Госархива прислали нам по электронной почте сведения о нём, где говорилось, что Николай Иванович Корякин получил Орден Красной Звезды за восстановление моста через р. Вислу. В наградном листе говорится: «Под артминомётным огнём противника в трудных условиях работы установил 16 опор, уложил 64 прогона 458 погонных метров настила, задание выполнил на 2 часа раньше срока», что дало возможность пройти технике тяжёлого вооружения.
Папа привёз с войны много вкусного: американскую тушёнку, галеты, шоколад и ещё что-то, уже не помню. Тушёнку намазывали на хлеб – это было так вкусно, теперь таких консервов и в помине нет. Галеты мама ломала на кусочки и варила из них молочный суп – вроде лапши молочной, тоже было вкусно.
На следующий день после приезда мы с папой пошли в лес за грибами. Несколько дней он отдыхал, а потом пошёл на работу – на своё прежнее место, бухгалтером в строчевышивальную артель в c. Октябрь.
Артель эту вскоре, через несколько лет, закрыли. А ведь там шили телогрейки для солдат, рубашки, кальсоны, гимнастёрки; вышивали на машинках скатерти, платьица детские и много чего другого. Зачем закрыли? Когда папа приехал, мы купили дом на Зиминском.
РАДИО
После войны папа с Мишей оборудовали у нас дома самодельное радио. Натянули проволоку между двумя столбами, а, точнее, жердями, одну из которых установили возле дома, а другую через дорогу, возле нашего сарая. Не помню точно, как всё это действовало, думаю, что всё это сооружение служило антенной, которая ловила радиоэфир. А слушать его можно было только в наушниках, никакой «тарелки» или репродуктора у нас не было.
Это было единственное радио в нашем посёлке, радиотрансляции ни у нас, ни в других ближайших посёлках налажены не были.
Вечером мы ложились рано, а я брала себе наушники в постель и слушала радиопередачи. Сначала транслировали спектакль из какого-нибудь столичного театра. Помню «Отелло», «Стакан воды», «Браденбургские ворота» М. Светлова, множество других спектаклей о войне, но названия сейчас уже не помню. Очень много я прослушала опер. Запомнились «Аида», «Риголетто», помню очень весёлые оперетты («Корневильские колокола» и другие). Вот так я в нашей глубинке каждый день слушала столичные спектакли. Наверное, были и радиопостановки, сейчас уже не помню.
По окончании спектаклей было множество других интересных передач, читали последние известия, а в 12 часов ночи звучал гимн и вещание заканчивалось. Но мои наушники и в это время продолжали ловить эфир. Глубокой ночью радиоволны передавали информацию для печати утренних газет в отдалённых краях нашей страны. Статьи начитывали по словам и даже по буквам. Сначала слово прочитывалось, потом его надиктовывали по буквам, а чтобы не было ошибок, буквы обозначали именами: Мария, Олег, Светлана, Кузьма, Виктор, Анна = МОСКВА.
На то, чтобы надиктовать таким образом текст всех статей номера, уходило несколько часов. Вот так по буковкам-именам я прослушивала порой весь номер завтрашней газеты, и мне это было невероятно интересно, я это очень любила! В общем, я была в курсе последних событий.
Когда же я спала? Не помню. Молодая была, всё успевала, и учиться, и радио ночами слушать. Иногда засыпала прямо во время газетных начиток.
Однажды 1946 году, в начале весны, наши родители куда-то уехали с ночёвкой по делам, а к нам ночевать пришла моя подружка, соседка Катя Соколова. Мы с ней улеглись с наушниками и вдвоём по одному наушнику слушали до полуночи. А наутро… проспали в школу!
Родителей не было, разбудить нас было некому, дома только мы с Катей, да младшие Полина с Маней. Не помню, где был Миша, но его дома не было.
Просыпаюсь я от страшного шума, грохота! В ужасе вскакиваю: что такое?!
Выбежала во двор, а там, за стеной, как продолжение дома, был оборудован крытый хлев, и там корова наша, Милка, мечется. Родились у неё под утро сразу 2 телёночка, она их давай вылизывать, и затолкала таким образом по разным углам; сама бегает от одного к другому со страшным грохотом.
Я побоялась даже заходить туда, не знаю, чего от Милки ждать в таком состоянии. А телят-то нужно в дом занести, в тепло!
Что делать?
Побежали мы за Катиной мамой, тётей Анисьей.
Прибежала она, сумела как-то с коровой уговориться, управилась. Теляток в дом занесла, Милку подоила. Но это было ещё не молоко, а молозиво, густое, жёлтое. Часть молозива она оставила телятам, напоила их. А другую часть сразу же запекла нам, детям, на сковородке в печке. Получилось что-то вроде омлета, только более твёрдое, очень вкусно.
В этот день нам уже не до школы было, и мы остались дома, тем более, что школа была за 7 километров от нас, и, чтобы на уроки успеть к 9 часам, приходилось в 7 утра из дома выбегать.
А под вечер, когда родители домой возвращались, я вышла им навстречу и поспешила обрадовать: Милка наша сразу двух теляток принесла: бычка и тёлочку! Мама не верит: быть такого не может! Но потом убедились, вот радость-то была!
Бычка мы оставили себе, а тёлочку попросил у нас в обмен на своего бычка дедушка Василий из Пустотина (брат бабушки Лизы), потому его корова была уже старая, и пора было брать молодую.
К осени мы этих двух бычков прирезали, запасли мяса.
СНОВА КАВКАЗ
Летом 1947 года мы, все дети, оканчивавшие 7-й класс, пошли сдавать экзамены в сельхозтехникум в с. Песочня Путятинского р-на. С нами были и те, кто окончил школу раньше. Пошёл и Миша, который после семилетки успел уже в колхозе поработать.
Идти было очень далеко, почти 50 км. Мы шли туда целый день и пришли уже к вечеру – голодные, всё, что брали с собой, съели дорогой. Нам дали суп – жидкий, почти как вода – и овсяную кашу, молочную, вкуснее я ничего не ела, только мало, по ложке каждому.
Экзамен сдали, нас с Мишей приняли, да только я учиться не стала, а уехала с папой на Кавказ.
В первые послевоенные годы был сильный неурожай, и наступил голод. Мы, конечно, спасались крапивой, которую собирали мешками и варили щи, крапива тогда очень помогла. Лес дарил грибы, ягоды, орехи, рябину, – всё это помогло выжить. Спасибо, Милка в 1946 году отелилась и стала давать молоко, да мясо бычков нас на время выручило, но оно рано или поздно закончилось. К тому же 300 л молока в год (или около этого, сейчас уже точно не помню) мы должны были сдавать государству.
Мы помнили сытую жизнь на Кавказе и решили узнать, что там и как, в надежде спастись от голода. Осенью 1947 года поехали мы туда вдвоём с папой «на разведку», к родне. Мне не оформляли в колхозе паспорт, еле-еле папа выхлопотал (хотя мне ещё 16 лет не было), и мы уехали. Миша уже уехал в техникум в Песочню, а мама с Полиной и Маней остались одни.
Приехали мы с папой на Кавказ, но жизнь там сильно изменилась. Там, где мы жили в конце 30-х годов (Ставропольский край, Архангельский сельсовет Будённовского р-на, с. Архиповка), во время войны стояли немцы, которые обобрали людей буквально до нитки, а сады и виноградники порубили.
После освобождения население наделили участками земли, все насажали свои виноградники, огороды с овощами – но это не спасало от нищеты. Хлеб пекли из ячменя вместе со стопками не обрушенными (оболочка зерна, у ячменя она очень жёсткая и колючая) – это был ужас, проглотить невозможно такой хлеб!