Рядом-2022. Стихи и рассказы о животных

Лавровый венок

Первое место. Ну, вот и все

Сахиб Мамедов

 
Ну, вот и все.
Мы снова тут вдвоем.
И знаю я,
что мне осталось мало.
Я хорошо знаком
с твоим ружьем
И видел часто,
как оно стреляло.
С тобой не раз
ходили мы сюда,
И проводили время
до заката.
Но почему то раньше
никогда,
Ты никогда
не брал с собой лопату.
Я знаю, что
я сильно постарел,
И ты сейчас
докуришь папиросу…
Никто из нас
дурного не хотел.
Но все равно
с тебя не будет спросу.
А помнишь,
как однажды ты запил,
И на морозе пьяный
отключился?..
А я тебя тащил,
что было сил
И камнем
от усталости валился.
Так не тяни,
хозяин,
заряжай!
Ты просто сделай то,
что сделать должен.
Ты не услышишь
жалобный мой лай
И вой протяжный
не услышишь
тоже.
Не нужен ведь
тебе такой балласт,
Но мой пример
тебе
уроком будет:
Кому ты верен —
тот тебя предаст,
Кого ты любишь —
тот тебя погубит.
 

Второе место. Хозяин где-то рядом

Татьяна Коваль

 
Сегодня дождь, а я опять
С утра сижу под лавкой.
Поджал я свой пушистый хвост,
Накрыл я носик лапкой.
Здесь, на перроне, каждый день
Я поезда встречаю.
«Смотрите, вот он я какой!» —
Я пассажирам лаю.
Я очень умный, хоть и мал,
Хоть мне всего полгода.
Дворняжка я, а кто сказал,
Что это не порода?
Умею я вилять хвостом,
Я все команды знаю,
Я буду охранять ваш дом,
Я с вами погуляю.
И кто к себе меня возьмет —
Ничуть не пожалеет.
Уходит поезд, и опять,
Опять перрон пустеет.
Темнеет. Очень грустно мне,
Никем я не любим.
Вдруг вижу, дедушка идет,
И мальчик рядом с ним.
– Смотри, какой смешной щенок! —
Сказал мальчонка деду.
«Ах, будь что будет!» – я решил
И увязался следом.
И вот калитка… Что теперь?
Стою, поджавши хвостик.
Открыла бабушка нам дверь
И ахнула: – К нам гости?
С тех пор напоминает дождь,
Как с ними повстречался,
Как гостем в этот дом вошел
И навсегда остался.
Я стал большим, и всем щенкам
Бездомным, всем дворнягам
Я лаю: – Эй, не вешать нос!
Хозяин где-то рядом.
 

Второе место. Последние леопарды

Елена Воробьева

Давным-давно, в седых веках, в далекой Азии Восточной,

В суровых облачных горах родились реки, непорочны,

И понесли потоки вниз, в леса, предгорья и долины,

К ущельям, где туман повис прозрачной тонкой паутиной.

Там много-много лет назад, тугой листвой от взглядов скрытый,

Дальневосточный леопард соперничал с амурским тигром —

Издревле Уссурийский край и горы Сихотэ-Алиня,

Восточно-Северный Китай делились равно между ними;

Всегда народы тех земель в священном страхе почитали

Сильнейших изо всех зверей, чьи когти смертоносней стали.

И люди поклонялись тем, кого боялись беззаветно —

Природы дух, святой тотем, чью тень в горах скрывали ветры.

Но время шло… И вот уже идет священная охота,

Добыть надежных сторожей, поставив на охрану рода:

Хранится клык в семье одной, в другой – отрубленная лапа,

И мех искрится золотой в высоких княжеских палатах…

Так продолжалось долгий срок, стал жизнями маньчжурских барсов

Китай с Кореи брать оброк по высочайшему указу;

Охотники со всех сторон везли отделанные шкуры,

Но древний золотой Дракон взирал на подношенья хмуро:

Все больше требовалась дань, и караваны шли с дарами —

Китайских властелинов длань простерлась дальше над горами.

Священный прежде ритуал забыт давно, теперь охоту

Венчает лишь один финал – убийство для величья моды…

Россия

Шумит бескрайняя тайга, и серебристыми ветрами

С вершин навеяны снега в седые пади под горами;

Суровый Уссурийский край на дальнем рубеже России

Зверями царственными встарь гордился, их красой и силой.

Когда же пронеслись века, то в земли Дальнего Востока

Пришел народ издалека, природу потеснив жестоко —

Прекрасный вырубался лес, болота осушались, реки,

Безжалостно прошел прогресс и новые поставил вехи.

Где прежде талая вода вливалась в реки и озера,

Теперь возникли города повсюду, где хватает взора;

Тайга уже не прячет тайн, Амур и верная Уссури

Прогрессу заплатили дань: исчезли лани и косули,

Охотники и прочий люд наполнили тайгу и горы,

Машины по шоссе снуют, стирая древние узоры.

С зари веков привычный мир лесов, озер и листопадов

Под грохот техники почил, сживая с места леопардов,

Теперь им нужен новый дом, и долгой будет их дорога

На юго-запад, и потом их выживет совсем немного —

В Приморье, возле Черных гор, на берегах реки Кедровки

Был заповедник учрежден под безмятежным небом звонким.

Здесь после долгого пути, опасностей, потерь, скитаний,

Сумели барсы обрести то, что когда-то потеряли —

Дубово-хвойные леса, отроги, горные ущелья,

В нетронутой траве роса, здесь замерло земное время…

Двадцатый век уже минул, но тонкой паутины пряди

Встречают каждую весну среди листвы Кедровой Пади;

Вокруг бушует новый мир, теснит притихшую природу,

Но заповедный край застыл, храня закаты и восходы.

Китай

В горах Маньчжурии рассвет разлился золотистой дымкой,

Из тьмы выхватывая след, таившийся по падям зыбким;

Охотник шел за ним давно, высматривал по тайным тропам,

Пережидал, когда темно, и снова шел по перекопам.

Но леопард все впереди, лишь легкий след на желтых листьях

Вниз человека уводил, к реке, что вдалеке искрится.

Без устали его вел Шан, мелькнув в прыжке, ушел налево,

Когда спасительный туман укрыл надежно вход в пещеру —

Шан думал о любимой Лин, впервые та ждала котенка,

И барс все дальше уводил охотника по тропам тонким…

Когда осенний листопад златым огнем окутал землю,

Новорожденный леопард сопел под боком Шана, дремля;

С ним рядом вытянулась Лин, прекрасная в своем покое,

Не спит в пещере Шан один, ночные звуки чутко ловит —

Он знал, что может быть теперь они последние в Китае,

Что из-за ценной шкуры зверь породы древней вымирает;

Что люди вырубают лес и подбираются все ближе,

Знаменьем, волею небес уже закат последний выжжен…

Им уходить пора, зима лишь беды новые накличет,

Спасти их может тишина России или Приграничья.

Еще не лег глубокий снег, как Шан и Лин с котенком Юном

В морозный дымчатый рассвет вошли в реки Кедровой струи,

Им будет незачем бежать, спасаясь от убийцы снова,

Их встретила Кедрова Падь и Черные укрыли горы.

Корея

В отрогах пика Пэктусан холодный ветер снегом веет,

И вторит мрачным небесам замерзшая земля Кореи —

Здесь отпечатан каждый след, двум барсам некуда укрыться,

Надежды на спасенье нет, идут цепочкой их убийцы…

Когда-то тигр и леопард здесь были символом священным,

Но многие века подряд их приносили в дар бесценный —

Лекарство, шкура, талисман во имя древних суеверий…

Исчезли тигры с Тогюсан, а барсы перешли на север.

Но здесь теперь им не спастись, последние из леопардов

В седых снегах закончат жизнь, и станут для врагов наградой.

Джин-Хо смотрел в глаза Виен, в них искры радужные гасли,

И разливался страх взамен безбрежного сиянья счастья.

Джин-Хо давно ее искал, с тех пор, когда в пути на запад

Среди суровых диких скал чарующий почуял запах.

Он думал, что совсем один на весь Корейский полуостров,

Но здесь, у северных вершин увидел легкий след неброский;

И он нашел ее! Закат разлился по замерзшим листьям,

Дерев сияющий наряд дрожал под небом золотистым.

Теперь же, голы и пусты, стоят поникшие деревья,

И не укрыться средь листвы, прозрачным стало все ущелье.

Виен в его уткнулась бок и жарким обдала дыханьем:

Стих до рассвета скрип сапог, но дымом пахнет ветер дальний…

Последний шанс им ночью дан: собрав в рывке к границе силы,

По льдистой тверди Туманган они ушли в снега России.

А дальше вдоль крутых хребтов их путь по серебристой глади

Лежал среди долин, лесов к спасительной Кедровой Пади.

Земля леопардов

Вот новый двадцать первый век ворвался в мир порывом ветра,

И время ускоряет бег, быстрее вертится планета;

Но в центре этой суеты острее вспомнились потери:

Истертые навек черты, леса, озера, птицы, звери…

Дальневосточный леопард почти исчез, следы терялись:

Стал слишком очевиден факт, с десяток их всего осталось —

И люди стали собирать осколки прошлого богатства,

Решив природный парк создать вдоль приграничного пространства.

Так заповедная земля простерлась с юга и на север,

Возможность новую даря природе обрести спасенье.

Теперь здесь барсов больше ста! И даже уходя куда-то,

К горам далеким и лесам, все возвращаются обратно.

Среди высоких Черных гор разносит эхо рык победный,

И шелестит лесной простор их имена в тумане бледном…

Они последние! И вид дальневосточных древних барсов

Земля запретная хранит двух главных стран, сторон альянса:

В России то Приморский край, его таежные просторы;

Восточно-Северный Китай, Маньчжурские хребты и горы —

И там, средь снеговых лесов, отрогов, рек и перевалов

В холодном шепоте ветров вернется их былая слава…

Третье место. Зверинец

Антон Тюкин

1.

Смердящий край. Железные коробки

С решетками. – Спешите ж! Поскорей

Войти туда, где львы, как кошки, кротки!

Не пропустите действо: «Рай зверей!» —

Гласит цветасто-лживая реклама

Болтливая. Вот ты уже в «хвосте»

Толчешься. Еще миг, и панорама

Раскроется объятиями в версте

Глумливой грязи. Полумертво-кротки

Медведи сонные. Обкусаны решетки…

Бессильным тиграм не живать в лесу.

Вот зебра-зэк… Здесь ослик под попсу

Одну и ту же чертит полосу,

Таская на тележке ребятишек.

Военнопленный лев.

А вот барак мартышек —

Разборки, драки, толчея и смрад.

Бедняга-бегемот уснул в навозе…

– Безвольных хищников хозяин на наркозе,

Наверно, держит? – Бегемот проснулся! – Рад

Бездумной радостью зевак дурной отряд.

Плеснул из чаши, а в ответ – ругательств град…

2.

Звериный мат несется грозным рыком

Бессилья. Что им делать, безъязыким,

Пропавшим ангелам, упавшим в грешный край?

Для их клыков и глоток – только б дай

Нас – угнетателей! Кидается на прутья

В безумной ярости облезлый тигр. А суть-то?

Рычи, но жри подачку!.. Так кусок

Суется – под похабный голосок

Смотрителя. Вот – птица без полета.

Здесь все не так… – Спешите ж сделать фото!

Все граждане – под масками зверей!

За пару сотен! Проходите, поскорей!

Грелка для души. Рассказы

Я была…

Ирина Арсентьева

Я была… Я жила…

Я хорошо это помню – я жила.

В тот день все было как всегда – утро, солнце в окно, молоко в блюдце. И рисовая каша опять подгорела. Маша, моя Маша, задумалась у окна. О чем она думает все время? Кашу нужно мешать, а она все думает.

Теперь все о чем-то думают. Теперь стало тихо. Стало очень тихо…

…Сначала громко играла музыка в радиоприемнике, и Маша была такая красивая! Шелковое платье холодило ноги, струилось, собиралось в складки – Маша танцевала у зеркала. Белые туфельки на каблучках крутились волчком. Теперь Маша все больше стоит у окна и думает…

…Потом радио завыло, и завыли все, кто слышал, как воет радио… Вокруг выло, и все говорили шепотом. Среди всеобщего шепота громким было только одно слово – «ВОЙНА».

…Рисовая каша опять подгорела. А Маша все стоит у окна. А за окном опять что-то воет.

Этот громкий звук, что это? Невозможно открыть глаза и в ушах нестерпимый гул… Я умерла?

Кажется, я живу…

А Маша? Моя Маша лежит под обломками и не двигается. А я зову ее, зову, кажется, так громко зову… А она все молчит. И не смотрит в окно, которого теперь почему-то нет.

И молока в блюдце нет уже много дней. Кажется, я уже не живу…

Кто-то берет меня на руки. Это не Маша… Не ее руки. Крепкие. Мужские. Пахнут металлом. А у Маши пахли молоком.

Десятки глаз смотрят на меня, улыбаются. Кажется, я живу…

Молоко в блюдце. Тысяча ног в сапогах… Они не танцуют у зеркала. Они не крутятся волчком на каблучках.

Теперь говорят громко, очень громко. И чаще других слов слышится одно – «ВОЙНА».

Крепкие руки… Руки меняются тысячу раз. Куда они деваются, эти руки? От них по-прежнему пахнет металлом… И молоком.

Крепкие руки надевают на шею что-то тяжелое. Пахнет металлом.

Я живу…

Я бегу…

Нужно бежать очень быстро, потому что вокруг опять что-то воет. И много обломков вокруг.

Крепкие руки освобождают шею и гладят, гладят бесконечно. Молоко в блюдце.

Я снова бегу… Я живу.

Я буду бежать. Снова и снова. Сколько понадобится.

Сквозь вой и обломки.

Чтобы никогда не слышать единственного слова – «ВОЙНА».

Я жила. Я была. Помните обо мне.

Связная кошка Мурка.

Кошка Мурка была единственной кошкой, которая выполняла функцию связного в Великой Отечественной войне. Она переносила записки с информацией на ошейнике, перебегая улицу. Тогда Советская Армия вела бои за каждую улицу и каждый дом.

Калеки

Сергей Ахметов

В областном городе Верный, неподалеку от каменного храма в память святых мучениц Веры, Надежды, Любви и Софии, было по-субботнему оживленно. К церкви вели все улочки Большой Алматинской станицы, а дальше, в западном направлении, был разбит сквер для гуляний. Раньше церковь окружала еловая роща, но теперь этот сквер с широкой улицей в середине вел к дому военного губернатора и городской управы в район нового города, выстроенного жженым кирпичом.

Праздные верненцы по-прежнему избирали для гуляний Казенный сад, разбитый в южном направлении, с оранжереями, кустарниками, цветниками и плодовыми деревьями. В той же стороне, по направлению к горам, дороги вели к предместьям и дачам купцов, чиновников и промышленников. Здесь же, у церкви, сновал больше деловой люд.

Возле храма христарадничали несколько нищих, а напротив в тени осиновых ветвей прямо на земле расположился старичок. Он сидел по-киргизски, скрестив ноги, а под зад подложил свою сумку. Рядом с ним не то сидела, не то лежала крупная собака с шерстью непонятного окраса и отвисшей кожей. Казалось, они облокачиваются друг на друга, будто стенки двускатной крыши, и тем держатся.

Непонятно было и занятие старичка с редкими седыми волосами. Один глаз его был закрыт, а другой пристально глядел на прохожих, белесый и остекленевший. Он не шевелился вовсе, и зевакам могло показаться, будто он спит. Но трубка торчала из его беззубого рта твердо, как хвост боевитого пса. Иногда он жамкал тонкими губами, видно, пытаясь раскурить погасший табачок, чем выдавал свое бодрствование.

Жара давила нещадно. Пахло спелыми плодами, ведь помимо площадной рощи и городских аллей почти каждый дом в центре станицы был заключен в плотные кольца частных садов. Отовсюду веяло свежеструганной древесиной. Слышался хруст пил по бревнам и равномерное тюканье топоров. Неугомонный город расширялся во все стороны, и стройки не прекращались никогда.

Вот мимо старика с собакой прошла колонна арб и телег, груженных кирпичом и досками. От поднятой пыли старик закашлялся, а его старая собака чихнула, едва не выплюнув последние зубы.

Легкий порыв ветра усилил журчание арыков, этих кровеносных сосудов, оплетавших своей паутиной все четыре части города: Большую и Малую станицы, Новый городок и Татарскую слободу, и повеяло хоть какой-то прохладой. От этого порыва старичок в белой холщовой косоворотке и истертых кожаных чембарах все-таки всхрапнул. Трубка осталась неподвижной, но вот фуражку сдуло. Она упала неподалеку.

Мимо уснувшего старичка проходили разные люди. Старая собака не спала, из последних сил охраняла покой своего хозяина. Вокруг прыгали казачата с палками и играли в сабельную рубку.

Рядом проехал какой-то важный киргиз на аргамаке в сопровождении грозного алабая. Мырза посмотрел на старика бессмысленным взором, а его мощный пес даже не удостоил взглядом полумертвую псину старика.

Какой-то хмурый лавочник, выгуливавший мускулистую борзую, презрительно сплюнул, едва не попав слюной на высокие сапоги старичка и помянув его плохим словом. Пес его безжалостно облаял обвисшую суку.

Молодой офицерик, истекая потом, опаздывал в штаб и в спешке наступил на фуражку старичка, вдавил в землю, но даже не обернулся. Следом за ним шла полная купчиха, укрываясь зонтиком от жары. Она не сделала разницы между нищими у церкви и старичком, и с возвышенной горделивостью кинула в измятую фуражку пять копеек. Померанский шпиц, которого она несла на руках, так зарычал на старую дворнягу, как если бы увидел дохлую крысу.

Нищие отозвались на благородство дамы волчьими взглядами, устремленными на старичка.

Мещане и лавочники спешили по своим делам, приезжие комиссионеры и степные торговцы дышали свежим горным воздухом, старожилы крестьяне и кочевники-скотоводы поглаживали сытые животы, а дамы, обмахиваясь веерами, чинно следовали по благотворительным делам в Семиреченское православное братство. Все они были счастливы под мирным небом города Верный, и принимали это счастье за естественный ход событий, за безусловное следствие своей славной жизнедеятельности.

Старая собака наконец не выдержала и склонила голову на ногу старичка. Увечную, перебитую лапу она положила на пустой сапог хозяина. Уши ее, давным-давно оглохшие, повисли, и следом за своим хозяином она отправилась в волшебный мир снов и чудесных воспоминаний.

А снился им братский быт в солдатских бивуаках и веселые песни походных колонн. Им снились лихие вылазки и строгая дисциплина строя. Отважные стремительные атаки и глухая непробиваемая оборона.

Приснилось старику, как пятнадцать лет назад, году в 1868 от Рождества Христова, в обгорелой, высушенной донельзя степи, к первому туркестанскому линейному батальону пристала стая бродячих псов. На третью неделю безводного похода от колодца к колодцу истомились солдатики от солнечного марева и приласкали этих степных бродяг – таких же, как они сами. Поделились с безродными четвероногими скудными запасами воды и последними кусками засоленного мяса. Вскоре несколько сук ощенились, и солдатики повзводно разобрали песьих дитяток.

Старику тогда было за сорок, и как ветеран туркестанских походов, герой сражения при Узун-Агаче, награжденный медалью «За храбрость» после штурма Ташкента, участник битвы под Ирджаром он получил щенка на свое попечение.

Приснилось старой собаке, как была она несмышленым щенком, как черноусый солдат посадил ее подле себя, назвал Дианкой и велел служить Богу, Царю и Отчизне так же, как служил и он сам: храбро, безропотно и лихо. Солдат зачислил ее в рядовые, а после стал воспитывать в ней русский дух, неумолимую твердость и решимость. Днем он натаскивал ее на врагов России, дрессировал дисциплину, а вечерами отдавал долю ласки и тепла, столь необходимую простым воинам в дальних походах.

Снилось им, как делился солдат с собакой водой и как Дианка привносила дополнение в однообразие солдатского пайка, принося с охоты бобров и сусликов.

Как взводные псы лаем предупредили роту о приближении коварного врага в темной ночи горного ущелья Агалык.

Как Дианка загрызла притаившегося лазутчика и тем спасла уснувшего часового от удара кинжалом по горлу близ реки Зеравшан.

Как под неприступным Ургутом конница неприятеля окружила оштыкованную роту. Всадники забрасывали русских пехотинцев стрелами, оскорбляли и бранились, джигитовали вокруг и подстрекали солдат нарушить строй и атаковать. И тогда измученные вынужденным бездействием солдаты натравили на врага своих косматых однополчан, не меньше их стремившихся в ближний бой. И псы покарали зазнавшегося неприятеля, погрызли ноги коням, а тех, кто не выдержал и рухнул с седла, ждала страшная погибель в зубах четвероногих бойцов линейного батальона.

Как погибали товарищи и однополчане, и как хоронили их вместе, людей и собак, в братских могилах под Самаркандом.

Как взорвалась граната и порвала ушные перепонки Дианы, и как батальонный врач отпилил израненную ногу солдата.

Так воевали храбрые туркестанцы и их верные товарищи, почитавшиеся солдатами наравне с собою. Так, в бесчисленных походах по горам и степям, в городах и аулах, в сражениях и преследованиях, в осадах и штурмах, на переправах и в разведках, завоевывалось право на мирное небо над областным городом Верный.

– Дедко! Дедко! Просыпайтесь. Вы уснули! – пропищал голосок.

Мальчишка протянул старичку кружку с водой, набранной в арыке, а перед Дианкой поставил полный котелок. Он поднял фуражку, на которой уже не было военных нашивок, отряхнул ее и протянул старичку. На пять копеек он уставился недоуменно.

– Это что? Это кто вам… Милостыню подал?! Ух, я его так-растак! – разозлился мальчишка, внук героя туркестанских походов, имевшего знаки отличия и прибавку к пенсии за безупречную службу.

Но старичок угомонил мальчишку и велел отдать монету нищим. Потом поднялся и, опираясь на костыли, захромал вместе с Дианкой по скверу. Внук проводил старичка до дома, а потом вернулся на площадь, чтобы допрыгать свою игру с соседскими казачками.

По мотивам рассказа Н. Каразина «Атака собак под Ургутом», 1872 г.

Подарок

Лада Баснина

Рыжий кот осторожно, словно его тельце сделано из хрусталя, спрыгнул со своего места и сел на полу у стола. Он никогда не попрошайничал. Просто сидел рядом, терпеливо ожидая, когда ему дадут его долю. Ежедневно каждый член семьи отламывал от своих 125 суточных граммов хлеба кусочек и отдавал Рыжику. После еды кот запрыгивал обратно и терпеливо ждал до следующего дня, никогда не подав виду, что 15 граммов хлеба в день заставляют его желудок сжиматься судорогами.

Дни шли один за другим, ходить на Неву за водой становилось все сложнее. Дорога от дома до реки затруднялась еще и тем, что санки все время тормозили о лежащие на снегу тела. Живые не успевали уносить мертвых. От бомбежек никто уже не прятался – не было сил. Стук метронома из уличных громкоговорителей, периодически сменявшийся завываниями сирены тревоги, просто напоминал, что этот ад – реален. Декабрь близился к концу, но мало кто надеялся дожить до Нового года.

24 декабря. По старому стилю это сочельник.

Вечером за столом собралась вся семья. 125 граммов хлеба сегодня хранили весь день, чтобы в честь праздника съесть разом. Каждый, как было заведено, отломил часть своего пайка для кота. Но Рыжика под столом не оказалось. Не было его и на привычном месте. И в других комнатах тоже не было.

Кот появился внезапно и словно из ниоткуда. Продрогший, со снегом на тощей морде и мокрыми лапами. Мягко запрыгнув на стол, он разжал зубы и положил перед хозяевами мышь. Потом спрыгнул на пол и уселся в привычном положении, ожидая своей доли.

24 декабря Рыжик ужинал маленькой тощей мышкой и 15 граммами хлеба. Вплоть до окончания войны, после чего кот проживет еще 15 лет в тепле и сытости, это был его лучший ужин. Рождественский ужин.

25 декабря суточный паек хлеба на человека был увеличен до 200 граммов.