Перфундере

–Доктор Леман! Прошу Вас! Сделайте что-нибудь! Верните меня на Перфундере! – голос звучал прерывисто и истерически-звонко.

Он отстранился от меня, хмуря брови, очевидно, не понимая, о чём я говорю.

–Мне снилась Перфундере, доктор! Чистая и прекрасная планета, где живы моя мама и Йон, где люди дышат чистым воздухом и едят настоящую пищу. Прошу Вас, верните меня туда! Я отдаю всё своё имущество, доставшееся мне по наследству. Квартира! У меня ведь есть квартира! Бабушка оставила её мне, а родители по закону не могли продать эту недвижимость, чтобы достать побольше воздуха. Её можно сдавать в аренду. Доктор Леман, прошу Вас! – вцепившись в его халат, повторяла я, – Сделайте всё, чтобы завтра меня не было в этом мире! Умоляю Вас!

Леман жестом остановил мои мольбы, и я замерла в ожидании его реакции.

–Отдохни. Ты устала.

–Я не устала! Послушайте меня! – разгневанно кричала я. Устала? Что за вздор? Я спала целых полгода! Не достаточно ли отдыха? Хотелось ударить его, чтобы хоть как-то донести до Лемана тот факт, что я более нежизнеспособна в пределах этого мира.

–Свен! Ты не в себе! Прими горизонтальное положение или я попрошу вколоть тебе транквилизатор! – прорычал доктор, и от его слов всё внутри оборвалось. Я вновь поддалась. Укутавшись одеялом по самую макушку и не произнося ни слова, я смирилась со своим временным пленом, да к тому же с надсмотрщиком. Но то был надсмотрщик, от которого зависела моя жизнь. Во всяком случае, так мне хотелось думать. Мысль о том, что доктор Леман может быть бессилен что-либо сделать, была для меня в тот момент неподъемной. Ожидание казалось вечностью, но я продолжала молчать, зная, чего хочет доктор Леман. Чего? Всего лишь адекватности.

Прошло больше двух часов, прежде чем я успокоила свою агонизирующую сердечную мышцу, вхолостую гонявшую кровь по организму, восстановила сбитое дыхание и усмирила тело, которое била мелкая дрожь. Я высунула лицо из-под одеяла и тихо спросила:

–Доктор Леман… Где Зои?

–Там же, где и её брат…

–Что произошло?

–Туберкулёз.

–Когда?

–Месяц назад.

–Доктор Леман.

–Что?

–Вы поможете мне уйти?

Я почувствовала, что мои слова произвели впечатление на доктора. Понимаю, что они звучат ужасно. Но мне плевать на лингвистику, просто дайте мне ответ, дайте мне хоть какой-нибудь ссохшийся корень погибающего дерева, чтобы я смогла за него зацепиться!

–Ты правда хочешь проспать всю жизнь?

–Я хочу обрести покой.

–Покой? – переспросил доктор Леман, желая услышать что-то более конкретное.

–Да. Я хочу улететь на планету, где клетки моего мозга не будут стонать от боли. Там я забуду о том, что ненавижу себя. – Мой голос непроизвольно перерастал в надрывный скрежет, – Ненавижу себя за то, что думала только о себе. Йон погиб, пытаясь спасти жизнь сестры, а я в это время почивала на мягкой подушке. Я отвратительна сама себе и так виновата перед всеми, кого уже не вернёшь. Но я не могу искупить свою вину.

–В том, что произошло, нет твоей вины.

–Ошибаетесь, доктор. И Вы, как врач, должны это знать, ведь бездействие во врачебном кодексе сопоставимо с намеренно причиняемым или нанесённым по неосторожности вредом.

–Это – другое.

–Вы знаете, что я смогла бы вынести всё это.

–Знаю.

–Но я не хочу.

Доктор опустил голову, и в этом жесте я услышала голос: «Понимаю, я всё понимаю». Он поднялся со стула и направился к выходу. Что это значит? Каков ответ?

Он остановился в дверях и произнёс:

–Мне жаль, Свени. Мне безумно жаль. Но это невозможно. Я не смогу ничего сделать. Уйдя однажды со скандалом из системы, ты лишаешься права что-либо просить или требовать. Но даже если бы я смог, они так просто тебя не отпустят. Им нужны результаты исследований. В конце концов, ты была подопытной и до сих пор ей остаёшься. Погружать тебя в сон повторно нет никакого смысла, а эти люди никогда не будут тратить деньги впустую. Прости за правду, Свен. И постарайся понять. Хорошенько выспись и приведи мысли в порядок. Я вернусь завтра утром.

И дверь закрылась.

Глава 2

Белые коридоры

Всю ночь я не смыкала глаз. Почему-то мне казалось, что если сон вернётся, случится что-то страшное. К тому же, некоторые воспоминания, даже отрезки времени, так и не вернулись. Что если сон уничтожит и те, что я вновь обрела? Иррациональный страх, который стал абсолютной истиной в моём сознании.

Было приятно чувствовать на своём теле тепло одеяла. Конечно, ведь по ночам на Земле даже в самых нагретых солнцем зонах расселения температура порой опускается ниже нуля. Что же люди сделали с этой планетой, из-за чего теперь она так «мёрзнет»? Мне не довелось узнать ответ на этот вопрос. Подозреваю, что даже если бы я появилась на свет на несколько десятков лет раньше, то и тогда бы не узнала, как некогда прекрасная планета заболела, и начался обратный отсчёт таймера, стрелки которого тикают до сих пор.

Кутаясь в одеяло, я поднялась с постели. Прислонившись щекой к холодной оконной раме, через которую сквозила тонкая струйка ледяного воздуха, я вгляделась в небо. Оно похоже на коктейль, приготовленный пьяным барменом из кофе, виски и лимонада. Грязный, неестественный цвет вызвал во мне усмешку. И как, глядя на это небо, люди могут мечтать о других планетах? Как их глаза пробиваются сквозь плотную газовую завесу и видят то разнообразие, что скрывается за ней? Я вряд ли успею найти ответы на эти вопросы, да и сильно сомневаюсь, что хочу этого.

В коленях ощущалась слабость, и я с чувством облегчения вернулась на своё ложе. Ослабшие, дряблые мышцы спины ныли, предвкушая встречу с матрасом. Немного помедлив, словно размышляя, разрешено ли мне это, я решила порыться в тумбочке под окном. Дверца со скрипом открылась, но на них уже давно не водилось ничего, кроме пыли и паутины. Тут я заметила ещё один столик с двумя ящичками в противоположном углу палаты. Я бросилась к нему с надеждой, выдернула два ящика одновременно, и… Целая пачка газет! На такое сокровище я и не надеялась. Теперь я знала, как скоротать эту длинную, холодную ночь.

Страницы обветшали и помялись, но для меня они стали свежей утренней газетой. Заголовки пестрели восторгами об открытии новых планет и усовершенствовании куполов. Ещё полгода назад не каждый зажиточный переселенец мог позволить себе подобное стеклянное сооружение. Теперь эти «палатки» для жительства на других планетах стали доступнее. Идеальный вариант! Переселенцы забывают о сейфовых замках и металлических дверях. Эти пережитки прошлого исчезают сразу после переезда. Ведь за стеклом собственного купола тебе ничего не грозит. Недоброжелатель из враждебной внешней среды просто не сможет подобраться к твоему жилищу.

Целый блок статей был посвящён свойствам новых жилых небесных тел. Например, отчёты о том, как охлаждают экзопланеты-гиганты под названием юпитеры, укладывают почву под куполами на Марсе, а также усмиряют пыл коричневых карликов. Особенный интерес у меня вызвали «разноцветные» звёзды: белые, желтые, красные и оранжевые. Мир раскрашивается яркими, неповторимыми тонами, когда читаешь подобные заметки, но на последних трёх страницах всех выпусков жизнь теряет свою радужность, ведь на них опубликованы новости планеты Земля. Мир изменился. Пресса, хоть и всё также гонится за сенсациями, больше не стремится печатать хронику происшествий и несчастных случаев. Время диктует новые правила: теперь журналисты изо всех сил стараются наполнить свои издания позитивом, но чаще всего их усилия оказываются тщетными.

Из выпуска за ноябрь 2286 года жители планеты Земля узнали о проекте «Искусственный сон» и его первых испытателях. Моё имя в той статье было употреблено один раз: «Самый продолжительный экспериментальный сон: Сванвейг Ланкастер». Я узнала, что идея искусственного сна была активно поддержана властями и гражданами четырёх из пяти континентов. Успешные эксперименты заставили людей поверить в реальность и безопасность идеи. Девушка по имени Нора Райтер дала интервью, в котором она рассказала о своём «виртуальном» путешествии в прошлое планеты Земля, во время, когда люди могли дышать относительно чистым воздухом. Никаких чудес. Просто Нора уже два года как учится на историка. А богатый старик со странным именем Антуан Олсопп с восхищением описал, как во сне побывал в образах персонажей известных романов. Эти рассказы вызвали в людях надежду на каплю покоя, на отпуск у моря или в горах, где голубое небо, тёплая вода и лазурный берег. Но, как я узнала из отчётов, искусственные сны «подопытных кроликов», давших интервью, длились от одного дня до недели. Никто не решался на большее. С ужасом я словно прочитала их мысли. Неужели всё так и есть? Неужели желающие поспать годик-другой ждут, пока я проснусь и расскажу им о прекрасной перспективе искусственного сна? Мне не дадут покинуть это место ещё очень долго. Да и даже если бы позволили, где мне взять столько денег? Эксперимент завершён, а это значит, что во мне, как в материале-реагенте, больше никто не нуждается. Это значит, что моё сознание все оставшиеся годы будет беспомощно метаться по планете Земля. Доктор Леман прав. «Посетитель» …. И полгода назад от него не многое зависело, а теперь он всего лишь посетитель. Его мнение здесь ничего не значит. А моё… К интересам подопытной крысы никто не станет прислушиваться. Никто, никто не поддержит меня, ведь добрая половина оставшегося на родине увядающего человечества жаждет ответов на свои многочисленные вопросы. От собственных фантазий меня передёрнуло. Мысли казались страшным сном, от которого так хотелось… уснуть. Может, всё обойдётся? Что, если про меня забыли? Что, если в газетах не указан полный список испытателей, и кто-то всё-таки погрузился в сон чуть позже меня на тот же срок? Мою наивную надежду рассеял доктор Леман, появившийся в половине восьмого у меня в палате.

–Здравствуй, Свен.

И уже по приветствию я могла сказать, что день предстоит не самый лучший. Доктор Леман всегда говорил «Привет», когда прибывал в хорошем настроении и «Здравствуй» – в плохом. Чтож, я не слишком надеялась на обратное. Чудес не бывает.

–Доброе утро.

Я кивнула и постаралась улыбнуться. Обманывать психотерапевта всё равно что обманывать зеркало – бессмысленно и безуспешно. Мои глаза со вздутыми красными сосудиками и припухшими веками, а также стопка проштудированных газет у изголовья красноречиво свидетельствовали о том, что за эту ночь я не сомкнула глаз.

–Как твои ноги? Ходить можешь?

После моего вчерашнего забега было странно слышать подобный вопрос. Однако и Леман, и я понимали, что то было лишь результатом прилива адреналина.

–Нормально, – сухо ответила я.

–Хорошо. Я позову медсестру, она принесёт тебе сменную одежду.

–Я должна куда-то идти?

–Это не далеко. В соседний корпус.

Я вздрогнула от мысли, что меня ждёт. Там меня готовили к эксперименту, производили необходимые обследования и консультации. Но теперь никто не похлопает меня по плечу, не возьмёт меня за руку и не скажет: «Не волнуйся! Всё будет хорошо!». С экспериментальной крысой, подвергшейся своему испытанию, не разговаривают.

Доктор Леман ждал меня за дверью. Словно прощаясь, я бросила последний взгляд на свою обитель и с чувством обречённости покинула палату. Ощущение болтающегося на шее булыжника, тянущего меня к земле, не покидало даже в физическом отношении. Я старалась выпрямиться, но мышцы спины одряхлели и были просто-напросто не в состоянии поддерживать тяжёлые кости. Когда мы спускались по лестнице, помогли перила, за которые я могла уцепиться и помочь уставшему неизвестно отчего телу. Наконец, пройдя через коридор, связывающий два корпуса, мы очутились в одной из лабораторий. Взгляды тут же устремились на меня. Что-то жутковатое было в этих белоснежных стенах. Что-то мёртвое…

–Доброе утро, мисс Ланкастер! Присаживайтесь.

Заискивающий взгляд этого парня в белом халате отталкивал, и я поспешила сесть и отвернуться, чтобы не видеть его сверлящих глаз.

–Мисс Ланкастер! – начал мужчина с впалыми серыми глазами и небритым подбородком. Возможно, профессор. – Рад, что Вы здоровы.

У него был низкий, давящий голос с южным акцентом, да и внешность этого человека производила не самое умиротворяющее впечатления. Он улыбнулся, соорудив на своём лице чуть перекошенную параболу. Меня передёрнуло: от этого зрелища пришло ощущение, будто он собирается вонзить в меня шприц с цианидом. В ответ на его приветствие я криво ухмыльнулась, почти симметрично ему, и почувствовала, что в своём положении чем-то похожа на душевнобольную. Может, так и есть?

Несколько ничего не значащих вопросов на тему общего самочувствия были скорее данью врачебной бюрократии, поэтому никто из присутствующих не заострил на них внимания.

–Майк проводит Вас до доктора Лакермана. Сегодня состоится первый этап Вашего обследования.

Он не спрашивал, хочу ли я, довольна ли, удобно ли мне, а лишь поставил перед фактом. Всё, как я и ожидала. Всё, чего я боялась. Конечно, со мной ничего не могло случиться, ведь им необходимо показать меня людям – здоровую и адекватную, а для этого докторам нужно быть уверенными, что перед публикой я не выкину что-нибудь из ряда вон выходящее. Впрочем, может, это им и не нужно. Здесь нет политиков и маркетологов, здесь есть только шестеренки научной системы, малые и большие, а для них важны лишь конкретные показатели приборов – цифры и скупые обозначения. Я не держала на них зла, смирившись со своей участью. Апатичное состояние вползало в душу липким туманом, но раздражение, назревающее от контактов с неприятными мне людьми, не давало депрессии удобно устроиться в моём сознании.

Мода на белые халаты так и не прошла. Многое в клиниках и больницах менялось, но неизменное превалирование белого над прочими красками навеки сцепилось со всем, что касается медицины. Из одних белых стен я попала в другие, не менее яркие и раздражающие, где меня ждал доктор Лакерман. Он был полной противоположностью предыдущего профессора – отсутствующий взгляд, исходящий из чёрных, как и густая шевелюра, глаз. Его равнодушие немного успокоило меня, ведь мало кому понравится, когда на тебя смотрят, как на пришельца. Впрочем, не мне их судить. Ведь если бы я не участвовала в программе искусственного сна, то была бы также заинтересована в результатах подобных экспериментов.

Произнося минимум слов, в основном содержащих команды вроде «Садитесь сюда» или «Глубоко вдохните», Лакерман провёл общий осмотр – постучал молоточком, поводил фонариком, помотал ручками, словом, делал всё, что обычно делают невропатологи. Затем мне дали длинный белый халат, в который я должна была переодеться, и засунули в жутковатую белую капсулу, предназначенную для магнитно-резонансной томографии. Жужжащие, сверлящие и скрипящие звуки просто разрывали мозг, и так хотелось вдавить до отказа кнопку на продолговатом пульте, который был у меня в руках на случай, если бы что-то пошло не так. Время в аппарате МРТ казалось мне вечностью. Мышцы и суставы болели от обездвиженного положения. И в тот момент, когда я уже готова была сдаться, платформа, на которой я лежала, наконец, выкатилась из замкнутого пространства. Не удивлюсь, если после такого обследования у меня обнаружится клаустрофобия.

Постепенно подтягивались ассистенты доктора. Двадцать минут назад – столько, как минимум, я была взаперти – их было всего двое, а теперь уже пятеро: четверо студентов, среди которых три девушки и один парень, и один мужчина под 40. Я спрашивала себя: зачем они здесь? Для какой такой процедуры может понадобиться столько человек? Моя фантазия играла со мной злую шутку. Мелкая дрожь, которая колотила меня каких-то полторы дюжины часов назад, вновь вернулась. Я отгоняла от себя ужасающие видения, но они не уходили. Пока этот кошмар не закончится, они не уйдут. Я это прекрасно знала. А холодная, деловая атмосфера, царящая в помещении, только подливала масло в огонь. Ассистенты точно заразились вирусом равнодушия: ни одного взгляда – ни доброго, ни злого – абсолютно ничего! Может, за эти полгода, что меня не было, люди вообще перестали что-либо ощущать?

Девушка с длинной белой косой, перекинутой через плечо, проводила меня в следующую комнату и усадила на стул. Передо мной стоял небольшой, металлический стол, явно подсоединённый к электросети. На нём – какие-то приборы, проводочки разных цветов, штекеры и прочая ерунда, которой, как мне казалось, не место в больнице. Лакерман коснулся моих плеч, приказав выпрямиться и сидеть ровно, и принялся что-то настраивать. За спиной слышались глухие и звонкие щелчки. Наконец, моё мучительное ожидание закончилось, когда на голову мне водрузили какую-то шапку. Отвратительный запах резины ударил в нос. Один из аспирантов сказал мне закрыть глаза. Теперь, без возможности наблюдать за тем, что происходит вокруг, моё волнение усилилось. Что-то зашумело, послышалась пара щелчков. Вначале я подумала, что мне лишь показалось. Но нет, от каждого щелчка передо мной вспыхивали искры света, рассеивающегося во тьме. Затем резкие звуки прекратились, а вместо них начал нарастать какой-то гул, немного давивший на барабанные перепонки. В новом ощущении я не сомневалась ни на секунду, ведь оно было ясным, как день. Сквозь закрытые веки я видела пляшущие разноцветные огни, понимая, что этот прибор каким-то образом воспроизводит цветовые эффекты в моём мозгу. В голове шумело: этот звук я слышала в фильмах – звук прибоя. Но в данный момент он значил совсем другое. С моим мозгом что-то происходило, я знала это, но ничего не могла сделать. Голова закружилась, и я, кажется, пошатнулась, и чуть было не упала со стула, если бы чьи-то узловатые руки не удержали моё лишённое ориентации тело на месте. Ощущение, что твой мозг находится в чьих-то руках (далеко не факт, что надёжных), невозможно объяснить. Ты чувствуешь, как будто кто-то бурит черепную коробку, как кто-то тонкими, проворными пальцами проникает сквозь кость, но ты не можешь сделать ничего, потому что ты – добровольный раб, подписавший договор о самоотречении. На ум с готовностью пришли образы далёкого прошлого: ЭШТ, лоботомия… Свести человека с ума не так уж сложно.

В конце дня, который прерывался лишь на получасовой обед, когда все экзекуции были закончены, доктор Леман с печальной, извиняющейся гримасой встретил меня возле палаты.

–Как ты, Свен?

–Спасибо, всё нормально. – Я выдавила из себя улыбку. – Доктор Леман.

–Да?

–Простите, что ударила Вас вчера. Я была не в себе.

–Ничего, всё в порядке.

–Спасибо, что не бросили.

–Что за глупости? Мы ведь как одна семья.

–Нет, Вы не обязаны. И всё же Вы здесь. Спасибо.

В сущности, кто я такая, чтобы ко мне проявляли внимание? Ведь у доктора есть семья, жена, ребёнок. И все они более обеспечены, чем я и мои близкие, покойные близкие, поэтому они будут жить немного дольше. Леману, как главе семьи, хватает забот и дома, и на работе, а я, я лишь назойливая помеха, скрипящее над ухом насекомое. И лишь из жалости и простой, человеческой доброты он заботится обо мне. Наверное, доктору Леману стоило многих усилий говорить со мной спокойно и по-отечески заботливо, ведь эмоции, как капельки воды в потоке контрастного душа, окатывали меня с головы до ног с минуты пробуждения. Этот ужас, это отчаяние, эта боль…. Я сроднилась с ними, мы стали единым целым, и поэтому с каждым вздохом острота ощущений снижалась. Я доставала белый флаг и лишь шла, шла, шла с надеждой, что эта беговая дорожка когда-нибудь отключится, и я смогу сойти с неё, смогу освободиться и уйти туда, куда захочу. А я точно знаю, чего я хочу.

…

–Прежде чем я задам Вам ряд вопросов, скажите, мисс Ланкастер, готовы ли Вы вновь вернуться в общество людей после полугодовой изоляции? Не пугает ли Вас эта мысль?

–Сколько я здесь? Неделю? Или две? Разве не в человеческом обществе я находилась? Так к чему же сейчас такие вопросы?

Взгляд из-под очков, цепкий и испытующий, примораживал всех к креслу по ту сторону стола. Или же я была единственной, кто усмотрел снобизм в этом статичном выражении лица? Оно принадлежало Мартину Уолкеру, коренастому облысевшему мозговеду, визит к которому для меня оставили на десерт.

Доктор Уолкер считался одним из лучших специалистов своего ремесла. Лучший кабинет, лучший вид из окна, если таковой ещё можно найти, а также различные прибамбасы, создающие атмосферу комнаты, в которой люди, по сути, должны восстанавливать баланс с собственным «Я», погружаясь в мысли и воспоминания, с комфортом плывя по течению длинной непознанной реки. Наверняка Мартин Уолкер – один из главных авторитетов проекта, возможно даже один из основоположников. С тех пор, как я попала в акклиматизационный центр, пожалуй, только санитарки ни разу не произнесли его имени, да и то только потому что они вообще редко что говорили. Понимаю, всю это время я была не лучшим собеседником. Стоило только взглянуть на эту убитую физиономию, которую я встречала в настенном зеркале каждое утро, как охота вступать в контакт с пациентом пропадала, даже если таковая и возникала. Но сегодня лицо изменило свой оттенок, стало более ярким и утратило прошивающую его прежде бледность. И я знала, что виной тому был визит к психотерапевту. Все эти дни меня, как ископаемую мумию, исследовали и делали неведомые выводы, но все пережитые мною манипуляции будто проходили мимо, не оставляя после себя ничего, кроме физической усталости. Но в этом кабинете меня ожидало иное испытание. Я представляла себе, как чьи-то бесцеремонные пальцы коснутся извилин моего мозга, и через это прикосновение всё, что до сей поры было моим личным багажом прочувствованного и пережитого в реальности и во сне, станет всего лишь горсткой росчерков на отчётном листе, записанных тем, для кого они – лишь очередные иллюзии душевнобольного пациента.

«Ну, давай же!» – кричал голос в голове. «Скажи, скажи уже что-нибудь!». Лицо пылало, я чувствовала, как кровь протестующе забегала по сосудам. Перфундере… С каждым днём мой мир отдалялся от меня всё дальше и дальше. А этот человек – он здесь, сейчас, передо мной, хочет похитить единственное сокровище, что ещё осталось в моей жизни. Неужели эти чёртовы мозгоправы думают, что люди – это раскрытые книги? Я не собираюсь играть роль препарированной игрушки, лучше убейте меня, чем выгладывать гниющее содержимое моей башки! Теперь всё равно. Нечего терять. Надежда умирала во мне также стремительно, как забывался долгий сон.

–Вы прекрасно поняли, о чём я говорю, – кажется, мой сарказм ничуть не задел его непрошибаемое Эго. – Готовы ли Вы, на Ваш взгляд, общаться с такими же, как и Вы. С людьми в третьем корпусе акклиматизационного центра?

–Думаю, да, – я пожала плечами, не находя, что ещё ответить на этот странный вопрос. Если честно, я не думала об этом, о жизни после, о жизни вне этих стен. Для меня в тот момент существовали лишь две реальности: мир Перфундере и экзекуционный центр «приди в себя после долгого сна».

–Почему я спрашиваю… Пациенты в третьем корпусе, так сказать, разные, и часто сложные в общении. Понимаете?

–Кажется, да.

–Не думаю, что Вы представляете, что это за люди, но скоро Вы с ними встретитесь. Мисс Ланкастер, Вы должны понимать, что не все они видели хорошие сны. Кто-то ещё раз пережил расставание с близкими и это обострило их депрессию. Кто-то столкнулся со своими страхами лицом к лицу, а кто-то приобрёл новые. Всем им, как и Вам, нужно научиться жить с тем, что вы видели по ту сторону сознания. Это неведомая для Вас сфера. Обычно люди забывают 90% увиденного за ночь, к тому же при нормальном сне видение намного более короткое и бессвязное. Но в связи с тем, что продолжительность сна благодаря нашей методике была искусственно увеличена, в ваших снах намного больше осмысленности и целостности сюжета. Так ведь, Сванвейг?

–Спасибо за пояснения, доктор Уолкер, но… к чему всё это? У меня выявлены какие-то отклонения в психике после погружения?

–Руководитель проекта – доктор Келли – посчитал нужным оставить Вас здесь ещё минимум на неделю.

–Он – руководитель проекта? То есть, как я понимаю, он должен курировать добровольцев, так?

–Да, так и есть.

–Собственно говоря, от чего меня лечить? Никогда бы не подумала, что сон причиняет вред здоровью.

–Вы не правы, мисс. Представьте, что происходит с человеческим организмом от многолетнего пребывания в горизонтальном положении. Если бы не оригинальная функция электростимуляции мышц, поддерживавшего Ваш организм, через несколько лет Ваши внутренние органы атрофировались бы. Конечно, лишь в том случае, если бы все эти годы Вы беспрерывно спали.

–Чтож, спасибо аппарату.

–В ближайшее время доктор Келли с Вами встретится.

–Зачем?

–Обсудить дальнейшую перспективу.

–Странно. Почему он никогда не показывался мне на глаза? – как бы спросила я сама у себя. Но для доктора Уолкера поведение Келли было само собой разумеющимся.

–Не было надобности. Есть ли смысл судье встречался с истцом или ответчиком до того, как обе стороны не собрали все факты в подтверждение правоты каждой из них?

–Ну, скажем так, это не запрещено.

–Так-то оно так. Но есть ли смысл?

–Есть ли смысл? Да это вообще разные вещи! Как можно сравнивать медицину с судебной структурой?

–Мир изменился. В наше время сравнить можно всё, в том числе то, чего нет даже в самых отдалённых проектах. Смысл можно найти даже при его полном отсутствии. В наше время это сможет сделать даже ребёнок. Уж Вам ли не знать…

Есть, ответила я про себя. Смысл есть всегда. Он не может отсутствовать. Всё, что совершается, имеет какую-то цель. Если этот Келли не посчитал своим долгом хотя бы раз встретиться со своим подопечным, для меня это лишь возможность сделать вывод о его личности ещё до непосредственной встречи с субъектом. Впрочем, о каком личном внимании и человеческом участии может идти речь в этом бездушном месте? Держу пари, и предстоящий разговор – всего лишь формальность, думала я. Кому нужно отчитываться передо мной – кроликом с красными от сна глазами?

–Я поняла Вас. Спасибо, что предупредили.

–Вот и прекрасно! Чтож, мисс Ланкастер. Начнём наш сеанс. Скажите, как Вам спалось первые пару дней после пробуждения…

…

Тебе наверняка знакома техника приготовления печенья. Обычно его готовят в духовке, на противне, застеленном пергаментом. Спорим, хоть раз и тебе приходилось столкнуться с таким неприятный казусом, как жидкое тесто? Вроде бы слепишь ровные будущие печенки, они кажутся пропорциональными и симметричными, но когда через 20 минут ты открываешь духовку, всё тесто превратилось в огромный блин размером с противень, и уже ни один следопыт не сможет прочитать, где должны были появиться на свет аккуратные кондитерские изделия. Нечто подобное происходило сейчас со мной, с моими днями, с жизнью в целом. Была ли виной однотипность и томительная текучесть дней, а может лишь в сравнении с жизнью на Перфундере я поняла, насколько тусклы и бессмысленны пробегающие часы на Земле, но все они – минуты, часы, дни – слились в один огромный блин, без дрожжей и разрыхлителя, клёклое липкое тесто без приправ и начинок. Странное ощущение – всё время находится в плену белых стен: слышать гул больничных механизмов и вдыхать стерильные запахи современных средств дезинфекции. С каждым днём я всё глубже и глубже проваливалась в сон. Моё страстное желание вновь вернуться на воображаемую планету точно заморозилось. Я предполагала, что ежедневные витамины на самом деле не витамины, а какие-нибудь транквилизаторы. Что если Леман сдал меня этим немым существам в белых халатах, рассказав о моей крайне эмоциональной просьбе? Но нет, в действительности мозг мой был трезв и чист, как стёкла в акклиматизационном центре. Эта заторможенность крылась где-то глубоко, в недрах души, точно что-то внутри меня уже не верило в возвращение на Перфундере. Слишком долго я созерцала белый цвет, поэтому успела отвыкнуть от яркости моей нереальной жизни. Нереальной, нереальной, продолжаю я повторять себе, чтобы не начать думать о Перфундере, как о какой-то соседней планете, на которую, если очень, очень постараться, можно улететь навсегда. Но как же это мучительно – осознавать, что всё, во что я верю и на что надеюсь, всё, что я так сильно люблю – нереально. Перфундере, семья, друзья, Йон…

Но в один прекрасный день конвейер перестал выплёвывать одинаковые дни, вместо этого преподнеся нечто, возможно, более ужасное.

Глава 3

Пленники Морфея

Горка каши соскользнула, не оставив на ложке следа, будто была сделана из желатина. Самая младшая в группе детского сада, девочка никогда не любила кашу. Эта упругая текстура разваренных хлопьев… Сладкая, с лёгким горьковатым привкусом, она шла за обе щёки во всех семьях. Сколько я себя помню, овсянка всегда была такой, и почему-то вкус этот не казался мне нормальным. Так и теперь, в одиночестве сидя за плохо протёртым столом, я чувствовала, как в горле срабатывает блокиратор, не впуская в организм ненавистную химическую пищу. Впервые я завтракала в столовой Центра. Впервые я покинула стены исследовательского второго и «спального» первого корпуса, чтобы переселиться в третий. Если коротко: в психушку.

Вокруг меня были люди. Много людей. Как давно я не была в обществе себе подобных, товарищей по несчастью, таких же нищебродов, которым посчастливилось быть подопытными в дорогостоящем эксперименте. Впрочем, были и те, кто бедностью не страдал, однако законное место в отсеке «душевнобольных» заняли – всё же в вопросе психики человечество не делится на богатых и бедных, разве что условно.

Кажется, они были такими же, как и я: бесцветные, потерянные человечки, апатично возившиеся в своих тарелках, они не поднимали глаз, не замечали, что среди них есть кто-то новый. Это хорошо, потому что общаться я была не в настроении. Стоило мне подумать об этом, как за спиной раздалось:

–Псц! Эй!

Я повернулась и увидела за соседним столиком женщину, с маленьким треугольным лицом и стрижкой под машинку. В отличие от большинства пациентов, она не пыталась съесть кашу, а просто сидела, сложив руки в стопку, и смотрела своими живыми глазами в мою сторону.

–Ты ведь Сванвейг, да? Мисс-самый-долгий-сон?

–Можно просто Свен, – отозвалась я, поморщившись от столь неблагозвучной «кликухи».

–А я Тара.

–Приятно познакомиться, Тара. Давно ты здесь?

–Три месяца. Кажется.

–После пробуждения?

–Нет, всего. Я спала две недели, с тех пор два месяца как я здесь.

Как-то некстати вспомнилась фраза из одного старенького сериальчика про постапокалиптичекий мир: «Я задам тебе три вопроса…». Три стандартных вопроса задавали новым знакомым перед тем, как принять их в свою общину. Нечто подобное происходило и сейчас, только в точности до наоборот – вопросы задавали новоприбывшие.