К пяти утра глаза Шута обрели бодрость звезды Сириус. Убедившись, что все находящиеся в комнате души спят, он начал бродить по подвалу. Ватные ноги вели его то к маленькой игольнице, то к полке со специями, то к зелёным стеклянным бутылкам на полу, то к мусорке. В последнее он раньше не заглядывал, по мизофобным соображениям. Однако любопытство превзошло его чистоплотность и заставило забрести ватные ноги на стенку коробки с мусором. Обычный хлам: нитки, скомканные шаблоны, поломанные зажигалки. Шут спрыгнул обратно и пошёл к двери. Тётенька со спорящим телефоном была на удивление спокойна, а парфюмерия ещё закрыта. Но совсем рядом ощущалось чьё-то отчаянное негодование. Шут посмотрел на улицу из всех дверных щелок и не обнаружил ничего подозрительного. Ватные ноги начали двигать назад к ящику и поворачивать за собой голову. Взгляд Шута остановился на овечке. Она стояла на третьей ступеньке и смотрела ему в глаза. Шут видел её в первый день своего появления, но больше они не встречались.
– Август! Это ты? Где ж ты был? – Шут спустился к третьей ступеньке и ожидал ответа. Август указал взглядом на мусорку и продолжил пристально смотреть на Шута.
– Как? Это.. то есть.. Тебя? Туда! За что? – сознание Шута не привыкло видеть овечек, живущих на мусорке, и всеми силами пыталось понять происходящее. Он знал, что кукла может временно быть непригодна, как он, но это исключительно дело времени и сценария. Тем не менее, каждая сценка без его присутствия рвала его ватное сердце на кусочки, и теперь он попытался представить, что чувствует актёр, зная вечность своей непригодности. Если все разочаровывающие его надеющуюся душу сны отдавались в нём чем-то, сравнимым с уколом, то придумать сравнение мусорке он не мог. А кукол, как и людей, настигает страх, когда они смотрят в глаза чему-то несравнимо бездонному. Поэтому Шут не мог держать взгляд на глазах Августа, а лишь смотрел себе в ноги и мямлил несуразные слова сожаления.