Бык-Юпитер
Бывает приходит последний момент
и даже не очень-то хочется жить,
ни прыгать ни бегать и даже дышать,
залег на кровать и готов умирать.
Надежда истлела и дым упорхнул,
окурок выходит в бездонную тьму,
рассеяться бы, словно пепел в ветру -
бык может лететь, а Юпитер в аду.
Ну так и останься бычком,
лети и смотри, живи comme toutjours
забудь о падении и, просто смеясь,
ешь мёд и ругайся, тупая ты грязь.
Осенняя печаль
Как вдохновлён бываю я,
когда ты пробегаешь мимо,
не протянув руки, а только озираясь бегло,
в глазах твоих тогда лишь отчужденье.
Я отчётливо помню момент, означавший, наверное, моё взросление. Я был в восьмом классе и одноклассники задумали гулянку, на которую и меня пригласили. Гулявших было всего восемь; девочек и мальчиков, как ни удивительно, поровну. А собирались мы на квартире, оставленной, как по волшебству, чьими-то родителями. Купили дешёвое вино, пива – да и на кутёж, слегка подмокший от осенней мороси. Да, тогда была осень, моя личная пора перемен.
В середине пьянки меня вдруг выдернула из разговора с товарищами одноклассница Полина, предложила поговорить. Сказала, что давно ей нравлюсь, что никак не решалась сказать, а тут вот, чудесная возможность. Право не знаю, чем я ей приглянулся, я всегда был довольно средним и по учёбе и по внешности. Но что тут поделать, сердцу не прикажешь. Мы вышли в другую комнату, уселись на диван и поцеловались. Вкус вина и сигарет, да ещё и с Полининым жаром, заставили млеть, но открывшиеся почему-то глаза уставились на щель от неплотно закрытой двери – там был мой друг и тоже одноклассник Паша, и ему, как и мне, повезло с девчонкой. Сначала вообще показалось, что смотрю в зеркало, но его тёмные волосы, длиннее обычных мужских причёсок, не дали обмануться. Тогда-то я пришёл в себя, жар обернулся назойливостью, губы были неприятно влажными, сердце сковала какая-то тревога. А взор был всё направлен на Пашу и я понял, что мне просто больно от того, что он кого-то целует. И это было странно.
Я мягко отстранился от Полины, но мягкости и не требовалось – Полинка уж слишком сильно захмелела, прилегла, да такова и была, через минуту уже мирно посапывала. А я всё и сидел, рядом со спящим телом, в той комнате, тёмной из-за пасмурной погоды и вечера, и смотрел, как Паша говорит с кем-то, смеется, опять целуется, и на душе было неспокойно.
Так и пробыл там тогда часа два, потом собрался и, ни с кем не попрощавшись, пошёл домой. Весь промок, пока добирался, но совершенно этого не заметил, и лёг спать.
Потом прошли непростые два года. Пытался, конечно, списать всё на мимолётную искру, вино, а когда это не помогало, решал, что не буду с ним видеться, говорить. Но учились мы в одном классе, да и я подспудно знал, что занимаюсь самообманом.
И так изо дня в день: терзания, какие-то чуть бредовые планы на компромисс, буду, дескать, только другом, буду…да ничего не буду, не могу! И слова, "заветные" три слова очень ярко светили в буре чувств, но страх и природная флегматичность помогали их прятать. Да уж, воистину непростое время; помню, как голодал по нему, перебиваясь случайными прикосновениями, рукопожатиями, жалкими крохами, но это было лучше, чем ничего. Так, побираясь, я и дошёл до момента невозможного откровения.
Была среда, мы с Пашей допоздна засиделись в кафе и спешно возвращались домой, так как уроки ни у кого сделаны не были. По дороге он что-то оживлённо рассказывал, то и дело поворачиваясь на меня, а я, признаться, пропускал всё мимо ушей, всё нутро было будто в напряжении от предстоящего прыжка, который было так страшно сделать.
На перекрёстке во дворах пришло время прощаться, но вместо протянутой руки я схватил его за плечо и сказал: "Паш, ты мне давно нравишься." Он немного сузил глаза и опустил брови, хотел что-то сказать, наверное, но я поцеловал его в щёку, быстро развернулся и пошёл прочь.
Дома просто я пылал, места найти не мог и едва смог уснуть уже поздно ночью.
Наутро на первом уроке я то и дело украдкой бросал на него взгляды, но ответа не получал. Хотел уже писать записку, но прозвенел звонок и я подошёл к нему.
–Привет, Паша.
– Утро доброе!
– Ну, как дела?
– Да нормально, а что такое?
– Ничего, просто спросил. Ты мне, наверное, что-то сказать хочешь
– Нет, ничего.
– Ладно тогда, я пошёл
– Давай.
После этого мы как-то отдалились, вне школы встречались только в компаниях общих знакомых, но почти не говорили. Всё это отзывалось ожогом в груди, с которым приходилось жить, как отзывались и долетавшие до меня слова о его переезде, о его новой подруге.
Я, конечно, тоже пытался отстраниться от пожиравших меня чувств: заводил знакомства с девушками, ходил во всевозможные кружки, пробовал даже начать что-нибудь с Полиной, но её сердце, должно быть, едва ли заметно для неё самой, заметило перемену во мне, и она предложила просто общаться дальше как и раньше.
Всё это отзывалось ожогом в груди, с которым приходилось жить, как отзывались и долетавшие до меня слова о его переезде, о его новой подруге. Всё это разрушало меня изнутри, подтачивало внутренности день за днём, капля за каплей размягчало тело, делая его мокрым картоном. И мой мозг, мой дорогой хранитель меня же, с какой любовью я смотрю на тебя, я вижу въявь твои изгибы, они плетутся словно ветви с давно опавшей в темноту листвой…
Моя пора страдать пройдёт, а ваша, дорогой?
Ведь дело в том, что осень, говоря стихами,
передала через меня свой редкий дар
вершить судьбу.
Я знаю, в отдалённом парке,
под корнем высохшего древа,
всегда найду клочок земли,
который только подобрать,
по-доброму смешливо дать ему вздохнуть,
и съесть,
внутри потом там будет жить поэт,
осенний странник и ноябрьский эстет,
до страсти увлечённый
любовью малой и большой,
хватающий её руками
и уносящий поскорей с собой.
Ох, этот посланник ночи,
он похититель всех сердец,
что зачерствели и озябли,
о да, он даст им теплоты.
Сквозь рёбра, что он немного оттолкнёт,
сквозь лёгкие, что выбросит не глядя,
а там и сердце- вот оно, обитель страсти!
Вот это я приму, какое красное,
немудрено, ведь столь любимо!
И сладострастно задрожали мои пальцы,
И улыбнулся я улыбкой не моей,
в небытие ушёл мой милый мальчик,
но нечего грустить, ему теперь там будет веселей,