Но ответ я уже не услышал. Всё произошло слишком быстро. Блестящий белый треугольник пронзил наш корабль, вылетев с другой его стороны вместе с металлическими обломками, как пуля при сквозном ранении вылетает из спины с густыми каплями крови. Он попал прямо в низ судна – туда, где находился двигательный отсек. Словно и метился туда. Гигантский жук, спускающийся с неба, накренился на бок и, загоревшись, стал падать на моих глазах. А знаете, – Хайбулов идущий впереди, оглянулся на нас с Ольгой, – мне сложно признаться в этом, но когда я смотрел, как разбитую и бесформенную тушу корабля на земле пожирают языки пламени, я подумал, что в жизни не видел настолько ужасного, но и одновременно такого прекрасного зрелища. В визуальном смысле. В детстве дедушка водил меня на парад, в конце которого показывали салют на набережной реки. Так вот этот салют не идет ни в какое сравнение с тем, что я лицезрел тогда. Огонь был такого цвета странного, фиолетовый с голубым, вид его завораживал. Может это из-за топлива, которое использовал наш двигатель… Не знаю, это, наверно, не важно. Важно, что в том пожаре я потерял всю свою команду. 11 человек. Настоящая катастрофа. И какая злая ирония – они хотели отыскать тут жизнь, а нашли лишь свою смерть.
Хайбулов сделал тяжелый вздох.
– Вы должны были знать некоторых оттуда. Штурман Димка и… Инженер Наташа. Насколько я помню, они уже служили у меня, когда вы стажировались, – сказал он и затих, уткнувшись в свои мысли.
Да, я помнил их. Правда очень смутно. Помнил, что они за люди, даже казалось, что могу вспомнить звуки их голосов, эхом доносящиеся из далекого прошлого, но как я не пытался, не мог восстановить в памяти их лица – только неясные размытые образы, будто смотрю на них издалека.
Мы продолжали вышагивать по белой земле, освещаемой лишь блеклым свечением звездного неба, в окружении длинных отростков, и казалось, что нету конца и края, ни этому лесу, не этой глубокой ночи. После недолгой молчаливой паузы я спросил капитана:
– И что с вами было дальше?
– Я обследовал обломки, но как и ожидалось, не нашел там никого. Мне хотелось похоронить ребят, как они того заслуживают, но огонь выжег всё начисто, не оставив даже их костей, лишь расплавленные груды металла, медленно остывающие на земле среди этих оранжевых стручков. Я был вне себя от горя. Следующую неделю потратил на то, что летал по планете туда-сюда на посадочном модуле, изучал все диапазоны радиочастот, мне нужно было найти тех, кому принадлежал аппарат, погубивший наш корабль. Но как я не искал – их нигде не было, никакого другого судна на MP 1003. Тогда я решил, что они либо хорошо спрятались, либо уже улетели. А вот когда я вернулся сюда в этот лес, на том самом месте, где разбился мой экипаж, я увидел корабль, – Хайбулов ещё раз обернулся на нас. – Представляете? Наш корабль, целехонький! Стоял себе невозмутимо, совсем не разбитый, блестел на солнце своим глянцевым корпусом. Как будто и не было этой ужасной аварии… Я пытался соединиться с ним, но на мои сигналы корабль не отвечал. Недолго думая, я полетел прямо к нему. Приземлиться рядом мне не удалось – стручки обступили судно плотно растущим лесом, и чем ближе они были к кораблю, тем интенсивнее росли. Найдя более-менее открытую местность, я посадил модуль и отправился пешком через эти густые заросли. Добравшись до входного шлюза корабля, я ввел нужный код на входной панели, и – о, чудо! – дверь отворилась, и зайдя в рубку, я увидел своих ребят – живых, здоровых и таких… Беззаботных, что ли.
Внезапно на горизонте появилась сперва тонкая, но постепенно расширяющаяся желтоватая полоса огня – небо начинало потихоньку светлеть. Взглянув на это, Хайбулов опасливо проговорил:
– Так друзья, нам бы поторопиться, рассвет вот-вот уже. До конца леса ещё несколько километров.
Мы стали идти быстрее. Настолько, насколько это возможно – действие обезболивающих, которыми обрабатывала меня капсула последние два дня, походу, заканчивалось, и теперь я сильнее ощущал последствия своего падения, каждый мой шаг отзывался болью, я начал больше хромать. Ольга заботливо взяла меня под руку, пока ведущий нас капитан продолжал свой рассказ:
– Тогда я застал свою команду, занимающуюся обычными рутинными делами. Вот прям слишком обычными, понимаете? Инженеры, как всегда, трудились в машинном цехе, наш биолог Анна суетилась в камбузе, готовила еду, штурман Димка сидел в своей рубке, высчитывал что-то, в общем все вели себя так, будто всё было нормально, будто наш корабль не разбился, и все они не погибли. Я не понимал, что происходит, в моей голове крутились вопросы почему и как. Я пытался задавать их ребятам, спрашивал, помнят ли они про аварию, но ни от кого не получил хоть какого-то внятного ответа. Они были очень приветливы и добры ко мне, с готовностью обсуждали со мной любые темы, касаемые науки, искусства, философии, но стоило мне спросить хоть что-то, связанное с нынешней ситуацией, как каждый член команды реагировал примерно одинаково – они резко теряли ко мне интерес, отворачивались, вели себя так, словно меня не существует. Это продолжалось с каждым буквально по паре минут, затем они снова обращали на меня внимание, но тут же переводили тему беседы на что-то другое, что-то совсем неважное. Начинали вспоминать былое, травили какие-то старые байки…
Я вспомнил свой разговор с Олей, когда лежа в капсуле регенерации, спрашивал её, что случилось с модулем, а она просто молчала, будто и не слышала меня.
– Я провел тогда с ними весь день, так и не добившись никакого объяснения. Ближе к вечеру мы собрались все вместе поужинать в кают-компании. Анна поставила передо мной тарелку риса с куриной грудкой, и только попробовав еду, я осознал, что всё это не по-настоящему. Будто вижу сон наяву. Не могла пища, созданная на синти-ферме, обладать таким натуральным вкусом. И не могли люди, сгоревшие дотла у меня на глазах, вот так сидеть со мной за одним столом. Не могли они кушать, пить, общаться, смеяться… И в тот самый момент, когда я это понял, солнце село за горизонт, небо в иллюминаторах окрасилось в черный. В следующий миг голоса за столом затихли, свет в кают-компании погас. Как и во всем корабле. Ещё не привыкшими к темноте глазами я не мог разобрать, что твориться вокруг. Сквозь непроглядный мрак я лишь уловил, что стены начали двигаться, а пол подо мной разъезжался. И уже через несколько секунд я оказался снаружи, лежа на холодной земле, совершенно один, без скафандра, окруженный молчаливыми стручками. Увидев скафандр, валяющийся недалеко от меня, я тут же побежал к нему, стараясь не вдохнуть чужеродную атмосферу. И лишь облачившись в него, я смог перевести дух и осмотреться – корабля нигде не было. Только я и бесконечный лес, лес, лес…
Пока Хайбулов говорил, мне вдруг показалось, что я уже могу видеть впереди более крупные просветы меж оранжевых стручков, через которые проглядывались бескрайние белые поля и небо, становящееся все ярче и ярче с каждой минутой. Видимо, лес заканчивался. Интересно, насколько далеко находится капитанский модуль? Боль ощущалась всё явнее – при ходьбе особенно отдавало в ещё не зажившее колено правой ноги. Очень хотелось присесть, отдохнуть, но что-то подсказывало, стоит мне остановиться и расслабиться, дальше я уже не пойду. Поэтому стиснув зубы, я, поддерживаемый своей женой, двигался вперед и продолжал слушать историю капитана:
– Конечно, поначалу я решил, что мне это всё привиделось. Пост-травматические галлюцинации или вроде того… Но вернувшись на следующий день, я снова обнаружил корабль на том же самом месте, а в нём – экипаж, погруженный в какие-то будничные проблемы, которые в данных обстоятельствах были ну совершенно не важными. И встретили меня ребята как ни в чем не бывало, словно я не пришел извне, а всё время находился с ними. И, ясное дело, никто из них не хотел обсуждать со мной их вчерашнее исчезновение вместе с кораблем, как и вообще в целом всю сложившуюся ситуацию. Будто всё было нормально и так, по крайней мере у них уж точно. Таким образом, я провел несколько месяцев – приходил с утра, наблюдал за ними весь день, а вечером, когда они все испарялись, возвращался к своему модулю. Мне потребовалось совсем немного времени, чтобы разобраться, в чём тут дело. Всё, что я видел – космический корабль и якобы выжившие космонавты – всё это не было какой-то моей галлюцинацией, всё существовало на самом деле. Я выяснил: эти, скажем так, объекты, являлись точными копиями своих оригиналов. Точность, мягко говоря, поражала. Копии имитировали свои подлинники аж до клеточного уровня – имитации людей реально дышали кислородом, а по проводам в стенах их корабля, сделанного как будто из настоящего металла, действительно шел электрический ток. Лес производил или э-э-э синтезировал их по не до конца ясным мне причинам. Я не имел представления – он просто воссоздает всё, что увидел сам, или делает их специально для меня? Он умеет только копировать или может вообще генерировать с нуля что угодно? А самое главное, для чего ему всё это? Может хотел мне что-то сказать, управляя членами моей команды, как режиссер театральной постановкой… Не знаю. Будучи её единственным зрителем, я просто продолжал смотреть. Но только в дневное время – каждый раз с наступлением темноты, все копии, как правило, исчезали, и представление заканчивалось. Так было поначалу. Со временем я заметил, что лес эволюционирует. Или лучше сказать обучается… В какой-то из дней, когда сумерки сгустились, мне показалось, что копия корабля простояла чуть дольше обычного, буквально на несколько секундочек, и лишь затем пропала. В дальнейшем я стал обращать на это внимание, и действительно в следующие разы, с каждым приходом ночи, лесу удавалось удерживать созданную им имитацию, прежде чем она исчезнет, на всё большее время. Сначала на секунды, потом на минуты, часы… Он как спортсмен, готовящийся к соревнованиям, постепенно улучшал свой результат.
Солнце поднялось над горизонтом уже наполовину, и мы поспевали за Хайбуловым как могли. Он двигался быстрым шагом, то и дело настороженно озираясь, но свой рассказ не прерывал. Я уже отчетливо видел, что мы приближаемся к краю леса.
– И вот однажды копия корабля продержалась до самого рассвета, – говорил капитан. – За ночь она сильно прохудилась и сжалась в размерах, но всё же не испарилась и не распалась на отдельные стручки, из которых состояла. Вскоре лес каким-то образом даже научился поддерживать внутри корабля тепло и кислород в ночные часы. Сложно было назвать эти условия комфортными – к утру воздух становился совсем уж разреженным, и в отсеках было уже довольно прохладно, но всё же этого хватало, чтобы не умереть там без скафандра. Будто лесу не нравилось, что я ухожу ночевать в посадочный модуль, и он как бы говорил: “Эй, оставайся на ночлег, приятель! Не бросай меня.” Или я это всё выдумал, воображая, что у него есть сознание схожее с человеческим, и что он может скучать и грустить… В любом случае, как бы он не старался, мне больше нравилось спать в своём модуле, чем в этом металлическом доме с призраками. Корабль перестал исчезать совсем, он стоял день и ночь, лишь немного сдуваясь в темное время суток. Но было то, что лесу никак не удавалось сохранить по ночам – это живая плоть и электричество. Всякий раз с окончанием дня все копии людей испарялись, и свет в корабле полностью вырубался. Это оставалось неизменным и впредь – видимо, у возможностей леса есть свои пределы.
Ни с того ни с сего Хайбулов остановился и застыл, втянув голову в плечи. Его грузная фигура, повернутая к нам спиной, в предрассветных сумерках выделялась на фоне множества оранжевых штырей, торчащих из земли, что выглядело даже как-то кинематографично.
– Вы слышите? – прошептал он и вновь сорвался с места, на этот раз ускорившись ещё сильнее.
Мы, стараясь не отставать от него, переглянулись с Ольгой:
– Неа.
– Лес просыпается, – донесся до нас его запыхавшийся голос.
И действительно, я заметил сперва слабый, но постепенно усиливающийся звук – это была трехнотная низкочастотная мелодия. По началу она прерывалась, как разговор по телефону с плохим соединением, но с каждой секундой нарастала и уплотнялась, обретая глубину и становясь всеобъемлющей.
– Что это такое?! – пыталась перекричать возрастающий шум моя жена.
– Не знаю, – отозвался Хайбулов. – Иногда он возникает… С разной периодичностью. Очевидно, его издают стручки, но каким образом и для чего – не ясно.
Невозможно было понять, где именно находился источник этого гудения – казалось, оно идет со всех сторон, и в то же время звучит откуда-то издалека.
Под этот аккомпанемент мы миновали последние стручки, оставив их все позади. В тот же миг звук моментально затих. Я осмотрелся – справа и слева тянулись бесконечные ряды оранжевых зарослей, уходя в обе стороны до самого горизонта. А впереди расстилалась гладкая белая равнина, словно пустыня без песка, и только вдалеке виднелись невысокие холмы такого же цвета, над которыми висело недавно вставшее солнце. После такого стремительного темпа, с которым мы двигались последнюю часть пути, хотелось перевести дух, поэтому наша маленькая компания ненадолго остановилась.
– Ну вот. Теперь мы в безопасности, – с облегчением произнес Хайбулов, и увидя вопросительное выражение лица сквозь мое растрескавшееся забрало, пояснил: – Насколько мне удалось понять, все эти имитации не могут пересекать границы леса, они существуют только внутри него и э-э-э над ним. Я пытался выводить сюда разных членов команды, и отойдя несколько метров от леса, они словно натыкались на невидимую стену, не могли идти дальше. И им самим не нравилось сюда ходить, здесь на краю они становились очень расстроенными, почти напуганными, непрестанно зазывали вернуться в их теплый уютный корабль. Я выносил оттуда всякие предметы и приборы, и с ними происходило то же самое, их нельзя было отнести дальше определенного места. Я обходил их с другой стороны, тащил за собой, даже привязывал трос, пытался вытянуть с помощью посадочного модуля – всё без толку. Но при этом, вы сами видели, лес умеет запускать в небо летательные аппараты, по типу моего модуля или ваших зондов. Не знаю, как это работает, может он генерирует вокруг себя какое-то незримое энергетическое излучение, только внутри которого живут его копии. Возможно, оно распространяется ввысь на целые километры, но при этом почему-то ограничено по горизонтальной оси. Будто лес это мама, отпустившая своих маленьких детей поиграть во дворе, а излучение как поле её зрения, пределы которого покидать запрещено.
Солнечный диск немного непривычного вида освещал широко раскинувшуюся пустошь, на которой мы оказались. Глядя на этот бескрайний пейзаж, я ощутил, непонятно откуда взявшееся, сожаление. Меня охватило странное, казавшееся неуместным в данной ситуации, чувство, словно мне хочется вернуться в лес, спрятаться в его гостеприимной чаще от этого слишком открытого пространства. Это было нелепо. Являясь опытным космическим путешественником, я, можно сказать, имел иммунитет от всякого рода агорафобий. Что это тогда? Стокгольмский синдром? Ведь судя по всему, я провел последние два дня в заложниках у иной формы жизни, очень успешно притворяющейся моей женой. Мы общались и шутили, я купался в её безмерной заботе и даже занимался с ней любовью. Но сейчас я не чувствовал себя обманутым или использованным, во мне не было отвращения, лишь какая-то неведомая тоска зарождалась внутри. Мои мысли нарушил голос Ольги:
– Мы видели излучение, о котором вы говорите, еще там на орбите, когда изучали проекции с электромагнитных сканеров наших зондов, – обратилась она к капитану.
– Да, мы тоже запускали зонды, – ответил он, – но все данные полученные с них сгорели вместе с кораблем. К сожалению, я не успел с ними ознакомиться в достаточной мере. Мой модуль не оборудован техникой для подобных исследований, и я не мог засечь излучение самостоятельно, поэтому только строил теории о его существовании.
– Кстати, далеко до него-то…? До вашего модуля, – спросил я, ещё пока не восстановив свое дыхание полностью. Последние километры нашего путешествия, пройденные так быстро, дались мне тяжелее чем остальным. Я стоял, глубоко дыша и стараясь опирать вес своего тела на менее больную ногу.
– Ну, как сказать. Видишь во-о-он те холмы, – говорил Хайбулов, указывая рукой далеко вперед, – нам надо добраться до них, а за ними идти еще столько же… Наверно, ещё несколько часов дороги.
– Классно, можно было бы расположить его ещё дальше, – язвительно, но без злобы произнес я.
Капитан засмеялся:
– Уж простите, что не подготовился к вашему прилету. Не думал, что этот э-э-э курорт посетит кто-то ещё.
С этими словами мы снова двинулись в путь, направившись в сторону тех самых холмов. Раны всё сильнее терзали меня, особенно мучительно было ощущать прикосновения тела к внутренним стенкам скафандра во время ходьбы. Я вспомнил медицинскую капсулу, представил, как нежнейшие капельки регенерирующего раствора снова окутывают меня, ласкают мою кожу, утоляя боль, и от этих мыслей мне на секунду будто полегчало. Но и в то же время я задумался – если ткани моего организма восстанавливались за счет материала, созданного стручками, не значит ли это, что в меня проникло чужеродное ДНК, уже ставшее частью меня? Или наоборот, я сам теперь являюсь частью леса?
– Я не просто так перевез модуль подальше отсюда, были на то причины, при чем косвенно подтверждающие, что тут действительно есть излучение неизвестной природы, – продолжал Хайбулов свою мысль. – Спустя несколько месяцев пребывания тут, я обратил внимание, что моя техника ведет себя странно – все электронные приборы в моем модуле начали сильно глючить, абсолютно все системы функционировали всё хуже и хуже. В один день перестал работать главный передатчик, и я больше не мог транслировать сигнал-SOS в космос. Я остался совершенно немой и без единой надежды, что кто-то, пролетающий мимо этой звездной системы, случайно поймает мои призывы о помощи и прибудет спасти меня.
– Вот почему мы не засекли вас, когда прилетели сюда, – заметила Ольга.
– Верно, – капитан кивнул головой внутри своего шлема, но этого никто из нас не увидел. – Я не сразу уловил связь между излучением и этими поломками. Возможно, техника начинала деградировать под его влиянием, а может лес, не хотевший со мной расставаться, специально так влиял на неё. Только когда я переместил модуль поодаль, разрушение электроники прекратилось. Но передатчик у меня, увы, так и не получилось починить. С тех самых пор я больше не опускал модуль вблизи оранжевых отростков, и вообще перестал на нем передвигаться. Честно говоря, он оказался в таком состоянии, что мне было попросту страшно на нем летать, я боялся, что он развалится в воздухе. Его оставшихся мощностей едва хватит, чтобы вылететь на орбиту. Я надеялся, что когда-то мне придется воспользоваться им именно для этого, поэтому берёг его. Выходит, не зря.
И хоть я не видел сейчас лицо Хайбулова, так как он все также шагал впереди, я был уверен, что оно расплылось в широченной улыбке.
– Теперь мне приходилось ходить к имитации корабля пешком, преодолевая большое расстояние. Поэтому я даже начал периодически оставаться в нём на ночь. Я сам не заметил, как находясь среди погибших друзей, с течением времени стал всё чаще забываться. Иногда из моей головы выпадало, что меня окружают призраки, и мне казалось, что всё нормально, все члены экипажа живы, и мы с ними просто куда-то летим среди звезд, а не торчим тут. Я забывал о том, что застрял на этой планете совершенно один. Всё меньше я вел свои записи, всё меньше воспринимал ситуацию с научной точки зрения. Я практически перестал возвращаться к своему модулю и уже почти не вспоминал о его существовании. Однажды я перестал уходить из корабля совсем, жил уже в нем все время, оставаясь ночью в одиночестве в его темных и холодных помещениях, задыхаясь от слишком разреженного воздуха, но как бы не замечая этого.
Чем дальше мы отходили от леса, тем больше происходящее обретало для меня какую-то неестественность. В затылке возникло странное ощущение, будто сзади кто-то сверлит меня взглядом. Что-то внутри подсказывало, лес не хочет отпускать меня. Я взглянул наверх – мы что, действительно снова полетим в космос? Где-то за этой небесной голубизной, казавшейся такой миролюбивой на вид, я знал, таится черная пустота, совершенно неблагоприятная и холодная. Невольно поежившись, я попытался переключить мысли на что-то другое и спросил у капитана:
– А что сейчас с этой копией корабля?
– Нету её больше. Когда вновь пришла зима, небо заволокло густыми темно-оранжевыми, почти коричневыми, тучами. Наступили нескончаемые сумерки, лесу стало не хватать солнечных лучей. Корабль простоял так ещё пару дней, медленно-медленно уменьшаясь и рыжея, пока не растворился полностью в жухлых, ставших на время зимы какими-то поникшими, стручках. Я не знал, что делать. Хотелось на стену лезть! Я лишился своей команды снова, уже второй раз за год. Сперва я с ума сходил от одиночества и скорби, но вскоре я осознал важную вещь. Это горе как будто меня отрезвило, дав оценить ситуацию как бы со стороны. Я понял, что вот это мое времяпрепровождение в компании копий, по сути, не очень хорошее занятие. Это было нечестно по отношению к ребятам, которые на самом-то деле трагично погибли. Представляю, какой бы ужас они испытали, если бы знали, чем я буду заниматься после их смерти. Мне стало стыдно, и до меня дошло, что эти имитации всё-таки не являлись настолько уж достоверными и точными. Они были более здоровыми и счастливыми, чем их оригиналы, никогда не пребывали в плохом настроении, всё у них получалось слаженно и гармонично, вот прям такие идеальные люди. Словно они лишь отражения в красивом зеркале или фотографии, сделанные в хороший солнечный день, на которых каждый запечатленный человек застыл в вечной безмятежной улыбке. За все месяцы, проведенные в их обществе, я не застал ни одного конфликта, не видел ни одной болезни, ничего такого. Настоящие ребята были совершенно другие – они хорошие, но разнохарактерные, вследствие этого в межзвездных полетах у нас на борту часто возникали нелепые склоки, которые мне, как капитану, иногда приходилось разрешать.
– Получается, вы больше туда не ходили, когда кончилась зима?
– Я решил, что да, не буду ходить. Но через 4 месяца, как тучи рассеялись, и над лесом снова показалась блестящая верхушка корпуса корабля, я пообещал себе, что схожу один раз и всё. Просто навещу их и попрощаюсь. И вот одним ясным днем, когда я уже шел к ним там среди стручков, случилось кое-что странное. До сих пор не могу понять, может лес умеет проникать в сознание живых существ, читать мысли, не знаю, но каким-то образом он знал, что я пришел в последний раз и больше не хочу возвращаться. Ещё не дойдя до корабля я услышал какое-то мельтешение в оранжевых зарослях, а в следующую секунду меня обступили все члены экипажа, схватили за руки и за ноги и потащили. Я пытался вырваться, кричал, но они держали крепко, продолжая меня нести, и вообще вели себя очень необычно. Словно перестав притворяться человеческими, их лица не выражали никаких эмоций, лишь пустые каменные взгляды, устремленные куда-то вперед, а не на меня. И при этом они без остановки, каждый как один, повторяли “Не бросай меня, не бросай меня, не бросай меня…”. Я увидел, что мы приближаемся к кораблю. Зайдя в него, они отвели меня в нижние отсеки, в трюм, и закрыли за собой, оставив меня одного как заключенного в карцере. Затем через запертую дверь я услышал, как они говорят хором, прям в унисон, отчего мне стало не по себе, настолько это было не по-людски. Они сказали: “Прости, но ты хотел меня бросить.” Не успел я ответить, как до меня донеслись звуки уходящих шагов. Я просидел там целый день, и когда наступила ночь, во всем корабле выключился свет, я понял – это мой шанс. Вы уже знаете, материал, из которого лес строит свои копии, без солнца становится рыхлым и мягким. И с каждым часом до рассвета размягчается все сильнее. Мне потребовалось 3 часа, чтобы выбить, ставшую сморщенной и хлипкой, дверь, и я побежал оттуда со всех ног. Теперь я точно знал, что никогда туда не вернусь. Я уверен, в следующий раз лес не допустил бы такой ошибки и научился бы делать дверь моей темницы более крепкой, как научился оставлять в отсеках корабля немного тепла и кислорода. Поэтому я больше не приближался к стручкам, пока не сядет солнце. Ни разу.