– Ты даже на это заморочился! – удивилась Марго. – Это ж надо так болеть!
– Это были всего лишь цветочки. Дальше пойдёт вообще жесть. Когда я понял, что кабанчика в засаде можно ждать очень долго, то я сам организовал этого кабанчика. То есть решил устроить провокацию. Его звали Олег. Погоняло – Таран. Он был не шибко умный, но была в нём какая-то изюминка и взгляд с поволокой. Он смотрел эдак исподлобья, с прищуром, и смутная улыбка блуждала на его пухлых губах. Он иногда сплёвывал, умел красиво курить и в целом был довольно харизматичным. Бабы почему-то любят таких. По всей видимости, эти пацанчики умеют сохранять интригу насчёт собственной персоны. Ну и конечно же, бабы любят брутальных самцов, а этого добра в нём было хоть отбавляй. Даже я принюхивался к нему с уважением. Он подошёл к ней на проспекте Мира… Это было уже в конце июля, и мне нужно было решать: либо мы расстаёмся друзьями, либо у меня вырастает синяя борода… «Прощай, любимая!» – как в том мультике.
– А зачем тебе это было нужно, если ты всё равно планировал уехать? – спросила Марго.
– Наверно, таким образом я пытался освободится от этой зависимости, потому что любовью это нельзя было назвать… Хотя… – Я задумался, отхлебнув из гранёного стакана. – … скажу честно, мне очень хотелось её любить, но душу мою терзали лишь ревность и недоверие. Я понимал совершенно отчётливо, что маленькая стерва меня не любит, что ей нужна только власть надо мной. Она хотела получить абсолютную власть, и она её получила, если я тебе сейчас об этом рассказываю с таким упоением. Но ведь мозг борется, ищет какой-то выход даже из патовой ситуации.
– Надо было просто уехать, а не втягиваться в эту игру. Просто бежать. Ты хоть знаешь, кто она?
– Знаю.
– А с этим не поспоришь.
– Короче, я провёл тщательный инструктаж: рассказал ему про неё, чтобы он мог блеснуть своей небывалой интуицией, ведь девушки любят, когда их удивляют; объяснил ему, что говорить, как себя вести… Он даже записал всё это в блокнот, чтобы выучить наизусть. Я разыграл эту драму как по нотам, а ловкий провокатор Таран исполнил безупречно свою роль. Через некоторое время мы встретились в кафе «Альянс», как два шпиона. Меня слегка потряхивало от волнения. И вот он появился – вразвалочку, вальяжной походкой прошёл через весь зал и уселся напротив. По выражению его лица я понял, что всё получилось. Он выложил из кармана на стол клочок бумаги, на котором было выведено её аккуратным девичьим подчерком: «42-50-15, Татьяна». Прокуренный кабак вместе со всеми его обитателями тут же проваливается в тартарары, и вот я уже сижу с бутылкой водки где-то на лавочке. Пью из горла. Прикуриваю одну сигарету от другой. На меня пялится жёлтые луна, и в тёмной душе отражаются звёзды. Почему-то хотелось убить Тарана, или хотя бы сломать ему руку. Я даже не мог подумать, когда всё это начинал, что окажусь настолько уязвимым, настолько сентиментальным, что сам попаду в этот железный капкан, который так искусно расставил для неё.
Я закурил, а Марго смотрела на меня немигающим взглядом. Я продолжил:
– На следующий день мы пили шампанское у меня на кухне. Я пытался казаться весёлым и непосредственным, очень много говорил и смеялся, но она сразу же поняла, что у меня какие-то проблемы. Тогда я не стал катать вату и протянул ей эту бумажку – обрывок тетрадного листа. Она увидела свой номер телефона и ужаснулась. Её щёки покрылись алыми пятнами. «Ты помнишь наш уговор?» – спросил я ласково. – «Неужели ты сломаешь мне палец?» – спросила она с усмешкой. – «Конечно, любимая, а иначе ты перестанешь меня уважать. Кто я, по-твоему? Фуфло тряпочное? Коврик для вытирания ног?» Потом она плакала и просила у меня прощения: «Этого больше никогда не повториться, Эдичка! Я всё поняла!» – «Я знаю, что это никогда не повторится, но уговор дороже денег». – «Прости меня! Умоляю! Не делай этого!» – кричала она, пытаясь вырваться из моих железных клешней. – «Умоляю, прости!» – «Прощаю тебя, любимая», – прошептал я, и тонкий пальчик её хрустнул в моих ладонях. Помню, как побелело её лицо, как выпали из орбит её глаза, как исказился от боли её рот, и помню этот ужасный душераздирающий крик. Но что-то хрустнуло и в моей душе.
– Неужели ты способен на это? – Рита была просто ошарашена.
– Я не смог её бросить. Это оказалось гораздо сложнее, чем я думал. А дальше была полная гипертрофия чувств и отношений. Мы исполняли такое, после чего многие люди побоялись бы взглянуть друг другу в глаза, но только не мы. Мы словно препарировали друг друга, пытаясь вскрыть самые тёмные глубины человеческой души, желая достичь самого дна.
Я задыхался от переполняющих меня чувств, и слова застревали у меня в горле, скапливались там и не могли проскочить наружу. Я перевёл дух.
– И знаешь, что я понял, Марго, когда достиг этого дна? – спросил я через несколько секунд.
Она отрицательно мотнула головой.
– Вот именно тогда я и понял, что нет никакой любви. Нет ничего кроме высшей целесообразности. Бог – это отнюдь не любовь, как принято думать у прекраснодушных оптимистов. Бог – это целесообразность, то бишь жестокое подчинение всего сущего его божьим законам. Хотим мы этого или нет, но рано или поздно мы подчиняемся его воле. Мы живём, несмотря ни на что, и даже боимся умереть, хотя жизнь – это полное дерьмо. Мы размножаемся, несмотря ни на что, рожаем наших детей в этот ужасный мир, подвергая их многочисленным страданиям. Это мясорубка перемалывает миллионы людей. Где же тут Любовь? Скажи, Марго. Где ты видишь в этом мире любовь?
– Ты тяжёлый, невыносимый… И тебя примет только земля, – сказала она почти шёпотом, и чёрные ведьмовские глаза её подёрнулись влажной поволокой; это прозвучало в её устах как пророчество.
В этот момент в дверь кто-то позвонил.
– Я удивлён, что он не появился раньше, – произнёс я задумчиво.
Звонок повторился.
– А кто тебе сказал, что его не было раньше? – усмехнулась Марго. – Он приходил, наверно, часов в девять, в полдесятого, но наглеть не стал: раза три брякнул и отвалил, а я перевернулась на другой бок и продолжила топить массу.
В этот момент в прихожей началась соловьиная трель: на этот раз дядя Ваня решил просто так не отступать, – видно, прижало его основательно.
– Смотри-ка, кому везёт, у того и петух снесёт. А теперь слушай меня внимательно, девочка. Эта бутылка водки – для него. Налей ему одну рюмку, а бутылку спрячь в холодильник. После этого приходи в дальнюю комнату, и я тебе объясню, что делать дальше.
– В каком смысле? – удивилась Марго.
– Помнишь, я сказал тебе, что моя судьба – в твоих бархатных ручках?
– А при чём здесь Петрович? – Широко открытые глаза и полное недоумение.
– Иди, открывай, – прошептал я, но с нажимом. – И помни: для него меня нет.
Марго кивнула головой и отправилась в прихожую, нарочито виляя оттопыренными ягодицами. Казалось, что под прозрачным пеньюаром она совершенно голая. Я улыбнулся, глядя на эту патологическую эксгибиционистку.
Поначалу дядя Ваня не хотел колоться, и у меня возникало впечатление, что он набивает себе цену или всё-таки почувствовал, что его разводят на какой-то блудняк. Но по мере того как ему в горло вливалась водка, язычок его постепенно начал развязываться.
Из соседней комнаты я слышал весь их разговор в деталях, и когда я понял, что Петрович прекрасно знает обладателя тёмно-синей «девятки», то я беззвучно возликовал, одними только мимическими мышцами лица. Расчёт мой был совершенно верный, и он оправдал себя. Маргоша в этом спектакле исполняла роль тайной воздыхательницы нашего «героя». Легенда была такая: вчера он подвёз её до Небуга, и она просто от него обалдела, ну просто посыпалась баба, слетела с катушек.
– Да ладно, Ритуля, знаю я этого баклана! – орал возбуждённый Петрович. – Не убивайся ты так из-за него. Одно не могу понять, на кой шут он тебе сдался? Было бы чё фартовое – я бы еще понял, а с этим типом я в полной непонятке. Это же босота лагерная! Клоп шконочный! Сявка беспонтовая! Первый раз угрелся за бакланку, второй раз – за изнасилование. Ну, не герой это твоего романа, Ритуля!
Марго, конечно, была на высоте. Одно слово – артистка. И так она его крутила, и эдак она его раскручивала. При этом интонация её голоса менялась с крикливого фальцета до бархатного контральто с лёгкой хрипотцой изнывающей от вожделения самки. Женщины врут как душат. В какие-то моменты мне самому казалось, что она по нему угорела.
– А тебе откуда знать, Иван Петрович, по каким мужикам я теку? Я сама не понимаю, как это работает. Полчаса в его машине посидела, а вышла – как обухом по голове. Надо и всё тут! Ну, не красавиц, не балабол, молчун, зато знает цену словам, и такой от него мужской силой веет, что просто мурашки по спине.
Я слушал этот монолог и восхищённо кивал головой в такт каждому слову.
– Ну Марго, ну молодец! – приговаривал я шёпотом, уже не сомневаясь в том, что добрался до этого человека, дотянулся до него рукой.
– Он в машине ко мне пальцем не прикоснулся, – продолжала Маргарита рассказывать историю, придуманную мной. – Ну, посидели, покурили, поболтали ни о чём. Он даже деньги взял за проезд. Хапуга! Я чуть из трусов не выпрыгнула, чтобы ему понравиться, а он глазом своим оловянным не повёл. Вышла из машины, а меня хоть отжимай.
– Тьфу! Да что ты в нём нашла?! – возмутился Петрович. – Оглобля натуральная! Душа – комок грязи! Да он за пару хрустов шейку твою тоненькую переломит. Нет у него никаких сантиментов по жизни. Гопота. Архаровец. И были у него одни только шалавы.
Марго расхохоталась, довольно наигранно, как в оперетте.
– А я кто, по-твоему, дядя Ваня? Девочка-припевочка? Целка по жизни? Да все мы, бабы, шлюхи, если за манду умело прихватить. Я сама не святая, и мне святой не нужен. Мне порочные мужики нравятся.
– Ну, как знаешь, Маргарита. Наливай тогда.
– Где он живёт? Как его зовут? – Марго не торопилась наливать; чувствовалось, что Петрович уже разогнался и тормозить ему резона не было.
– Ну-у-у, судя по твоему описанию, это Сашка…
И вот я уже знаю его имя. Сейчас я узнаю его адрес, что собственно доказывает в очередной раз определённую взаимосвязь событий и людей. Ничто не происходит в этой жизни случайно, и все мы встретились в этом маленьком южном городишке ради исполнения какого-то высшего сценария, и каждый персонаж играл в этой драме свою эксклюзивную роль.
– Сашка Бурега, – выдавил из себя дядя Ваня.
– Адрес? Где живёт? – Марго крутила его, как заправский опер.
– Недалеко отсюда. У нас в Небуге всё недалеко. Налей уже. Прямо за глотку берёшь. Вот бабы! Вот стервы!
– На какой улице? Дом?
– Улица Газовиков, дом 4, напротив почты… Там ещё рыболовный магазин.
– Квартира?
– Номер квартиры не помню. Второй подъезд. Угловой. – Иван Петрович задумался, по всей видимости, вспоминая этаж. – Ну-у-у, второй этаж, квартира сразу же направо… Или всё-таки третий? Разберешься – не маленькая. Наливай уже!
Я услышал, как булькает водка. Этот вожделенный звук и довольное кряканье Петровича вызвали во мне такую беспощадную жажду, что у меня язык прилип к нёбу.
«Главное – не пить, а иначе останешься в этом городишке навсегда. Не пить. Не пить. Ни в коем случае», – успокаивал я себя, но горячая волна вожделения охватила все мои внутренности и ворвалась в мозг.
– Там, у подъезда, должна стоять его «девятина», – продолжал колоться Петрович.
– Задний фонарь битый? – спросила Марго.
– Не знаю, какой там фонарь, но машина тёмно-синяя. Короче, разберёшься! Если машины у подъезда нет, значит таксует. Наливай, а то уйду.
– Он женат? Я могу к нему просто так заявиться?
– Да какой там?! Кому такой придурок нужен?! – Петрович даже взвизгнул от возмущения, но тут же исправился: – Хотя-я-я… на вкус и цвет подружек нет.
Я тихонько прикрыл дверь и лёг на кровать. Она недовольно скрипнула подо мной. В аквариуме, в толще воды, задумчиво висели рыбки. Тарахтел компрессор, выбрасывая шлейф пузырьков. Неоновая лампа покрывала стены и потолок нежно-голубым глянцем, и расплывчатые тени рыб словно парили в воздухе. И вдруг я обратил внимание, что некоторые картины, коих было немало в этой комнате, начали приходить в движение, словно наполняясь жизнью. Цыганистая брюнетка с чёрной завитушкой волос и алой розой улыбнулась мне и чуть заметно подмигнула, словно приглашая к себе в рамку. На другой картине весёлый кот в чёрном цилиндре помахивал лапкой туда-сюда, приветствуя меня как заправский джентльмен. Я видел, как гнутся деревья на ветру и волнами идёт пшеница, – очень живописный пейзаж, открывающий вид из деревенского окна.
Меня стало слегка подташнивать, и я испугался, что меня сейчас вырвет прямо на пол. Мне было жутковато от этих метаморфоз: я прекрасно понимал, что со мной происходит, – возвращалась белая горячка. Я закрыл глаза и попытался расслабиться, но на внутренней поверхности век начали вспыхивать картинки: я увидел совершенно явственно, как Таран долбит Таню, а она, закинув ему за спину свои загорелые голени, тихонько кайфует, и невинное блаженство написано у неё на лице… «Чёрт! – подумал я. – А ведь он знает номер её телефона. Я сам запустил лиса в курятник».
В левое подреберье врезалась острая боль. Колени словно выкручивало вокруг собственной оси. Мощная мотивация, вызванная лошадиными дозами норадреналина, отпустила меня после первого броска, и я начал понимать, что через несколько часов моя жизнь войдёт в крутой поворот, а может быть, свалится в кювет, раз пять перевернувшись через крышу. Только Богу одному известно, чем закончится эта схватка. Но я не один – я чувствую за спиной целый легион, во главе которого стоит мой Ангел-хранитель. Зло на этой планете никогда не победит.
Я задумался: «Если меня так просто вывели на этого человека, то это означает лишь одно, что Господь готовит для него возмездие и я в Его руках карающий меч. В противном случае я бы никогда не нашёл Бурегу и он бы ещё долго бегал по этой земле».
«А если Господь хочет твоей крови? – услышал я внутренний голос. – Ты ведь тоже немало накосячил, дружок… Или ты считаешь, что твоё дерьмо пахнет фиалками?»
«Ну значит так тому и быть, – ответил я. – По-любому эта встреча состоится».
Я достал из кармана ветровки выкидной нож, надавил на кнопку, и подпружиненное лезвие выскочило из корпуса, обнажив очень простую суть: у каждого человека есть своё предназначение, и в пределах высшей целесообразности не существует таких понятий, как добродетель и зло, потому что чёткой границы между ними нет, а значит нет конкретных определений, имеющих математическую точность.
Каждый человек (каждый субъект) судит об этом в зависимости от своего положения в системе координат, которая простирается между абсолютным злом и безусловным добром, а значит основным мерилом этого понятия является его представление, то есть вещь крайне ненадёжная.
Я бы сказал по-простому: каждый человек на земле является частью огромного пазла, суть которого мы не понимаем и не можем его увидеть в силу приземлённого мышления. Добро и зло – это краеугольные камни философии «плоскатиков». На самом деле есть только промысел Божий, в рамках которого существует каждый индивидуум: кто-то проживает относительно спокойную жизнь, не совершая преднамеренного зла и не отличаясь особой добродетелью; кто-то, ведомый личными демонами, убивает, грабит, насилует детей и женщин, а кто-то, назначенный свыше, чистит эту землю от подобных тварей и при этом калечит свою душу, обагряя руки кровью. Но не разбив яйца – не приготовишь омлет.
Мы не выбираем, в какой духовной ипостаси будем существовать, поэтому люди редко отклоняются от своей орбиты, но в некоторых случаях из шлюхи может получиться верная жена, алчный мерзавец станет филантропом, алкоголик – трезвенником и прекрасным семьянином, убийца – священником, но и в этом тоже заключается промысел Божий. У Всевышнего для каждого есть план, и даже такие ублюдки, как Сашка Бурега, существуют согласно этому плану, но, судя по всему, время его закончилось, если я знаю, как его зовут и где находится его лежбище. Случайностей не бывает – это всегда чудесное вмешательство Бога. А наша жизнь – это продуманная шахматная партия, в которой мы всего лишь фигурки.
Я переломил нож, сунул его в карман, и мои сомнения ушли, как вода сквозь пальцы. «Я знаю, чего хочет от меня Господь», – прошептал я.
Мысли мои путались, перекликая друг друга, и я уже не контролировал их, и уже не понимал, где звучит мой голос, а где чужие голоса. Мне казалось, будто моя черепная коробка – это большая коммунальная квартира, в которой мне принадлежит всего лишь маленькая комнатушка, а вокруг меня обитают шумные соседи: они что-то перетаскивают, двигают мебель, хлопают дверями, топают по коридору и беспрестанно болтают, болтают, болтают… Их разговоры несутся со всех сторон – кого-то я слышу совершенно отчётливо, как будто они находятся в соседней комнате, кого-то невнятно, словно издалека. А вот сейчас из недр квартиры доносится ругань на итальянском языке: какая-то темпераментная парочка выясняет отношения. Почему на итальянском? Я ведь его совершенно не знаю.
Маргарита и Петрович затихли: наверно, им уже не о чем говорить, и они просто допивают бутылку. За окном, по высокой траве, стелет мелкий дождь… И вдруг побежали по горным вершинам грозовые раскаты, и небо треснуло над головой, словно фанера, и плеснули масло на раскаленную сковородку.
Я прикрыл уставшие веки и прошептал: «Хочу спать. Только спать и больше ничего. Как я устал от этой жизни. Как я устал от самого себя. Уснуть бы навсегда, только без сновидений. Не надо ни рая, ни ада. Не хочу никакого продолжения. Хочу, чтобы смерть была абсолютной и чтобы в итоге меня растащили на атомы».
Я словно вернулся в материнскую утробу, закутавшись в тёплое плюшевое одеяло. И вот уже мелькают какие-то картинки на внутренней поверхности век: распахнутое настежь окно и колышущаяся на ветру белая занавеска – то её выбрасывает наружу, то опять втягивает сквозняком в комнату. Я чувствую нарастающий ужас, но подхожу ближе, ещё делаю шажок и ещё…
– Эдуард… Эдик… Проснись!
Кто-то трясёт меня за плечо, но я – всё ещё там. Медленно подхожу к краю окна, к самому подоконнику, и пытаюсь посмотреть вниз, но кто-то за плечо вытаскивает меня из тёмной прорехи, и я кричу от ужаса, не понимая смысла происходящего.
Этот сон я запомнил навсегда, потому что по жизни не видел ничего страшнее, хотя бывал в самых тёмных закоулках бытия, повидал очень много крови, своими глазами созерцал демона, воочию представшего предо мной, в жутких делириях видел мерцающий ад и бесов, снующих там между падшими, но этот message, который я называю «открытое окно», оказался самым жутким посланием в моей жизни, смысл которого я пойму только через несколько лет.
– Успокойся! – Я чувствую горячее дыхание на своём лице с привкусом алкогольного амбре.
– Что? Что происходит? Где я? – Я вздрагиваю всем телом, меня бьёт жуткий озноб, я весь мокрый от пота.
Марго прижимает мою голову к своей груди, целует меня в лоб, целует в губы.
– Успокойся. Всё прошло. Это был просто сон.
Я смотрю на неё дикими глазами, словно вижу в первый раз. Незнакомая кареглазая девушка зависла надо мной. Чёрные «веревки» тянутся с её головы к моему лицу. В голубом холодном свете ртутной лампы она кажется мне зловещей и смахивает на утопленницу. Она гладит меня по щеке и приговаривает:
– Просто сон, просто сон, просто сон.
Я еще раз вздрагиваю всем телом и окончательно сбрасываю сонную оторопь.
– Где Петрович? – деловито спрашиваю я.
– Только что ушёл, – отвечает она и пронзительно смотрит в мои глаза. – Того парня, которого ты ищешь, зовут Александром. Фамилия – Бурега. Улица Газовиков, дом номер четыре, второй подъезд, второй или третий этаж, квартира сразу направо.
Она помедлила, слегка прикрыв веки, и задала вполне очевидный вопрос:
– Зачем тебе этот парень? Только не ври мне.
– Мне нужно с ним поговорить, – ответил я.
– Это как-то связано с Андреем?
– Нет. Это не имеет отношения к Андрею.
– Не ври мне! – повторила она с явным нажимом.
– С чего ты взяла, что я вру?
– Потому что я поняла, о ком идёт речь.
Она опять сделала многозначительную паузу.
– О ком же?
– Если я не ошибаюсь, Сашка Бурега – это тот самый парень, который работал в гостинице водителем «Газели». По крайней мере, в прошлом году ещё работал. Он подвозил меня несколько раз по просьбе Андрея, и я хорошо помню эти наколотые перстенёчки на пальцах, это скуластое вятское лицо, эти широкие плечи.
– Грубоватый, молчаливый… – продолжала его описывать Марго. – Вечно надвинутая на глаза кепка.
– Прямо в ёлочку описываешь, – подтвердил я.
Я осмыслил всё сказанное Марго (доходило с трудом) и в конце концов очень сильно удивился, – если не сказать, что меня эта информация просто ошарашила.
– Вот как? Мой подопечный работал в «Югре»? А это значит, что его по-любому знает Андрюха… Не может не знать. Как-то всё странно получается. Какие-то нахлёсты пошли.
«Не хочется… Ой, не хочется верить, что Андрюха приложил руку к этой истории. Таких совпадений не бывает: либо это анонимное вмешательство Бога, либо злой умысел со стороны твоих оппонентов». – Я рассуждал дальше: «Ну допустим, он позвонил Сашке в тот день и попросил заземлить меня или просто покалечить, напугать, вправить мозги… Но в чем причина столь радикального решения? Личная неприязнь ко мне? Расчищает себе дорогу в борьбе за женщину? Какие-то другие мотивы, о которых я не догадываюсь? Что, блядь, вообще происходит?!»
Марго смотрела на меня вопросительно, буквально сверлила меня своими чёрными глазищами. Комната наполнилась гнетущей тишиной, и даже царь-рыба замерла в толще воды, наблюдая за всем происходящим.
«Что происходит? У меня – такое чувство, что меня искусно подставляют. Главный вопрос – кто? Мне не хочется верить, что это замыслил Андрей. Это на него совершенно непохоже. Связываться с какими-то уголовниками, впутываться в мокруху, чтобы потом угреться как кур во щи».
– Да знаю я этого мужика! Мы ящик водки вместе выпили! – воскликнул я вслух, на что Маргарита удивлённо приподняла свою чёрную изогнутую бровь.
– Ты про кого сейчас?
– Про Калугина.
– Хотя в жизни я не такое повидал, – продолжал рассуждать я. – Вспоминаю тюрьму… Вот где узнаешь людей по-настоящему, без прикрас. Там через меня прошло столько криминальных историй, совершенно фантастических в своей нелепости, глупейших по замыслу и исполнению. Люди в общей массе – это полные идиоты. Они совершают преступления спонтанно, эмоционально, как говорится, на кураже. Мало таких, которые всё продумывают и чётко заметают следы. Люди поражают меня своей алчностью, безотчётной жестокостью, вероломством, при этом абсолютной глупостью и неумением просчитать последствия даже на один ход вперёд. Я вспоминаю довольно приятных людей, которые совершали невероятные гадости. Они убивали своих друзей, убивали жён и даже собственных родителей, из-за каких-то квадратных метров или ничтожных сумм. Общаясь с ними и глядя им в глаза, я не мог поверить, что они на такое способны.
– Никому в этой жизни нельзя верить, даже самому себе, потому что люди не знают, на что они способны в тех или иных обстоятельствах. Мне иногда кажется, что меня окружают одни психопаты.
– А ты что, сидел? – вдруг спросила Марго, глядя на меня с недоверием.
– Да, пришлось однажды примерить лагерный клифт, – ответил я с приблатнённой интонацией и откинулся на подушку.
– Что ты елозишь по чистой наволочке?! – возмутилась Марго и начала стаскивать с меня ветровку. – Снимай-снимай… К тому же она мокрая!
– Мокрая? На мне быстрее высохнет, – заупрямился я, но все же позволил себя раздеть; она унесла ветровку в прихожую.
Когда она вернулась и присела на краешек кровати, я сказал совершенно уверенным тоном:
– Я не собираюсь втягивать Андрея в эту историю. Ты меня слышишь? Более того, он вообще не должен ничего знать.
Я пристально посмотрел ей в глаза и добавил практически шёпотом:
– И запомни, фейгала моя, в этом деле ты уже соучастница. Если не хочешь пойти паровозом, держи язычок за зубами. – Это получилось довольно грубо, и она даже опешила от такой наглости. – Ибо в противном случае я скажу ментам, что это ты заказала Бурегу, а я всего лишь исполнитель. Поэтому в твоих интересах, чтобы это дело даже краешком тебя не коснулось. Сечёшь? Не вздумай меня как-нибудь подставить. Забудь об этом разговоре, но самое главное – забудь о том, что я сегодня приходил. Ты меня не видела. Меня здесь не было.
– Значит, я всё-таки правильно тебя поняла, – сказала она очень тихо, едва шевельнув губами. – А Петрович? А если этот придурок расколется?
– Не смеши меня. Он никогда не будет сотрудничать с ментами: это же последний мамонт, последний апологет воровской идеи. Тем более впрягаться за такого урода.
– Ладно. Это твои дела, и я умею держать язык за зубами. Я не болтушка. Но объясни мне, ради бога, за что ты хочешь убить этого парня, раз уж мы с тобой соучастники.
– Quid pro quo. Услуга за услугу. Я отвечу тебе, но сперва ты должна ответить на мои вопросы. Очень правдиво, – сказал я.
– Итак… Ты позвонила Андрею, после того как я ушёл через балкон? Через какое время ты позвонила ему? Что ты ему сказала?
– Я позвонила ему сразу же, – послушно ответила Марго. – Я услышала, как ты разговариваешь с женой Петровича, а потом ты спрыгнул на землю и побежал.
– Что ты сказала Андрею?
– Он спросил меня: «Почему телефон был занят? Я не мог дозвониться целый час». Я ответила, что трубка слетела случайно, а он засмеялся: «Чем вы там занимаетесь, проказники?» Я растерялась, замешкалась…
– Ты врёшь! Ты ответила ему: «Да, конечно, мы трахнулись. Всё было ништяк», а он тебя похвалил за это. Или я ошибаюсь?
– Нет, всё было по-другому. – Марго стыдливо опустила глаза. – Он попросил меня в тот день, что бы я… – Она запнулась и замолчала, не в силах продолжать этот унизительный допрос.
Бедная Маргарита. Бедная девочка. О том, как складывалась её судьба с самого детства, я узнаю чуть позже, и тогда я пойму, откуда в этих сарацинских, черных как омут глазах взялось столько боли и страха, откуда в этой красивой и довольно неглупой девушке появилась эта патологическая неуверенность в себе, каким образом завязался в ней клубок разрушительных комплексов, порождающих лишь презрение к себе и ненависть по отношению к мужчинам.
– Так-так, – задумчиво произнёс я. – Значит Андрюша хотел, чтобы ты опутала меня своими чарами… Зачем?
– Не знаю… Он меня в свои планы не посвящает, – ответила Марго, нервно теребя красную шерстяную нить на своём запястье. – Я его вообще последнее время не понимаю. Он какой-то странный стал: даже ходит как-то странно, как будто наощупь. По ночам вообще не спит… Курит, курит, курит, скрипит половицами, ворочается в постели, и даже разговаривает сам с собой. – После этой фразы она сотворила такую мордочку, словно набрала в легкие воздуха и ждала, когда я позволю ей выдохнуть.
– Ну-у-у-у, в этом нет ничего странного, – заметил я, снисходительно улыбнувшись. – Любой мыслящий человек ведёт бесконечный диалог с Богом.
Почему-то мне вдруг стало смешно от суеверного выражения её лица, и я громко рассмеялся – абсолютно искренне, от души, и даже проникся к ней нежностью, как к ребёнку. Была в ней какая-то детская непосредственность, и при этом она была тёртая как калач.
Голубая дымка, размывающая интерьер комнаты и очертания сидящей напротив девушки, вдруг рассеялась волшебным образом, словно её вытянуло в открытое окно, и мир совершенно отчётливо прорезался в моём сознании. Картинка стала подробной, резкой, насыщенной деталями, словно невидимый офтальмолог подставил к глазам цилиндрические линзы.
– Все-таки Андрюша пугает меня последнее время, – задумчиво произнесла Маргарита, дергая красную веревочку на запястье. – Он же контуженный, а вдруг его шиза накроет по-настоящему? В моей комнате даже шпингалета нет.
– Не перегибай, – сказал я. – А меня ты не боишься? Я все-таки человека задумал убить.
– Не-е-е, – блеющим голоском произнесла Марго и улыбнулась очаровательной детской улыбкой. – Это нормально… Но когда Андрюша что-то там шепчет за дверью… То ли с Богом разговаривает, то ли с чёртом, хрен его разберёшь.
Она помолчала несколько секунд и продолжила, потупив глаза в пол:
– Ты мне очень нравишься, и я это говорю не потому, что Андрей попросил тобою заняться.
– Я и без него хотела тебя оседлать, но ты оказался далеко не жеребец, – разочарованно произнесла она.
– Как всё-таки внешность обманчива, – добавила Марго, обиженно поджав губки.
– А у вас с Андреем какие отношения? – спросил я.
– Он мне как брат.
– Что за чушь! – удивился я.
– Это правда. Он помог мне выжить в Краснодаре, когда я убежала из дому. Мне было всего лишь семнадцать лет. А убежала я из дому, потому что там творился сущий кошмар.
– В каком смысле?
– Я не хочу об этом говорить, – тихонько ответила она.
– Откуда ты приехала в Краснодар?
– Станица Кущёвская.
– Это где?
– Есть такая чёрная дыра, пожирающая людей, – ответила она, и в этот момент её глаза сверкнули неподдельной ненавистью.
– Наводишь тень на плетень? Вообще-то я был с тобой предельно откровенен.
Я сразу же, с первых минут знакомства, почувствовал, что в её прошлом было какое-то потрясение. Этот излом присутствовал в каждом её взгляде, в каждом её движении, в интонации голоса, и тот ужас, который она когда-то испытала, затаился в самой глубине её тёмного зрачка, и даже когда она радовалась, улыбка не озаряла её лицо, а лишь подчёркивала неутолимую грусть в её глазах.
– Расскажи мне, что с тобой случилось, – очень мягко попросил я.
– Я не могу об этом говорить, – ответила она, заикаясь, и у неё начала дёргаться голова, словно кто-то невидимый бил её ладонью по затылку; я даже испугался и начал её успокаивать, обнимая за плечи и прижимая к себе.
– Ритуля, извини. Ну извини меня, пожалуйста. Я не думал, что для тебя это табу.
Тогда я остался в некотором недоумении. Я подумал, что Маргарита – слишком экзальтированная особа, имеющая склонность сгущать краски, но через несколько лет, когда все газеты и всё российские телеканалы буквально взорвутся публикациями об этом посёлке городского типа, я буду просто ошарашен столь развёрнутым эпилогом к тому короткому и практически забытому разговору.
Постепенно она пришла в себя и высвободилась из моих объятий.
– Ты в норме? – спросил я.
– Да, – ответила она хриплым голосом и слегка прокашлялась.
– Мы можем продолжить?
– Спрашивай.
– Что ты ответила Андрею по телефону?