В очередной раз стихия распахнула свою тёмную пасть и обрушила на берег гигантский шквал воды с белой накипью. Над морем не было ни единого просвета: всё заволокла свинцовая хмарь, в которой мерцали электрические вспышки и повисла мутная пелена дождя, – но, несмотря на это, я всё-таки увидел, как закручивается хвост урагана и тянется к небу, словно дьявольская поросль. Дух захватывало от этого зрелища.
«Теперь я знаю всё», – подумал я без страха и сомнений.
– Я знаю, кто я! Я и есть Хэнжер! – крикнул я во всю грудную клетку, но мои слова потонули в грохоте шторма.
– Хэнжер, – тихонько повторил я. – Вечный странник. Неприкаянный бродяга, отверженный всеми. Он воплотился во мне. Я должен его уничтожить, а иначе он уничтожит меня и всех моих птенцов. Только я могу искоренить это зло, или оно никогда не закончится и в каждом поколении будет потерянная жизнь.
Я вспомнил глаза моего сына, и меня накрыла настоящая эмпатия по отношению к нему, чего раньше никогда не было: я редко его видел, редко вспоминал и уж тем более никогда ему не сочувствовал. Долгое время ко мне не приходило осознание моего главного предназначения и трепетом не отзывалось сердце при виде грудничка в обосанных пелёнках. Я видел в детях лишь источник дискомфорта и ненужных проблем. Я не понимал людей, у которых этого добра много и которые тратят свою жизнь лишь на то, чтобы оставить на земле генетический след. Я считал их полными идиотами, и вдруг меня накрывает чувство отцовства, как снежная лавина, которая копилась в горах восемь лет.
«Он такой милый, – прошептал я, – особенно в минуты задумчивой отрешённости. В обществе детей, на игровой площадке или в цирковом кружке, он держится независимо и обособленно, а значит не является зверьком в этой стае. Он не похож на своих сверстников: они слишком резвые, шумные, навязчивые, бестолковые, безжалостные, а он самый настоящий Маленький принц с золотистыми волосами. Он как будто прилетел с другой планеты, а эти огромные распахнутые глаза небесного цвета, в которых затаилась недетская печаль… Он не ищет внимания взрослых, а напротив, избегает его, прячется от наших глаз. Он не по годам серьёзен и не любит, когда над ним потешаются. Он готов дать отпор любому, кто нарушит его личное пространство. Чувство собственного достоинства развито неимоверно. Он не любит драться, но всегда к этому готов. В нём нет ни капли добродушия и глупости, которые так свойственны многим детям. Когда он общается со мной, я слышу в каждом его слове подчёркнутую сдержанность. Она звенит в нём натянутой струной. Он боится меня, хотя я пальцем его не тронул за всю жизнь. Совершенно уверен, что он меня не любит. Наверно, он просто отвечает мне взаимностью. Между нами – незримая стена, такая же как между мной и моим отцом, такая же как между моим отцом и моим дедом. Мансуровы вообще не умеют любить. Им не свойственны нежность и проявления чувств. Мне иногда кажется, что у членов моей семьи совершенно отсутствует «сердце». Как мне хочется спасти своего ребёнка. Как мне хочется оградить его от этого ужасного мира и последствий моего порочного бытия».
А потом на меня обрушились потоки слёз… Ветер трепал мокрый капюшон, бросал в лицо охапки дождя. Я сидел на каменном уступе, нахохлившись словно альбатрос, и вглядывался в зыбкое пространство. Раздвигая пелену дождя, словно занавес, на меня надвигался бледный витиеватый смерч. Мне даже не верилось в его существование, настолько он был нереальный.
В тот момент вся моя прошлая жизнь показалась мне опереточным фарсом, бессмысленным движением в никуда, воплощением моей слабости и гордыни. То, что я когда-то называл поступками, теперь выглядело сплошным позёрством. То, что я считал силой, на деле оказалось жестокостью. Моя индивидуальность обернулась эгоизмом. Свобода – безответственностью. Все мои таланты, не возделанные трудолюбием и упорством, зачахли, а над ними взошли живучие и цепкие сорняки пороков. Шторм разделил мою жизнь окончательно и бесповоротно на жизнь «до» и «после».
Тем временем смерч постепенно увеличивался в размерах. Он напоминал огромный призрак, летящий над морем. Он произвёл на меня небывалое впечатление, особенно когда я заглянул в его пустые холодные глаза.
Я не пытался бежать, не пытался спасти свою никчёмную жизнь, и не было во мне рабского смирения, а напротив, с неописуемым восторгом я ждал встречи со смертельной стихией. Сердце яростно колотилось, но не было паники, – я помню лишь неукротимое желание схватки, исход которой был для меня совершено неважен.
В тот момент мне нужна была победа над страхом, первобытным человеческим страхом, который с незапамятных времён определяет наше бытие и сознание. Я устал бояться. Я решил делать всё наперекор своей природе, а не плыть по течению. Было интересно: «А куда меня это заведёт?» Смерть уже не пугала – в тот момент она виделась как исцеление от болезни под названием «жизнь».
«Надоело. Всё надоело. Пить, жрать, трахаться. Лишь Смерть может предложить что-то кардинально новое», – бормотал я себе под нос, а в это время ужасный великан, сотканный из воды и ветра, семимильными шагами приближался ко мне…
Я чувствовал его смертельное дыхание, и он уже занёс ногу, чтобы раздавить меня, но в последний момент что-то случилось и он передумал: изменил своё направление… В ста метрах от меня он вырвался на берег и полетел на возвышенность, где проходила автомобильная трасса. Я видел, как гнулись вековые сосны под его напором, как он начал втягивать в себя флору и фауну побережья. Он темнел, словно наливаясь кровью, и пожирал всё на своём пути.
Когда я окончательно вымок и промёрз до костей, я понял вдруг, что совершенно избавился от абстинентной симптоматики. Я ощутил, как моё тело наливается жизненной энергией. Я увидел окружающий мир с удивительной чёткостью, вплоть до мельчайших деталей, каким не видел его уже давно, с тех пор как начал беспробудно пить. Водка притупляет зрение, и после запоев оно восстанавливается постепенно, в течение нескольких месяцев, но в тот день словно убрали мутное запотевшее стёклышко и я увидел мир таким, каким его видят только птицы.
Когда я вышел на трассу, она была совершенно безлюдна и завалена обломками деревьев… Я простоял минут десять в ожидании попутки и двинулся пешком в Небуг. Мне было невыносимо ждать на обочине продолжения этой истории – мне хотелось подстёгивать историю, как говорится, творить её собственными руками.
Опять пошёл сильный дождь. Я прикинул в уме время, за которое смогу добраться быстрым шагом до Небуга. «Минимум два с половиной часа. Петровича нужно брать тёпленьким, а значит, нужно ловить попутку. Когда он накидается, разговаривать с ним будет бесполезно», – подумал я и оглянулся через плечо: дорога была по-прежнему пуста, над нею простирались тёмно-фиолетовые облака, а по асфальту стелилась белёсая рваная хмарь.
Я двинулся дальше с упорством, достойным лучшего применения, хотя прекрасно понимал, что иду навстречу той фатальной неизбежности, с которой полчаса назад ещё собирался бороться, – неистово рвал на себе тельняшки, плакал, сопереживал, – а теперь вновь меня тащит незримая сила навстречу смерти и ужасным потрясениям.
Я должен был закрыть этот гештальт. Я не мог просто уехать и забыть об этом, словно ничего и не было. Я понимал, что такое великодушие обернётся для меня навязчивым состоянием, которое будет подъедать меня всю оставшуюся жизнь.
«Я просто перестану себя уважать, – подумал я. – Кто-то должен умереть, а иначе зачем была нужна эта встреча? Почему мне опять сохранили жизнь? Теперь нужно отработать очередной аванс, как и десятки прошлых одолжений».
В то время я не хотел и не умел прощать, считая что на это способны только слабаки и трусы.
– Ведь даже батюшка сказал, что добро должно быть с кулаками! – воскликнул я, хотя батюшка никогда этого не говорил, но мне очень хотелось в это верить, особенно в тот момент.
Я нахохлился под проливным дождём, сунул руки в карманы, и наборная текстолитовая рукоять легла в ладошку как самый весомый аргумент.
– Почему его не оказалось со мной в тот злополучный вечер? Я бы их похоронил в этой синей «девятке»! – накручивал я себя, наращивая внутреннюю мотивацию.
Много лет назад работящий урка, весь покрытый синими «портаками», готовил это оружие для бандитского промысла. Когда-нибудь его выкидное лезвие должно было войти в человеческую плоть, и однажды это случилось. Если ты носишь в кармане «перо», то рано или поздно оно тебе пригодится, – это бесспорная истина, проверенная множеством уголовных дел.
Итак, это была прекрасная летняя ночь. Я чувствовал себя влюблённым Петраркой, прогуливаясь под сенью вековых тополей, сквозь верхушки которых просвечивала яркая луна. Я никому не мешал, тихонько бормотал себе под нос только что сочинённые стихи, пробовал их на вкус, выравнивал рифму, хотя давно уже заметил за спиной слежку: шарканье шагов и длинные зловещие тени в свете уличных фонарей.
Простые граждане в подобных ситуациях либо убегают (если повезёт), либо умирают, потому что стая гопников представляет самую большую опасность в каменных джунглях. К тому моменту я уже имел неприятный опыт общения с этими гиенами: однажды они напали на меня, когда я пьяненький возвращался домой, и начали пинать ногами, – тогда я чудом уцелел, но мне сломали два ребра, свернули нос набок и устроили черепно-мозговую травму, после чего мне поставили диагноз «диэнцефальный синдром».
Этот случай послужил для меня хорошим уроком, но я не перестал гулять по ночам – я брал с собой молоток или нож. А ещё с тех пор я искал новой встречи с этими демонами – после полуночи уходил на прогулку и шатался как неприкаянный по тёмным пустынным улицам. Ленка однажды спросила: «А может, ты маньяк?» – на что я ей ответил: «Отнюдь, я карающий меч в руках Бога».
В некотором смысле она была правда: моё дикое сердце требовало реванша, и я был просто одержим местью. Мой гнев был сильнее страха и требовал выброса. Он душил меня как петля. Он превратился в навязчивое состояние. Между первой встречей и второй пролегла полоса ночных кошмаров и горьких воспоминаний. Я их слишком долго ждал, чтобы просто так отпустить.
В какой-то момент я свернул в подворотню – через несколько секунд послышались лихие возгласы и гулкий топот. Я мог бы спрятаться в кустах или затаиться в тёмной нише, я мог бы убежать от них, как завещал мой тренер по боксу, но я остался их ждать с распростёртыми объятиями.
Адреналин зашкаливал. В висках упруго пульсировала кровь. Ноги и руки стали ватными. Не было никаких эмоций, кроме всепоглощающего страха. Я смутно помню: на меня набегают зловещие тени, и только лампочка над козырьком подъезда разбрасывает в пространство тусклый свет.
Мышечная память, отшлифованная десятками уличных драк, делает своё дело – сознание накрывает беспросветная кровавая пелена, и ещё долго после этой резни я буду выковыривать из памяти застрявшие в ней осколки.
Они обратно убежали в подворотню, словно плёнку отмотали назад, но кто-то остался лежать на асфальте, корчился и скулил в темноте. Это был молодой пацанчик. На груди у него расползалось большое тёмное пятно. Я опустился на колено и начал вглядываться в его черты: две тёмных впадины вместо глаз, и третья – открытый рот, жадно хватающий воздух, – это уже было не человеческое лицо, а хоккейная маска Джейсона.
– Вызови скорую, братан, – прошептал он, захлёбываясь в крови, заполняющей его легкие.
– Не надо, – ласково прошептал я. – Не надо тебе больше мучиться и мучить других. Спи спокойно, и пускай земля тебе будет пухом.
Он тянул ко мне свою распахнутую пятерню, чувствуя приближение конца.
– Как тебя зовут, сынок? Я помолюсь за тебя.
Он захрипел что-то нечленораздельное, и тогда я…
– Дурачок, отпусти руку. Дурачок… – Я смеялся сквозь слёзы, отрывая его коченеющие пальцы.
Я помню, с каким удивительным упорством его молодое тело цеплялось за жизнь, хотя душа уже давно отлетела. А была ли она – душа?
Я хотел выбросить этот нож от греха подальше, но не смог с ним расстаться: после убийства он превратился для меня в фетиш. Я разобрал его и замочил на несколько дней в керосине. Одежду и обувь спалил во дворе, возле мусорного бака. Потом вернулся домой и лёг рядом с женой под одеяло.
– Мурррр, – промурлыкала она, не открывая глаз. – Ты что… с шашлыков приехал?
– С чего ты взяла? – спросил я сдавленным от волнения голосом.
– От тебя костром пахнет, – ответила она. – Предатель… без меня жрёшь шашлыки… хоть бы кусочек… – И она опять ушла в тёмные воды своего подсознания, а я ещё долго лежал на спине и гладил её упругую ляжку.
А потом был ещё инцидент. Человек пытался ударить меня монтировкой по голове из-за каких-то 50 рублей. Цена вопроса – бутылка водки. Иной раз душа русского человека не видит берегов… и я вновь отмачивал своего «дружка» в керосине.
Не буду рассказывать всю кровавую историю этого ножа, скажу лишь одно, что он неоднократно спасал мне жизнь. С тех пор и по сей день я ношу холодное оружие с собой. Даже летом, когда я в шортах и в майке, я нахожу для него место.
.26.
Мне жутко повезло, и через двадцать минут меня прихватил с собой очень приятный и отзывчивый водитель, который ехал прямиком в Небуг. Я попросил его остановить возле павильона «24 часа». Там я купил пачку сигарет и бутылку «Столичной». Вместо пожилой армянки меня обслуживала молоденькая Сирануш с огромной попой и глазами, как чернослив. Она отозвалась равнодушной улыбкой на мой комплемент: «Ду шат сирун ахчиг».
Когда я вышел на улицу, ливень закончился, а над лужами поднимался белёсый пар. Я крутанул бутылку на просвет (по привычке), но пить не стал. Я почувствовал вкус водки на ментальном уровне, и меня чуть не вывернуло наизнанку. «Фу! Какая гадость!» – подумал я и отправился в гости к Марго. Водка мне нужна была для других целей.
Перед тем как войти в подъезд, я оглянулся по сторонам: во дворе не было ни души. С балкона соседнего дома свешивались оборванные верёвки с бельём. Я поднялся на второй этаж и прислонил ухо к двери, за которой проживали Иван Петрович и Матрёна Сергеевна. В квартире тихо работал телевизор – из динамика слышались невнятные голоса.
Я простоял в позе суриката достаточно долго, прежде чем кто-то прошёл на кухню. Я сразу же понял, что это Петрович: шаги были лёгкие и шаркающие, – его жена, конечно, была в другой весовой категории и ходила по дому тяжелой поступью, вызывая маленькое землетрясение магнитудой в четыре балла. Я услышал, как он тихонько матерится, а потом какой-то металлический предмет полетел в раковину… «Ну что, Ваня, допился?!» – крикнул он, а я со спокойным сердцем пошёл будить Марго.
Мне пришлось долго звонить, прежде чем она открыла дверь. Глаза у неё были как у хомяка. Копна волокнистых дредов была перевязана на затылке красной тесьмой. Она была в лёгком пеньюаре, и большие тёмные соски просвечивали сквозь сиреневый гипюр.
– Вот кого я не ждала, так это тебя, – хрипловатым голосом сказала Марго.
– А кого ты ждала? Бена Аффлека? – развязано спросил я и грубо хохотнул.
– Бену не открыла бы…
– А что так?
Я поставил на тумбочку бутылку водки, а она удивлённо приподняла чёрную изогнутую бровь.
– Слишком смазливый. Я таких мужиков не люблю, – ответила Ритуля, капризно сморщив носик, и тут же сообщила: – Вчера в баре мы праздновали окончание сезона. Д-а-а-а, твоя жена распоясалась по полной… Выпила две бутылки вина, выкурила пачку сигарет, а потом орала русские народные песни.
– У неё не только конец сезона… Окончание целой эпохи под названием Эдуард Мансуров, – пояснил я.
– Решили разбежаться?
– Я так решил. Просто надоело врать.
– Ну и правильно! – радостно воскликнула Марго, словно наш развод сулил ей какие-то дивиденды.
– Ты вчера работала? – спросил я, меняя тему.
– Конечно.
– Эх, жалко, что меня не было, – произнёс я с лёгкой грустью.
Крючком указательного пальца прихватил бутылку и двинулся по коридору на кухню. Марго шлёпала босыми пятками за мной.
– Хотел в последний раз прикоснуться к великому… – продолжал я.
– Прикалываешься? – спросила она.
– Ни в коем случае, – ответил я, наливая в чайник воды из-под крана. – Для меня настоящее искусство – это когда встаёт. В прямом либо в переносном смысле этого слова. По сравнению с тобой эта перекаченная Деми Мур смотрится на пилоне, как мужичок с силиконовыми сиськами. Того и гляди, у неё что-нибудь вывалится из трусов.
Марго улыбнулась.
– Фильм «Стриптиз» – один из моих любимых фильмов.
– Я бы удивился, если бы это был «Солярис».
– Ну хватит дурака валять… Зачем приехал? – строго спросила она, и тут же ласково промурлыкала: – Или одумался?
«Куда её понесло!» – подумал я, откровенно разглядывая её выпуклый бюст и загорелые рельефные ляжки.
– Дело у меня есть к тебе, Маргарита, – ответил я официальным тоном. – Дело очень важное, ответственное. Скажу так, судьба моя решается, и от тебя зависит многое.
– Фу, какой ты не интересный! – разочарованно воскликнула она. – А я подумала, что ты решил меня трахнуть. Даже сосочки набухли от таких мыслей.
– Сосочки у тебя, конечно, бесподобные, – согласился я. – Ну зачем ты прикидываешься похотливой дурой? Ты ведь не такая на самом деле. Это у тебя просто – защитная реакция. Своеобразный комплекс. Потому что всю твою жизнь мужики хотели тебя только трахнуть, а твоя душа, твои переживания были никому неинтересны.
– И слава богу, – огрызнулась Марго. – Терпеть не могу, когда лезут в душу.
– Пускай лучше лезут в трусы, – добавила она с циничной ухмылкой.
– Они не видели в тебе человека, – продолжал я, не обращая внимания на её выпады. – А ты для меня в первую очередь – человек, и только потом уже – привлекательная особа. И я уважаю…
– Хватит пороть чушь! Ты меня просто не хочешь! – рявкнула Марго.
Я опустил глаза в пол, чтобы она не видела их выражение, и начал моросить какую-то глупость:
– Поверь мне, Марго… Всё гораздо сложнее… Я очень тебя хочу… Очень… Но я не могу… не могу перешагнуть через… Короче, дело не в тебе.
– Это всё из-за той девицы, про которую ты обмолвился вчера?
– Не совсем, – ответил я и замешкался…
На самом деле всё было гораздо проще… Когда я замолчал, то понял простую истину: сексуальное влечение к женщине формируется на базовых животных рефлексах, и сознание в этом процессе играет второстепенную роль. А ещё я вспомнил маечку Марго на вешалке в ванной, рядом с полотенцами, – я ненароком почувствовал её запах и потом уже из любопытства, совершенно намеренно, окунул своё лицо в этот резкий, неожиданный, неприятный фимиам. Запах женщины может сказать о ней гораздо больше, чем развёрнутый психологический портрет.
Чуть позже она накинулась на меня и повалила на пол, но всё уже было кончено, хотя совсем ещё недавно она была для меня фетишем, смерть несущим ангелом, чёрной пантерой, убивающей винторогих козлов. За сутки до этого я даже мечтать не мог, что она будет рвать «болты» на моей ширинке, а потом раскроется словно небывалая чёрная дарлингтония с красной липкой сердцевиной, губительной для доверчивых мотыльков, – но несмотря на весь этот эротический ажиотаж, мне хотелось закричать: «Умоляю, не трогайте мою писю!» Всё было прекрасно в этой девушке, кроме запаха: он показался мне слишком враждебным, с привкусом крови или сырого мяса.
– Так приходит исцеление, – задумчиво произнес я, глядя сквозь запотевшее окно на улицу; чайник давно уже закипел и отплясывал чечётку на газовой конфорке, но никто не обращал на него внимание. – Болезнь под названием блуд отпускает постепенно. Ты не можешь в одно мгновение очиститься от скверны, которая копилась в твоей душе всю жизнь, но я не теряю надежды… Я свято верю, что когда-нибудь обуздаю свою похоть, а теперь я делаю первые шаги в этом направлении. Не сбивай меня с праведного пути.
– А может, ты сделаешь для меня исключение? – спросила Маргарита, стыдливо запинаясь и накручивая на палец подол ночнушки.
Я подошёл к плите и выключил газ.
– Ладно, – решительно произнёс я. – Чтоб тебе совсем было понятно, я расскажу тебе историю… эдакую притчу. Произошло это год назад. У меня была любимая жена, были очаровательные девушки… Не одна, не две – это был натуральный конвейер… И вот на этом конвейере появилась она. Я сперва не узнал её в бесконечном потоке сисек и писек…
Марго ловила каждое моё слово, как зачарованная, – ей хотелось побыстрее увидеть соперницу, почувствовать её и понять.
– Сперва она удивила меня в постели, – продолжал я, – хотя не делала ничего особенного. И это мягко сказано, ибо таких лентяек свет не видел! Она не делает минет, потому что не может одновременно сосать и говорить. Она заваливается набок, как старая кляча, потому что ей лень стоять раком. Она не крутит фуэте в постели, и балерина из неё тоже хуёвая. Она во всём норовит сачкануть, и даже кофейную кружку после себя не помоет… Но в какой-то момент я понял, что это и есть эксклюзив. – Я возвёл указательный палец к небу. – Об этом даже великий Пушкин написал: «Ты предаёшься мне без упоенья, стыдливо-холодна восторгу моему». В нашей постельке не было никаких деликатесов – рахат-лукума с ядом или гениталий со сливками, но в момент оргазма высвобождалась такая мощная энергия, что вылетали пробки, а на стенах появлялись огни святого Эльма…
– А это что за хрень?
– Неважно! – отмахнулся я и продолжал: – Короче, первое время мне не нужно было от неё ничего, кроме секса. Я был просто одержим. Ленка собиралась на работу, а я уже поглядывал на часы: шо ты ползаешь как черепаха?! Ленка приходила с работы всё раньше, а мы уходили всё позже, и в конце концов они встретились.
– Твою же мать! – воскликнула Марго.
– Так получилось, что за короткое время я всё потерял, но я не о чём не жалею. Сейчас я понимаю, что мне ничего не надо из тех благ, за которые я цеплялся всю свою жизнь. Через эту девочку я познал свободу как духовную, так и физическую. Она освободила меня от привычного рабского бытия, от стереотипного мышления, от социальной зависимости. Она самая настоящая дикарка. Она как будто выросла в джунглях – глаза беспросветно тёмные, кожа смуглая, волосы чёрные, прямые… Она не укладывается в привычные рамки. Даже я не понимаю её… и боюсь.
Она закурила. По всей видимости, эта история тронула её до глубины души, и ей хотелось продолжения.
– Так ты любишь эту девочку? – спросила Марго.
Я уловил в её голосе скрытую зависть – некое подспудное желание испытать хотя бы толику тех чувств, которые я обрушил на Таню. Ей так хотелось попробовать себя в этой роли.
– Я думаю, что любви нет, – сухо ответил я. – То что мы называем любовью – это всего лишь форма зависимости от чувственных переживаний, которые мы пытаемся повторить вновь и вновь, причём с разными людьми. Мы ошибочно полагаем, что любовь приносит нам счастье, но это не так… Только свобода делает человека счастливым, и впервые за долгую жизнь я был по-настоящему счастлив.
Я улыбнулся с лёгкой грустинкой и развёл руки в стороны – вуаля! Она, наверно, подумала, что я решил её обнять, и доверчиво прижалась ко мне – я погладил её по головке и продолжил монотонным голосом:
– Но в какой-то момент я посчитал, что свобода необходима только мужчине, а женщине вполне достаточно преданности. Я забыл о том, что идеальной может быть только та система, которая находится в равновесии. Я нарушил баланс, и это привело к катастрофе.
– В каком смысле?
– Я почувствовал ревность – побочный эффект страсти. И это уже не бабочки порхают в животе, а хищные пираньи рвут тебя изнутри, кромсают твою плоть и душу. Меня уже не устраивали свободные отношения, поэтому мне хотелось её поработить, пускай даже ценой собственной свободы. Я начал затягивать её в любовную ловушку: просто трахаться уже было неинтересно. В какой-то момент мне почудилось, что она окончательно увязла в паутинке болтуна, но я жестоко ошибался. Я думал, что играю с ней, но через некоторое время выяснилось, что я играю с собственным разумом и что эта игра стала важнее наших отношений. Я могу биться об заклад, что мы никогда не будем вместе, но то, что случилось между нами, случилось не зря. Либо кто-то умрёт, либо что-то родится. Значимость событий определяется масштабом последствий.
Я помолчал и продолжил:
– Я уже никогда её не найду – ни в прошлом, ни в будущем. Я потерял её ещё в июле. Я расскажу, Марго, на что способны мужчины… Нет, не ради любви – ради гордыни, тщеславия, похоти. Я расскажу тебе всё, и ты поймешь, какое я дерьмо конченное.
– О-о-о, я даже в этом не сомневалась, – с ухмылкой заметила Марго.
– В конце июня мы гуляли по городу. Вечер был жаркий и удушливый. Я предложил ей, слегка позёвывая: «Давай будем вместе. Только ты и я. Никаких посторонних адюльтеров. Мне надоели ни к чему не обязывающие отношения». – «У тебя что, раздвоение личности? На сколько я помню, в августе ты сваливаешь к жене, и, честно говоря, я уже с этим смирилась», – парировала она, но я ловко вывернулся: «Билеты можно сдать, а вообще-то я собираюсь вернуться. С Еленой Сергеевной у меня всё кончено. Мне нужна только ты, фейгала моя». – «А зачем тогда ехать?» – «Чтобы расставить все точки, мне понадобится две недели, и я вернусь к тебе на крыльях любви». – «А что нельзя расставить их по телефону?» – с наивным выражением лица спросила она, а я ответил, состроив многозначительную мину: «Нельзя. Потому что это негуманно».
– Какие же вы поддонки! – кипела от возмущения Марго. – От слабости врёте. Пытаетесь казаться крутыми, а на самом деле вы просто жопаголовые страусы.
Она смотрела на меня с презрением, но мне было на это плевать.
– В итоге она согласилась на мои условия, и тут же с ней поздоровался проходящий мимо молодой человек приятной наружности. Она небрежно кивнула ему в ответ, а я боковым зрением увидел, как его холёное лицо исказила этакая ухмылка Яго. «Кто это?» – спросил я. – «Один мальчик, – ответила она. – Ой, не смотри на меня такими глазами! У нас ничего не было. Мы даже не целовались. Это был телефонный флирт». – «Что это значит?» – «Я просто дала ему свой номер… Он звонил несколько раз, и мы трещали с ним о всяких пустяках». И тогда я подумал: «Окажись этот придурок чуточку умнее, тоньше, окажись он хотя бы отчасти мной, и всё могло сложиться по-другому. Он просто не смог вытянуть её из телефонной трубки в постель. Мне бы это точно удалось. А где гарантия, что она завтра не встретит такого же, как я? А может, встретила? И этот пройдоха, этот дамский угодник, этот щёголь уведёт мою маленькую девочку или просто трахнет её. Нет, я не мог этого позволить. Так начиналась новая игра.
– Отвечаю! Это обыкновенный мужской деспотизм!
– Так вот, я поставил перед ней ультиматум: «Если ты хочешь быть со мной, то должна играть по моим правилам. В противном случае у тебя будут большие проблемы». – «Какие, солнце моё?» – доверчиво спросила она, совершенно не понимая с каким чудовищем связалась. – «Если ты ещё хоть раз кому-нибудь дашь номер телефона, я сломаю тебе палец». – «Я согласна», – не раздумывая, ответила она, но я продолжал обкладывать её флажками: «Но если я узнаю, что ты с кем-то путаешься, я сломаю тебе позвоночник, и остаток жизни ты проведешь в инвалидном кресле». – «Согласна и с этим. Но если ты меня обманешь, я сломаю твою жизнь и превращу её в ад», – спокойно парировала она с самой милой улыбкой на свете.
– Так и сказала?
– Именно так…
По козырьку барабанил дождь. Я налил в гранёный стакан кипятку, бросил туда пакетик и долго смотрел, как растворяется краска и вытекает из него наружу. Щёлкали стрелки настенных часов. В углу завывал холодильник. Я даже слышал, как скрипят половицы у Петровича на кухне. Весь этот дом сверху донизу, весь этот город вдоль и поперёк – весь этот мир наполнился страхом.
И вдруг я увидел на внутренней поверхности век (буквально на секунду), как в сырую могилу опускают гроб. Он не тонет – он плывёт, потому что могила совершенно заполнена водой. Плоские серые фигурки скорбящих, мутная пелена дождя, покосившиеся кресты и памятники – я поднимаю веки и вижу перед собой девушку с выразительными сарацинскими глазами и мангровой копной дредов. Я смотрю в эти чёрные зрачки – в них только страх. «Кто-то должен умереть, – говорит она одним лишь взглядом. – А иначе какой смысл во всей этой истории?»
«Смысл нашей жизни в смерти, – вдруг осенило меня. – Если бы её не было, то жизнь совершенно потеряла бы свою значимость и значение. Да что там говорить: само время превратилось бы в фикцию. Всю жизнь человек готовится к смерти, знакомится с ней постепенно: и боится её, и тянется к ней, и заигрывает с ней, как матросик с портовой проституткой, хотя отчётливо понимает, что всё закончится парой оргазмов, а потом он сыграет в ящик. В сущности так оно и есть, только оргазмов гораздо больше».
– На самом деле это была очень грустная история, – продолжил я, отхлебнув из гранёного стакана. – История о том, что люди не могут быть перманентно счастливы. Рано или поздно им потребуется боль, чтоб почувствовать себя живыми, чтобы вкусить остроту жизни, распробовать её цимус. Не Бог посылает людям страдания, просто в этом мире слишком мало любви. На земле мог бы царить рай – для этого есть всё. Просто он никому не нужен и даже противопоказан. Человек – это такая тварь, которую нужно постоянно держать в тонусе.
– Ну хватит проповедовать! – резко прервала меня Марго. – Чем там всё закончилось?
– Я натурально упал ей на хвост. Я контролировал каждый её шаг. Я прослушивал её телефон. Я загорал с приёмником на крыше её дома, и это было так романтично. Когда поливал дождь, я прятался в парадном. Помню этот изрезанный подоконник, запотевшее стёклышко, размытые силуэты двора, а в наушниках – беспросветная тишина. Возможно, она спит, моется в ванной, читает книгу, думает обо мне, и нас связывает только эфир… Но вдруг всё резко меняется: она поднимает трубку и начинает набирать номер. Сердце в этот момент разгоняется до шести тысяч оборотов. На другом конце провода кто-то снимает трубку и приятный женский голос произносит: «Алло». Адреналин зашкаливает. Сейчас она спросит какого-нибудь Никиту или Данилу, и всё встанет на свои места. Как говорится – момент истины. «Здравствуйте. А Эдуарда можно пригласить к телефону», – и тут я понимаю, что она звонит ко мне на работу, а трубку подняла оператор Чистякова. – «Нет. Вы знаете, он сегодня взял отгул. Может, что-то передать?» – «М-м-м-м, передайте… что я очень по нему скучаю».
– А как ты её прослушивал?
– А я ей «жучка» установил в телефонную коробку. УКВ-ЧМ-телефонный ретранслятор.