– В любом случае конспирация не будет лишней. Пойду в обход, а в номер попытаюсь проникнуть через балкон.
Марго смотрела на меня по-собачьи преданно и кивала головой.
– Никому не говори, что я здесь, – продолжал я накручивать детективный сюжет. – Даже Андрюхе. Договорились?
– За кого ты меня держишь?
– Найди обязательно Ленку и скажи ей, что я буду ждать её в номере. Она никогда не закрывает балконную дверь… Ты всё поняла?
– Да, конечно, – ответила Марго.
Я нежно поцеловал её в губы и вышел из машины.
В лесу было как-то чудно: стволы сосен проредила луна, и они стояли, словно голые, словно с них спустили кору. Казалось, что всё вокруг покрыто голубым воском. Трескучие папоротники шелестели под ногами. На открытых местах, среди камней, переплетались змеи, – то ли это были ужи, то ли гадюки, я их не отличаю. Они сверкали чешуёй в лунном свете и наводили на меня ужас.
Под ногами хрустели сухие ветки, но вдруг что-то хрустнуло слева от меня. Я замер и медленно повернул голову… За частоколом сосен пробежала тень, а потом кто-то выглянул из-за ствола и смотрел на меня пристально, не отрываясь… Я не видел его лицо – лишь тёмный силуэт, прислонившийся к дереву, но мне и этого хватило, чтобы окутаться неподдельным ужасом.
– После заката в лес лучше не ходить, – пробормотал я и двинулся дальше.
По всему телу бежали мурашки, а ноги всё глубже и глубже проваливались в мягкий грунт – меня словно затягивали в землю… В какой-то момент я даже подумал, что никогда не выйду из этого проклятого леса.
И вот передо мной появился скалистый подъём. Цепляясь за шероховатые его выпуклости, я начал карабкаться кверху. В лесу было шумно, ветрено: с моря, словно в открытое окно, врывался прохладный бриз, – он со скрипом раскачивал стволы деревьев, шелестел кронами, свистел в моей ушной раковине, тоненько так: «с-с-с-с-с-с-с-с-с».
Покоряю подъём. Иду дальше. И вот на меня словно наплывает по лесу светящийся многопалубный лайнер… Я выхожу ему навстречу и понимаю, что это корпус «В». Через тенистую аллею двигаюсь к центральному зданию. Неоновая вывеска «Югра» заливает окрестности ярко-красным светом. Балкон – на другой стороне. Опасаясь кого-то встретить у центрального входа, огибаю всё здание с тыла, делая большой крюк. По-шпионски выглядываю из-за угла и всматриваюсь в окна нашего номера.
– Чёрт! – Там горел свет, чего я не ожидал увидеть, поскольку Лена в десять часов вечера должна была уйти в клуб.
«Она просто забыла его выключить», – подумал я и двинулся к пожарной лестнице.
Переползать пришлось с балкона на балкон по нижнему выступу. Высота пять метров – второй этаж. Никто меня не беспокоил вылазками из своих номеров. Никто не крикнул мне с верхнего этажа (какой-нибудь курильщик) типа: «Эй! Парень! Какова черта ты там ползаешь?!» Всё было в ёлочку, всё было мне на руку, хотя где-то на четвёртом этаже отъехала балконная дверь и пьяный женский голос воскликнул: «Вот это ночь!!! Вадик, давай нажрёмся сегодня в уматину!» – в ответ раздался насмешливый мужской баритон: «А по-моему, тебе уже хватит». – «Вадик! Не ломай кайф! Через два дня – в Сургут!» – и тут я понял, кому принадлежит этот пьяный восторг.
– Ты смотри, наша стрекоза везде поспевает, – прошептал я себе под нос и двинулся дальше.
Когда до нашего балкона оставался только один пролёт, я услышал голоса из номера 236. Балконная дверь была открыта, но зашторена плотной занавеской. В соседнем номере никого не было, и я, перемахнув через перила, спрыгнул на их балкон. Прислушался. Выглянул из-за перегородки. Ничего не было видно. Сквозь кремовую ткань портьеры пробивался тусклый свет.
– Я звонил целый вечер. У них была снята трубка… А потом Марго мне перезвонила, уже в девять…
Это был голос Калугина, и я сразу же его узнал.
– И что ты хочешь этим сказать? – спросила Мансурова.
– А ты сама как думаешь, на что это похоже? – ответил вопросом на вопрос Андрей Григорьевич, и в его голосе прозвучали весёлые нотки, переходящие в задорный смех.
После этой фразы повисло долгое молчание. Я даже представил, как моя жена задумчиво смотрит куда-то вдаль, закручивает пальцем платиновую прядь волос, а Андрюша выжидающе молчит, ловит каждое её движение взглядом.
«А если они сейчас в постели?» – подумал я, и тошнотворная ревность окутала моё сердце; я представил себе его довольную рожу, за голову закинутую руку, небритую подмышку, смятые простыни, нахлобученное одеяло, и только свою жену я не смог представить в этой ситуации (она как-то не вырисовывалась).
Этот мир наполняла многослойная какофония звуков: от шума прибоя до трансляции футбольного матча по телевизору, – но молчание в номере 236 наливалось инфразвуком, который постепенно становился невыносимым и выдавливал мои барабанные перепонки наружу. Это молчание разрушило последнюю надежду остаться с ней.
«Не могут чужие люди так долго молчать. Они даже больше, чем любовники… Они самые настоящие соучастники», – подумал я с ненавистью к этой сладкой парочке.
«Вот видишь, к чему приводят неожиданные визиты к жёнам. – Я даже тихонько захихикал. – Самовлюблённый павлин. Дятел. Олень. Фуфломёт. Герой-любовник, блядь. Лазишь тут по балконам».
Ситуация перестала меня напрягать, а напротив – появилось какое-то бесшабашное веселье, приятная самоирония и ощущение свободы, когда можно лететь во все стороны мира, ничем не дорожа и ни за что не цепляясь.
В какой-то момент я услышал монотонный скрип матрасных пружин: хрум, хрум, хрум… «Ну вот началось», – подумал я и мне стало ещё веселей; я буквально давился от смеха. Мне даже захотелось увидеть лицо своей жены в момент оргазма, да как гаркнуть: «Что, сука, балдеешь без меня!» – вот бы они перепугались.
Я не выдержал и начал перелазить через перегородку, – и уже закинул ногу на наш балкон, как вдруг Мансурова спросила Калугина:
– Как ты думаешь, он меня совсем не любит?
Я чуть не упал вниз, когда услышал такой вопрос, как говорится, в самый неподходящий момент… Стоп! Я вдруг понял, что матрас скрипит этажом выше. «Фу-ты, ну-ты», – выдохнул я с облегчением, но состояние безотчётной радости растворилось бес следа. Я замер в ожидании ответа.
– Конечно, любит. Как тебя можно не любить? Но Эдуард – это блядь мужского пола. Я именно так называю мужиков, которые не пропускают ни одной женской задницы.
«А за такие слова можно и по морде», – искренне возмутился я.
– То есть ты считаешь, что он больной человек? – спросила Лена.
– Распущенный донельзя. Человек, который позволяет себе всё, или точнее сказать, не может себе ни в чём отказать, – ответил Калугин, и в этот момент в его голосе прозвучали нотки абсолютного презрения.
«А ведь я считал его своим другом», – подумал я с горечью.
Калугин продолжал меня сливать, и в каждом его слове я слышал концептуальную ложь, отдалённо напоминающую правду:
– Ты бы видела, Леночка, что он на пляже с этой шлюхой вытворял?
– С какой ещё шлюхой?
– Да-а-а, есть тут две подружки-поблядушки из Сургута. Одна – чёрненькая. Другая – беленькая. Дают всем подряд, даже нашим охранникам.
– И…
– Я своими собственными глазами видел, как он ночью её на пляже драл. Ох, он люто её драл! Ох, он учил её уму разуму!
– Это когда было?
– Когда сорвался концерт грузинской примы. Вы ещё в Новороссийск уехали, – скороговоркой ответил он.
– А как же Вы на пляже оказались, гражданин Калугин? Подглядывать любите? – спросила она с иронией.
– Ой, Леночка, люблю, жутко люблю… А что мне, старому импотенту, остаётся ещё делать?
– Ну-ну.
– А пошёл я за ними, когда они из клуба вышли в три часа ночи. Я знал, что они туда пойдут.
– Откуда?
– А все парочки туда ползают. – Калугин хохотнул как Кощей Бессмертный. – Вперёд их добрался, через лес, напрямки… Упал в шезлонг на волнорезе и наслаждался отборным русским порно… Как ноги длинные ломал над головой, как на колени ставил и как она строчила ему минет…
– Может, не надо подробностей, – попросила Мансурова.
– Извини, – пробормотал Калугин и продолжил свой захватывающий рассказ: – А потом твой муженёк меня срисовал и они тут же приподнялись… Давай шмотки по всему пляжу собирать… Перепугались детишки не на шутку, а потом в кустах отсиживались, как два похотливых кролика, аж самому смешно было. – Он громко рассмеялся, а я почему-то вспомнил Саньку Мартынова.
– Обратно я тоже вернулся через лес, – продолжал он. – Человек-шлагбаум просто обалдел, когда они добрались до гостиницы: девочку было просто не узнать, как будто её протащили через роту солдат.
– Да ладно! – засмеялась Ленка. – Ты наговариваешь на моего Эдичку. Я девять лет с ним прожила и такой прыти не наблюдала. Один раз в неделю, еле-еле, и то – с перекуром.
«Нет, она меня точно не любит», – заключил я после этих слов.
– Послушай, Андрей, а зачем ты его в Небуг отправил? – спросила Мансурова.
Боже, как мне хотелось в тот момент выпить, как мне хотелось заключить в свои ладошки холодный бокал пива с пенной шапочкой. Казалось, в моих венах бежит не кровь, а горячий песок, и нестерпимый жар растекался по всему телу, и растрескавшийся опухший язык еле ворочался во рту.
Я знал, что меня ждёт спасение, а именно: заначка в две тысячи рублей, приклеенная на лейкопластырь к спинке кровати с внутренней стороны. Это был неприкосновенный запас, который я сохранил на чёрный день, и он, похоже, настал.
Мансурова полагала с моих слов, что у меня уже не осталось ни копейки. Из милосердия она подкидывала мне сотню-другую, и этих подачек хватало на «полноценную» жизнь, если учитывать, что бутылка водки стоила полтинник, а пачка сигарет – двадцать рублей.
– Ну-у-у, ты же знаешь… Резо приезжал со своими бандитами, за ним приезжал… Я боюсь даже подумать… – В его голосе чувствовалась неуверенность, и это чувствовалось даже через штору.
– Не ври, Андрюша, не ври, – перебила его Мансурова. – Я спрашивала у официанток… Приезжали какие-то крутые, но Эдуардом они не интересовались. Они просидели два часа в приватке и уехали под утро. Ты распорядился, чтобы их обслужили лучшим образом. Им никто был не нужен, даже стриптизёрша. Они решали какие-то свои вопросы. Может, что-то праздновали.
Калугин рассмеялся.
– Ну, Ленка, ну, лиса! Выкупила старого волка!
– Так зачем ты его отправил в Небуг? – довольно жёстко спросила Мансурова.
– С тех пор как он здесь появился, мы стали меньше общаться, – чуть слышно ответил Калугин.
– Что?! Ты совсем оборзел!
Я удивился, поскольку никогда не слышал подобных интонаций и вербальных оборотов от своей жены: она никогда ни с кем так не разговаривала. Наше общение с ней всегда протекало на самом высоком этическом уровне и никогда не опускалось до обоюдного хамства. В очередной раз я убедился, что любая женщина многолика в отношениях с разными мужчинами, – к каждому она поворачивается одним из многих своих лиц. В тот момент я был совершенно уверен, что между ними была связь, потому что это был разговор двух любовников о рогатом муже.
– Не ругайся, Леночка. Зачем тебе этот пустоцвет? – елейным голосом уговаривал её Калугин. – Он совершенно оторвался от реальности. Он творит чёрт знает что. Он живет за твой счёт, и, похоже, совершенно не собирается работать. Даже Белогорский махнул на него рукой и нашёл другого человека на его место.
– Это мой муж! Отец моего ребёнка! И мне решать подобные вещи… А ты, по-моему, Андрюша, совсем зарвался! – Она разговаривала с ним как с холопом.
– Он даже хотел убить эту шлюху… – сказал Калугин тоном двоечника, который не знает предмет и начинает уже собирать всё подряд.
– Что? Что ты несешь?
– Я видел это своими глазами, – выкручивался Андрей, а я не мог поверить своим ушам. – Он поставил её на колени и хотел камнем развалить череп, но в последний момент увидел меня…
– Так! – крикнул я нарочито громко, шагнув через балконную перегородку, и широким артистичным жестом распахнул занавес. – Пора прекращать это безобразие!
Даже повидавший на своём веку «афганец» выпучил на меня глаза и побелел. Мансурова вскрикнула от неожиданности и тут же прикрыла рот ладошкой. Они были просто в шоке, и произведённый мною эффект мне очень понравился.
– Ну что, любовнички, не ждали? – бархатным голосом спросил я и плотоядно улыбнулся.
– Я не собираюсь устраивать скандал… и уж тем более прибегать к насилию. Я побеспокою вас ровно пять минут. Андрюша, а чё у тебя руки трусятца?
Лена сидела в кресле рядом с журнальным столиком, на котором стояла бутылка красного вина и один бокал. Телевизор был включен без звука. Над кроватью тускло горели бра. Все замерли и боялись шелохнуться, чтобы не вспугнуть момент истины.
– Ещё раз прошу пардону, за то что испортил такой прекрасный вечер, но, увы, нужда привела меня в этот дом.
Потом я предложил Андрею подняться, поскольку мне надо было отодвинуть кровать от стенки, а он сидел на самом её краю. Он с опаской встал и даже слегка отшатнулся от меня, предполагая, по всей видимости, что я собираюсь его ударить. Именно так я и сделал бы раньше, но в тот момент во мне что-то сломалось.
Когда я отрывал от спинки полиэтиленовый пакет с деньгами, Леночка заметила:
– Смотри-ка, а мне втирает уже две недели, что сидит без копейки.
– Человек… особо не обременённый совестью, – с некоторой горчинкой заметил Калугин.
– Знаешь, Андрюша, – сказал я, – тебе совесть тоже спать не мешает. Так что не лепи горбатого.
– Я по сравнению с тобой ангел.
– Ангел? – прищурившись, спросил я. – А сколько ты людей убил в своей жизни? Ангел!
– Ни одного, – решительно ответил Калугин и тут же добавил вполголоса : – А вот нелюдей…
– Кстати! – радостно воскликнул я. – Мне тут нужно грохнуть двух нелюдей… Поможешь? Если у тебя действительно есть совесть и гражданская ответственность… А то гуляют по земле два шатуна и творят всё, что им приходит в голову.
– Это они тебе штанишки порвали? – спросила Лена и пригубила красного вина из бокала, а Калугин посмотрел на неё многозначительно и натянуто улыбнулся: ты видишь, Леночка, что с ним происходит, это же натуральный маньяк.
– А можно обойтись без иронии! Эти твари пытались убить меня на трассе между Небугом и «Югрой», и я тебе так скажу: удовольствие ниже среднего. Если бы не моя природная изворотливость, лежал бы я сейчас где-нибудь под камнем.
– Это точно, – подтвердила жена, – ты всегда был изворотливым. – А Калугин смотрел куда-то в стенку с нескрываемым сожалением, как мне показалось.
– Андрей Григорич, – обратился я к нему, и он ответил мне совершенно измождённым взглядом.
– Да, слушаю вас, Эдуард Юрьевич, – прошелестел он.
– Я думаю, нам нужно поговорить.
– О чём? – с невинным видом спросил Калугин, но было понятно, что он сдался: его непоколебимая уверенность в себе была опровергнута мной, и со всех сторон вылазили его неприглядные поступки, совершенно не соответствующие тому образу, который он создавал.
– О многом, – сухо ответил я.
– Ладно, – спокойно молвил он.
– Ну и славненько. Пойдём тогда в баре посидим. Пивка выпьем.
Я устремился на выход, а Калугин поплёлся за мной, как будто на заклание.
– А ты что, даже штаны не поменяешь? – спросила жена.
– Принципиально, – ответил я и тихонько прикрыл дверь.
.23.
Знакомый бармен по имени Константин встретил нас широкой улыбкой и воскликнул:
– Эдуард, а я уже думал, что потерял самого преданного клиента!
– Да-да, Костя, два дня меня не было, а столько воды уже утекло.
– Водочки? Вискаря? Рома? – спросил он, сделав серьёзное лицо.
– Нет, от крепких напитков я воздержусь.
– А что так? – Он сделал участливое лицо, какое делают здоровые люди в момент откровений больного человека о своих болезнях.
– Здоровья уже не хватает… – Я задумался, наморщив лоб. – Ты знаешь, я даже не помню, когда я начал… Прошлой зимой, по-моему… Или весной?
– Понял. Тогда, может быть, пивка?
– Пожалуй. Кружечку Гиннеса я выпью.
– А Вы чего изволите, Андрей Григорьевич? – подобострастно спросил бармен у Калугина.
– То же самое.
– Эдуард, – обратился ко мне Калугин, – я отойду на пять минут… руки помыть.
Это было питейное заведение, стилизованное под английский паб для футбольных болельщиков. Всё это выглядело так: деревянные лакированные панели и полосатые атласные обои; в центре зала на цепи висела кованная железная люстра с электрическими «свечами»; на стене был растянут пыльный британский флаг, а рядом с ним – бело-синий флаг английской команды Chelsea, такой же пыльный; на стенах висели какие-то футбольные реликвии и фотографии в рамочках.
Я огляделся по сторонам и увидел за столиком в углу бара генерального директора. Он сидел в компании человека, сильно напоминающего губернатора Краснодарского края. Они о чём-то шептались с видом заговорщиков, иногда оглядываясь по сторонам. Разговор у них был явно неприятный, и Володя постоянно ёжился, словно у него чесалась шея или галстук был слишком туго затянут. Он встретился со мной взглядом и даже не кивнул головой, – он сделал вид, что не знает меня, а я просто ему улыбнулся.
Сидя на высоком табурете у барной стойки и цмыкая пивко, я задумался о «вечном», а именно: о том как преуспеть. Что нужно человеку, чтобы добиться успеха и заработать деньги? Какими качествами он должен обладать? Немножко пораскинув мозгами, я пришёл к выводу, что никакие особые таланты для этого не требуются. Ничего не нужно, кроме дикого тщеславия и корыстолюбия, а всё остальное за вас сделает ваша природа. Богатыми или бедными рождаются – точно так же как рождаются учёными, поэтами, художниками, музыкантами, спортсменами. Я называю это: кармический талант или концептуальная черта характера.
Взять, к примеру, Володю Белогорского. Совершенно заурядный тип, но деньги к нему текут рекой. Возьмём любого бизнесмена, политика, крупного руководителя, – как правило это совершенно обыкновенные, ничем не примечательные люди, но ведь кто-то их выбирает на эту роль.
«У Романа Аркадьевича даже высшего образования нет, но ведь чем-то он понравился Борису Абрамовичу, – рассуждал я. – А Борис Абрамович приглянулся Борису Николаевичу. А Бориса Николаевича в своё время заметил Юрий Владимирович. Так испокон веков плетётся политическое макраме. Я думаю: чтобы преуспеть в номенклатурных джунглях, надо всего лишь обладать харизмой Маугли. Это когда жестокие и грозные обитатели этих джунглей чувствуют, что ты с ними – одной крови».
Вернулся Калугин. Сел рядом со мной на табурет. Отхлебнул пивка.
– О чём ты хотел со мной поговорить? – сухо спросил он.
– Андрюша, как бы ты поступил на моём месте?
Он посмотрел на меня безразличным взглядом, словно я разговаривал с ним по-английски, и ничего не ответил, – вместо этого он взял кружку и погрузил губы в пивную пену, чуть прикрыв глаза.
– Ну согласись, ты поступаешь по отношению ко мне… мягко говоря… непорядочно. – Я пытался его обойти с другой стороны, но он был со всех сторон круглый и непреступный.
– А я думал, что мы с тобой друзья… – Я сам себе казался недалёким и нудным, как мелкий осенний дождь. – И ты меня так подставляешь.
Он что-то сказал, но я не расслышал: в баре играла музыка. Он иронично улыбался, а я переспросил его:
– Что ты сказал?
– Прекрати, – повторил он. – Ты же понимаешь, что это элементарная конкуренция. Я не скрываю, что люблю её, и неоднократно тебе на это намекал. Я бы никогда не покусился на чужую жену, но ты себя ведешь как собака на сене.
Он попросил у бармена пепельницу и закурил. Серое облако окутало нас обоих, и вдруг я поймал себя на мысли, что не курю уже несколько часов и даже нет минимального желания закурить, – кроме всего прочего, я даже почувствовал отвращение к запаху жжёных листьев. В народе говорят: «как бабушка отшептала», – именно так я и бросил курить.
– Ну есть у тебя в Тагиле любимая девушка, – продолжал Калугин, – так возвращайся к ней, живите и будьте счастливы. Ну не любишь ты Ленку – так не морочь ей голову! Она ведь ждёт от тебя правильных решений, на которые ты не способен априори. Зачем ломать ей жизнь?! Она ещё молодая: всего лишь тридцать лет. Она ещё найдёт себе мужика и будет счастлива. Отпусти её, отпусти пташку на волю!
Я посмотрел на него с глубочайшей иронией, и у меня даже слёзы брызнули как у клоуна в цирке.
– Это ты на себя намекаешь?
– А чем я не жених? – Скромно улыбнулся Андрей.
Я долго и вызывающе хохотал, а потом вывалил ему прямо в лицо:
– Не смеши народ, Андрюша! – заорал я, а бармен скривился как от зубной боли и посмотрел на меня умоляюще. – Ты сам бухаешь без меры! У тебя ни кола ни двора! Ты живешь в чужой квартире! Ты контуженный на всю голову! Ты инвалид! Ты старше Ленки на двенадцать лет! Тоже мне, жених выискался!
– Я для неё и для Кости всё сделаю, – заявил он чуть ли не со слезою, – а ты с неё только пенку снимаешь!
– Молодые люди, умоляю вас, – вмешался Константин в нашу дискуссию, – ведите себя более сдержанно, это же английский паб.
Мы даже не взглянули в его сторону, как будто мимо нас пролетела муха.
–Ты не любишь её, – утверждал Калугин. – Ты придерживаешь её на всякий случай, если там что-то не срастётся.
– То есть… ты сейчас просишь, чтобы я уступил тебе своё койко-место в номере 236? Может, ты хочешь прямо сегодня заехать? – спросил я тоном человека, которому ради друга ничего не жалко. – Так мне только подпоясаться!
– Ну что ты болтаешь, Эдуард? – шёпотом спросил Калугин, озираясь по сторонам; кое-кто из посетителей уже прислушивался к нашему разговору.
– Ну хорошо… – вполголоса сказал он, сощурив свои серые пронзительные глаза. – А зачем ты Ленке врешь, что собираешься здесь работать, жить, строить с ней новые отношения? Ты Белогорскому уже десять раз отказал.
– А кто не врёт своим жёнам? – спросил я. – Многие мужья настолько привыкли к этому, что врут даже в самых невинных ситуациях. Как бы чего не вышло. Ложь цементирует общество сверху донизу. Политика, религия, школа, семья, телевидение – всё держится на лжи. Если бы официально объявили день правды, за этот день всё пошло бы прахом и полный хаос воцарился бы на земле. Ты только представь: все начали говорить правду! Б-р-р-р-р!
– Что ты несёшь? Ты уже совсем охренел! – возмутился Калугин; по бледному лицу его и ввалившимся щекам я понял, что он чудовищно устал и этот разговор даётся ему с трудом.
– Так вот! – продолжал я ещё громче, словно пытаясь донести эту мысль до всех присутствующих. – Если мы все врём, это значит только одно, что нет на свете дружбы, нет любви, нет веры, ничего нет… Один сплошной симбиоз и блядское выживание!
– Эдуард! Ну сколько можно?! – Костя взмахнул белоснежными ручками, как дирижер перед началом оратории.
– Да отъебись ты, халдей нахальный, – процедил я сквозь зубы, метнув в него короткий презрительный взгляд.
– Тихо, тихо, тихо… Возьми себя в руки, Эдуард, – начал меня успокаивать Калугин, а бармен в это время смотрел на него умоляюще, с надеждой, что хотя бы начальник службы безопасности угомонит этого дебошира.
Мы замолчали. Андрей допил пиво и спросил меня как ни в чём не бывало:
– А кого ты собрался грохнуть?
– Я не уверен, что могу с тобой этим поделиться, – заносчиво ответил я.
– Насколько я понял, тебе без моей помощи не справиться…
– Андрюша, а заказать тебе водочки? – спросил я и фамильярно положил руку ему на плечо; раньше я не мог себе этого позволить, но после того как он рухнул с пьедестала и глиняные обломки его личности валялись у моих ног, я разговаривал с ним на равных и даже свысока.
«Боже, все врут, – подумал я, глядя ему прямо в глаза, – и каждый выдает себя за другого человека, пытается продать подороже, стыдится своего истинного ценника».
– Мне уже хватит сегодня, – ответил Калугин на моё предложение. – И вообще я собираюсь завязывать. В Псебай хочу, к батюшке.
– Ладно, пошли отсюда, – молвил я, слезая со стула.
Выйдя из бара, мы сели на лавочку в тени размашистой магнолии. Голубая луна выглядывала из-за перистых облаков. С моря слышался монотонный рокот прибоя, и порывы ветра приносили запах йода. Начинался шторм.
Калугин закурил и попросил рассказать, что со мной приключилось. У меня сразу заныло колено.
– А чё рассказывать, Андрюша? Убить меня сегодня хотели. Даже сам не понял за что…
– Детали.
Я рассказал ему о своей неудачной поездке в такси.
– Машина какая была? – спросил Калугин, пристально щуря глаза.
– Темно-синяя «девятка».
– Точно «девятка»? Или, может быть, «девяносто девятая»?
– Нет, «девятка».
– А номер не запомнил? Ну хотя бы какие-то цифры.
– 895, – ответил я неуверенно. – Или 985. Не могу вспомнить. Левый габарит слегка битый. Кусочек отколот.
– Давай, Эдуард, думай. Вспоминай всё. Выгребай как мелочь из карманов для опохмелки, – приговаривал довольно отчётливо, в самое ухо, и при этом мягким движением сжимал и отпускал моё дряблое безвольное плечо.
Луна изгалялась на небе – то забегала в облака, то раздувала их в разные стороны, то они вновь её окутывали ядовито-жёлтым туманом. Мне казалось, что она расширяется постепенно, становится всё больше и больше, а ещё мне казалось, что она вот-вот сорвётся с орбиты и упадёт в море с огромным сияющим всплеском.
Какие-то неправдоподобно высокие люди, похожие на богомолов, проследовали мимо, подозрительно вытянув в нашу сторону свои жилистые длинные шеи. Я совершенно отчётливо уловил, как потрескивает при каждом шаге их хитиновая одежда.
В голове проносились какие-то расплывчатые воспоминания: сперва я иду пешком вдоль трассы, в мою спину упираются столпы яркого света, я поднимаю левую руку, но они равнодушно проносятся мимо, исчезая в темноте и оставляя в безжизненной ночи лишь хищные глазёнки габаритов, а потом вдруг я просыпаюсь среди камней… И словно не было тех двоих.
– Как же я там оказался? – бормотал я вполголоса. – Я ничего не понимаю. Всё кажется реальным, кроме этих чертей. Они как будто появились во сне, максимально приближенном к реальности…
– У тебя была когда-нибудь горячка? – спросил Калугин.
– Нет, – решительно ответил я, но после некоторой паузы согласился: – Да… Наверно… Наверно, это была горячка. Совсем недавно. Я видел бесов своими собственными глазами, как тебя сейчас. Они выбросили меня из лифта, который опускался в ад. А ещё в номере со мной разговаривал Сатана… Он принимал разные обличия и даже был моим отражением в зеркале. Он разговаривал со мной моим же ртом.
– Пойми, – сказал Калугин вкрадчивым голосом, словно боялся вспугнуть птаху здравого смысла, севшую мне на плечо, – алкоголь стирает границу между реальностью и нашими иллюзиями. Напрочь стирает, но происходит это незаметно, постепенно. Ты даже не замечаешь как переходишь эту черту. Ты даже поверить не можешь, что это уже не реальность, настолько это всё правдоподобно.
– У тебя было?
– Да.
Мы замолчали, а через некоторое время он спросил:
– Ты хотел когда-нибудь убить… без всякой на то причины?
– Нет. Никогда. – Задумался. – Но я довольно часто встречал людей, к которым мне приходилось применять насилие, и в некоторых случаях это заканчивалось летальным исходом.
– Что?! Ты хочешь сказать, что ты убивал людей?! – воскликнул Калугин; в его взгляде появилось явное недоверие.
– А ты не убивал?
– Я был на двух войнах.
– Я тебе, Андрюша, так скажу: вся моя жизнь была войной, с самого детства, и эта скрытая война давно идёт на земле. Я окунулся в это противостояние, как только пришёл в детский садик, а потом была школа, пионерские лагеря, дворовые разборки, кабаки… Ну а в конце восьмидесятых наша страна окунулась в омут гражданской войны. Столько повылазило нечисти, столько было пролито крови на улицах наших городов. Это была всё та же война добра со злом – война, которая продолжается уже тысячи лет и которая когда-нибудь закончиться Армагеддоном.
– Ты, наверно, думаешь, что стоишь на стороне добра? – спросил он с некоторой иронией.
– Первого человека я убил, когда мне было семнадцать, – продолжал я, оставив его вопрос без ответа, а он внимательно меня слушал, и на лице его не осталось даже тени сомнений; он понимал, о чём я говорю, потому что сам прожил такую же жизнь. – Я ни секунды не раскаивался, что совершил это убийство. Во-первых, это была самооборона, как и во всех остальных случаях. Во-вторых, эта была конченная тварь, вся сплошь покрытая блатными наколками, и во всех остальных случаях это были такие же нелюди, которым туда и дорога. Если бы мне дали возможность прожить свою жизнь заново, я бы поступил точно так же.
– Андрюша, откуда на земле столько подонков?! – спросил я с надрывом. – Ведь все когда-то были детишками, учились в школе, читали сказки о богатырях, которые воюют с нечестью. Как они потом выходят на эту кривую дорожку с кистенём? Убивают людей? Насилуют женщин, детей? Что за метаморфозы происходят с ними в период полового созревания? Откуда берётся столько безотчётной злости?
– А бесы, по-твоему, зачем? – с улыбкой спросил Калугин.
– Я считаю, и, между прочим, батюшка думает точно так же, – соврал я, – что добро должно быть с кулаками. Мы, нормальные люди, должны отстаивать свои духовные ценности, а так же защищать своих женщин и детей от этих варваров.
– Разговаривать с ними бесполезно! – заорал я, наполняясь лютой ненавистью к тем двоим. – Их можно только мочить! Понимаешь?
–А тебе не кажется, Эдуард, что ты слишком много на себя берешь? Не боишься, что пупок развяжется? – спросил Калугин.
– Ой, Андрюша, я понимаю, куда ты клонишь. Ты уповаешь на судебную систему? Она не работает: зверю, который убил тридцать человек, дают возможность жить до конца дней своих за счёт государства. Ты оглянись вокруг: в нашей стране самые преуспевающие люди – это бандиты, у которых руки по локоть в крови, или казнокрады, которые обирают инвалидов, бюджетников, пенсионеров. Где справедливое возмездие для них? Нет! И никогда не будет! А может, ты уповаешь на Божий суд? Так и это вилами по воде писано. Мне иногда кажется, что каждый просто отыгрывает свою роль перед Богом. Виноватых вообще не будет.
– Неправильно это всё, – чуть слышно сказал Андрей. – Каждому воздастся, а иначе зачем тогда жизнь, если это просто постановка, спектакль?
– Иисус хотел, чтобы мы научились левую щёку подставлять, – продолжал он, воодушевляясь с каждым словом. – Таким образом он хотел остановить циркуляцию зла на планете, то есть действие злом, противодействие злу, око – за око, зуб – за зуб, и так до бесконечности, пока все не сдохнут. А ты призываешь убивать тех, кто не соответствует твоим критериям. Хорошо. А если завтра такой же инквизитор на тебя пальцем укажет и кинет в толпу: «Рвите его, падлу!» Что тогда делать будешь?
– Ну-у-у, я думаю, что мы как-нибудь с ним договоримся.
Калугин громко расхохотался.