Я попытался вырваться из её цепких объятий, но она, словно удав, обвивала меня своими жилистыми ногами. Хотелось закричать: помогите! Ещё ни разу в жизни меня не насиловали, и это было довольно неприятно.
Она расстегнула ширинку на джинсах, а потом были её пальцы и моё мужское естество предательски отозвалось на эту провокацию.
– Я же сказала, ты мой сегодня, – шептала она прямо в ухо, разгоняя мурашки по всему моему телу.
«Вылитая Медуза Горгона!» – подумал я, когда в сумраке надо мной повисло её вытянутое лицо с тёмными провалами вместо глаз, а на голове шевелилось змеиное кубло.
Одним резким движением она сорвала с себя маячку и отбросила её в сторону. Тяжёлая упругая грудь качнулась и замерла, уставившись на меня коричневыми сосками. Потом Марго начала сползать вниз, скинув на пол кружевные трусики. «Через мгновение она сядет на кол, – подумал я. – А ведь ей не привыкать: она такие столбы осваивает с лёгкостью». Внутренний голос жалобно скулил: «Беги, беги отсюда… Спасай свою жалкую душонку».
Когда её разгорячённая плоть коснулась головки моего члена, я скинул её с себя, словно необъезженный мустанг, – она отлетела в сторону, ударившись головой о дверцу кухонного стола. Она на секунду замерла, удивлённо глядя на меня, а потом её лицо начало искажаться от бешенства.
– Отвали от меня! – крикнул я, поднимаясь с пола, и начал застёгивать ширинку трясущимися пальцами. – Как вы меня достали, вечно голодные твари! Вампиреллы спермососущие!
Я подошёл к столу, налил себе полстакана коньяка.
– Твоё здоровье, Марго, – произнёс я спокойным голосом и опрокинул его залпом.
Потом я прошёл в свою комнату, надел майку, с трудом нашёл носки, потоптался около аквариума, добродушно подмигнул любопытной шарообразной рыбине, взял с журнального столика новую пачку сигарет, пошарил по карманам, пересчитал деньги, – «На пару пузырей хватит», – подумал я с облегчением.
Когда я неуклюже перелазил через перила балкона, то чуть не сорвался вниз головой, —из карманов посыпалась мелочь в сухую траву. Кто-то кашлянул сверху. Я поднял голову и увидел прямо над собой, на балконе верхнего этажа, широкое круглое лицо в обрамлении жиденьких кудряшек. Довольно низкий голос спросил нараспев, в присущей для властных женщин манере:
– И что мы тут делаем, молодой человек?
– Матрёна Сергеевна! – воскликнул я с притворным восхищением; она молча смотрела на меня сверху. – Очень наслышан о Вас, о Ваших достоинствах!
– Ты кто такой? – спросила она недоверчиво.
– Да Вы не беспокойтесь… Я племянник Андрея Григорьевича… из Норильска… приехал погостить.
– А чё по балконам лазишь?
– Он забыл мне ключ оставить, а буксы-то горят. В ларёк надо идти и всё такое… Как там Иван Петрович себя чувствует?
– Так это ты его сегодня напоил? – спросила она строго.
– Частично, – ответил я с довольной физиономией.
– Смотри, ещё раз увижу тебя рядом с ним… – начала она в жёстко-ультимативной форме, но я грубо её прервал:
– Стоп! Держите своего мужа на цепи… А лучше – оденьте на него намордник, чтобы он не пил.
Маленькие глазки её стали ещё меньше от гнева, а круглое одеревеневшее лицо превратилось в плаху с двумя вбитыми по самые шляпки гвоздями. Она хотела что-то ответить, что-то хлёсткое, злобное, но вовремя не нашла подходящих слов, а я уже спрыгнул вниз и бежал по высокой траве, глядя вперёд и только вперёд, понимая совершенно отчётливо, что больше никогда в жизни её не увижу, не увижу Петровича и этот дом.
– Прощайте, Матрёна Сергеевна! Самая удивительная и прекрасная! – кричал я на бегу, и горное эхо подхватило мои слова.
.22.
А дальше был ларёк с надписью «24 часа», где я купил бутылку «Кристалла» и полтора литра минералки «Архыз». Толстая армянка даже улыбнулась мне на прощание, увидев во мне постоянного клиента. Я вышел из ларька – за мной захлопнулась дверь. К тому моменту уже стемнело и россыпи огней заполнили лощину между восточным и западным склоном.
Я стоял на крыльце и пожирал глазами огромную жёлтую луну: она висела очень низко, над горным хребтом, утопая в его позолоченных вершинах. Я видел совершенно отчётливо её кратеры и безводные серые моря. Я смотрел на неё не отрываясь и пытался представить себе чувства Нила Армстронга, когда он первый ступил на лунную поверхность, и тут же возникли сомнения: «А был ли мальчик?»
Меня даже начало потряхивать от этих мыслей, и я откупорил бутылку водки. «Нет, это невозможно осмыслить тому, кто стоит на земле обеими ногами, – произнёс я вслух. – Какого чёрта я вообще на это заморачиваюсь?» Я приложился к бутылке – затяжной горячий глоток с высоко поднятым локтем, как у горниста, после чего небо осыпалось хрустальными звёздами.
Шаркая ногами и запинаясь о камни, я побрёл к морю… Там было темно и страшно. Огромный левиафан ворочался и вздыхал в этой зыбкой темноте, выбрасывая к моим ногам тихие волны. Я лёг спиной на гальку и увидел Млечный Путь, туманной спиралью уходящий в глубины космоса.
Перед величием Вселенной я перестал беспокоиться о своей ничтожной жизни, о последствиях своих поступков, – меня словно укутали в тёплое одеяло и погладили по головке, как это всегда делала мамочка перед сном. Я вдруг почувствовал себя настоящим ребёнком, безотчётно и безответственно счастливым. Я вдруг понял: единственное, что меня отделяет от этого перманентного счастья, – это набор онейроидных помех под названием «реальность».
«Почему мы так держимся за жизнь, если она не приносит нам счастья?» – подумал я и начал проваливаться в эту сияющую звёздную пропасть. Рядышком тихонько бормотало море. Ласковый прибой лизнул голую пятку, и кто-то плавно задвинул шторки в голове…
Проснувшись через какое-то время, – меня била неуёмная дрожь и окутывал холодный туман, – я не мог вспомнить, где я нахожусь и как меня зовут. В тот момент я воспринимал лишь расплывчатую бледную луну, висящую над моей головой в туманной дымке. Я долго смотрел на неё, пытаясь распутать этот светящийся клубок, – так, наверно, себя чувствует душа в первые секунды после смерти, – а потом я услышал шум прибоя, оторвал голову и плечи от земли и увидел мерцающую поверхность моря, покрытую лёгкой органзой.
Оглоушенный алкоголем мозг начал искать спасительное пристанище среди близких людей, и первое, что я увидел в тот момент, было лицо моей жены. После неё была мама, потом появились небритые щёки моего отца, поплыли какие-то малознакомые персонажи, в числе которых были Калугин, Марго, помятое голубоглазое рыльце Петровича, розовощёкая задорная физиономия Белогорского, сумрачный Агасян, вертлявый Пашка и многие другие… Но Татьяна в этой ретроспективе появилась не спеша, а я тут же почувствовал жуткую тахикардию и понял совершенно отчётливо, что в моём восприятии она была персоной нон-грата.
– Зло в чистом виде, – произнёс я, еле ворочая языком.
В тот момент мне захотелось забыть её навсегда – просто вычеркнуть из памяти, чтобы она не мешала мне жить, дышать, творить, любить, трахаться, чтобы она не звала меня к себе, не затягивала в этот тёмный вертеп. Я ненавидел её лютой ненавистью, но парадокс заключался в том, что моя ненависть была окрашена ярче, чем любовь. Жена не могла дать мне тех эмоций, которые я получал от Шалимовой, а это означало только одно: после долгих лет разнузданного блуда я совершенно утратил способность любить. Я был конченным «наркоманом» в последней стадии, который сидел на «хмуром».
Я резко подскочил на ноги, разделся и окунулся голышом в море. Оно светилось изнутри голубым. Когда я заплыл чуть подальше, то выяснилось, что это люминесцирует желеобразная колония медуз. Потом я допил бутылку минералки, – там ещё оставалась водка, но я не стал её трогать, – и собрался ехать в «Югру», что было категорически запрещено Андреем.
Первое, что мне захотелось сделать, – это поговорить с женой о нашем совместном будущем. Мне хотелось покаяться. Мне хотелось упасть перед ней на колени. Я понимал, что нужно спасать свою жизнь и что моё спасение заключается только в ней. Нисколько в этом не сомневался.
Натягивая на мокрое тело трусы и футболку, я представлял себе наш разговор: «Ленчик, прости меня. Я всё понял. Я хочу быть только с тобой. Я хочу состариться рядом с тобой и умереть в один день. Ты любишь меня хоть немножко, хоть чуточку?» – «Да, конечно, я люблю тебя и хочу быть с тобой, хотя ты полный мерзавец и раздолбай», – ответит она, а в конце добавит сакраментальное: «Я не представляю свою жизнь без тебя, а все остальные мужчины кажутся мне жалкими пигмеями». – «А как же Евгений?» – спрошу я и сделаю скорбное лицо, а она ответит со снисходительной улыбкой: «Перестань! У меня с ним ничего не было. Просто мальчик в меня влюблён, ну а я не запрещаю ему это делать». Да, это был бы лучший расклад, но душу мою отягощали большие сомнения.
Ничто так не укрепляет брак, как лёгкое чувство вины со стороны мужа, потому что оно всегда превращается в бонусы для жены, но мои наглые выходки и вечные залёты могли разрушить самую беззаветную и искреннюю любовь. Никакого христианского терпения не хватит, чтобы терпеть подобные унижения. Что-то подсказывало мне: последний поезд твой давно ушёл. Я понимал, что разговор будет непростым, но мне ужасно хотелось вернуться в лоно семьи.
Натянув на себя штаны, я двинулся к трассе. Недопитая бутылка «Кристалла» и минералка «Архыз» остались валяться на пляже. Над морем сверкали проблесковые огни летящего авиалайнера. Через несколько минут он сядет в аэропорту города Сочи.
Не скажу, что трасса была оживлённой, но мне повезло: из Небуга направо вывернул автомобиль и продолжил движение в мою сторону. Я поднял руку. Ослепив меня фарами, мимо проехала «девятка», но через мгновение остановилась на краю дороги, выпучив на меня огненно-красные стоп-сигналы.
Я подбежал к машине и открыл дверь.
– До «Югры» подбросишь? – спросил я.
– Сколько?
– За спасибо.
– Ты машину на хуя тормозишь, если у тебя денег нет? – начал на меня поднимать голос водила.
– Давай-ка без хуёв, дружище, а то хуем тебе по лбу прилетит! Если торможу, значит надо! Оказия. Знаешь такое слово?
Водитель, простой рабочий мужик лет сорока, с помятой невыразительной физиономией, посмотрел на меня испытующе, потом надвинул козырёк кепки на глаза и процедил сквозь зубы:
– Ладно, садись.
Меня всегда удивляла загадочная русская душа. По-хорошему попросишь – откажут, выпихнут, пинка ещё дадут под зад, а нахалом можно залезть куда угодно. Искусство жёсткой риторики всегда ценилось в нашей стране, – на заводе, в армии, во дворе матом не ругаются, а разговаривают.
Ехали молча. Тусклые фары освещали бугристый асфальт с белой разделительной полосой. Темень на трассе была непроглядная, но когда закончился горный участок и мы вновь выскочили к морю, меня как будто манной небесной обдало: ослепительно яркая луна висела над поверхностью моря, порождая бесконечное количество мерцающих бликов. Аж дух захватило от этого потрясающего полотна, созданного Всевышним, и даже захотелось крикнуть: «Господи! Прости нас за то, что мы этого не ценим!»
Захотелось курить. Я пошарил по карманам, но не нашёл сигарет, которые, по всей видимости, оставил на пляже в Небуге.
– Закурить не будет? – спросил я водителя, повернувшись к нему; у него было приплюснутое лицо, выражающее полную невозмутимость; нос у него был буквально вбит в череп, такие профили обычно бывают у боксёров или заядлых драчунов.
Меня всегда удивляло безразличие простых людей к природе. Мне кажется, что это потомки крестьян, у которых природы всегда было много, а еды никогда не хватало, поэтому жили они хлебом насущным и радели лишь за урожай, а берёзками в России восхищались лишь аристократы.
– Не курю… Бросил, – ответил он и посмотрел на меня как-то странно.
– А что так? Здоровье пошатнулось? – спросил я с иронией.
– Тьфу-тьфу-тьфу, – сплюнул он через левое плечо.
– Мозги просто включились, – сказал он сухо.
Было видно, что он не горит желанием со мной общаться и даже испытывает ко мне неприязнь, словно видит во мне фанфарона и прощелыгу.
– По-твоему выходит, что курят одни идиоты?
– Я так не говорил. Просто люди не понимают, что делают… не видят картины в целом… как ты сейчас… не видишь, что твориться у тебя за спиной.
– Что? – Я медленно повернул голову назад, и неприятный холодок побежал по всему телу.
На заднем сидении вырисовывался тёмный силуэт – широкие мускулистые плечи и мощные руки в лунном свете. Лица не было видно, поскольку на него упала тень, – лишь слабые его очертания. Тёмные провалы вместо глаз смотрели на меня в упор. Я почувствовал звериную силу и жестокость этого человека. Зло, исходящее от него, я ощутил почти рефлекторно, как чувствуют жар на лице, когда открывают топку.
– Ты понял, о чём он говорит, сынок? – спросила тень глухим посаженным голосом, при этом нижнюю часть лица его разрезала тонкая щель и послышался чуть уловимый смех, как будто воздух выходил тоненькой струйкой из ниппеля велосипедной камеры – этакое «пс-пс-пс-пс».
– Теперь да, – ответил я дрожащим голосом; снисходительная наглая интонация, которая звучала в каждой моей фразе до этого момента, исчезла без следа, и я блеял как ягнёнок, которого тащат на заклание.
«Неужели это конец?» – подумал я, и сердце захлебнулось кровью. Меня жутко мутило. По всему телу поползла предательская слабость. Я мгновенно покрылся потом и почувствовал отвратительный луковый запах, исходящий от меня. «Всё к этому шло. Сам виноват: заигрался, потерял берега, обнаглел», – пронеслось в моей голове.
В результате длительного употребления алкоголя я уже был не способен сопротивляться, драться, что-то предпринимать, – я смирился со своей ролью и уповал лишь на их милосердие, хотя отдавал себе отчёт в том, что это самые натуральные демоны и ждать милосердия от них бессмысленно. Появилось чувство обречённости. В абстинентном сознании всплывали лишь ужасающие картины моего убийства: то меня душат петлёй, то бьют в затылок монтировкой, то забивают ногами как собаку. Почему-то в тот момент меня интересовал только один вопрос: как будут убивать?
Они явно тянули время, от души наслаждаясь своей властью и моим страхом. Вспомнились слова батюшки: «А вот тебя ещё можно спасти, сын мой. Но для этого тебе придётся очень постараться». Я ничего для этого не сделал, и вот за мной пришли демоны.
Раньше мне казалось, что для меня не существует преград, и вдруг выясняется, что последним моим шансом был отец Александр, а я его не использовал. До крови я прикусил губу, чтобы не закричать от ненависти к себе.
Водила повернул ко мне лицо, плоское как кирпич, измождено улыбнулся, слегка приподняв уголки губ.
– Людям свойственно заблуждаться,– сказал он, лениво проталкивая слова через гортань. – Неправильно оценивают себя и окружающую обстановку.
– Во-во, субъективно оценивают, – подтвердил его пассажир на заднем сидении. – И каждый мнит себя чуть ли не Богом, и каждый понимает, чего он реально стоит, лишь в момент смерти. Только смерть снимает пелену гордыни и тщеславия с наших глаз. Только смерть даёт человеку возможность увидеть себя со стороны и понять, кто он есть на самом деле.
– Вы хотите сказать, – начал я заискивающим голосом (я даже сам его не узнал, настолько он был для меня несвойственным), – что горбатого только могила…
– Заткнись, придурок! – сказали за спиной.
Я постоянно косился назад и при этом ждал удара спереди. Острый животный страх прошёл, но обречённость буквально придавила меня к земле: я был уже по пояс в могиле, и где-то в глубине души мне даже захотелось умереть. В голове промелькнуло малодушное: «Сколько можно лямку тянуть?», но всё-таки (что лишний раз подтверждает природный человеческий оптимизм) я оставил себе слабую надежду: «Если останусь жив, брошу пить».
Дорога поворачивала опять в горы. Скорость была довольно приличная. На панели ярко-красными цифрами «21 : 20» светились электронные часы. Я запомнил это время навсегда, а ещё в голове промелькнула мысль: «А ведь Марго была права… Какого чёрта… в эти ебеня?»
Мы словно въезжали в тёмный туннель, – дорога была зажата в отвесных скалах, – и только дальний свет фар освещал мрачные каменистые склоны. Я понимал, что живым уже отсюда не выеду.
– А вы-ы-ы чем занимаетесь, ребята? – спросил я, поворачиваясь назад, и незаметно правой рукой нащупал пружинистую ручку на дверях. – Некрофилия? Трансплантаты? Обтягиваете человеческой кожей абажуры?
– А может, вы каннибалы? – спросил я восторженным голосом, как будто выиграл в лотерею.
– Нет. Мы санитары леса, дружок, а ты наша работа, – ответили с заднего сиденья.
– Наша работа, – усмехнулся адский водитель и надвинул кепку ещё глубже на глаза.
– Вы о чём? Вы же меня совершенно не знаете! Что вы порите какую-то чушь?! – возмутился я.
– Всё мы знаем, малыш… Давно на этом свете живём. А ты, без всякого сомнения, наглая и лживая тварь.
– Во как? – удивился я; водитель начал слегка притормаживать, вглядываясь в обочину. – А может, вы торопитесь с выводами, господа?
– Ага, тринадцатый апостол ещё не родился, а мы уже были… задолго до него, – послышалось с заднего сиденья.
– Что? – спросил я и открыл дверь на ходу.
Машина в этот момент двигалась со скоростью 20-30 километров в час. Я попытался выйти ногами вперёд, но меня развернуло и я больно ударился об асфальт, – во истину говорят, что везёт дуракам и пьяницам, – я ничего не сломал и не вывихнул. Через пару секунд я уже карабкался в гору, уходя от преследования.
Камни осыпались под ногами и с грохотом катились вниз. Ломал ногти, сдирал кожу пальцев до крови, неистово цепляясь за жизнь и совершенно не чувствуя боли. При этом казалось, что руки и ноги вязнут в липком пространстве, и неподдельный ужас, животный, нарастающий с каждой секундой, вырвался наружу нечеловеческим криком, – так, наверно, в джунглях кричат павианы в брачный сезон. Господи! Как же хочется жить в такие моменты!
Мельком оглянулся назад: машина остановилась, её черный угловатый силуэт и выпученные от бешенства стоп-сигналы, казалось, были уже далеко, – но в этот момент какая-то железяка прилетела из темноты, ударилась в камень над моей головой и отлетела в сторону. Я взревел от возмущения: «Что ж вы, гады, делаете!» – и начал перебирать чреслами в два раза быстрее.
– Братан! Вернись! Мы пошутили! – раздался снизу порочный хрипловатый голос, переходящий в дьявольский смех. – Пивка попьём, познакомимся поближе!
– Да пошли вы на хуй со своими шутками! – ответил я, и где-то чуть ниже ударился камень.
– В натуре, переборщили. Как муфлон бежит. Хрен догонишь! – послышалось снизу.
– Пидорасы! – орал я, продолжая карабкаться кверху. – Суки! Я вас потом найду!
Потом хлопнула дверь, и автомобиль неспешно тронулся. Я в это время был уже высоко и следил не отрываясь за тем, как этот призрак на колёсах с двумя аурами ближнего света исчезает за поворотом.
– Я найду вас, мрази! Обязательно найду! Богом клянусь! – орал я им вдогонку, кусая кулаки от бешенства. – Не на того напали, а если уж напали, то нужно было убивать! Вы еще не знаете, с кем вы связались! Более мстительного и вероломного человека вы никогда не встречали! Падлы!
– Зря… зря, ребятушки, вы меня не убили, – мстительно шептал я, и воображение мое, раскалённое гневом, рисовало такие страшные картины расправы, что у меня не хватит смелости их описать.
Совершенно разбитый я упал на плешке перед отвесной каменной стеной – карабкаться дальше было невозможно. Горячие упругие волны пульсировали, разрывая мозг. Ноги сводило судорогой. Руки дрожали. Щёки горели как в огне. Пот лил в три ручья, застилая глаза. Тело, отравленное алкоголем и адреналином, корчилось от боли, конвульсировало, – меня как будто насаживали на кол.
– Нет, батюшка, – шептал я ещё тише, постепенно угасая в гневе. – Никакого милосердия к этим демонам. Убивать безжалостно, валить на глушняк, и контрольный выстрел в голову, чтобы эту тварь не дай бог не откачали. Добро должно быть с кулаками, а еще лучше с кистенём. Зло не победить уговорами, его можно только уничтожить… Пускай даже ценой собственного спасения. Вместе будем гореть в аду, ребятушки. Вместе.
Как всё-таки глуп человек – прямолинеен, как boot из компьютерной игрушки. Нет в его программе осмысленного отношения к жизни: не может он абстрагироваться от своего эго, не может взойти над своей природной миссией. Он прёт и прёт напролом, даже если перед ним выросла глухая стена. «Не видим картины в целом», – как сказал умный дядя в кепке.
Ищем причины бед наших в чём угодно и в ком угодно, но только не в себе. Каждый мнит себя безупречным, правильным, бесподобным. Любая попытка проанализировать и понять окружающий мир упирается в субъективный расчёт, притянутый за уши, основным принципом которого является природный человеческий эгоизм, а системой координат – система его обывательских ценностей. Таковы люди в общей своей массе. Просветлённых, воспаривших над бытием – очень мало, да и я в то время не отличался проницательным взглядом на жизнь, но всё-таки понял, что происходит какая-то аберрация моего жизненного пространства и оно меняет свои привычные свойства. Камень, подброшенный кверху, уже не падает на землю, а ведь я к этому привык.
– Что происходит? – прошептал я.
– Что, чёрт возьми, происходит?!! – заорал я, обращаясь к космосу, который надменно помалкивал, мерцая звёздами над моей головой.
Ответ напрашивался сам собой.
– Мне пора кардинально меняться, прямо сейчас, а иначе конец в самое ближайшее время… Это уже не нравоучения. Это жёсткий ультиматум со стороны высших инстанций.
Я лежал на спине и смотрел в звёздное небо… И вдруг я осознал, что вся эта громада, которая наваливается на меня всей своей тяжестью, протяжённостью, глубиной, гораздо меньше и мельче того, что появилось у меня внутри, – это была некая субстанция, которая могло бы уничтожить Вселенную или создать новую. Я ощутил это настолько чётко, что даже моё тело, измученное, избитое, потное, до селе родное, вдруг сделалось чужим.
«Оно не принадлежит мне, – подумал я. – Моё тело – это не я. Оно является всего лишь временным вместилищем для той загадочной субстанции, для той доминанты, которую я вдруг так явно ощутил в себе… И даже я… не эта субстанция. А что же тогда я?»
Холодное синее небо длинной иглой проткнул метеорит. Звёзды до краёв наполнили космос и трепетали, готовые обрушиться вниз от одного моего щелчка. «Бетельгейзе», – прошептал я, словно пробуя это слово на вкус, и повторил: «Бетельгейзе». Я улыбнулся потрескавшимися губами, и боль отпустила – душевная боль, – но я чувствовал, как ноет и саднит разбитое колено. Я протянул руку и потрогал его: штанина была порвана, а из раны сочилась кровь. «Плевать, – подумал я. – Главное жив остался». И вдруг до меня дошло, что «я» – это программа самосознания с набором неких свойств и качеств, необходимых для взаимодействия с этой субстанцией. Всего лишь какая-то грёбанная программа, которую когда-нибудь отправят в reload.
Лежа в каменной нише, свернувшись как эмбрион, я постепенно затих и даже заснул на короткое время, и когда я проснулся, луна светила мне прямо в лицо. Я приподнял голову и долго смотрел на неё, изучая её поверхность – все эти родимые пятна маленькой планеты. «Как замечательно, что у нас есть вот такой ночничок. Всевышний даже об этом побеспокоился: подвесил фонарик на небо, который включается и выключается в зависимости от времени суток. Самая настоящая автоматика», – подумал я, улыбаясь обветренным ртом.
– Да, действительно происходит что-то необыкновенное… Я совершенно перестал контролировать свою жизнь, – произнёс я вслух и задумался.
В такие моменты отчётливо понимаешь, что твоя жизнь не совсем принадлежит тебе и что нет абсолютной свободы действий. Кто-то ставит нас перед выбором, кто-то провоцирует на поступки, кто-то подсказывает правильные решения, а кто-то пытается нас запутать.
– А может, эта чертовщина исходит от Тани? – вдруг посетила меня мысль. – Неужели она всё-таки ведьма? Или просто вещунья, которая видит всё наперёд? Кто она? Я ведь не знаю её совершенно. Я просто её трахал, особо не вдаваясь в подробности.
Анализируя всё, что произошло за последнее время, я понял, что она была абсолютно права, когда сказала мне на прощание: «Только я могу дать тебе новую жизнь и новую любовь. Если ты уедешь, если ты нарушишь естественное течение событий, тебя окутает кромешная тьма, и солнце погаснет в твоих глазах. Ты можешь заболеть, ты можешь умереть, ты можешь потерять рассудок, с тобой может случиться всё что угодно, и я не смогу тебе помочь». Эти слова буквально врезались в мою память.
– И что теперь получается? У меня нет выбора? Я должен вернуться к ней? – шептал я, озираясь по сторонам.
Постепенно нарастал какой-то онейроидный страх: мне казалось, что за камнями кто-то прячется, что за спиной кто-то стоит, я даже слышал чей-то голос из-под земли; всё казалось неестественным, как во сне, зыбким. По телу бежали бесконечные мурашки, и сердце выпрыгивало через рот.
А потом я долго ползал вокруг каменного уступа в форме человеческой головы, об который ударилась железяка, брошенная этими подонками. Я шарил оголёнными пальцами между камней, тихонько матерился, но все-таки я нашёл этот предмет. Им оказался железный шестигранный прут с резиновой ручкой на одном конце и с заточкой на другом, – это была многофункциональная бита, предназначенная для разных способов убийства.
Я поднял его с земли и почувствовал, как моя рука наливается чудовищной ненавистью. Я мгновенно протрезвел и решил для себя: «Я не буду больше пить». В тот момент до меня дошло, насколько дорого может стоить человеку его слабость, распущенность и безволие. А ещё у меня появилась настоящая цель, – цель всегда настоящая, когда встаёт вопрос жизни и смерти.
– Я найду их. Я обязательно их найду, чего бы мне это не стоило, – прошептал я и начал спускаться к дороге; болело правое колено и левую лодыжку пронзала острая боль.
«Приземление на асфальт не может быть гладким», – подумал я, указательным пальцем ощупывая через дырочку в джинсах разбитое колено; кровь уже запеклась.
Если бы в тот момент на дороге появилась бы эта омерзительная парочка на своей тёмно-синей девятке, я бы, наверно, остановил машину одним прыжком, как Росомаха, и уделал бы их обоих в течении нескольких секунд, размотал бы их кишки по асфальту. Они бы ничего не смогли противопоставить моему праведному гневу. Ох, как хрустели бы их кости под луной.
Я не знаю, нужно ли гасить в себе подобные эмоции, но то что они дают могучую жизненную энергию – это уж точно.
Я ждал недолго на краю шоссе. Минут двадцать. И вдруг горный выступ озарился сияющей аурой. Через несколько мгновений дальний свет ослепил меня. Со стороны Небуга двигался автомобиль. Я добродушно улыбнулся и поднял руку. Дальний свет переключили на ближний, и машина остановилась в пяти метрах от меня. Я подошёл.
– Эдуард! Какого чёрта ты здесь делаешь?! – раздался из машины знакомый голос, когда открылась задняя дверь. – Падай! Чё стоишь?
Это оказалась Марго. Радости моей не было предела. На мой вопрос «А ты куда собралась?» она ответила, что едет в «Югру». «Нет, всё-таки есть провидение», – подумал я и положил ей руку на плечо – оно было гладким и горячим.
– А ты зачем в «Югру» едешь? У тебя же сегодня выходной? – спросил я Марго.
– А что я должна дома сидеть, – резко ответила она, – в полном одиночестве? Ты меня вероломно бросил. Ушёл, так сказать, по-английски. Позвонила Андрею, и он выслал за мной машину.
– Про меня спрашивал?
– Конечно.
– Что ответила?
– Что ты козёл полный.
– Я серьёзно.
– Сказала, что ты пошёл погулять.
– Ругался?
– Ага. Матом.
Через десять минут мы вновь выехали к морю. За окном мелькали дикие пляжи с нагромождениями железобетонных конструкций и бесконечных волнорезов, тёмные коробки пансионатов в зарослях магнолий. Округлая – будто вспученная – кромка горизонта светилась и играла лунными бликами. В открытое окно врывался свежий бриз, напоённый солью и запахом рыбы.
На Маргарите в ту ночь было экстремально короткое платье, которое в машине задралось до самого пупка, открыв моему смелому взору её смуглые накачанные ляжки и белые трусики. Я не удержался и положил руку на гладкий бархат её ноги. Она вздрогнула от неожиданности и выпучила свои оленьи глаза. В этом взгляде читался только один вопрос: «Что ты от меня хочешь?»
– Ничего, – ответил я вслух. – Просто я люблю этот мир. И тебя я тоже люблю. Я люблю всех.
– Нет, ты конченный шизофреник! К психиатру сходи! – воскликнула она, оттолкнув мою руку.
Я улыбнулся и погладил её по головке. В этом прикосновении было столько нежности, что она испуганно отстранилась от меня, поскольку была дикая лань, не знающая ласки, на которую всю жизнь только охотились. А ещё мне захотелось сказать ей нечто душевное, приятное, чтобы загладить свою вину, но ничего не приходило на ум – я только улыбался и улыбался, пока моя улыбка не превратилась в гримасу.
– Ты какой-то странный, – сказала она, глядя на меня завороженным взгляд. – Сегодня уходил один человек… вернулся другой…
– С тобой что-то случилось за это время? – спросила она вкрадчиво, а я отвернулся и начал смотреть в окно. – А как ты здесь оказался… посреди дороги?
Молчание.
– Почему у тебя колено в крови? Ты дрался?
Молчание.
– А почему ты ходишь с какой-то монтировкой? Что ты молчишь, как рыба об лёд?
Я ответил, не поворачивая головы:
– Могу сказать только одно… – Длинная пауза, продлевающая интригу. – Я очень сожалею о своём поступке. – Это было сказано слегка дрожащим голосом.
– О каком?
– О том, что сбежал от тебя. Нужно было всё-таки остаться.
И вот после этих слов я повернулся к ней с таким выражением лица, словно моё раскаяние не знает никаких границ. Она смотрела на меня с огромным недоверием, словно я разыгрывал перед ней спектакль, а я и сам не мог понять, зачем это делаю, зачем пытаюсь заслужить её расположение… Словно ненароком мелькнула мысль, или кто-то мне её подкинул: «она нужна тебе». Странно. А зачем не сказали.
– Какие же вы, мужики, всё-таки идиоты! – воскликнула она, толкнув меня локтем в бок; она сказала это настолько громко, с чувством, что водитель услышал её сквозь радио-эфир и недовольно оглянулся.
– И все-таки, – спросила Марго, – что ты делал на дороге?
– В очередной раз испытывал судьбу, – ответил я.
Когда мы доехали до поворота на «Югру», я попросил водителя остановиться.
– Я не пойду через центральный, – пояснил я.
– Думаешь, могут стукануть? – спросила Марго.