– Это ты сейчас про своё алиби..? – спросил я и шаловливо хохотнул.
– Мне алиби не понадобится, – ответил он. – Я ведь с тобой просто поговорить хочу.
– А если разговор не заладится?
– Заладится, – успокоил он. – Ты же разумный человек.
– Андрюха, я так думаю, что нам не о чем…
– Вообще-то… меня зовут Алексеем, – скромно молвил он и отвернулся; мне показалось, что он обиделся.
– Сорри! – крикнул я петушиным фальцетом.
«Опять неувязочка, – подумал я. – Хотя какая мне разница… Лёха… Андрюха… Саня… Да все вы для меня – на одну рожу!»
После этого мы опочили на краю полного безмолвия. Время остановилось. Жизнь остановилась. Я только слышал, как бухает его огромное сердце и тихонько поскрипывает лавочка. Мы смотрели на Луну, а она смотрела на нас, пока совершенно не охладела и не спряталась за перистыми облаками, плывущими высоко в небе.
– Ну что, пойдём дальше нажираться, – предложил я, нарушив это долгое невыносимое молчание.
– Посидим ещё, – предложил он.
Я посмотрел на его профиль, напоминающий реликтового человека, и робко произнёс:
– Я знаю, Лёша, о чём ты хочешь со мной поговорить.
– Ну тогда начни ты, – попросил он, переминаясь с одной ягодицы на другую.
– А стоит ли вообще об этом говорить? У меня с Ириной ничего нет, и самое главное – мне ничего от неё не надо. Наши интересы с тобой нигде не пересекаются.
– Не пизди! – Это прозвучало как пощёчина.
– Что?
– А зачем ты её охмуряешь, крутишься вокруг неё, за сиськи лапаешь?
От этих обвинений было трудно отвертеться, но я всё-таки попытался:
– Слушай, Лёха… Ну что мы сейчас из-за какой-то тёлки будем рамсить? – небрежно кинул я, состроив блатную физиономию.
Он чуть приподнялся над лавочкой, но взял себя в руки и произнёс слегка взволнованным голосом:
– Да я… за неё… любому глотку перегрызу.
От этих слов у меня закрутило в животе и очень захотелось до ветру.
– Сечёшь? – спросил он.
– Ладно. Как Вам будет угодно, – миролюбиво ответил я.
А что, я буду спорить с этим быком? Я же не испанский тореро.
– Что от меня требуется? – спросил я деловым тоном.
– Чтобы ты перестал с ней общаться.
– И ты думаешь, это сработает?
– У нас всё было в ёлочку, пока ты не появился.
– Ты что, запал на неё? Или просто амбиции?
– Не твоё дело… А если честно, то я на ней жениться хочу.
– Хорошо. Я отойду от неё и даже сделаю вид, что в упор её не вижу, но завтра на пляже она ко мне подойдёт, а не к тебе, и будет со мной флиртовать. – Мне хотелось добавить в конце фразы «дубина стоеросовая», но я не решился.
– А может, мне в песок зарыться? – продолжал я, повышая градус назидательного тона, а он в это время смотрел куда-то вдаль, словно бронзовое изваяние. – Собрать чемоданы, уехать домой?
Он молчал и даже ни разу не моргнул. Он ждал, когда иссякнут мои слова.
– Ты же понимаешь, что она тебя не любит, – вкрадчиво произнёс я. – А это безнадёжно… Ты пойми, Лёха, что у баб множество путей к нашему сердцу: и через желудок, и через гениталий, и через душу может пролезть, и через мозги просочиться… А у нас нет ни одного варианта, ни единой возможности, если того не захотят на небесах. Женщины выбирают мужиков, а мы в этой игре лишь разменная монета.
– Полюбит, – уверенно ответил Алексей, не поворачивая головы в мою сторону.
– Я никогда не понимал таких ребят…
– Каких?
– Которые выхаживают тёлок любой ценой, а потом рогами цепляются за трёхметровый габарит.
– У меня не забалуешь.
– Ты уверен, что это можно контролировать?
– Короче, давай так… – Он повернулся ко мне своё квадратное лицо и положил на меня такой невыносимо тяжёлый взгляд, что я заёрзал на лавочке, как вошь на гребешке. – Я сам разберусь с этим, а от тебя требуется только одно: займись Анькой, сделай вид, что ты от неё без ума… В конце концов трахни её. Девка-то хорошая. В том смысле, что отзывы очень хорошие от наших ребят. И руками, и ротиком, и попкой своей маленькой такие фокусы вытворяет – никто больше двух минут продержаться не может.
Меня чуть не вывернуло от этих слов.
– А ты в курсе, кто у неё муж? – спросил я.
– Я даже лично его знаю. Реальный пацан. Клёвый. Но эту суку он распустил.
– Вот тебе и пример… Это как вода – в любую щель просочится.
– Для таких, как Аня, секс – это наркотик, ради которого они рискуют всем, даже собственной головой… Но Иринка… она… по-другому воспитана… У неё – иудейские корни… Она… знает себе цену. – Когда он это произносил, на его лице появилось некое подобие наивной детской улыбки.
– Любая шлюха знает себе цену, – парировал я довольно жёстко, но он ничего не ответил, а лишь устало прикрыл глаза.
Вновь повисла бесконечная пауза, и у меня появилось ощущение, что он берёт меня измором.
– Я давно искал такую женщину, – произнёс он. – Тем более она еврейка, а это значит, что она будет идеальной матерью для моих детей.
– Ты что – еврей?
– Да, в некотором смысле.
– Раньше вы так легко не признавались.
– Раньше это было клеймо, а в наше время звучит как пароль.
Я не совсем понял, что он хотел этим сказать, но не стал педалировать эту тему, потому что мне хотелось быстрее закончить этот неприятный разговор. У меня даже поднялась температура, настолько этот человек был для меня токсичен.
– Ладно, Лёха… Я тебя вполне понимаю. Уважаю твои чувства и сделаю так, как ты сказал.
Он встал с лавочки и протянул мне руку. Мне показалось, что это было искренним жестом.
– Я знал, что ты нормальный пацан, – сказал он и, тяжело ступая, двинулся от меня прочь.
Я понял, что этот разговор дался ему с трудом. Обычно он пользовался другими методами и по жизни редко прибегал к дипломатии. Я смотрел, как он уходит, как вздрагивает его могутная спина при каждом шаге, как он поводит при ходьбе квадратным черепом, как слегка сутулится, косолапит, – и заметил, что нет уверенности и силы в его шаге, в его словах и в его поступках. Он был явно не здоров, и я тогда подумал: «Этой болезни подвержены все без исключения. Когда приходит любовь, ломаются даже такие крепкие механизмы, как Лёха».
Моя неистовая любовь – моя сладкая боль – ожидала меня в Тагиле, но я боялся туда возвращаться, или точнее сказать – не торопился. Я обманывал себя и жену пустыми обещаниями, хотя понимал неизбежность моего возврата. Здесь, у Чёрного моря, я слегка забылся, успокоился, регенерировал, как ящерица, отрастив новый хвост, и даже другие женщины в моём восприятии стали приобретать заманчивые формы. Уже без скуки и отвращения я смотрел на бледный восход, без страха и дикого сердцебиения любовался кровавым закатом, с робкой надеждой заглядывал в будущее… Но именно там, в будущем, зияла чёрная пугающая дыра.
Алексей скрылся из виду, а я пошёл собирать цветы. Уже тогда, ползая по краю клумбы, я отчётливо понимал всю бессмысленность этой затеи, но тем не менее я надёргал целую охапку белых хризантем, у которых лепестки были прозрачные и нежные, как папиросная бумага. Не было желания возвращаться в клуб, поскольку не хотелось встречаться с Калугиным и видеть в его глазах отражение собственной глупости, не хотелось ещё раз пересекаться с Алексеем, сидеть с Анютой и Ириной за одним столом, и уж тем более совершенно не хотелось видеть сестрёнок, но я поплёлся туда, только ради моей жены. Мне просто захотелось подарить ей этот чёртов букет. Вот такая возникла прихоть.
Пока я возвращался в отель, всю дорогу представлял себе, как она удивится, расчувствуется, как холодные глаза её потеплеют и помимо воли наполнятся прозрачной слезой, как она пошутит в своей ироничной манере: «Мансуров, не порти погоду, а то завтра на побережье обрушится ураган». А потом мы уйдем из этого шалмана в свой номер 236, заберёмся под одеяло, прижмёмся друг к другу, как два бесполых существа, и будем смотреть телевизор. Где-то за окном будут стрекотать цикады, будет обволакивать сном отдалённый шум прибоя, где-то будет играть музыка, и натужное гудение лифта оборвётся на нашем этаже, и какие-то голоса заполнят его ненадолго, а потом хлопнет дверь, и снова воцарится тишина, покой и вечное биение волн.
Конечно, я выглядел нелепо с этим обтёрханным букетом, когда появился на пороге клуба. На входе меня встретил Калугин и парочка его крепких пацанов. Они посмотрели на меня с улыбкой и переглянулись между собой, а Калугин воскликнул, словно развязанный конферансье:
– Ну ты посмотри на него! Вылитый жених!
Я стыдливо опустил букет головками вниз, и мне захотелось его выкинуть. Я бы, наверно, так и сделал, если бы урна была поблизости.
– О-о-о, сколько ты грязи приволок, – сказал Андрей Григорьевич, разглядывая мои кроссовки: от них кусками отваливалась земля с клумбы.
– Она выступает? – спросил я.
Он картинно развёл руками.
– Увы, нет. Мы не смогли её утешить. Уж больно ты её обидел, Эдуард. Я, говорит, таких жлобов ещё не встречала.
– А где она? Может, я попробую? Упаду в ножки, челом буду бить!
– Бесполезно. Ты бы видел, что мы с Ленкой вытворяли. Она отстукивала чечётку, а я затянул «По полю танки грохотали». Потом она исполняла лунную походку Майкла Джексона, а в конце нашего выступления был акробатический этюд. Но растопить её ледяное сердце нам не удалось. Видно, твоя харизма оказалась сильнее.
– И где она? – спросил я.
– Сказала, ни минуты здесь не останусь. Даже десерта не дождалась.
– Уехала?
– Ага… В обществе своего носатого директора… На большом чёрном джипе американского производства.
– Вот такие дела, Эдуард! – подытожил он, хлопнув меня по плечу.
Я почувствовал, что Калугин находится в каком-то экзальтированном состоянии, но я не мог понять причину его возбуждения.
– А где Ленка? – спросил я.
– А ты разве не знаешь? Она с ребятами уехала выступать. Не помню, как называется отель… Где-то в Кабардинке.
– Давно?
– Десять минут назад проехали КПП.
– Ладно, не расстраивайся, – сказал Калугин, положив мне руку на плечо. – Тебя подружки заждались. Одна из них даже ко мне подходила, спрашивала: «А куда у нас Эдуард запропастился?» Прямо вся горит нетерпением.
– Да пошли они, – процедил я сквозь зубы.
– Вот именно… Была бы у меня такая жена – я бы на других баб даже не смотрел.
– Эх, Григорич, любая жена рано или поздно приедается, и хочется… хочется любую другую бабу… Даже пускай она будет страшнее, хуже в тысячу раз твоей жены, но д-р-у-г-у-ю!
– Ты просто гуляка, – парировал он, глядя на меня с жалостью. – Такой же больной сукин сын, как все эти игроки, алкоголики, наркоманы… Стержня в тебе нет.
– Ты прав, Григорич, у меня нет стержня… – Я сделал многозначительную паузу. – У меня внутри – тонкая ранимая душа.
– Ладно, Эдуард, не обижайся, – сказал он добродушно. – Иди к девочкам. Вон они уже машут, родимые.
Я выругался матом и пошёл к их столику.
К тому моменту развлекательная программа закончилась и в клубе царил полный бардак, – судя по всему, народ уже был в приличном градусе. Гремела музыка. Человеческое море колыхалось в отражении зеркального потолка, и даже Юрий Романович Агасян в полном воодушевлении выписывал такие коленца, что я был просто удивлён.
– Это кому цветы? – спросила Аня, протягивая ко мне свои тонкие загорелые ручки.
– Тебе, золотце, тебе, – ответил я и небрежно сунул ей букет, приготовленный для жены.
– Ой! Ты такой душка! – совершенно растаяла Анюта, а Ирина метнула в меня хищный взгляд из-под чёрной изогнутой брови, а потом, слегка успокоившись, посмотрела на меня с иронией и снисходительно улыбнулась – «дурачок».
Я отодвинул стул и хотел было присесть, но так и остался стоять, словно вкопанный.
– Что? Не может быть, – бормотал я в полном замешательстве, глядя на дэнс-пол.
Прелестные пастушки Валентина и Ольга отдыхали в компании «волков» из Нижневартовска. Я отсутствовал всего лишь сорок минут, но за это время произошли разительные перемены. Сестрёнок словно подменили: они нажрались и разбушлатились до такой степени, что у меня глаза полезли из орбит. Следующий раз подобный шок я испытал 11 сентября 2001 года, когда смотрел по телеку, как падают американские башни-близнецы.
А в ту ночь я видел, как пьяных сестрёнок волочат по всему залу, лапают грубо, бесцеремонно, будто действие происходит в солдатском борделе. Это были уже не танцы – это была прелюдия к сексу. Валентина целовалась в засос с Олегом, симпатичным белокурым пареньком из «афганской» команды, – его рука методично обрабатывала её пышные ягодицы. Ольгу передавали из рук в руки во время медленного танца, и я видел, как задралась её плиссированная юбка, как показалась толстая розовая ляжка и плотные утягивающие рейтузы. При этом я не заметил на их раскрасневшихся физиономиях даже тени смущения, а напротив, они выражали лишь пьяное и дурашливое «сегодня мы кайфуем». И эти многозначительные взгляды, которыми они обменивались, и эти довольные ухмылки, выползающие непреднамеренно на их сальные одутловатые лица, выражали лишь глубокое удовлетворение происходящим.
Ирина пыталась мне что-то говорить, но я ничего не слышал, а был всецело поглощён этим зрелищем. Отвратительные сцены унижения сестёр возбуждали во мне тошнотворное разочарование: «Что они делают? Словно с цепи сорвались и жгут сегодня по полной, на зло своим надоевшим мужьям и вопреки той скучной, беспросветной жизни, которую они влачат дома», – и одновременно ложилась поверху какая-то безотчётная мстительная радость: «Да гори оно все огнём!»
Я не мог оторваться от этого зрелища, – иногда уродство бывает более привлекательным, чем красота, – девицы, спотыкаясь и ломая каблуки, забираются на сцену и начинают танцевать зажигательный канкан, высоко задирая толстые ляжки и показывая всему миру свои дешёвые труселя, а вокруг толпятся бандиты, глумливо улыбаются, хлопают в ладоши, и на их мордах написано предвкушение.
«Неужели, – подумал я, – эти несчастные дуры не понимают в пьяном угаре, с кем они связались и что им сулит эта ночь?»
– Ты посмотри, как твои девчули разбушлатились, – промурлыкала Аня, внимательно наблюдая за происходящим. – Ну прямо розы – среди навоза.
– Сегодня по рукам пойдут! – восторженно воскликнула Ирина, а я уловил в этих эмоциях некую солидарность, или даже оправдание для себя: мол, не одна я такая, все мы, бабы, шлюхи, но я по сравнению с ними – сущий ангел.
– Эдуард! Не жалко девочек-то? Кто их спаивал? – спросила Аня.
– Спаивал для себя, а танцуют другие, – подхватила Ирина.
Я ничего не ответил – демонстративно отвернулся от них, вспомнил со злорадством, как эти ханжи назидательным тоном и свысока разговаривали со мной, как смотрели на меня удивлёнными цыплячьими глазками… «Не хотели со мной водку пить? – поморщился я. – Так вас сегодня досыта хуями накормят». Мне совершенно не было жалко этих взбесившихся нимфоманок.
Я вспомнил с кривой ухмылкой их аристократические манеры: оттопырив мизинчики, держали бокалы; щипали нарезку, словно райские пташки; цмыкали шампанское – губки трубочкой; мило щебетали о всяких светских глупостях, – и вот на тебе, такая жёсткая порнография в их исполнении. Я пытался их оправдывать: «Все бабы – шлюхи. Все слабы на передок, и уж тем более пьяная звезда себе не хозяйка. Стоит ли кого-то ревновать? Стоит ли оплакивать очередную загубленную душу?» – но мне было обидно за самого себя, за мои наивные иллюзии, за то что я оказался таким глупцом: смешно сказать, но я завидовал их мужьям. Где они сейчас эти мужья? В какой заднице?
Я старался не смотреть туда, но мои соседки восторженно комментировали происходящее:
– О-о-о, куда её понесло? На шест полезла!
– Смотри, крутится! Во даёт!
– Опа! Улетела! Встаём потихоньку! Встаем!
– Опять лезет. А сестрёнка её останавливает. Ловит за ногу! Ты глянь!
Громко хохочут.
– Смотри, охранник пошёл её стаскивать…
– Бардак полный! А эти придурки ржут!
– Да им лишь бы позубоскалить. Как дети малые!
Это была ночь горьких разочарований, и они продолжались: Ирина после жарких объятий под «Seven Second» отправилась в номер с этим толстопятым чудовищем, и я смотрел не отрываясь, прищуренным взглядом, как его клешня сползает у неё по спине и ложится грубыми пальцами прямо на рельефную ягодицу, обтянутую атласным шёлком. Букет хризантем её окончательно добил, а ещё я перестал с ней флиртовать, окутал её арктическим холодом и даже третировал грубыми шутками, выполняя сепаратный сговор с Алексеем, а она смотрела на меня удивлённым взглядом и ничего не могла понять. Загадочная вуаль слетела в одночасье – её лицо стало хищным и злобным, как у стервятницы, губы кривились в неестественной улыбке.
Когда она уходила с этим бандитом, я испытал что-то типа ревности: «Сучка! Могла бы это сделать по-тихому, не так демонстративно. Господи! Как беспринципны люди! Больше всего они бояться остаться не у дел».
Я видел, как сестрёнок по очереди уводят наверх, а через некоторое время и все остальные потянулись вереницей за ними, как свора гиен – на лёгкую добычу.
А ещё я видел, как плакал всеми покинутый председатель, о чём-то разговаривая со своим отражением в огромной бутылке «Jack Daniel’s», а потом глаза его закрылись и голова с треском упала на тарелку. «Ещё одна жертва бессмысленной войны. Сколько их вокруг нас, этих изломанных войною пацанов?» – подумал я.
Вечер был насыщен до предела, но события продолжали развиваться дальше с коллапсирующей частотой.
После того как ушла Ирина, Анюта стала более раскрепощённой: её бледно-голубые глаза светились неприкрытой похотью. В какой-то момент она пыталась расстегнуть мне ширинку под столом, но я вовремя перехватил её руку. Потом она упрямо тащила меня танцевать, но я ссылался на плохое настроение и курил одну сигарету за другой. Действительно, в самый разгар веселья я был темнее тучи. Мне всё обрыдло. Невыносимо хотелось домой – в Нижний Тагил. Жутко соскучился по родителям – прийти к ним в гости, попить чайку, посидеть с ними перед телевизором, поболтать о разных пустяках и остаться на ночь. Мама погладит по головке, как она всегда это делала, с самого раннего детства, – «Спокойной ночи, сынок», – скажет она и погасит свет. Будет тепло и уютно под пуховым одеялом, и тут же сквозь веки забрезжит светлый, радостный сон.
– Ну что такое, Эдичка? Что случилось с моим мальчиком? – сюсюкала Анюта, принимая вид добродушного сочувствия, и тянула, тянула меня за руку к себе.
– Престань меня дёргать! – крикнул я и грубо оттолкнул её.
Краем глаза, с лёгким поворотом головы я отметил, что Андрей за нами пристально наблюдает. Его лицо выражало неприкрытую иронию, а с тонких губ не слазила кривая ухмылка – «Ох, доиграетесь, голубочки! Ох, доиграетесь!» Со стороны, наверно, казалось, что у меня с Анютой завязывается любовная интрижка, хотя по большому счёту так оно и было.
В очередной раз я не пошёл с ней танцевать. Махнув на меня рукой, она начала извиваться прямо у столика под «Everlasting Blink», божественную композицию группы Bent, которая и по сей день является для меня музыкальным символом того времени. В чёрном облегающем платье с одной бретелькой она была похожа на гремучую змею, исполняющую танец под дудук. Платье было длинное, до самого пола, и только высоченные каблуки да обтянутая трикотажем голень подчёркивали бесконечную сексуальность её ног.
Вспышки софитов простреливали её насквозь, и нейлоновая ткань сверкала словно чешуя на изгибах её тела. Светло-русые волосы были закручены в тугую косу и подвязаны тонкой фиолетовой лентой. Очаровательная улыбка подкупала настолько, что Анюта вдруг стала для меня родной и желанной. Она то и дело поворачивалась ко мне спиной, демонстрируя свою маленькую попочку и восхитительный прогиб.
Начиная с приятной хрипотцы и заканчивая идиоматическими оборотами, всё говорило о том, что Аня – типичная бандитская подстилка. Я много их повидал на своём веку; всех этих женщин объединяла одна черта: они ложились только под брутальных самцов и любили получать за это деньги. В тот вечер Аня для разнообразия решила попробовать программиста.
– Пойдем к морю, – предложил я.
Её глаза покрылись маслянистой плёнкой, и она спросила томным голоском:
– Что ты удумал, мерзавец?
– Ничего, – сухо ответил я. – Мне просто надоел этот шалман.
Свежий морской бриз окутал наши тела спасительной прохладой, как только мы покинули ночной клуб, в котором царила удушливая терпкая жара. Когда мы уходили, кабак просто стоял на ушах, и «розовые» малолетки орали из всех динамиков: «Нас не догонят!!!»
Прогулочным шагом мы спустились по платановой аллее, в конце которой находился контрольно-пропускной пункт. Его дверь была приоткрыта, и на асфальт падал жёлтый лучик света, в котором шевелилась чья-то голова, как в камере Обскура. Когда мы проходили мимо, проём раздвинулся и на крыльцо вышел охранник.
– А вас куда понесло, молодые люди? – строго спросил он.
В руке у него шипела и щёлкала рация, а потом раздался знакомый голос: «Девятый! Девятый! Что там за блядство на четвёртом?! Какая-то девка носится по этажу в одних туфельках! Приём». – «Пятый! Это афганцы развлекаются. Каких-то проституток притащили в номер. Приём». – «Сделай замечание! Что за хуйня?! Приём». – «Спасибо за доверие, но я один не пойду. Они пьяные в уматину. Приём».
– Мы решили прогуляться к морю, – ответила Аня.
– А что… у нас комендантский час? – спросил я заносчивым тоном.
– Да н-е-е-е… Просто будьте осторожнее, а то за этот ход уже трое пьяных потонуло, и все – ночью… Представляете? – миролюбиво ответил охранник, нараспев, с кубанским «ховорком».
– Мене сдаётся, – молвил он, изобразив на своём круглом лице детский испуг, – что их хто-то топить.
– Да мы не будем купаться, – успокоила его Анюта.
– Ну и добре, а то я боюсь утопленников. В прошлый раз Калухин как харкнет: «Бери его за нохи, урод!» А я ни то что прикоснуться, я на него посмотреть боясь. Разбухший весь, серый, на холове водоросли. Ужас какой-то!
– Да что Вы говорите?! – воскликнула Аня и сложила ручки домиком.
Я не мог слушать эту глупую болтовню. Моя мизантропия в тот вечер достигла своего апогея: люди не просто раздражали, а вызывали у меня приступы идиосинкразии; внутри как будто раздувался и опадал тошнотворный склизкий пузырь, сдавливающий моё сердце. В тот момент мне хотелось оторваться от навязчивого преследования Анюты и я очень пожалел, что взял её с собой. Я уходил быстрым шагом, а она торопливо стучала каблуками у меня за спиной и уже издали крикнула охраннику: «Если не вернёмся у утру, вызывайте водолазов!» – и радостно хихикнула.
Я спросил её:
– Как ты будешь спускаться к морю? Там дорога для тебя непроходимая – сплошные камни.
– А пойдём через туннель, – предложила она.
– Это надо километр до «Кубани» тащиться по трассе.
– А мы что… куда-то торопимся? – спросила она с заискивающей улыбкой.
– Ну пошли, – сказал я безразличным тоном.
Когда мы спустились в тёмный туннель, над которым проходило Новороссийское шоссе, Аня сделала вид, что ей очень страшно, и прилипла к моему боку как пиявка. Там на самом деле было жутковато, и приходилось идти практически наощупь. В конце туннеля, со стороны моря, тускло просвечивала луна. Я, как истинный джентльмен, обнял её за талию, – она была очень гибкой, и валики спинных мышц плавно перетекали в очаровательные округлости. В тот момент Аня тарахтела как из пулемёта, и я не мог понять, о чём она говорит, хотя понимал отдельные слова. Обычно я впадаю в это состояние через полчаса общения с любой женщиной: вербальный спам переполняет мою оперативную память, и сознание перечёркивает красное мигающее сообщение «Access denied».
Чудовищная усталость разомкнула мой мозг. Правое и левое полушарие перестали взаимодействовать, и мне показалось, что я нахожусь параллельно в двух разных мирах и в двух разных ипостасях, – неуловимые очертания новой реальности начали проявляться именно в темноте. В тот момент я ещё не знал, что это расстройство психики называется делирием.
Этот процесс вызвал во мне довольно интересные метаморфозы: я начал понимать, что наш мир не материальный и что вокруг нас раскинулась загадочная фата-моргана, сотканная из виртуальной пустоты, а если быть более точным – из волновых возмущений условного пространства. До меня вдруг дошло, что после смерти изменится не место моего пребывания, а функция моего пребывания в этом пространстве. В какой-то момент я подумал: «А ведь я постепенно перехожу в новое качество. Я умираю для этой жизни и рождаюсь для новой. По всей видимости, мне осталось ещё недолго…»
Когда мы выбрались из этого бесконечного туннеля, мерцающая гладь раскинулась перед нашими глазами. Мы постояли какое-то время на возвышенности, вдыхая полной грудью морской прибой, и начали спускаться по каменной лестнице.
А потом я смотрел, как она заходит в море, рассекая бёдрами лунный шлейф. Это было красиво, но не более того… Я не испытал в тот момент сексуального возбуждения, а смотрел на неё глазами патологоанатома: Анечка была для меня всего лишь набором определённых костей и мышечных тканей, а секс уже не являлся для меня сверхзадачей, как для многих мужчин, – я стал человеком, который опроверг основную догму нашего существования и задался вопросом: «К чему эти бессмысленные телодвижения?»
Влечение к женщине – реакция совершенно рефлекторная, не имеющая никакого отношения к осмысленным актам. Гетеросексуальное восприятие мужчины базируется на нескольких мотивационных установках, навязанных нам природой для размножения. Ничего сложного или возвышенного в этом нет, но осмыслить это практически невозможно: почему я должен хотеть именно женщину, а не мужчину или антилопу-гну?
Аня играла со мной, не понимая, что это совершенно бесполезно. Она резвилась, восторженно хохотала, набирала в ладошки воду и подбрасывала над головой.
– Ну что ты там застрял?! Снимай штаны – плыви ко мне! – кричала Анюта; сверху на неё сыпались «бриллианты», и в лунном свете, как на рентгеновском снимке, через кожу просвечивал белый скелет.
– Вода холодная, – отнекивался я, хотя ночка была удивительно тёплой.
И вот она выходит из моря, ломая стройные ножки о каменистое дно, а я в это время сижу на корточках и любуюсь явлением современной Афродиты. Она подходит вплотную – я вижу её гладко выбритый лобок и мокрые ляжки. Она опускается передо мной на колени и целует в губы – мы валимся на камни, которые ощутимо врезаются в мою спину. При этом я чувствую исходящий от неё терпкий запах вожделения в купе с алкогольным амбре. Сочетание этих ароматов возбуждало меня с первых дней половой жизни, но именно в тот момент я испытал отвращение, хотя продолжал по инерции облизывать её скукоженный от холода сосок. Потом я спустился чуть ниже и почувствовал, как натянулись мышцы её живота, – она выгнулась, встала на мостик, и лобок её оказался у меня практически перед носом.
– Поцелуй меня… – сказала она прерывисто, хриплым голосом, переходящим в шёпот, и рука её властно легла на моё чело; кульминационное «туда» растворилось в шуме прибоя.
– Что ты сказала? – спросил я, хотя прекрасно понял, на что она меня подбивает.
– М-м-м-м, – промычала она, словно голодная корова, и крикнула со злостью: – Поцелуй мою киску! Какой же ты глупый!
– Я не глупый, – сказал я, состроив обиженную физиономию. – Я брезгливый. Ко всему прочему в тюрьме мне дали понять, что это западло.
Она тихонько скрежетала зубами, находясь в каком-то невменяемом состоянии.
– Я даже понятия не имею, как это делается, – нудно моросил я, а она вдруг закинула мне ногу на плечо и попросила дрожащим голосом:
– Хватит болтать!
«Не-е-е, так дело не пойдёт», – подумал я, сбрасывая её с небес на землю.
– Что с тобой? – встрепенулась Анюта, когда я отодвинулся от неё и начал смотреть в даль, обхватив колени руками. – Ты что, обиделся? Ну не хочешь делать куни – не делай. Я же не заставляю тебя. Ты такой странный!
Я ничего не ответил.
Моё молчание являлось продолжением той тишины, которая воцарилась в мире. Всё замерло в полном безмолвии: и бледно-голубая луна, и мерцающие звёзды, и невесомые облака над кромкой горизонта, и даже волны на поверхности моря…
Железобетонные сваи и чёрный проржавевший тельфер отбрасывали длинные тени, создавая иллюзию апокалиптического сюжета. Лодочная станция и пляжные постройки напоминали в сумерках оборонительную береговую линию. Рябая штукатурка, казалось, была испещрена пулемётными очередями. Узкие окна с решётками напоминали бойницы.
– Ну что ты всё маешься? – спросила Аня насмешливым тоном.
И вдруг я обратил внимание на одинокий шезлонг, оставленный кем-то на дальнем волнорезе. В ярком свете луны его силуэт был настолько отчётливым, что в какой-то момент я увидел сидящего в нём человека. Он притаился и украдкой наблюдал за нами – периодически выдвигался за край спинки и вновь сливался с ней. «Может, мне просто мерещится?» – подумал я, вглядываясь в даль, и меня начал переполнять безотчётный ужас: всё моё тело покрылось «гусиной» кожей, и сердце ударило в набат.
Со мной нечто подобное уже происходило на море, и случилась эта паническая атака в Абхазии в августе 1992 года. Это случилось ночью, когда я шатался, пьяный, в прибрежной полосе пограничной заставы, недалеко от селения Киндги. Меня вдруг охватил такой ужас, что в глазах потемнело и я чуть не потерял сознание, но в последний момент взял себя в руки и кинулся наутёк. Всю дорогу до посёлка, в котором гуляли и пили мои друзья, я бежал, спотыкаясь и падая в темноте, разбивая в кровь колени и локти, и кто-то преследовал меня до самой калитки. Меня словно гнали оттуда, не пытаясь причинить особого вреда.
Я всегда очень внимательно относился к фатальным знакам. «Что-то опять назревает», – подумал я, вспоминая Абхазию, где нас с другом чуть не ухлопали в зарождающемся геополитическом конфликте. У местного населения к тому моменту стволов было больше, чем лопат, и они были заряжены вековой ненавистью. Над крышами домов, увитых виноградными лозами, поднимался ужас грядущей войны. По извилистому серпантину в маленьком грязном автобусе мы спасались от этого ужаса, а где-то за спиной уже бухала артиллерия и надрывалась реактивная установка «Град», неся разрушения и смерть. Через несколько недель от этого посёлка остались только чёрные руины.
– Что с тобой? – спросила Аня, проведя ладонью по щеке и вглядываясь в моё перевёрнутое от страха лицо.
– Сейчас я понимаю, о чём меня предупреждала Татьяна, – ответил я дрожащим голосом.
– Какая ещё Татьяна? – спросила она. – Ты о чём лопочешь, родной?
– Ты, – я ткнул в неё пальцем, – такая же ведьма! Все вы ведьмочки! Чёрные душонки! Все вы хотите только власти над человеком! Власти! Завладеть его душой, а оболочку выкинуть, как использованный презерватив! Знаю я вас!