– Колян!
– Да! – Он резко обернулся.
Я хотел ему крикнуть, что всё в его жизни будет ништяк, что прилетят ещё голуби и принесут любовь, что снимет он свою нетленку и получит золотого гимнаста в трико, – но у меня не повернулся язык: я вдруг почувствовал, что этот парень плохо кончит и ничего хорошего не будет в его жизни; я понял вдруг, что он серьёзно болен, как и всё общество в целом; я увидел, как шевелиться земля, ползут мириады глянцевито-чёрных скарабеев и каждый катит перед собой комочек дерьма.
– Оставь сигарет, – сказал я повелительным тоном. – Хочу побыть один, подумать, покурить.
Он бросил мне пачку «Парламента», и плёнка порвалась… На журнальном столике – смятая пачка «Космоса» и хрустальная пепельница, забитая чёрными окурками; рядом – гранёный стакан, то ли наполовину полный, то ли наполовину пустой… Где и когда я видел эту картинку? Где и когда?
.17.
На следующий день в гостиничном холле я встретил Калугина. Он сидел, утопая в кожаном кресле, и почитывал газету «Московский комсомолец». Андрей посмотрел на мою опухшую физиономию – его лоб разрубила пополам глубокая морщина, и глаза наполнились глубоким состраданием.
– Как выясняется, твои дела обстоят ещё хуже, чем я думал, – сказал он, отложив газету в сторону.
Я молчал, нервно покусывая нижнюю губу.
– Зачем ты вчера пил? – спросил он, и желваки заиграли на его резко очерченных скулах.
Я перевёл взгляд на двух роскошных девиц, которые появились в холе. Они были в соломенных шляпах и прозрачных парео, – девушки, по всей видимости, отправились на пляж. Я не мог оторвать от них взгляда: удивительные округлые ягодицы и стройные ноги просвечивали сквозь волшебную органзу.
– Тебе дали шанс, – горячился Калугин, – а ты продолжаешь опускаться на дно. В какой-то момент ты уже не сможешь всплыть. Эдик, ты меня слышишь?!
– О чём ты говоришь? Дерьмо не тонет, – отмахнулся я.
Я его слышал, но его слова не доходили до моего сознания. Когда я пью, мне всё становится безразлично: и моя жизнь, и мнение окружающих обо мне, и моя собственная самооценка. Когда погружаешься на дно, наступает полная тишина, потому что замолкают назойливые голоса, которые постоянно врываются в твою черепную коробку, замолкает совесть, исчезает природное человеческое беспокойство, которое на самом деле является основным жизненным стимулом.
В такие моменты начинаешь понимать, что главная цель твоей жизни – это смерть и что всю свою жизнь ты готовишься к смерти. Всё теряет смысл, и тогда возникает вопрос: ради чего всю свою жизнь рвать жопу? Время неумолимо движется по кругу и возвращается туда, откуда берёт своё начало, как стрелка на циферблате. Моя жизнь – лишь мгновение, след падающего метеорита в ракурсе бесконечной Вселенной, которая тоже когда-нибудь вернётся в сингулярное состояние.
Я знаю, что я ничтожество, и мне уже не помогает комплекс программных установок, который является обманчивым самосознанием, а чувство собственной уникальности превратилось в чувство самоиронии. Я воспринимаю себя как серийного биоробота, созданного высшими гуманоидами для рабского труда. Так вот, если бы не алкоголь, который помогает мне на время превратиться в ничто, то я бы уже давно сошёл бы с поезда, который везёт меня в никуда.
Великий поэт написал: «На свете счастья нет, но есть покой и воля». Мне хочется верить, что он обрёл «обитель дальнюю трудов и чистых нег», но что-то я очень сильно в этом сомневаюсь, ибо «замыслил я побег» слишком смахивает на самоубийство, как и всё что он творил в период своего затмения. В моём случае всё гораздо проще: для меня запой является отрешением от бытия, к которому так стремился Пушкин, только без летального исхода.
– Эдуард, я так понял, ты не особо цепляешься за жизнь? – спросил Калугин.
– Неа, – легкомысленно ответил я, – мне хочется чего-то новенького.
– Какой же ты дурак, – разочарованно произнёс он.
– А ты себя умником считаешь? – спросил я и кинулся догонять девушек в парео.
Одна из них, нервная, субтильная, бледная, напомнила мне даму с камелиями. Несмотря на свой чахоточный вид, она выглядела довольно сексуально. Нордический образ дополняли её голубые глаза кристальной чистоты. Она фиксировала взгляд на предметах медленно и без интереса, потому что была крайне близорука. А ещё меня тронули её пухлые губки, слегка потрескавшиеся от солнца и соли, и блудливая очаровательная улыбка, никогда не покидающая это прелестное лицо.
Её подруга напоминала мифологическую птицу Симург. У неё были хищные черты лица и блестящие карие глаза. Она была настолько яркой и демонической, что могла повредить твою карму одним неосторожным взглядом. Эта бенгальская красотка буквально лоснилась от загара. У неё была тонкая талия, большие жизнеутверждающие груди и великолепное лоно, готовое принять в себя бесконечное количество мужчин и произвести на свет бесконечное количество детей.
Я познакомился с ними легко и непринуждённо. Рядом пустовал шезлонг, в который я упал без лишних вопросов и, накрыв лицо газетой «СПИД-инфо», сделал вид, что собираюсь покемарить… Вдруг я услышал низкий грудной голос, – я даже не понял его гендерную принадлежность, пока не откинул газету и не увидел, что ко мне обращается женщина, а именно – чернобровая и черноглазая Симург.
– Что? Вы это мне? – промямлил я, вытянувшись в струнку и широко зевнув.
– Молодой человек, позвольте, – сказала брюнетка и протянула ко мне руку.
– Что? Вы хотите меня потрогать? – Я сотворил удивлённую физиономию.
– Отдайте, – спокойно молвила девочка-вамп.
– Я умоляю вас, не читайте до обеда жёлтых газет! – воскликнул я и вновь натянул её на голову.
– Такой наглый, – послышался бархатный голосок блондинки.
– Молодой человек, отдайте нашу газету! – потребовали они хором.
– Девчата, не трогайте дядю… Дядя очень устал, – пробухтел я, удобнее устраиваясь в шезлонге, но брюнетка сорвала газету с моей головы.
– Ну не читайте вы эту дрянь! – взмолился я. – Вон… на первой полосе уже начинается… Анальный секс… Мифы и предрассудки… Голубушки, неужели вас интересует анальный секс? Или исповедь какого-нибудь извращенца, который насиловал свою приёмную дочь с двенадцати лет?
– Ну тогда расскажите нам что-нибудь смешное, а то мы совсем заскучали, – попросила блондинка, вытянув губки в трубочку и состроив капризное выражение лица; на ней был сиреневый купальник, состоящий из тоненьких полосок, – да что там говорить, она была практически голой.
– Смешное? – Я задумался: подобные просьбы заводят меня в тупик.
– Девчата, вы обратились не по адресу, – ответил я. – Смешить людей – это не моё амплуа.
– Вон там! – крикнул я, указывая пальцем на белую полосу прибоя. – В морской пене резвится Михаил Жванецкий!
– Где?! – воскликнули они и вытянули шеи.
– Вон тот в красных трусах, маленький, кругленький… Сегодня он дежурный по стране, а я отдыхаю, – измождённо промямлил я и откинулся на спинку с закрытыми глазами, но девушки не оставили меня в покое.
– А чем Вы занимаетесь? – томно спросила брюнетка.
– А мы уже давно Вас заприметили. Такой красивый мужчина, и постоянно один, – пропела переливчатым голоском блондинка, глядя на меня в упор своими наглыми аквамариновыми глазами.
«Смотри-ка, Эдуард, – подумал я про себя, – берут быка за яйца».
– А мы Вас где-то раньше видели. Вы, случайно, не артист?
– А Вы не снимались в сериалах?
– Нет-нет… Я-я-я… напротив… не желаю славы и стараюсь не высовываться. Очень часто приходится менять внешность, документы, место жительства и так далее, – говорил я скороговоркой, нарочито оглядываясь по сторонам.
– О-о-о, Вы нас заинтриговали, – басила брюнетка.
– А чем вы занимаетесь? – домогалась блондинка.
Я загадочно пожимал плечами, набивая себе цену.
– Разведчик? – не унималась брюнетка.
– Наёмный убийца? – прошептала блондинка, наивно распахнув свои голубые глазища.
– Ой, да ладно! – ответил я. – Никогда не догадаетесь. Я обыкновенный альфонс.
– Как?!! – воскликнули они хором.
– Да, девочки, да, – подтвердил я с невозмутимым видом. – Я обдираю зажиточных бабёшек до нитки, а потом отправляюсь к морю проматывать их бабло.
– Какой кошмар! – возмутилась брюнетка, но это было показное возмущение.
– Я паталогический лентяй, – объяснил я. – Меня просто тошнит от любой работы. Мне нравится, когда копеечка капает, пока я сплю.
Они громко засмеялись, а я продолжал излагать свою концепцию бытия:
– Женщины – это моя слабость, но я не уважаю их, поэтому обдираю без всяких угрызений совести. Так сказать, совмещаю полезное с приятным. Конечно же, как любая проститутка, стараюсь не влюбляться. – Я задумался на секунду и грустно усмехнулся. – Хотя… была у меня тут одна шикарная особа, так я готов был слизывать цианистый калий с её коричневых сосков. Но опять же я не могу сказать, что это была любовь.
– А это и есть любовь, как мне кажется, – вдруг заявила брюнетка, а я с удивлением на неё посмотрел.
– Любовь без взаимного уважения и преданности гроша ломанного не стоит, – сказал я как отрезал.
Слегка штормило. На берег накатывали тёмные кипучие волны. Осеннее солнце не жарило, а нежно ласкало кожу. Оно висело в туманной дымке, как бельмо на глазу. С каждым днём отдыхающих становилось всё меньше, а мне хотелось, чтобы они исчезли совсем, и осталась бы только музыка, шум прибоя и крик чаек.
– Ну что, давайте знакомиться, – предложил я. – Меня зовут Эдуард.
– Ирина, – представилась брюнетка.
– Анюта, – скромно молвила блондинка.
– Давайте оттянемся сегодня по полной программе, – предложил я и тут же ласково промурлыкал: – Кстати, как у вас с деньгами, крошки?
– Мы сами уже всё промотали! – крикнула Анечка и показала мне свои жемчужные зубки.
Целый день мы провели на пляже: купались, загорали, резались в карты и много говорили ни о чём. Мне было легко с ними общаться, потому что это были классические курортницы, которые не строили иллюзий на счёт серьёзных отношений, а значит не ломали комедию и не держались за трусы. Девушки вели себя очень раскрепощённо и кидали в мою сторону похотливые взгляды, а я делал вид, что обожаю их обоих. Попахивало групповушкой.
В какой-то момент Ирина пошла окунуться, и Анюта, воспользовавшись отсутствием подруги, ласково положила мне на колено свою ладонь и нежно прошептала:
– Люблю… Люблю я таких, как ты.
– Каких? – настороженно спросил я, а её рука медленно, но верно продвигалась к моим плавкам, как паук-птицеед.
– Профессиональных бабников, – ответила она с порочным выражением лица. – Они всегда знают как развлекать женщин, и с ними никогда не бывает скучно.
Её указательный палец слегка коснулся главного – я даже вздрогнул от неожиданности и подумал: «Что-то странное происходит последнее время. Сперва – Медведь, а теперь – эта бледная моль. Они словно чувствуют мою одержимость и пытаются её одолеть общими усилиями. Женщины никогда не были солидарны. Они – вечные соперницы, конкурирующие самки. Если мужик зациклился на какой-то бабе, то все остальные пытаются исправить эту ошибку. Для них это вопрос чести, или точнее сказать, вопрос выживания».
– И всё-таки некоторые не любят, – смущённо парировал я, опустив веки. – От меня уже давно приличные девушки шарахаются. Наверно, чувствуют мою независимость… И, ты знаешь, я их вполне понимаю. Они хотят, чтобы мужчина был карманным, то есть их собственностью, а не общим достоянием, как Третьяковка. Понимаешь?
– Ну-у-у, здесь приходится выбирать, – молвила Анюта, закатив кверху глазки.
Губы у неё были сухие, с трещинками, покрытые налётом соли. Мокрая отбеленная коса лежала на шоколадной груди, – перед тем как затеять эту провокацию, она сняла верхнюю часть купальника, – и обдуваемые ветром сосочки стояли как оловянные солдатики.
– Либо ты кушаешь дерьмо в одиночку, – продолжила Аня, – либо что-то вкусненькое в компании подруг. Красивые мужики всегда востребованы, поэтому приходится делиться.
– Ты знаешь, Эдуард, – промурлыкала она, и глаза её подёрнулись поволокой, – когда мы ходим с подружками в ресторан, то заказываем всего по одной порции и без смущения пробуем друг у друга с тарелки.
Я натянуто улыбался и не знал как на это реагировать.
– Анюта, а ты когда-нибудь любила? – вдруг спросил я.
– Какое это имеет значение?
– Хочу тебя понять.
– Ой, я тебя умоляю! – Она сморщила обезьянью мордочку. – Мы, бабы, сами себя не понимаем!
– А ты не боишься в меня влюбиться? – спросил я, глядя на неё в упор. – Ты ведь с огнём играешь.
– Нет, не боюсь. Мне это вообще не грозит, – ответила она, резко встала, поправила тоненькую полоску между ягодиц и отправилась к морю.
Она шла на цыпочках, аккуратно ступая по камням, грациозно изгибаясь и виляя бёдрами, – у неё были очень красивые ноги и маленькая упругая попка. В каждом её шаге, в каждом движении чувствовалась природная женственность и надлом, что не могло оставить меня равнодушным. Сердце моё сжалось, а в животе послышалось взволнованное урчание.
Такие женщины, как Анюта, умеют тронуть мужскую сентиментальность. Для них это всего лишь игра, а мы каждый раз верим, покупаемся на их уловки, переживаем в предчувствии настоящей любви, но всё заканчивается одноразовым сексом. Чаще всего женщины делают это от скуки. В общей массе они распущенны и циничны, но такие, как Анюта, – это натуральное исчадие ада. Ты понимаешь это умом, но рефлексы срабатывают на таких блондинок безотказно, с постоянством, плавно переходящим в идиотизм.
Она шла по воде в розовом облаке заката, а я не мог оторвать от неё глаз, настолько она была гибкой, изящной и трогательной до глубины души. Она напомнила мне великолепную Амфитриту, когда поплыла по сияющим волнам навстречу солнцу.
На второй день после знакомства мы возвращались с пляжа в отель и медленно ползли в гору по пыльной каменистой дороге. Впереди карабкалась Ирен. Я, словно зачарованный, следил за каждым её шагом, и это было довольно странное зрелище: её мощные ягодицы, словно чугунные шары, перекатывались под прозрачным сиреневым парео, на ляжках и отполированных икрах вздувались вены и играли струны сухожилий.
Анюта начала слегка притормаживать, прихватив меня рукой за локоток, а Ирина в это время карабкалась в гору, как упрямый муфлон.
– Эдик, давай покурим, – предложила она срывающимся голосом. – Дух переведём, а то сердце сейчас выпрыгнет.
– Так мы покурим или дух переведём? – переспросил я и оглянулся назад.
Небо стало прозрачным, и появилась бледная луна. Над самой кромкой лилового горизонта, в ветряных облаках, угасала тонкая пунцовая щель, и желтовато-розовый туман стелился над морем. Белый прогулочный лайнер, глянцевито отсвечивая иллюминаторами, уходил в открытое море, и я, опустив на мгновение веки, оказался на его палубе и ощутил на своём лице порывистое дыхание ветра.
– Челюсть подбери, – услышал я Анютин голос.
– Очень красиво, – прошептал я.
– Мы уже две недели любуемся этой красотой. Почти не трогает. Дай лучше сигаретку, – сказала она, щуря на запад близорукие равнодушные глаза.
Я протянул ей пачку.
– Ты что, на Ирку запал? – спросила она, ехидно улыбаясь. – Хочешь её?
Я пожал плечами, выразив сомнение всем своим видом.
– Ты знаешь, – ответил я, – у меня довольно банальный вкус… А у Ирины очень незаурядная внешность. Меня такие женщины пугают, хотя жопа у неё довольно ликвидная, и на такую жопу всегда найдутся охотники.
Аня хотела что-то сказать, но я перебил её вопросом:
– Ты давно её знаешь?
– Познакомились в день прилёта, – ответила она, глубоко затягиваясь…
– А ты видела её совершенно голой… бес трусов?
Она аж дымом поперхнулась и начала кашлять.
– Ты это куда клонишь? – просипела она, указательным пальцем смахивая пепел с кончика сигареты.
– Есть у меня подозрение, – с загадочным видом произнёс я и подмигнул.
– Какое?
– Сдаётся мне, что у нашей Ирочки – клитор сантиметров пятнадцать в эрегированном состоянии.
– Ты хочешь сказать, что она гермафродит?! – почти закричала Анюта.
– Тихо. Не ори, – зашипел я. – Ирка смотрит.
– Идём уже, Ирин… Идём! – Я помахал ей рукой.
– Хватит курить, – сказал я, и мы двинулись дальше.
– Эко тебя нахлобучило, – бухтела Анюта у меня за спиной. – Она говорила мне, что занималась бодибилдингом на профессиональном уровне. Была серебряным призёром чемпионата России. Снималась даже в каких-то спортивных журналах. Принимала гормоны, о чём сильно раскаивается, потому что не может родить ребёнка.
– И не уговаривай меня, – отшучивался я, – не хочу я твою подругу. Мне не интересны женщины, которые занимаются мужскими видами спорта и при этом употребляют тестостерон. Мне кажется, что эти девочки не совсем девочки. Это просто мужики, которые по недоразумению попали в женское тело. Как писал Зигмунд Фрейд – психологический гермафродитизм. Я совершенно уверен, что к таким химерам испытывают влечение мужики, которые сами находятся в промежуточном состоянии, и я думаю, что таких чудаков немало скрывается за личиной традиционной сексуальности. Короче, не люблю я таких маскулинных баб…
Я сделал небольшую паузу и молвил с придыханием:
– Другое дело – ты.
– А что я? – спросила кокетливо Анюта.
– Ты изящная, почти прозрачная, нервная, порочная… И что самое главное – женственная.
–Эдуард, я правильно тебя поняла: ты хочешь меня трахнуть?
Похоже, этот вопрос был для неё риторическим.
– Ну почему сразу же трахнуть?! – возмущённо воскликнул я. – Чёрт побери! Вокруг – сплошные эмансипе! Куда от вас деваться?!
– А чего ты хочешь? – спросила она с ухмылкой. – Романтики? Хочешь предложить мне большую и чистую любовь? Или может быть – замуж?
– Не знаю, – ответил я. – Мне хочется какой-то новизны.
Я задумался, а она выжидающе смотрела на меня.
– Для меня любовные отношения – это феномен. Мы называем себя людьми, но мало чем отличаемся от животных. Всё как-то рефлекторно, предсказуемо, как у собак: понюхали друг у друга под хвостом, пожрали вместе, потрахались и разбежались в разные стороны. Ты уехала в Сургут, я – в Нижний Тагил. А смысл какой в этом? Через полгода я даже не вспомню, как тебя звали.
Когда я это говорил, то состроил такую грустную физиономию, что и она перестала улыбаться, а я подумал в тот момент: «Ага, вот она уже попала в орбиту моего влияния… Моя девочка».
– А не надо во всём искать смысл, – ответила она на мою репризу. – Надо просто получать от жизни удовольствие, а со смыслами пущай философы разбираются.
– А я, по-твоему, кто?
– Ты? – Она прищурилась, словно пытаясь заглянуть в мою черепную коробку, и вид у неё был довольно ироничный. – Просто пресыщенный павлин.
Я начал оправдываться:
– Я-я-я… безусловно хочу тебя… Но я хочу это сделать как-то необычно… Традиционным способом меня уже не заводит.
– Ах ты, негодник! – воскликнула она, восторженно сверкая глазками.
– У меня это даже в военном билете написано.
– Не служил?
– Отмазался.
– Ты совершенно аморальный тип.
– Любимая фразочка моего отца.
– Ну хорошо, – деловито сказала она, – подумай, как это сделать… Только думай быстрее, а то путёвка заканчивается.
– Я обязательно что-нибудь придумаю, – пообещал я.
Следующую неделю я провёл в каком-то возбуждённом состоянии. Не могу сказать, что меня взволновала Анечка, – по всей видимости, какие-то перемены происходили в Нижнем Тагиле. Я перестал думать о Татьяне и вспоминать наши встречи. Я словно освободился от её липких трансцендентальных объятий. Мне даже стало легче дышать. Я стал чаще улыбаться и реже звонить в Тагил. Казалось, тьма отступает и у меня появилась возможность начать новую жизнь. И что самое главное – я почувствовал сексуальное влечение к другим женщинам. Иришка и Анюта подарили мне множество незабываемых моментов, когда мне приходилось прикрывать нарастающую эрекцию скомканной газетой или полотенцем. Эти неожиданные приливы меня очень порадовали.
Никогда не забуду эротическое шоу, которое они устроили, ползая на карачках по всему пляжу в поисках потерянной серёжки. Господи! Какие это были изумительные прогибы и потрясающие позы. Какие взгляды со всех сторон были на них устремлены. Мужики вообще не выпускали их из виду, особенно когда девочки загорали топлесс. Ирина высвобождала из лифчика свои упругие наливные «дыньки», и многие мужики начинали исподволь за ней шпионить: один прятался за тёмными очками, второй выглядывал из-за книги, третий делал вид, что читает газету, а кто-то откровенно пялился на неё. Когда она шла окунуться и гордо несла перед собой роскошную обнажённую грудь, то целый шлейф разнокалиберных мужичков устремлялся за ней в воду, словно она была Нильсом Хольгерсоном, играющем на дудочке.
Как-то раз я застенчиво попросил её:
– Ирин, можно я их потрогаю? Прямо не могу, как хочется!
Она снисходительно улыбнулась.
– Для тебя – всё что угодно. Можешь даже не спрашивать.
Когда нежный коричневый сосок коснулся моей шершавой ладони, а загорелая перламутровая кожа, обтягивающая упругую грудь, оказалась под моими пальцами, то я почувствовал вдруг на своём виске чей-то невыносимый взгляд. Я убрал руку, чуть повернул голову и выглянул словно из-за угла… Это были глаза, горящие неприкрытой ненавистью. Они были глубоко вкручены в массивный лысый череп, установленный на пьедестал широких бронзовых плеч. Необъятная волосатая грудь плавно перетекала в огромную «пивную бочку». Он смотрел на меня не отрываясь.
Я знал этого парня, и мы даже здоровались при встрече. «Как дела?» – неизменно спрашивал он, а я отвечал что-то типа: «Какие тут могут быть дела? Морально разлагаюсь уже третью неделю. Как сам?» – «А-а-а, такая же хуйня, – отвечал он, скорчив пресыщенную физиономию. – Пьём уже двенадцатый день. Председатель зажигает, и мы – вместе с ним».
Эти ребята прилетели из Нижневартовска и представляли Союз ветеранов Афганистана, хотя по сути являлись самыми настоящими бандитами. Все они были очень колоритные, крупного телосложения, бритоголовые, с мясистыми затылками и оттопыренными ушами, и все они были похожи, как болты на тридцать восемь.
В отличие от них, председатель был маленького роста, тщедушный, лысоватый, с невыразительными чертами лица, и совершенно не производил впечатление опасного субъекта, но ребятишки его слушали беспрекословно и даже слегка побаивались. Он был единственным из этой компании, кто прошёл войну. В провинции Герат он подорвался на противопехотной мине и потерял ногу. За это он получил «краба» первой степени и на всю оставшуюся жизнь привязался к протезу. Он ходил, прихрамывая и опираясь на палочку, что не мешало ему вести активный образ жизни.
Мужик он, конечно, был улётный. Неповторимое обаяние и безупречное чувство юмора делали его желанным в любой компании. Я видел его в ночном клубе с Белогорским за одним столиком; с Агасяном они регулярно выпивали в баре и подолгу беседовали; с Калугиным они частенько разговаривали по душам, и я полагаю, им было о чём вспомнить. Председатель легко заводил знакомства и очень любил башлять, поэтому отовсюду неслось: «Паша, привет! Паша, как дела?! Паша, присаживайся к нам… Паша-Паша!» – его облизывали официантки за щедрые чаевые, его любили в шоу-балете «ХАОС» за регулярный ангажемент и восхищение, которое он выражал в твёрдой валюте. Короче, Паша везде был нарасхват.
«Афганцы» очень много ели, много пили, в основном элитные напитки. Им приносили лебедей в яблоках, позолоченные подносы с крабами и лангустами, хрустальные вазы с экзотическими фруктами. Обед плавно перетекал в ужин, ужин – в завтрак, завтрак – в обед, и так две недели подряд. Это было перманентное пьянство и чревоугодие во всех точках гостиничного общепита. Кутили они на всю катушку и развлекались всегда сообща: на пляж ходили строем и только речёвки не горланили на ходу. Я помню, как они катались на «банане», усевшись рядком, дружненько, в одинаковых оранжевых жилетах, с одинаковыми лицами и бритыми затылками, – смех разбирал при виде этой «пионерской» ватаги.
С Пашей мы познакомились в клубе. Рыбак рыбака видит издалека.
– Откуда, братишка? – послышалось из темноты.
В тот момент я курил на балконе, наслаждаясь наступившей прохладой и пением цикад. Небо надо мной было усыпано звёздами, и месяц висел в ночи, как турецкий ятаган. Я обернулся, и короткая затяжка осветила его лицо. Оно было бледным и опухшим.
– Из Нижнего Тагила, – ответил я, и это словосочетание явилось для него неким паролем, открывающим его простую босятскую душу.
– А у меня брательник на двенадцатой сидел, – с некоторой печалькой произнёс он и добавил: – Паша.
– Эдик. – Я пожал ему руку, и мы отправились за столик отмечать наше знакомство.
По этой части он был, конечно, мастер, а вот я не выдержал ночного «марафона», и меня буквально на руках донесли его ребята до номера 236. Клянусь, я даже не мог постучать в дверь. Когда моя жена, заспанная, взлохмаченная, в вытянутой футболке c Микки Маусом, принимала меня из рук в руки, то повторяла почему-то только одну фразу: «Я никогда его не видела таким».
Павел очень любил поговорить, и в этом смысле я был для него отдушиной, потому что его ребята, все как один, были очень суровыми и молчаливыми. Общаясь с этими молодыми бандитами, я понимал, что им пришлось пройти хорошую школу жизни, – они не были склонны болтать ради развлечения, потому что в их миру за каждое слово приходилось отвечать. Паша был довольно сентиментальным, как многие деспоты и криминальные вожди, – он мог себе это позволить. Когда он предавался воспоминаниям, его лицо становилось предельно благостным и добрым, покрываясь мимическими морщинками. А ещё он любил под водочку пофилософствовать: рассуждая на тему добра и зла, он каждый раз выступал в роли эдакого Георгия Победоносца, копьём поражающего змия. Я смотрел на него и удивлялся изворотливости этого змия, который так искусно умеет выживать и перевоплощаться.
Однажды мы сидели в баре, и он спросил меня:
– Эдуард, а чем ты занимаешься по жизни? Это, конечно, стрёмный вопрос… Я всё понимаю… Но мы с тобой уже не первый раз пьём… – Он улыбнулся какой-то детской, совершенно обезоруживающей улыбкой, и обаятельные морщинки разбежались по всему лицу.
– А мне нечего скрывать, – ответил я.
– Вот как? – удивился он.
– Я ведь ничего плохого не делаю. Я обыкновенный инженер-программист. Айтишник. Приехал в «Югру» внедрять систему управления отелем.
– Ты айтишник?! – Он громко рассмеялся. – Не может быть! Таких айтишников не бывает!
– Посмотри на меня.
– Вот у нас в офисе работает Ваня – типичный такой хакер. – Он продолжал смеяться. – Очки на минус двенадцать. Длинные жирные волосы, перетянутые резинкой. Старый джемпер с мордовским орнаментом. Походка – как будто в штаны насрал.
– Ага, у меня все коллеги такие, – подтвердил я.
– Я чувствую, что ты парень не промах… И разговор умеешь правильно построить, и рассуждаешь по понятиям…
– Чтобы выжить в России девяностых, я вынужден был мимикрировать, как и многие порядочные люди.
– Что это значит?
– Это значит приспособиться: короткая стрижка, мускулатура, быковатое выражение лица, штанишки с тремя полосками, кожаная куртка и прочая атрибутика братвы.
– Да при чём здесь это? Я же чувствую, что от тебя исходит опасность.
Он смотрел на меня пронизывающим взглядом, и мне даже стало как-то не по себе.
– Ты убивал когда-нибудь? – вкрадчиво спросил он.
– Нескромный вопрос.
– А что здесь нескромного? Я же не спрашиваю… – Он ехидно улыбнулся и подмигнул. – … делаешь ли ты своей жёнушке куни.
– А это даже не вопрос.
– Ай, шайтан!!! – радостно крикнул он и хлопнул меня по плечу.
– Ты знаешь, Павлик… Я тебе так скажу, природа славится своим многообразием и создаёт иногда причудливые формы. Несмотря на мой грозный вид, я очень миролюбивый человек, предельно отзывчивый и добродушный. Я – гуманист и пацифист.
– А это что за хрень? – спросил он, подозрительно прищурив на меня глаз.
– Я не могу причинять людям боль, – застенчиво молвил я и завернул такую добродетельную мину, что председатель просто покатился со смеху.
– Не лепи горбатого, пацифист!
Мы ещё накатили по одной, закурили, и тогда я спросил его:
– Паша, почему ты пьёшь? Очень много пьёшь. Утро начинаешь с пива. За обедом – пару рюмок водки. За ужином – пару бутылок вискаря. У меня возникает впечатление, что ты чего-то боишься.
– А ты ничего не боишься? – спросил он довольно резко, а я ответил на полном серьёзе:
– Только страшного суда.
– Во мне живёт какой-то виртуальный страх, – продолжал я. – По большому счёту мне нечего бояться, но каждое утро, открывая глаза, я содрогаюсь от ужаса. Я не понимаю, почему со мной это происходит… Мир не принимает меня.
– А вот мне всё предельно ясно, – сказал Паша и задумался, словно подбирая нужные слова или решая вопрос: а стоит ли со мной так откровенничать?
– Наше время заканчивается, – произнёс он с трагической ноткой в голосе. – Наверно, последний раз гуляем. Я чувствую, как земля уходит из-под ног.
– То есть ты считаешь, что новая власть не позволит вам спокойно существовать?
– Естественно.
– Почему при Ельцине было по-другому?
– Боря – типичный раздолбай и пьяница. Он развел такой бардак в стране, что только диву даешься. Это когда по столу гуляют жирные тараканы и бегают мыши, выхватывая куски прямо из тарелки, а в это время хозяин валятся под столом, пьяный и сраный. Вот что происходило в нашей стране до сегодняшнего дня, но Путин… – Он задумчиво затянулся и медленно выпустил дым. – …крайне честолюбив и молод. Он ещё не пресытился властью как Ельцин. Он всё приберёт к рукам, и повсюду будут только его люди. В первую очередь он устранит всех олигархов и криминальных авторитетов, потому что страной фактически управляют они, а потом займётся мелочёвкой, вроде нас. Ему конкуренты во власти не нужны. Это типичный диктатор. Настоящий хозяин страны.
– А ты не можешь залечь на дно, – спросил я, – как это делают подводные лодки?
– Теоритически… – Он криво ухмыльнулся. – Но у меня – большая семья, и многие люди от меня зависят. Я не могу всё бросить и раствориться где-нибудь за бугром. Я не смогу всю жизнь прятаться. Это не моё. Я солдат и буду стоять до последнего патрона.
– Да… Только не забудь его оставить для себя.
– Да мне себя не жалко! – Он махнул рукой. – Мне пацанов… ведь они ничего в своей жизни не видели, кроме скорби.
– Знали, куда шли. И знали, чем это всё закончиться. Просто хотелось пантов дешёвых.
– Согласен. Давай не будем о грустном, – предложил он, разливая отборный Remy Martin по бокалам. – Давай выпьем за то, чтобы пережить всех своих врагов.
– Давай, – сказал я, и мы чокнулись.
.18.
За двенадцать дней были отсняты все дубли, и съёмочная группа собиралась возвращаться в Москву. После того как я отметился в этом фильме маленькой ролью, я перестал приходить на съёмочную площадку, но совершенно случайно появился в тот момент, когда снимали удивительный танец на крыше. Эта часть фильма для меня до сих пор является культовой: я и сейчас могу поплакать вместе с Ларисой и Катенькой на тридцать пятой минуте, когда мальчик и девочка переплетаются в душераздирающем танго и раскалённое солнце медленно погружается в море.