– У меня давно с этим нет никаких проблем, – сказал он с вызовом и добавил полушёпотам: – Я, Эдуард, яйца свои на двух войнах оставил… Так что для меня – это пройденный этап.
Я ещё раз взглянул на чёрно-белую фотографию в рамочке, которая стояла у него на столе. Молоденький Калугин в потёртой «песочке», с «семьдесят четвёртым У» наперевес, в окружении таких же точно пацанов, и всё это – на фоне заснеженных гор. «Афганистан, – подумал я. – Вот откуда он начал карабкаться в горы».
В тот день мы расставались, как старые друзья: долго жали друг другу руки на прощание, и при этом Андрей «ласково» перебирал тонкие косточки на моём запястье, а я добродушно улыбался, не подавая виду, хотя у меня на глазах наворачивались слёзы – не от умиления, от боли. А потом я отправился в свой номер, эдакой разгильдяйской походочкой, словно у меня в пятках были спрятаны невидимые пружины, и всю дорогу пытался собрать волю в кулак, мучительно вспоминая номер комнаты или хотя бы этаж… Широко распахнув дверь, я вошёл на исходе сил и «замертво» рухнул поперёк кровати.
Когда зазвонил телефон, мне показалось, что я спал несколько минут… Я медленно оторвал чугунную голову от подушки и взял трубку – приятный женский голос спросил:
– Эдуард Юрьевич?
– Да.
– Вы бы не могли подойти в офис? Кабинет № 405.
– А что такое?
– С Вами хочет поговорить генеральный…
Белогорский встретил меня с распростёртыми объятиями, словно мы были старинные друзья. В Тагиле он пытался каждый раз мимо меня сквозануть и даже слышать обо мне не хотел, не то что видеть. Причина была довольно тривиальная: мне постоянно приходилось выколачивать из него деньги, с которыми он паталогически не любил расставаться, хотя это даже были не его деньги, а наша зарплата в ресторане «Алиса». Я постоянно «обрывал» телефонные трубки «Полимера», и казалось, секретарша говорит голосом автоответчика: «Его нет. Он куда-то уехал. Не знаю. Он передо мной не отчитывается. Возможно, он появится, а может быть, и нет». Приходилось ехать на Кушву, где у них был огромный офис, и рыскать по всем кабинетам… Однажды я вытащил его из туалетной кабинки, где он то ли прятался, то ли оправлялся, и начал на него орать: «Володя! Ты что из меня мальчика делаешь?! Я что, за тобой бегать должен?! Ещё раз – и я сломаю тебе ребро!» – а он орал мне в ответ: «Денег нет! Понимаешь! Совсем нет!» – но чаще всего мы находили какой-то компромисс.
Однажды мне на работу позвонил Коротынский и сделал нарекание:
– Эдуард… Володя жаловался, что ты с ним грубо разговариваешь… Угрожаешь… Ведешь себя, как самый настоящий бандит.
– Аркадий Абрамович, – оправдывался я, – он каждый месяц тянет с оплатой по договору!
– Эдуард! Я всё понимаю – эмоции, но добрые отношения важнее денег. Пойми это и впредь постарайся держать себя в руках. Хорошо?
Хотелось припомнить ему эти слова, после того как он бейсбольной битой гонял своего Володьку по терминалу «А»: «Ну что Вы, Аркадий Абрамович? Каких-то пару миллионов долларов… Неужто для сыночка пожалели, ведь добрые отношения важнее?»
– Эдька! Как я рад тебя видеть! – кричал Белогорский, выбивая из меня пыль.
Розовощёкое, задорное, комсомольское лицо его светилось неподдельной радостью. Галстук был небрежно повязан. Креативная сиреневая рубашка вылезла из-под ремня. Широкие брюки торчали на заднице пузырём. Вечный его рыжеватый вихор создавал иллюзию мультипликационного антигероя – ну вылитый «Вовка в тридевятом царстве». Его бледно-голубые глаза близоруко прощупывали меня; взгляд при этом был простой и открытый, но это была совершенная мимикрия, ибо под личиной наивного Вовки скрывался натуральный плут, расчётливый, вероломный и чертовски умный. Таких людей, как правило, недооценивают, и в этом заключается их главное оружие.
– Ну что, давай выпьем за встречу! – предложил Володя и открыл дверцу бара; обилие и разнообразие престижных марок ослепило меня – чего там только не было.
– Ты даже не представляешь, – умилялся он, разливая «Remy Martin» по квадратным стаканам, – как приятно видеть тагильскую рожу… здесь, в этих джунглях, где живут одни папуасы.
– Извини, пока не разделяю твоего восторга, – пошутил я. – Два дня, как приехал… Ностальгия пока не мучает… А папуасочки здесь, мама дорогая! Даже поварёшки на шведской линии, как фотомодели! Я таких красивых девчонок никогда не видел!
– Это уж точно! – согласился Володя. – Только на этом всё заканчивается… Посмотрел, мысленно подрочил и забыл, где у неё ноги растут…
– Что это значит? – спросил я, выпучив на него глаза; у меня даже стакан в руке заиндевел.
– Это значит – маленький коллектив и злые бабские языки. Упаси тебя Господи от этого!
– Да вы что, все сговорились?! – возмущённо воскликнул я. – Григорич меня пугал, словно это гиены огненные! Ты опять – тем же концом!
Я прищурился, глядя на него в упор.
– А кто ебёт этих красоток? Вы чё, ребятушки, хуй в узелок завязали? Гомосятину тут разводите?
– А девчонки из балета твоей жены… – прошептал Володя, скорчив физиономию, выражающую крайнюю степень физической боли. – Нереально (это было сказано по слогам) красивые сучки! Я даже в клуб стараюсь не ходить, чтобы не мучать себя лишний раз, чтобы не видеть весь этот ужас в серебристых стрингах и страусиновых перьях.
У него даже мелкие капельки пота выступили на лбу.
– Ладно! Долго держим! – гаркнул я и опрокинул дорогой коньяк залпом, словно это была палёная водка.
Потом ещё выпили. Поговорили о работе. Потом ещё выпили. Володю слегка разнесло. Он поморщился, разжёвывая дольку лимона.
– Ты только не подумай, что мы тут на работе бухаем… У меня с этим строго! – хорохорился он. – С похмелья – пятьдесят процентов премии. Пьяный – сто или увольнение. Это мы с тобой сегодня за встречу выпиваем, а завтра ни-ни… – Он вдруг тихонько засмеялся, затрясся всем телом и стал похож на енота; лоснящиеся, розовые щёки наплыли на глаза, мягонькие мешочки век слегка набухли, а курносая пимпочка сморщилась и стала ещё более курносой.
– А ты помнишь как вычислил меня в туалете по брюкам и выхлестнул дверь? – спросил Володя и снова покатился со смеху. – У тебя была такая страшная рожа! Чё ты там хотел? Ребро сломать?
– Знаешь, Володя, – парировал я с улыбкой. – У тебя тоже лицо было не очень радостное, когда я тебя из кабинки выдернул.
– Ну ты, конечно, хам, Мансуров! Типичный бронтозавр из девяностых!
– Мамонт, – поправил я.
– Ну, мамонт… Какая разница?
– Большая. Давай наливай, и я пойду… У меня тут ещё одна стрелка образовалась.
– С кем?
– С некой Юлей… начальницей отдела бронирования.
– С Юлей Медведь? – Его лицо вытянулось от удивления; казалось, он был поражён, расстроен и даже уязвлён до глубины души.
Через несколько лет он оставит её генеральным директором «Югры», после того как поднимется в команду губернатора Ткачёва, и тут поплывут слухи, что все эти годы она была любовницей Белогорского. Юленька Медведь окажется очень плохим директором и довольно быстро развалит отель, который продадут с молотка… Юмор этой ситуации заключается в том, что через пару лет это уже будет санаторий ФГАУ ФССП «Зелёная долина», то есть – здравница судебных приставов России. Как говорится, отобрали за долги.
– А что тебя так напрягает? Даю тебе честное слово, что не буду её трогать, – пошутил я и подмигнул ему двусмысленно. – Хотя, в принципе, я здесь не работаю…
– У тебя жена работает! – парировал он довольно резко и на полном серьёзе. – И не забывай об этом!
Он прощупывал меня пристальным взглядом, который мгновенно перестал быть наивным и близоруким.
– Что вы с ней удумали? – спросил он с видом пытливого инквизитора, всей душой радеющего за чистоту и нравственность.
Я уже тогда всё понял, хотя, по большому счёту, мне было плевать, что происходит в этом «курятнике» и кто здесь кого топчет.
– Володя, успокойся… – Широко зевая, я махнул рукой, всем своим видом выражая безразличие. – Я понимаю, что ты как директор печёшься о нравственности своих работников, но мы с Юленькой просто решили поиграть в теннис. Вчера нас познакомила моя жена в ночном клубе, и Юля с ходу спросила: «А Вы не играете, случайно, в теннис?» Я ответил, что играю во всё, где есть мяч. Договорились – после четырёх.
– Будь осторожен с этой бестией, – упредил Володя с таким видом, словно речь шла о Гоголевской панночке.
– А что такое? – Я сделал нарочито испуганный вид. – Боишься, что она меня оседлает?
– Хотя если честно, – продолжал я, – здесь у всех баб – голодные глаза. Ну правильно! Вы тут мысленно дрочите, как тибетские монахи, а девчата томятся в своих маленьких клетушках.
– Ох! Распушу я перья! Ох! Распушу! – приговаривал я, радостно потирая ручки.
– Я тебе распушу! – рявкнул Владимир Аркадьевич и даже руки поставил на колени, как это делают зоновские паханы. – Кстати, ты мне не ответил…
– Что?
– Ты будешь у нас работать? – спросил он, наливая мне коньяка с горкой.
– Володя, я не даю на первом свидании. Мне нужно оглядеться, подумать, проникнуться обстановкой…
– Что тебе ещё надо? – спросил он, прищурив глаза. – Зарплата – двадцать штук. В Тагиле ты получаешь… максимум шесть.
– Пять! – с гордостью поправил я.
Мы выпили и закусили орешками, а он продолжал наводить на меня смуту:
– Подъёмные – тысяч семьдесят. Купишь автомобиль. Здесь без машины трудно. Ребёнка придётся возить в Ново-Михайловское. Там – самая близкая школа. Хочешь – в отеле живи. Не хочешь – снимем квартиру в Небуге, в Ольгинке, в Туапсе.
– Море! Солнце! Свежий воздух! – продолжал он наворачивать, словно заправский наборщик рекрутов. – Как можно оглядываться назад?! Страшная картина! Когда по Серовскому тракту въезжаешь в город, появляется чёрная громада НТМК… Коксохимические колонны. Десятки дымящих труб. Оранжевое небо и сиреневые облака. Тебе это надо? Твоим детям это надо?
После такой проникновенной речи, подогретой алкоголем и желанием получить ценного работника, я серьёзно задумался: «Действительно, а почему бы не остаться здесь? Через не могу. В конце концов, он предложил мне уникальные условия и ко всему прочему – довольно интересную, творческую работу… работу… работу… работу… работу… работу… работу».
Я зачарованно следил за кончиком его дорогого итальянского ботинка… Он медленно барражировал в воздухе, оставляя расплывчатый след… Через какое-то время он плавно опустился на ковёр, словно сверкающий «фантом», постоял там какое-то время и полетел дальше… Честно говоря, я совершенно не знал, что ответить Белогорскому: я был совершенно упоротый и мне было прикольно наблюдать за этим ботинком.
– Эдуард! – окликнул меня Володя.
– Да! – встрепенулся я.
– Ты что уснул?
– Нет. Я думаю.
Белогорский предложил мне должность начальника отдела IT, в рамках которой я должен был заниматься внедрением американской системы управления отелем «PMS», да ещё интегрировать в неё русскую систему бухгалтерского учёта «1С». Задача была довольно трудоёмкая и сложная, но мне она была по плечу: на комбинате наш отдел занимался тем, что разрабатывал подобные системы с нуля и внедрял их на производстве.
– Что тут думать?! У тебя уже семья – здесь! – заорал он.
– Владимир Аркадьевич, да успокойтесь Вы, – промямлил я, чувствуя как погружаюсь в глубокую нирвану: веки наливались свинцом, я смотрел на него только одним глазом, а в это время второй уже спал, и генеральный постепенно расплывался, словно голограмма.
– Ты мне что… снотворного… подсыпал? – спросил я, до предела растягивая слова и тараща на него один глаз.
– Ага! Чтобы ты Медведя не трахнул, – пошутил Володя. – Как же ты, родной, в таком состоянии играть-то будешь?
Его красная, оплывшая физиономия кривилась ехидной улыбкой. Рыжеватый вихор прилип к мокрому лбу. Рубаха потемнела подмышками, и от него веяло терпко-кислым амбре.
– А мы с ней организуем маленький пинг-понг под одеялом, – ответил я и глупо засмеялся.
В этот момент его голова поехала назад и выпала из фокуса – зато вперёд выдвинулась огромная фига с жёлтым, коротко остриженным ногтем…
– А вот это нюхал? – раздался незнакомый сдавленный голос, и фигушка продолжала вращаться вокруг собственной оси.
– Володя, я убился в хлам… Я человека подвёл… Она меня ждать будет…
– Ты будешь на меня работать? – спросил он, выворачивая нутро изуверской интонацией; у меня даже возникло впечатление, что меня пытают в гестапо.
– Да-а-а, – прошептал я, поудобнее устраиваясь в роскошном кожаном кресле.
– Я готов даже чистить бассейн и подметать теннисный корд, только оставь меня в покое, – жалобно попросил я, и мой правый глаз медленно закрылся, а потом лодка поплыла в темноту, раскачивалась на волнах.
Когда я приплыл обратно, в кабинете уже никого не было. Череп раскалывался, как грецкий орех. Сквозь опущенные жалюзи в сумрачный кабинет проникали бледные лучики солнца. На стене тикали часы. Время – 17:40.
«А где этот плут?» – подумал я и сразу представил, как он в нелепых клоунских шортах и огромных кроссовках носится по теннисному корту, а грациозная длинноногая Юлия в солнцезащитных «мотыльках» и кремовой бейсболке небрежно отбивает нападки своего босса. Ещё раз представил себе эту комическую ситуацию, и мне стало гораздо легче. Открыл барную стойку, придирчиво рассмотрел этикетки и на этот раз выбрал «Jameson». Налил полстакана и вкрутил с огромным удовольствием. Вытащил из холодильника минералку и начал жадно её лакать.
Выходя из кабинета, спросил секретаршу:
– А Володя где?
– Владимир Аркадьевич попросил Вас не беспокоить, а сам уехал в Краснодар, – ответила она и продолжила печатать на компьютере.
Эта женщина была чертовски страшной и при этом настолько привлекательной, что я не мог оторвать от неё глаз. Мне захотелось её ещё о чём-нибудь спросить.
– Как Вы думаете, ему можно доверять? – вкрадчиво произнёс я, а она посмотрела на меня удивлённым взглядом поверх плюсовых очков.
– Что? – спросила она, слегка наклонив голову.
– Володьке можно доверять? – повторил я, но она ничего не ответила, отводя от меня угасающий взгляд; её длинный острый носик чертил замысловатые зигзаги на поверхности монитора – она делала вид, что внимательно перечитывает текст.
– Извините. Я прикололся, – тихонько сказал я и вышел из приёмной.
На следующий день на шведской линии Беломестнов, проходя мимо, поздоровался за руку и произнёс с лёгким нажимом:
– Ты подписался.
– Ага. Я помню, что вчера продал душу дьяволу за бутылку «конины».
– Когда сможешь приступить к исполнению своих обязательств? – настойчиво домогался он.
– Володя! – воскликнул я. – У меня пока – отпуск! Через пару недель поговорим. Хорошо?
– Оп! – хлопнул в ладоши Володя и радостно воскликнул: – Вот ты ещё раз подписался!
– Твою мать! С тобой лучше вообще не разговаривать, – возмутился я и пошёл от него прочь.
– Через две недели оформим договор, получишь подъёмные, поедем в Краснодар за машиной! – кричал он вослед.
Он покупал меня с потрохами, но он не знал, что эти потроха не продаются…
.13.
Я небрежно пожимал руки направо и налево. С директором, с главным по экономике, с главным по безопасности, с главным инженером, с завгаром, и вообще с «главными» у меня сразу же завязались товарищеские отношения, – казалось, что все только меня и ждали. Женщины смотрели на меня похотливыми глазёнками. Мужики хотели со мной выпить и пооткровенничать. Спортсмены тянули на баскетбольную площадку, на теннисный корд, на футбольное поле, в бильярдную. Я даже в пинг-понг начал играть. Я играл во все игры, несмотря на то что каждый день был с похмелья.
Мне понравилось жить в отеле, и я всерьёз задумался о том, чтобы остаться в «Югре». В розовых поллюциях моих эротических грёз я видел многочисленные служебные романы и короткие интрижки с местными красотками. Некоторые из них уже наметились с первых дней моего пребывания в отеле. Юля Медведь была от меня просто без ума. Она флиртовала и кокетничала со мной без всяких стеснений, даже при жене. Когда мы встречались в коридорах «Югры», она смотрела на меня таким откровенным взглядом, что я покрывался стыдливым румянцем .
Это была очень стильная девочка лет двадцати пяти, с короткой меллированной стрижкой под «гарсона». И в строгом сером костюме с длинной юбкой, и в коротких теннисных шортиках она выглядела одинаково сексуально, поражая своими отточенными формами. У неё были холодные лазуритовые глаза и правильные черты лица. Попка у неё была маленькая и упругая, ноги длинные, жилистые, идеальной формы. Она была хрупкая, но очень сильная.
Юля была просто помешана на спорте и играла во все игры наравне с мужиками, но больше всего она любила секс. Однажды на мой вопрос: «А какой вид спорта тебе больше всего нравится?» – она ответила совершено спокойно, без единой морщинки на лице: «Больше всего я люблю трахаться. Я бы занималась этим по пять раз на дню, но увы…» – продолжать она не стала, поскольку и так всё было понятно: мужики – сплошные импотенты или алкоголики, и никто не может удовлетворить её вполне «разумные» потребности.
Честно говоря, я обалдел от такого напора. Юленька открыто предлагала себя, и я задумался… Конечно, она стоила того, чтобы рискнуть, но я всё-таки решил воздержаться – не столько из-за рыжего Минотавра, ревниво охраняющего её, а сколько из-за гнева моей жены, который мог бы окончательно разрушить наши отношения. Нам уже Татьяны хватило, чтобы арктический холод поселился в нашей постели.
Как-то раз, вечерком, ближе к закату, мы купались на Ольгинском пляже. Юля плавала в ластах и в маске. Она ныряла очень глубоко, исчезая под водой на несколько минут; доставала со дна какие-то ракушки, камни, пивные бутылки. Она называла это «фридайвингом». Сквозь зыбкую поверхность моря я следил за тем, как она скользит по каменистому дну, плавно изгибаясь в преломляющихся лучах солнца.
Потом я отвлёкся и потерял её из виду; плыл по направлению к горизонту, слегка загребая ладошками и чуть отталкиваясь ногами. Я даже песенку начал напевать, поскольку настроение было приподнятое, я бы даже сказал, слегка восторженное, что случалось со мной крайне редко. «Море! Ты слышишь, море, твоим матросом хочу я стать!» – пел я звонким голосом, и вдруг какая-то рыбина, как мне показалось, проплыла совсем рядом и коснулась моих оттопыренных плавок. Я вздрогнул от неожиданности, запаниковал и начал барахтаться, вглядываясь в подводный мир, и тут же рядом со мной вынырнула очаровательная «русалка». Она громко хохотала, сверкая жемчужными зубками.
– Юлёк! Я не понял! Это что было?! – воскликнул я, после того как откашлялся и выплюнул целый галлон морской воды.
– Испугался, крепыш?
– Не то слово! Ты же знаешь, как мы трепетно относимся… А тут какая-то хищная рыбина нападает на моего маленького головастика.
– Не перегибай! – смеялась Юля. – Я просто его погладила.
«Эмансипе, блядь!» – подумал я про себя и умолял нарочито жалобным тоном:
– Никогда так не делай… без предупреждения.
Когда мы вышли на берег и плюхнулись на горячую гальку, она приблизила ко мне своё бледное ненакрашеное лицо с орнаментом от резиновой маски и нежно поцеловала в губы. Подобная раскрепощённость девушек отпугивает меня. Я сам по натуре охотник, но, когда на меня начинает охотиться дичь, я робею, теряюсь и не знаю, как себя вести.
Я чуть отстранился, а она посмотрела на меня холодным взглядом, в котором явно читалась презрение.
– Ну вот, опять испугался, – насмешливо молвила она. – Что за мужики пошли? Никакого духа авантюризма… Как кастрированные коты.
– Девушка, – я обратился к ней официальным тоном, – Вы не забывайте, ради бога, что я человек женатый. Здесь немало постояльцев отеля, а так же его работников, которые могут нас легко спалить, что, собственно говоря, не пойдёт нам на пользу… Особенно Вам, если учитывать Ваши отношения с директором.
После этой фразы я с невозмутимым видом оглянулся по сторонам… Мне показалось, что все пялятся на нас из-под тёмных очков, из-под развёрнутых газет, прикрываясь книгами и полями соломенных шляп, прикидываясь спящими. Без всяких сомнений, мы были в центре всеобщего внимания: такая красивая пара не могла остаться незамеченной.
– Слушай, Мансуров… Не валяй дурака.
– В каком смысле? – спросил я и перевёл взгляд на кромку горизонта, в которую медленно, но неуклонно погружалось алеющее солнце.
– А в том смысле, что у тебя с женой ничего не осталось, кроме печати в паспорте. Ты не любишь её. Я это заметила в первый же вечер. И она смотрит на тебя пустыми глазами. Уверена, что у вас давно не было секса.
– На понт берёшь?
– Ты сам это знаешь не хуже меня, – ответила она, ехидно прищурив глаза и сморщив свой маленький аккуратный носик. – Тем более мне кажется, что у неё есть какие-то отношения с Калугиным, хотя они очень искусно это скрывают, но я чувствую – там есть нерв…
– Возможно, ты права! – ответил я резко. – Но мы официально находимся в браке, и окружающие воспринимают нас мужем и женой, поскольку не все такие наблюдательные, как ты.
– Да плюнь ты на эти условности! – Она легонько щёлкнула меня по носу. – Давай прямо сейчас завалимся в «Кубань», и ты не забудешь этот вечер никогда. У меня там подружка работает администратором… Закажем икру и шампанское в номер. Оттопыримся по полной программе.
– У меня на икру денег не хватит, – сказал я, как отрезал.
Она перестала улыбаться, замкнулась и повернула лицо к закату, отчего оно покрылось нежно-розовой ретушью. Никогда не забуду этот идеальный абрис Нефертити.
– Юленька. Милая Юленька. Я одного не могу понять… – продолжил я назидательным тоном. – Зачем тебе это надо? Ты молодая красивая девушка, а я не самый подходящий вариант для тебя. Я много пью, курю, матерюсь, плюю на законы общества и любые правила. У меня совершенно нет денег и никаких перспектив в том, что они когда-нибудь появятся. Я не люблю женщин и не особо люблю трахаться. Мне бы поговорить с кем-нибудь по душам, водочки выпить.
Она смотрела вдаль и никак не реагировала на мои слова, а я продолжал раскачивать лодку, в которой мы случайно оказались вместе.
– Ну допустим, мы отправимся сейчас в номер и займёмся там беспорядочным сексом. Едва ли это закончится любовью, и навряд ли мы станем хоть чуточку счастливее. А на следующий день, то есть завтра, мы встретимся на шведской линии и ничего не почувствуем, кроме стыда.
– Ты не устал? – прошептала она, не глядя в мою сторону.
– Я просто хочу понять… – Я сделал мхатовскую паузу, а она покосилась на меня вопросительным взглядом. – Зачем я тебе нужен?
Её ответ меня обескуражил, и если бы она в конце фразы пустила бы по щеке длинную слезу, то я, наверно, поверил бы в её искренность. Но я прекрасно понимал, с кем имею дело, и, конечно же, чувствовал, что она играет со мной от скуки…
– Ты не представляешь, – сказала она дрожащим голосом, – как мне надоели эти самоуверенные пузатенькие мужички с маленькими пиписьками, наделённые властью и деньгами.
С моря подул прохладный ветерок, и её мокрая загорелая кожа покрылась многочисленными мурашками. Она закутала плечи в махровое полотенце и вновь уставилась на закат, который постепенно приобретал трагические нотки.
– Ты, наверно, думаешь, что я шлюха? – вдруг спросила она.
– Н-е-е-е-т! – возмутился я. – Ни в коем случае!
– Ну и зря, – спокойно молвила она и, повернув голову, улыбнулась мне очаровательной улыбкой. – Я действительно шлюха. Я очень плохая. Ты даже не представляешь насколько…
И всё-таки она добилась своего: после таких признаний мне стало её жалко, – она выцыганила капельку моего сочувствия, и я даже мысленно погладил её по головке и прижал к себе. «Девочка моя милая». – Я бываю страшно сентиментальным, особенно когда «страдает» красивая женщина, особенно когда она плачет. – «Возьми себя в руки, Эдуард».
Я начал говорить какие-то банальности о покаянии, о том что никогда не поздно измениться, о том что Господь милостив, о том что всё относительно, но Юля резко перебила меня:
– Пожалуйста, оставь меня в покое. Я не хочу с тобой разговаривать.
Я тут же поднялся, одел шорты, накинул полотенце на плечо, взял сигареты…
– Дай закурить, – попросила она.
– Ты же не куришь, – удивился я.
– Хочу вспомнить забытый вкус.
– Поверь мне, я не стою того… – начал я моросить нечто великодушное, но она посмотрела на меня таким взглядом, что у меня все слова встали колом.
– Дай сигарету и проваливай отсюда, неудачник, – прошелестела она с ненавистью.
Я пожал плечами, горестно вздохнул и поплёлся в отель. После этого разногласия мы всё-таки продолжали общаться: играли в теннис, в баскетбол, в волейбол, а какие «свояки» она катала на зелёном сукне! Но интимной подоплёки в наших спортивных единоборствах отныне не было.
Девушка была, конечно, очень одарённая, и я до сих пор не могу понять и даже простить себя… «Какого чёрта, придурок, ты не трахнул эту великолепную бестию?!» – иногда я спрашиваю себя, сидя перед камином и по-стариковски роняя тапочек в огонь.
Именно в то время со мной начали происходить какие-то странные метаморфозы, и впервые на моём пути появились красные флажки. Раньше для меня не было ничего невозможного, а теперь я разбрасывал последние камни, перед тем как начать их собирать. Красивая беззаботная жизнь заканчивалась, и наступал мой персональный апокалипсис.
Однажды Калугин посмотрел на меня взглядом патологоанатома. К тому моменту я выглядел отвратительно: я страшно похудел, у меня был совершенно не жизнеспособный вид, торчали ключицы, плечи сложились на груди, словно крылья летучей мыши, под глазами пролегли фиолетовые тени. Я ходил по земле как будто наощупь.
– Ты выглядишь как граф Дракула, – сказал он и легонько меня толкнул – я пошатнулся и чуть не упал. – Ты тлеешь на глазах. С тобой происходит что-то неладное.
– Ты вообще крещёный? – спросил он.
– Нет, – ответил я. – Я бывший пионер и комсомолец.
– Забудь об этом, как о страшном сне. Короче! – сказал он решительно. – Завтра в пять утра поедем к отцу Александру.
– Зачем? – заартачился я, и всё во мне было против этого.
– Крестить тебя будем, дурака, – ответил он тоном, нетерпящим возражений.
.14.
12 сентября 2000 года в 5 утра мы выехали в Псебай. Утро было пасмурное. Небо было затянуто мутной пеленой, напоминающей полиэтиленовую плёнку. Мы ехали вдоль моря в сторону Туапсе; оно было пепельно-серого цвета. Слегка штормило, и волны, как мне казалось, медленно наплывали и разбивались о железо-бетонные конструкции, которыми был укреплён берег. Над поверхностью моря бесновались чайки, грязно-белёсыми скопищами осаждали волнорезы.
– Ты хоть спал сегодня? – спросил Андрей, мельком посмотрев на меня; его «девятка» цвета морской волны летела по трассе довольно бойко: стрелка спидометра лежала на отметке «120».
– Вообще не спал, – ответил я. – Я обычно ложусь в это время, когда солнце встаёт.
– Каждый день?
– Да.
– А чем ты занимаешься всю ночь? Книги читаешь? – спросил Андрей и ухмыльнулся.
– В основном я бываю на море или где-нибудь в «Югре», – ответил я с неохотой. – В баре, в ночном клубе, в бильярдной… А потом всё равно иду на море и сижу там до рассвета.
Григорич посмотрел на меня с интересом и даже сделал музыку потише.
– И сидишь там один? Ночью? Какого хрена ты там делаешь, Эдуард? А жена тебе прогулы не ставит?
– Ночное море подстёгивает моё воображение, – ответил я. – Оно вдохновляет меня.
– Ну ты даёшь! – воскликнул Калугин, глядя на меня с отрицательным восхищением. – У него в номере – жена! Шикарная баба! С телом Афродиты! А он сидит всю ночь на берегу и нюхает эту рыбную вонь… С воодушевлением пялится в это унылое тёмное пространство.
Я молчал, глядя на дорогу. Я не мог самому себе объяснить, почему каждую ночь меня так тянет на море, а не к жене, почему мне так важно увидеть сперва закат, а потом рассвет; почему я могу укладываться только с восходом солнца и почему с самого отъезда из Тагила меня мучает беспощадная тоска, хотя я совершенно не скучаю по городу и редко вспоминаю про Таню.
Мне было очень плохо (на горле как будто затягивалась петля), но я не нуждался ни в чьих утешениях, напротив, мне нужно было абсолютное одиночество, чтобы сосредоточиться на своей боли и хотя бы понять её происхождение. Но я ничего не понимал, ведь по большому счёту всё было хорошо, и я бы даже сказал – отлично. Откуда же бралась эта душевная смута? Внутри меня как будто разлагался труп, и жёлтая гангрена охватила мою душу. Мне казалось, что дни мои сочтены.
«Наверно, Калугин был прав, когда говорил, что меня сглазили, – подумал я. – А может, я просто тронулся умом? Обычно люди страдают, когда в их жизни случаются беды и лишения. Со мной ничего подобного не происходит, но почему так больно? Почему мне так невыносимо в этом раю? Может, я интуитивно чувствую то ужасное, что уже случилось в будущем? Интуиция – это результат инверсии временного потока. Человек начинает чувствовать раньше, чем приходит осознание. С каждым днём вопросов становится всё больше, а ответов на них нет».
– Странный ты какой-то, – произнёс Андрей, глянув на меня с испугом, как будто даже боялся ехать со мной в одной машине.
– Да я просто ёбнутый, – ответил я на полном серьёзе, без тени улыбки на лице.
– Вот это правильно! Прямо – в точку! Я сам хотел сказать, но подумал, что ты обидишься.
– На правду? – удивился я, пожимая плечами.
– Вот поэтому я тебя и везу к батюшке. Спасать надо парня! Спасать! – крикнул он и надавил на педальку.
«Здесь женщины ищут, но находят лишь старость! Здесь мерилом работы считают усталость!» – надрывался в динамиках Бутусов.
«Хорошенькие дела, – подумал я. – По-моему, у меня появился соперник. Претендент на тело моей жены».
«Шикарная баба, – повторил я про себя. – Шикарная баба». – Я словно пробовал эти слова на вкус. – «А почему я этого уже давно не замечаю? Глаз замылился? Зажрался? Надо повнимательней присмотреться к своей жене, пока не увели».
«Но с какой интонацией он это сказал, – не мог успокоиться я. – Шикарная баба. В этих словах было столько неприкрытого восхищения. Да он же по-настоящему в неё втюхался! Вот мерзавец!»
Я чуть повернул голову и боковым зрением начал его сканировать, пытаясь понять его истинные намеренья. Калугин внимательно следил за дорогой; у него был очень мужественный профиль. Высокий лоб с короткой чёлкой. Крупный нос, несколько раз ломанный в уличных драках. Мощный, слегка раздвоенный подбородок со шрамом. Серые «галочки» небольших, но очень выразительных глаз. Сломанное ухо и ещё один шрам на шее. Это был довольно красивый мужчина. Замечу – не красавчик, а именно красивый – своим характером, интеллектом, волей, походкой, статью и много ещё чем.