Полное собрание стихотворений

Клейкие руки

 
Сколько рук мы в жизни пожимаем,
Ледяных и жарких, как огонь!
Те мы помним, эти – забываем,
Но всегда ль, где надо, ощущаем,
Что пожали «клейкую ладонь»?
 
 
Руки эти вроде бы такие,
Как у всех. Но к пальцам этих рук
Липнет все: предметы дорогие
И совсем дешевые, любые.
Руки-щуки, даже хуже щук.
 
 
Надо ли греметь о них стихами?
Может, это проза, ерунда?
Надо, надо! Ибо вместе с нами
Руки эти всюду и всегда.
 
 
Очень надо! Потому что нету
Ничего, наверное, подлей,
Чем лишенный запаха и цвета
Этот самый ядовитый клей.
 
 
На полях, на фабриках, в науке,
Рядом с жизнью честной и прямой,
Липкие и подленькие руки
Вечно прячут что-то за спиной.
 
 
И отнюдь как будто бы не воры,
Скажешь так – презреньем обольют,
А ведь тащат, а ведь прут и прут
Все, что скрыто от чужого взора.
 
 
Посмотрите только: что же это?
Вроде бы по крохам тут и там:
Овощи, продукты, сигареты,
Лаки, пряжа, плитка для паркета —
Так и липнут к этим вот рукам.
 
 
Прут со строек плинтусы и доски!
Без зазренья совести берут
Краски, гвозди, ящики с известкой.
Дай им денег да стакан «Московской»,
И фундамент, кажется, упрут!
 
 
Клейкие, пронырливые руки!
Как сыскать спасения от них?!
И в литературе, и в науке
Тащат строчки, мысли. Эти «щуки»
Во сто крат зубастее речных.
 
 
У себя – кощеевское царство:
За копейку слопают живьем.
Вот иное дело – государство.
Тут – раздолье! Наберись нахальства
И тащи. Не жалко, не свое!
 
 
А ведь в целом это – миллионы!
Это спирта целая Ока,
Тонны рыбы, Эльбрусы капрона,
Айсберги бетона и картона,
Горы хлеба, реки молока!
 
 
И пока от житницы Отчизны
Этих рук, как псов, не отогнать,
О какой там распрекрасной жизни
Можно говорить или мечтать?
 
 
Кто-то скажет с удивленным взглядом:
– Ну о чем тут, извините, речь?
Есть закон, милиция…
– Не надо!
Этим зла под корень не пресечь!
 
 
– Нет, – скажу я, – дорогие люди,
Зло это подвластно только нам.
Ничего-то доброго не будет,
Если каждый резко не осудит
И не хлопнет где-то по рукам.
 
 
Вот по тем, что хапают и прячут.
Чтоб отсохли, к черту, как одна!
Ничего, что трудная задача.
Мы ее осилим, а иначе
Грош нам всем, товарищи, цена!
 

1971

За десять минут до свидания

 
Ты загадочно в зеркале отражаешься,
Чуть качаешь хорошенькой головой,
Ты сейчас на свиданье со мной собираешься,
Все улыбки и стрелы готовя в бой.
 
 
А свиданья и вправду у нас как бои,
То капризы, то споры при каждой встрече,
И в душе уж не то чтобы соловьи —
Но порой даже зяблики не щебечут.
 
 
За горячность мою, за сердечный свет,
Ты мне, словно в насмешку, всегда в награду
Каждым жестом своим говоришь – не надо!
Каждым словом своим отвечаешь – нет!
 
 
Только радость, наверное, никогда
На сплошных отрицаниях жить не может.
Ей нужны, как живительная вода,
Только «да», понимаешь, одни только «да».
Ну и щедрость души, вероятно, тоже.
 
 
А не то постоит она, подождет
И промолвит: – Да стоит ли ждать напрасно?!
А потом безнадежно рукой махнет
И добавит: – Да ну их, глупцов несчастных!
 
 
А без радости сразу всему конец!
А без радости в жизни какая сладость?
А без радости что за накал сердец?
А без радости видеться что за радость?
 
 
Я не знаю, как сложится жизнь твоя,
Только время не век же звенит игрушкой!
И однажды, скажу тебе не тая,
Ты проснешься вдруг старенькою старушкой.
 
 
Вспомнишь всех: кто встречал тебя, кто забыл,
И воскликнешь вдруг, горько всплеснув руками:
– А ведь он-то, пожалуй, один и был,
Кто всерьез и взаправду меня любил! —
И начнешь торопливо греметь шкафами.
 
 
  Вынешь платье, зеленое, как волна,
  И пушистую беличью пелерину,
  Но посмотришься в зеркало – седина!..
  Но посмотришь на руки – одни морщины!..
 
 
  Тихо сядешь, стянув пелерину с плеч,
  И промолвишь раздумчиво и серьезно:
  – Надо вовремя было любовь беречь,
  А сегодня не нужно ни слов, ни встреч,
  А сегодня, голубушка, слишком поздно!..
 
 
  Ты загадочно в зеркале отражаешься,
  Чуть качаешь хорошенькой головой,
  Ты сейчас на свиданье со мной собираешься,
  Все улыбки и стрелы готовя в бой.
 
 
  Вот бежишь, каблучками стуча на ходу.
  Что скрывать! Я действительно очень жду.
  И однако же, чтобы сберечь хорошее,
  Все, что сказано выше, – имей в виду!
 

1971

Раздумье о подлецах

 
Прожив совсем не долгий век,
Скончался славный человек,
Из тех, о ком скорбят друзья,
Кого забыть нельзя.
 
 
Он честным был, любил шутить,
Хоть бед знавал немало.
Умел работать, петь, любить,
Такому б только жить да жить!
И вот его не стало…
 
 
Хороший по земле пройдет,
Глядишь, уж нет его.
А вот мерзавец – тот живет,
Мерзавцу – ничего!
 
 
Мерзавец, он везуч, как черт,
Легки его дела:
Он даже тем, наверно, горд,
Что мать не сделала аборт
Да плюс к тому, как высший сорт,
В рубашке родила.
 
 
Таким и впредь во всем везет,
От службы и до карт.
Ни хворь, ни черт их не берет,
Ни гром и ни инфаркт!
 
 
Шучу, конечно. Впрочем, я
Подумал вот о чем:
Что, может, где-то мы, друзья,
Их сами бережем?!
 
 
Рукою машем – наплевать!
Мол, наша хата с краю.
А тем, кому бы руку дать,
И там, где надо помогать,
Идем, не помогая.
 
 
И вот, прожив недолгий век,
Скончался славный человек,
Из тех, о ком скорбят друзья,
Кого забыть нельзя.
 
 
Его никто не убивал,
Не бил ничем в лицо,
Но сколько он переживал
И сколько раз порой страдал
От разных подлецов!
 
 
Они, как филины, впотьмах,
Не жди, не пощадят,
И душу вымотают в прах,
И жизнь укоротят!
 
 
Неужто мутная волна
Зальет нам яркий свет?
И станет жизнь скучным-скучна,
И станет жизнь темным-темна,
И я отвечу: – Нет!
 
 
Настанет день в конце концов,
Когда увидят люди
Среди музейных образцов
Последнего из подлецов
В запаянном сосуде.
 
 
Он будет нужен для того,
Чтоб жизнь не стала гаже,
Чтоб все смотрели на него
И сплевывали даже!
 
 
Чтоб различали мрак и свет
Они в сердцах своих
И чтоб возник иммунитет
На много-много сотен лет
От подлости у них!
 

1971

«Ах, как все относительно в мире этом…»

 
Ах, как все относительно в мире этом!..
Вот студент огорченно глядит в окно,
На душе у студента темным-темно:
«Запорол» на экзаменах два предмета…
 
 
Ну а кто-то сказал бы ему сейчас:
– Эх, чудила, вот мне бы твои печали!
Я «хвосты» ликвидировал сотни раз,
Вот столкнись ты с предательством милых глаз —
Ты б от двоек сегодня вздыхал едва ли!
 
 
Только третий какой-нибудь человек
Улыбнулся бы: – Молодость… Люди, люди!..
Мне бы ваши печали! Любовь навек…
Все проходит на свете. Растает снег,
И весна на душе еще снова будет!
 
 
Ну а если все радости за спиной,
Если возраст подует тоскливой стужей
И сидишь ты, беспомощный и седой, —
Ничего-то уже не бывает хуже!
 
 
А в палате больной, посмотрев вокруг,
Усмехнулся бы горестно: – Ну, сказали!
Возраст, возраст… Простите, мой милый друг,
Мне бы все ваши тяготы и печали!
 
 
Вот стоять, опираясь на костыли,
Иль валяться годами (уж вы поверьте),
От веселья и радостей всех вдали, —
Это хуже, наверное, даже смерти!
 
 
Только те, кого в мире уж больше нет,
Если б дали им слово сейчас, сказали:
– От каких вы там стонете ваших бед?
Вы же дышите, видите белый свет,
Нам бы все ваши горести и печали!
 
 
Есть один только вечный пустой предел…
Вы ж привыкли и попросту позабыли,
Что, какой ни достался бы вам удел,
Если каждый ценил бы все то, что имел,
Как бы вы превосходно на свете жили!
 

1971

Клеветники

 
Я не знаю, ну что это в нас такое
И какой это все приписать беде?
Только слыша подчас про людей дурное,
Мы легко соглашаемся, а порою
Даже верим заведомой ерунде.
 
 
И какой все нелепою меркой мерится.
Вот услышит хорошее человек,
Улыбнется: как видно, не очень верится,
А плохое запомнит почти навек.
 
 
То ль кому-то от этого жить острее,
То ли вправду не ведают, что творят,
Но, чем сплетня обиднее и глупее,
Тем охотней и дольше ее твердят.
 
 
А раз так, то находятся «мастера»,
Что готовы, используя глупость эту,
Чье-то имя, поддев на конец пера,
Очернить и развеять потом по свету.
 
 
И ползут анонимки, как рой клопов,
В телефонные будки, на почты, всюду,
Чтоб звонками и строчками лживых слов
Лицемерить и пакостить, как иуды!
 
 
Но всего удивительней, может статься,
Что встречаются умные вроде люди,
Что согласны копаться и разбираться
В той, плевка-то не стоящей даже груде!
 
 
А «жучки-душееды» того и ждут:
Пусть покрутится, дескать, и пусть попляшет!
Сколько крови попортит, пока докажет,
Говоря фигурально, «что не верблюд»!
 
 
А докажет – не важно! Не в том секрет.
Все ведь было разыграно «честь по чести»!
И нередко свой прежний авторитет
Человек получает с инфарктом вместе…
 
 
А порою, как беженец на пожарище,
Он стоит и не знает: с чего начать?
Гром затих, только силы откуда взять?
Нет, нельзя и неправильно так, товарищи!
 
 
Пусть умел и хитер клеветник подчас,
И на хвост наступить ему часто сложно,
Только дело в конечном-то счете в нас,
И бороться с мерзавцами все же можно!
 
 
Коли сплетня шмелем подлетит к плечу,
Не кивай, а отрежь, как ножом: – Не верю!
Нет, не то чтоб: «подумаю» и «проверю»…
А: – Не верю, и кончено. Не хочу!
 
 
А случилось письмо тебе развернуть,
Где коварства – преподлое изобилие,
Ни обратного адреса, ни фамилии,
Плюнь, порви и навеки о нем забудь!
 
 
Если ж вдруг в телефонные провода
Чей-то голос ехидное впустит жало,
Ты скажи ему: – Знаешь, иди куда? —
И спокойно и тихо пошли туда,
Где хорошего, в общем-то, очень мало…
 
 
И, конечно же, если мы неустанно
Будем так вот и действовать всякий раз,
То без пищи, без подленького тумана
Все подонки, как черные тараканы,
Перемрут как один, уверяю вас!
 

1971

Лебединая песня

 
Может, есть предначертанье где-то
В том, что, как далекая звезда,
Скульпторы, художники, поэты
Вспыхнут вдруг неповторимым светом
Прежде, чем погаснуть навсегда.
 
 
И поэма та или картина,
Может статься, исстари была
Чем-то вроде песни лебединой
На границе стужи и тепла.
 
 
Станешь, нет ли оттого известней,
Но важнее не было в судьбе,
Чем проститься лучшей своей песней
С тем, что было дорого тебе.
 
 
Я ж и сам, наверное, не знаю
Взятых рубежей, когда порой,
Радуясь, волнуясь и страдая,
Завершаю труд очередной.
 
 
Выйдет книга – и бывает ясно,
Что не зря звенела голова,
Что кипел душою не напрасно:
Люди пишут теплые слова!
 
 
А статьи то колют, то кусают.
Что ж, дела не так уж и плохи!
Недруги, они ведь понимают,
И, уж коли стрелами пронзают,
Значит, пишешь крепкие стихи!
 
 
И тогда вдруг на мгновенье где-то
Дунет в сердце ветер-снеговей,
Ну, а что, как будет книга эта
Песней лебединою моей?!
 
 
Но затем спрошу: – А ну-ка, милый,
Подсчитай-ка, если не секрет:
Все ли ты исчерпал свои силы? —
И отвечу сам: – Конечно, нет!..
 
 
Я еще покуда подышу,
Ибо завтра крепче напишу!
 

1972

Дайте спокойствие человеку!

 
Странною жизнью живет человек:
Чуть ли не всем овладел на свете!
Только и слышишь: «Атомный век,
Квантовый век, электронный век,
Плазма, космическое столетье».
 
 
Но вместо того, чтобы день за днем
Чувствовать радости обновленья,
Мы словно бы нервно всегда живем
Под током высокого напряженья.
 
 
Ну разве когда-нибудь было так,
Чтоб земли хоть раз расцвели содружьем,
Чтоб кто-то нигде не звенел оружьем
И злобой не тлел никакой очаг?!
 
 
А хочется, хочется, чтоб года
Мирно, как звезды, смотрелись в реку.
Нельзя нервотрепками жить всегда,
Дайте спокойствие человеку!
 
 
Нет, не спокойствие равнодушья,
А ясность и радостные волненья.
Ведь горькие, нервные напряженья
Хуже порой любого удушья.
 
 
Как мы страдаем от разных ссор,
Срываемся, грубо браним кого-то.
Резкое слово же, как топор,
Порой вдруг навек отсекает что-то.
 
 
Когда же мы сможем остановить
Стычек и распрей дурную вьюгу?
Нельзя с нервотрепками вечно жить
И укорачивать жизнь друг другу!
 
 
Нельзя ни позволить, ни допустить,
Чтоб ради справки или решенья
Чинуши, которых не прошибить,
Могли посетителя доводить
Почти до полного исступленья.
 
 
Нельзя, чтоб на улицах и балконах
Гремели, сомкнуть не давая глаз,
«Спидолы», гитары, магнитофоны,
Чтоб где-то в бутылочном перезвоне
Плясала компания в поздний час.
 
 
Неужто должны и теперь кварталы
Трястись под тяжелый трамвайный гром?
И люди, с работы придя устало,
Обязаны слушать, как самосвалы
Ревут неистово за окном?!
 
 
То громом, то шумом, то злостью фраз
Как же мы нервы друг другу гложем.
Нет, как-то не так мы живем подчас,
Честное слово, не так, как можем!
 
 
Не десять ведь жизней дается нам,
И надо сказать и себе, и веку:
Долой нервотрепку ко всем чертям,
Дайте спокойствие человеку!
 

1972

Церковь в Переделкине

 
Не сразу поймешь: какой это век?
Москва. Переделкино. В доме сонном
С утра просыпается человек,
Разбужен густым колокольным звоном.
 
 
Сперва будто сом ударит хвостом:
Бо-о-ом!
Затем поменьше колокола:
Динь-ла! Динь-ла!
 
 
А дальше как маленьких птиц перезвон:
Длинь-дон! Длинь-дон!
 
 
И люди идут, и люди идут,
Одни – чтобы истово помолиться,
Другие, их тоже немало тут,
Скорей из праздного любопытства.
 
 
Нет, я не смеюсь над искренней верой,
Взывающей к миру и доброте.
Пусть каждый живет со своею мерой,
Но сколько ж там всяческих лицемеров,
Всуе бормочущих о Христе!
 
 
И что же за души в иных скрываются?
Ведь где только можно урвать спешат.
Потом перед Богом трусливо каются,
А завтра безбожно опять грешат!
 
 
Легка молитвенная дорога:
Ничем ведь не жертвуешь никому.
Но если и впрямь вы верите в Бога,
Так отдавали бы хоть немного
Сердца ближнему своему.
 
 
Катится медленный звон окрест
По крышам, снегам и сосновой хвойности.
А сверху горит золоченый крест —
Символ вечности и спокойности.
 
 
Рядом же эхом по всем лесам
Разносится грохот с могучим свистом.
Там – Внуковский аэродром. И там
Вместе возносятся к небесам
Прихожане и атеисты.
 
 
И, вскинув к звездам победный гром,
Над рощей, над всею землей, над веком
Блестит самолет гигантским крестом,
Как символ дерзости человека!
 

1972

Роза друга

 
За каждый букет и за каждый цветок
Я людям признателен чуть не до гроба.
Люблю я цветы! Но средь них особо
Я эту вот розу в душе сберег.
 
 
Громадная, гордая, густо-красная,
Благоухая, как целый сад,
Стоит она, кутаясь в свой наряд,
Как-то по-царственному прекрасная.
 
 
Ее вот такою взрастить сумел,
Вспоив голубою водой Севана,
Солнцем и песнями Еревана,
Мой жизнерадостный друг Самвел.
 
 
Девятого мая, в наш день солдатский,
Спиной еще слыша гудящий ИЛ,
Примчался он, обнял меня по-братски
И это вот чудо свое вручил.
 
 
Сказал: – Мы немало дорог протопали.
За мир, что дороже нам всех наград,
Прими же цветок как солдат Севастополя
В подарок от брестских друзей-солдат.
 
 
Прими, дорогой мой, и как поэт
Этот вот маленький символ жизни,
И в память о тех, кого с нами нет,
Чьей кровью окрашен был тот рассвет —
Первый военный рассвет Отчизны.
 
 
Стою я и словно бы онемел…
Сердце вдруг сладкой тоскою сжало.
Ну, что мне сказать тебе, друг Самвел?
Ты так мою душу сейчас согрел…
Любого «спасибо» здесь будет мало!
 
 
Ты прав: мы немало прошли с тобой,
И все же начало дороги славы —
У Бреста. Под той крепостной стеной,
Где принял с друзьями ты первый бой,
И люди об этом забыть не вправе!
 
 
Чтоб миру вернуть и тепло и смех,
Вы первыми встали, голов не пряча,
А первым всегда тяжелее всех
Во всякой беде, а в войне – тем паче!
 
 
Мелькают рассветы минувших лет,
Словно костры у крутых обочин.
Но нам ли с печалью смотреть им вслед?!
Ведь жаль только даром прошедших лет,
А если с толком – тогда не очень!
 
 
Вечер спускается над Москвой,
Мягко долив позолоты в краски,
Весь будто алый и голубой,
Праздничный, тихий и очень майский.
 
 
Но вот в эту вешнюю благодать
Салют громыхнул и цветисто лопнул,
Как будто на звездный приказ прихлопнул
Гигантски-огненную печать.
 
 
То гром, то минутная тишина,
И вновь, рассыпая огни и стрелы,
Падает радостная волна,
Но ярче всех в синем стекле окна —
Пламенно-алый цветок Самвела!
 
 
Как маленький факел горя в ночи,
Он словно растет, обдавая жаром.
И вот уже видно, как там, в пожарах,
С грохотом падают кирпичи;
 
 
Как в зареве, вздыбленном, словно конь,
Будто играя со смертью в жмурки,
Отважные, крохотные фигурки,
Перебегая, ведут огонь.
 
 
И то, как над грудой камней и тел,
Поднявшись навстречу свинцу и мраку,
Всех, кто еще уцелеть сумел,
Бесстрашный и дерзкий комсорг Самвел
Ведет в отчаянную атаку.
 
 
Но, смолкнув, погасла цветная вьюга
И скрылось видение за окном.
И только горит на столе моем
Пунцовая роза – подарок друга.
 
 
Горит, на взволнованный лад настроив,
Все мелкое прочь из души гоня,
Как отблеск торжественного огня,
Навечно зажженного в честь героев!
 

1972

«Когда порой влюбляется поэт…»

 
Когда порой влюбляется поэт,
Он в рамки общих мерок не вмещается,
Не потому, что он избранник, нет,
А потому, что в золото и свет
Душа его тогда переплавляется.
 
 
Кто были те, кто волновал поэта?
Как пролетали ночи их и дни?
Не в этом суть, да и неважно это.
Все дело в том, что вызвали они!
 
 
Пускай горды, хитры или жеманны, —
Он не был зря, сладчайший этот плен.
Вот две души, две женщины, две Анны,
Две красоты – Оленина и Керн.
 
 
Одна строга и холодно-небрежна.
Отказ в руке. И судьбы разошлись.
Но он страдал, и строки родились:
«Я вас любил безмолвно, безнадежно».
 
 
Была другая легкой, как лоза,
И жажда, и хмельное утоленье.
Он счастлив был. И вспыхнула гроза
Любви: «Я помню чудное мгновенье».
 
 
Две Анны. Два отбушевавших лета.
Что нам сейчас их святость иль грехи?!
И все-таки спасибо им за это
Святое вдохновение поэта,
За пламя, воплощенное в стихи!
 
 
На всей планете и во все века
Поэты тосковали и любили.
И сколько раз прекрасная рука
И ветер счастья даже вполглотка
Их к песенным вершинам возносили!
 
 
А если песни были не о них,
А о мечтах или родном приволье,
То все равно в них каждый звук и стих
Дышали этим счастьем или болью.
 
 
Ведь если вдруг бесстрастна голова,
Где взять поэту буревые силы?
И как найти звенящие слова,
Коль спит душа и сердце отлюбило?!
 
 
И к черту разговоры про грехи.
Тут речь о вспышках праздничного света.
Да здравствуют влюбленные поэты!
Да здравствуют прекрасные стихи!
 

1972

Цвета чувств

 
Имеют ли чувства какой-нибудь цвет,
Когда они в душах кипят и зреют?..
Не знаю, смешно это или нет,
Но часто мне кажется, что имеют.
 
 
Когда засмеются в душе подчас
Трели по-вешнему соловьиные,
От дружеской встречи, улыбок, фраз,
То чувства, наверно, пылают в нас
Небесного цвета: синие-синие.
 
 
А если вдруг ревность сощурит взгляд
Иль гнев опалит грозовым рассветом,
То чувства, наверное, в нас горят
Цветом пожара – багровым цветом.
 
 
Когда ж захлестнет тебя вдруг тоска,
Да так, что вздохнуть невозможно даже,
Тоска эта будет, как дым, горька,
А цветом черная, словно сажа.
 
 
Если же сердце хмельным-хмельно,
Счастье, какое ж оно, какое?
Мне кажется, счастье, как луч. Оно
Жаркое, солнечно-золотое.
 
 
Назвать даже попросту не берусь
Все их – от ласки до горьких встрясок.
Наверное, сколько на свете чувств,
Столько цветов на земле и красок.
 
 
Судьба моя! Нам ли с тобой не знать,
Что я под вьюгами не шатаюсь.
Ты можешь любые мне чувства дать,
Я все их готов, не моргнув, принять
И даже черных не испугаюсь.
 
 
Но если ты даже и повелишь,
Одно, хоть убей, я отвергну!.. Это
Чувства крохотные, как мышь,
Ничтожно-серого цвета.
 

1972

В кафе

 
Рюмку коньячную поднимая
И многозначаще щуря взор,
Он вел «настоящий мужской разговор»,
Хмельных приятелей развлекая.
 
 
Речь его густо, как мед, текла
Вместе с хвастливым смешком и перцем.
О том, как, от страсти сгорев дотла,
Женщина сердце ему отдала,
Ну и не только, конечно, сердце…
 
 
– Постой, ну а как вообще она?.. —
Вопросы прыгали, словно жабы.
– Капризна? Опытна? Холодна?
В общих чертах опиши хотя бы!
 
 
Ах, если бы та, что от пылких встреч
Так глупо скатилась к нелепой связи,
Смогла бы услышать вот эту речь,
Где каждое слово грязнее грязи!
 
 
И если б представить она могла,
Что, словно раздетую до булавки,
Ее поставили у стола
Под взгляды, липкие, как пиявки.
 
 
Виновна? Наверно. И тем не менее
Неужто для подлости нет границ?!
Льется рассказ, и с веселых лиц
Не сходит довольное выражение.
 
 
Вдруг парень, читавший в углу газету,
Встал, не спеша подошел к столу,
Взял рассказчика за полу
И вынул из губ его сигарету.
 
 
Сказал: – А такому вот подлецу
Просто бы голову класть на плаху! —
И свистнул сплеча, со всего размаху
По злобно-испуганному лицу.
 
 
Навряд ли нужно искать причины,
Чтоб встать, не колеблясь, за чью-то честь.
И славно, что истинные мужчины
У нас, между прочим, пока что есть!
 

1972

Слово о любви

 
Любить – это прежде всего отдавать.
Любить – значит чувства свои, как реку,
С весенней щедростью расплескать
На радость близкому человеку.
 
 
Любить – это только глаза открыть
И сразу подумать еще с зарею:
Ну чем бы порадовать, одарить
Того, кого любишь ты всей душою?!
 
 
Любить – значит страстно вести бои
За верность и словом, и каждым взглядом,
Чтоб были сердца до конца свои
И в горе, и в радости вечно рядом.
 
 
А ждет ли любовь? Ну конечно, ждет!
И нежности ждет, и тепла, но только
Подсчетов бухгалтерских не ведет:
Отдано столько-то, взято столько.
 
 
Любовь не копилка в зашкафной мгле.
Песне не свойственно замыкаться.
Любить – это с радостью откликаться
На все хорошее на земле.
 
 
Любить – это видеть любой предмет,
Чувствуя рядом родную душу:
Вот книга – читал он ее или нет?
Вот груша – а как ему эта груша?
 
 
Пустяк? Отчего? Почему пустяк?!
Порой ведь и каплею жизнь спасают.
Любовь – это счастья вишневый стяг,
А в счастье пустячного не бывает!
 
 
Любовь – не сплошной фейерверк страстей,
Любовь – это верные в жизни руки.
Она не страшится ни черных дней,
Ни обольщений и ни разлуки.
 
 
Любить – значит истину защищать,
Даже восстав против всей вселенной.
Любить – это в горе уметь прощать
Все, кроме подлости и измены.
 
 
Любить – значит сколько угодно раз
С гордостью выдержать все лишенья,
Но никогда, даже в смертный час,
Не соглашаться на униженья!
 
 
Любовь – не веселый бездумный бант
И не упреки, что бьют под ребра.
Любить – это значит иметь талант,
Может быть, самый большой и добрый.
 
 
И к черту жалкие рассужденья,
Что чувства уйдут, как в песок вода.
Временны только лишь увлеченья.
Любовь же, как солнце, живет всегда!
 
 
И мне наплевать на циничный смех
Того, кому звездных высот не мерить.
Ведь эти стихи мои лишь для тех,
Кто сердцем способен любить и верить!
 

1973