– Просто отказ от моей работы породил ряд сумбурных мыслей и сомнений.
– Главное, что не убеждений.
– До этого, как рукой подать.
– И что ты там надумал?
– Слишком много.. Это настолько хаотично, что невозможно зацепиться за что-то определенное, поскольку не имеет нужной формы.
– Что-то вроде о смысле существования и реальном предназначении каждого?
– Ох, ты лишком хорошо меня знаешь..
– Кто бы сомневался, – хмыкнула она в ответ.
– Что, если мы все совершаем ошибки? Да-да, это естественный процесс, но я не об этом… Как же это пояснить.. Скажем, эти самые индивидуальные ошибки – не просто действия, совершаемые под влиянием неконтролируемых мыслей и желаний как своих, так и других людей, но нечто вовлекаемое, оставляемое незаметные следы на летописи истории всего рода? Да не только рода, но и больше? Осознанные или неосознанные, мы убеждаем себя и остальных в том, что совершаем это с благими намерениями или во имя чего-то – но так ли оно так? Как человек может быть настолько уверенным в том, что совершил, или еще собирается совершить? Откуда ему ведомо, что это его и только его ответственность за совершаемое? И действия – спонтанность, выверенность, эфемерность или что? А эта закономерность происходящего – сначала по стопам предшественников, затем единомышленников, а после – по своим собственным. Правильность или потребность, стремление к познанию или вынужденная необходимость. Или, может, им движет негласный кодекс, сотканный из нравоучений, убеждений или собственных страхов?
– Decipimur specie recti? *
– Опять своего Горация цитируешь..
– Ну, увольте, именно в конкретной ситуации он так пригодился.
– Да, ибо на большее он не спосо… Ай! – воскликнул юноша.
Его бесцеремонно заставили пожалеть о сказанном, ущипнув за бок. Вот же, удумал над мыслителем надсмехаться. Юн или нет, но великих суждено почитать, преклоняться пред ними, и не более того. А кто он, что так непринужденно щебечет о правильности или сумасбродности мира с его живыми историями.
– Как бы то ни было, даже если это Гораций или кто другой, но ты уж слишком отчаянен. – Насупилась девушка, одновременно соглашаясь: – Но это не значит, что тебе стоит не говорить об этом.
– Мне? Стоит ли сказать? Но, что такого важного я привнесу?..
– Москва, знаешь ли, тоже не сразу строилась.. И что же, ты готов вот так вот сдаться?
Парень удивленно посмотрел на нее, забавно сморщив нос от робкого касания лучей.
– Мы сейчас о моей личной неудаче с работой или всемирном, глобальном?
– Одно не мешает другому, ведь первое – это и есть второе, правда, другая ее часть.
– И что ты хочешь услышать?
– Почему ты сдался?
Он невольно поежился. Разговор принимает весьма опасные очертания, медленно и верно подводя к серьезному ответвлению.
– Что значит сдался? Не думаешь, что этот глагол слишком вычурен и..
– Сначала бурчишь, раздражаясь по мелочам и проклиная все и вся, а теперь пытаешься ловко выйти «сухим из воды». Правда, не учел, – ты не один в этой самой лодке, дно которой все еще можно заделать.
Молодой человек пытается отшутиться:
– Думаю, в разных сценариях для такого неприятного инцидента не найдется запасных инструментов и стройматериалов.
Удар несильного подзатыльника разряжает обстановку.
– Эй, хватит меня уже мутузить!
– Ну, как там говорилось?.. Ах, да, бьет – значит, любит? – злорадно усмехнулась девушка.
– Твоя любовь не ведает границ..
– Что не скажешь о твоих эмоциях. Так вот, продолжаем не самый приятный разговор в твоей жизни.
– Бывало и хуже.
– И что же?
– Как насчет познания незнакомого края? – многозначительно задал он вопрос. Но кому именно он предназначался?
**
Мелкая дробь по клавишам тихо перемешивается с одиноким блюзом из старых колонок, что расположены в дальних углах помещения. Причудливый блик витражей подмечает стоящие на полках чашки, придавая им невесомый оттенок таинственности. Почти изредка раздаются краткие поскрипывания стульев поодаль, что с каждым разом смещаются на сантиметр от исходной позиции плитки. Раздается запах свежемолотого кофе – 100 процентной арабики, что с гордостью подмечают владельцы, – едва уловимый аромат от запекающейся выпечки, немного кардамона вперемежку с новыми, только что поставленными в заведение книгами для своих посетителей, и табака. Он буквально разносился повсюду, оставляя после терпкое, сладковатое, но с легкой горчинкой амбре. Обволакивал, въедаясь без спроса, взывая к приятной истоме и эфемерному ощущению дежавю.
«Déjà vu», – с чувством, как бы смакуя давний термин, пробуя услышать новые созвучия, незнакомец мысленно произнес его.
Такое кроткое, такое знакомое и до одурения невыносимое. Преследуемое, возвращаемое к тому, от чего так стараешься отмахнуться.
Глаза цвета южной травы, разбавленные лучиками солнца – эдакого подсолнуха без черных вкраплений. Голос – мягкий, тягучий, подобно карамели, незнакомый и уже такой близкий, – существует ли на самом деле этот тембр? Где сейчас его мелодия звучит?..
И этот запах: дурманящий своей терпкостью, нескромностью и знанием. Что это, ваниль? Нет, здесь больше, – какие-то правильные пропорции из ванили и кардамона, насыщенные чем-то большим, утонченным, но не имеющим конкретного определения.
Руки замирают над клавиатурой, глаза прикрываются, дыханье сбито. Снова. Снова ты как наваждение, – такое призрачное и осязаемое одновременно. Отпустишь, или подобно зову чаек на краю обрывов, ты втянешь в собственный мир? Но позволишь снова? Разрешишь быть твоим блужданием, криком ветров, светом на заре?
Снова. Есть ли этому преграда?.. И на острие, – бессильно, уже не вытянуть и вовсе. Из искрометных звуков, ведущих линий, осторожных взглядов.
Снова. Знали мы, что так и будет?..
Курсор ввода замирает с воздухом. Вдох. Выдох. Задерживая дыхание, проверяешь себя: «А сколько выдержу?».. Резкий выдох. Вероятно, легкие ни к черту. Ты подобрался слишком глубоко, прочно оседая где-то там: рядом, между, заполоняя собой все пространство.
Глубокий вдох и все оттенки темноты сгустились рядом, подталкивая в неизвестном направлении. Полно, оставь.
Снова. А за ним – предыдущее, нынешнее, грядущее. Что, если ты поступишь так же, как и до этого? Что с того?..
И снова. Кислород состоит из клочков повседневности – той самой реальности, – эскизов смазанных взглядов, остатков горячих слов, разбросанных на ветер и выплеснутых на бумагу цвета кофе. Даже здесь ты выделяешься, оставляя подле небрежный отпечаток себя. Ты же понимаешь, что это уже не считается?
«Мы вместе упадем в бездну томных ночей,
Сольемся в едином вдохе,
прочувствуем ряд мурашек,
Покрывающие каждый сантиметр оголенной души,
Проникая все глубже и глубже в таинство наших очей.
Мы будем криком в шумном городе, эхом,
В темных недрах содрогнемся
при виде света, ниспадающего звездным ликом,
На замерзшие ладони чудаков»
Снова. Через каждое снова, подрагивая от судорожного всхлипа. Только не сейчас, только не снова..
Ну же, признай себя. Выпусти наружу. Почему снова запираешься в темной комнате, созданной из мрачных предубеждений и небылиц.
Снова о..
– Трудягам невидимого фронта – физкульт привет!
Незнакомец подпрыгивает, задевая стакан с водой и опрокидывая на пол. Девушке удалось отскочить, не задевшись непреднамеренно об осколки когда-то целого стекла.
– Видно, творческий импульс настолько необъятен, что ты полностью погрузился в него без остатка, – отметила она. – Хотя, думаю, это было так несколькими минутами ранее, прежде чем впасть в знакомую прострацию.. Пойду, попрошу веник с совком и извинюсь.
Парень уставился на экран. Незаконченный фоторепортаж резал глаза.
«Да на кой черт необходимо прикреплять текст к своим же фотографиям? Что за новые стандарты?» – мысленно возмущался он.
Напротив скрипнул соседний стул, и на него опустилась его знакомая, которая продолжила:
– И опять о добром утре. Как там поживает твой фоторепортаж?
Он мрачно взглянул на нее, ничего не произнося. Слегка наклонившись, Вася потянулась к ноутбуку, мимолетно разглядывая написанное.
– Ну.. это не так и плохо.
– Обрывчатые фразы без какой-либо логики можно считать «неплохими»? – с грустной ухмылкой спросил он.
– Мы же говорим о начале..
– В то время как должны о конце, – съязвили в ответ. – До сих пор не понимаю: это злой умысел судьбы или неизбежность, что именно эти фотографии выбрали в редакции?
– Но они действительно невероятные!
– О, и не сомневаюсь, – с горькой усмешкой ответил он.
Глаза опущены. Темно-русые волосы с рыжеватым бликом, спускаясь ниже молочных плеч, переливаются на солнце. Тонкие губы сжаты – так, чтобы ничего не высказать, не прочувствовать. Но залегшие круги под глазами и слегка нахмуренные брови говорят о многом.
Девушка вздохнула. Конечно, все это сложно. И дело тут и вовсе не в фотографии или тексте.
– Продолжаешь думать об этом человеке?
– Снова, – шепчут в ответ.
Встретиться так непредсказуемо. Даже не так. Это сродни невероятному безумству, приведшего их в одно незначительное, казалось, место. Сейчас это именуют квартирниками, но тот вечер был подобен сборной «солянке» из разных направлений. Каждый высказывался по-своему, – так, как мог. Хотя и «молчуны» – те, кто предпочитал держаться в стороне, «в тени», – показывали дилетантам свои работы.
– Глубоко, неприлично медленно, ведут к обугленным страницам, – доносится неподалеку. Начинающий поэт, собрав вокруг себя небольшую группу единомышленников, что сомкнулись вокруг автора и внимают голосу, тихо продолжает вещать:
– Непрочно опороченных, скользящих эхом
Из терпких нитей пресловутого рассвета,
А подле – шорох призрачного завета
Рубинового цвета..
– Нынче современная поэзия ошарашивает слогом, – присвистнули где-то сбоку.
Обернувшись, парень цепляется взглядом за того, кто только что говорил. Сидит расслабленно, непринужденно. На столе – раскрытый блокнот, исчерканный вдоль и поперек линиями, вставками слов; рядом – рука, подпирающая подбородок. Зеленые глаза слегка прищурены, каштановая челка прикрывает левую сторону лица. За ухом – карандаш, что несколькими минутами ранее заполняли пустые строки записной книжки. Почувствовав на себе взгляд незнакомца, он слегка приподнимает глаза. Выдерживая краткую паузу, парень произносит:
– Оглушительная эйфория..
Стоящий невдалеке выразительно приподнимает бровь. Молчание красноречивей еще невысказанных слов.
Слегка сменив подбородок на ладони, с игривой улыбкой и озорством, молодой человек спрашивает:
– Но что, скрывая, выявляет стремление сияющего света?
– Должно быть, тоже поэт? – скептически отвечают вопросом на вопрос.
– Скорее, по настроению. Мне по нраву строптивость и неизведанность пути.
– А поэзия уж больно не уместна? – язвительно переспрашивает парень.
– В ней много очевидностей, – живо отозвался он.
– Что и не скажешь обо всей литературе, – ехидно заметили напротив.
Рядом тихо присвистнули. Интерес в глазах горит трепещущим огнем, передающимся и человеку подле. Взгляды по лицу, – не задерживаясь сканируют, изучают снова, – то приближаясь, то отдалаясь, а затем возвращаясь к исходу.
– Вероятно, контроль качества я не смог пройти? – спросили за столом, лениво улыбаясь.
– Смотря с какого ракурса подойти, – незамедлительно отвечает парень.
– Оценивая других, но, не признавая монологов, тем не менее, следуешь за ними.. Фотограф, не так ли?
– Скорее, по настроению, – подметили в ответ.
Парень за столом расхохотался.
– Скромный и слегка нелюдимый, при этом, с бездонным взором на события, – слишком обворожительно! – воскликнул он. – Сведенные в подобном месте, но с разными намерениями. Так что же ищешь ты, фотограф?
– Наверное, тоже, что и ты, – парировали в ответ.
– И столь ты так уверен? – ухмыльнулся парень.
– Думаю, твою компанию не стоит приравнивать к чему-то действительно абсурдному.
– Весьма сомнительный комплимент, – рассмеялся молодой человек, поднимаясь и подходя ближе. – Но раз ответ твой непреклонен.. Тогда, нам следует культурно нажраться в слюни!
– Даа, вот и вся романтика улетучилась, не успев и сформироваться, – фыркнули в ответ.
– Брось, она всегда в наших сердцах, и ей предназначено свое время! – откликнулся он.
– Вот именно поэтому не понимаю я вас, творческих, – язвительно отметили рядом.
– Так для чего тебе я? – озорно подметил юноша.
– С тобой пить – себе дороже, – заплетающимся языком возмутился юноша, драматично вздыхая.
На берегу непривычно безлюдно. Прибой то прибывает, то отбывает, унося с собой утренние волнения. Редкие чайки, не проснувшийся ветер, ласково «треплющий» вихры молодых, примостившихся на лежащем бревне.
– Я насыщаю тебя новым знанием! – громко и воодушевленно отзываются в ответ.
– Или, точнее, хочешь меня прикончить.
– Нет, это не так, – протягивает он, – со мной ты познаешь новые горизонты!
– Кто бы сомневался, – тихо и иронично отвечает парень. – Раз мы так о многом говорим и, тем более, о новых горизонтах.. Может, уже хоть назовешь свое имя?
– А я назову тебя своим?* – парируют в ответ.
– Господи, как с тобой сложно..
– Вовсе нет! И, кстати, Господь уж точно не при делах, – ухмыляется он. – У каждого собственная вера, без чьего-либо вмешательства, и..
– Я ему об одном, а он уже в других дебрях. Вот ведь творческие, – бубнит он.
– Раз уж вашей душе угодны соблюдения, то.. Можешь звать меня, как хочешь!
– Чего? – опешил собеседник.
– Что? Я вполне серьезен, – улыбнулся он.
– Как думаешь, «придурок» еще не занято никем? – язвительно спрашивает парень.
– Это как посмотреть.. – парирует юноша.
– Скорее всего, это слишком просто для тебя.
В ответ лишь шире улыбаются.
Оба замолкают, раздумывая, лишь мимоходом передавая друг другу бутылку.
– Эвтер, – тихо сказали рядом.
– Что, прости?
– Придумал тебе «имя» – Эвтер.
– Что-то отдаленно знакомое..
– Верно, это сокращение от «Эвтерпа» – улыбнулся он.
Парень улыбнулся в ответ, театрально закатив глаза.
– Сменить музе пол, да и подредактировать имя – это мощно.
– Ничего не знаю, это была твоя идея, – упрямо ответил юноша. – Если бы пошли по традиционному пути, то было не так хаотично. Вот, например я..
К его губам тут же прикоснулись пальцами, не давая дальше продолжить.
– Эх, чуть было момент на разрушил, – буркнул он, прячя улыбку и воздвигая маску «насупившегося обиженного». – Над твоим романтическим взглядом на мир работать и работать.
Молодой человек ухватился за ладонь собеседника, отводя чуть в сторону, и отвечая:
– Думаю, ты – слишком безнадежный пример романтика.
– Хм, а у нас получается недурной контраст, – подмечает второй. – Извечный реалист, познающий романтику, и безнадежный романтик, вскользь изучающий реальность.
– Значит, звать тебя теперь Эвтер? – спросил он.
– Что ж, это весьма неплохо звучит, – согласился юноша. – Тогда, в свою очередь, я буду называть тебя Рато.
– Что, можно подумать, тоже сокращение? – опасливо уточняет парень.
–Да, – с легкой и веселой улыбкой отвечает он. – Рато – это видоизмененное от «Эрато».
Рядом застонали.
– Серьезно? Муза любовных песен?
– Считай это что-то вроде незатейливым перстом судьбы – смеются в ответ.
– Вот ж засранец..
– Ну-ну, не омрачай свое юное сердце.
Прибой подкрадывается незаметно, ненавязчиво, слишком бегло. Не задевая никого, он только приносит новые ракушки и невесомые вести с дальних краев. Первые лучи уже хотят опуститься, но медлят, – выжидают нужной минуты, чтобы сойти с пушистых облаков.
– А знаешь, ты не первый, кто придумал мне имя, – подмечает юноша.
– И кто был первым? – полюбопытствовали в ответ.
– Моя подруга. Правда, она зовет меня Шерлоком, – ухмыльнулся он.
– Боюсь даже спрашивать почему, – поддевает парень.
Ответ скрывается за краснеющими щеками, смущенно отведенным взглядом и первыми бликами на водах.
И того, кем я был, больше нет