Проблемы кодификации корпоративного и вещного права

Этим же можно объяснить и признание в ГК РФ (также произошедшее более года спустя после внесения изменений в его гл. 4) самостоятельными видами юридических лиц адвокатских палат и «адвокатских образований» в форме коллегий адвокатов, адвокатских бюро и юридических консультаций (подп. 12 и 13 п. 3 ст. 50, ст. 123.16-1 и ст. 123.16-2 ГК РФ)^[120]. Ведь гражданско-правовой статус различных объединений адвокатов (и объединений их объединений) также ничем не отличается от статуса ассоциаций (союзов), в котором они могли бы успешно продолжать свою работу (и по существу фактически делают это). Несмотря на это, законодательный «парад» некоммерческих корпораций еще не окончен. Подтверждением этого стало недавнее появление еще одной новой организационно-правовой формы юридических лиц – нотариальных палат (ст. 123.16-3 ГК РФ в редакции Федерального закона от 7 февраля 2017 г. № 12-ФЗ). Но после этого и торгово-промышленные палаты едва ли «удовлетворятся» простым упоминанием о них лишь как о разновидностях ассоциаций (подп. 3 п. 3 ст. 50 ГК РФ): их признание еще одним самостоятельным видом юридических лиц вряд ли заставит себя долго ждать. Лишь из-за прямых указаний действующего закона на такой статус в ближайшее время не смогут рассчитывать общественные палаты, пока остающиеся без гражданской правосубъектности.

Общины коренных малочисленных народов Российской Федерации (ст. 123.16 ГК РФ и ст. 6.1 Закона об НКО) по своему гражданско-правовому статусу, безусловно, отличаются от обычных некоммерческих объединений хотя бы уже тем, что в соответствии с п. 2 ст. 123.16 ГК РФ их члены имеют право на получение части имущества общины (или компенсации за нее) при выходе из общины или при ее ликвидации. Анализ специально посвященного их статусу федерального закона^[121] показывает, что и до принятия новой редакции гл. 4 ГК РФ в таких общинах имели место (и сохранились) отношения их участников, отчасти характерные для потребительских кооперативов. В частности, члены общины при ее создании вносят вклады (взносы) в ее имущество (п. 1 ст. 17 Закона об общинах); между членами такой общины распределяются доходы от реализации излишков продуктов традиционного хозяйствования и изделий традиционных промыслов, они могут нести субсидиарную ответственность по ее долгам и убыткам (п. 1 ст. 10 Закона об общинах); при выходе из общины ее члену предоставляется доля в имуществе общины (абз. 4 п. 1 ст. 11 и п. 1 ст. 12 Закона об общинах). По смыслу этих правил вполне можно предположить наличие в такой общине паевых отношений участников. Все это говорит о том, что названные общины в действительности (с позиций гражданского права они только и должны определять статус юридических лиц и их дифференциацию) представляют собой не особый вид юридического лица, а особую разновидность потребительских кооперативов. Этот их статус и следовало бы отразить в гражданском законодательстве.

Напротив, именно отсутствие «паевых» отношений сделало объективно необходимым признание подп. 4 п. 3 ст. 50 и ст. 123.12 ГК РФ самостоятельным видом юридических лиц товариществ собственников недвижимости (ТСН)^[122]. Многие из них возникли на остатках имущественной базы бывших кооперативов (жилищных, дачных, гаражных кооперативов, садоводческих товариществ и т. п.) в связи с появлением в гражданском законодательстве общего правила п. 4 ст. 218 ГК РФ о практически неизбежном превращении большинства потребительских кооперативов граждан по мере полной уплаты их участниками соответствующих паевых взносов в особый вид некоммерческих объединений, основанных уже не на паевых отношениях их участников, а на особой разновидности их общей долевой собственности (п. 2 ст. 123.12 ГК РФ). Тем более это касается товариществ собственников жилья (ТСЖ), изначально являвшихся не потребительскими кооперативами, а особым видом юридических лиц – некоммерческими объединениями граждан, ставшими разновидностями ТСН. Поэтому ТСН по необходимости стали самостоятельным видом юридических лиц (наличие организаций, аналогичных по статусу отечественным ТСЖ и ТСН, характерно и для жилищного законодательства большинства европейских стран).

В целом же можно сделать вывод о том, что в современном отечественном правопорядке количество организационно-правовых форм некоммерческих организаций по-прежнему остается явно избыточным: оно достигает полутора десятков (а если госкомпанию и три разновидности «адвокатских образований» считать самостоятельными видами юридических лиц, то оно приближается к 20). При этом основную их часть составляют корпорации, хотя не менее полудюжины являются унитарными организациями. Для сравнения можно отметить, что в западноевропейском континентальном праве всего двум видам некоммерческих корпораций – объединениям (Vereine) и потребительским кооперативам – «противостоят» также два вида унитарных НКО – фонд (Stiftung) и учреждение (Anstalt)^[123]. Таким образом, развитый гражданский оборот, в отличие от отечественного правопорядка, в принципе вполне удовлетворяется всего четырьмя формами некоммерческих организаций.

Между тем в ходе работы по приведению Закона об НКО в соответствие с новой редакцией гл. 4 ГК РФ выявились дефекты и просчеты в нормах, посвященных статусу автономных некоммерческих учреждений (АНО), вносящие серьезную путаницу в принципиальные различия корпоративных и унитарных юридических лиц. Сама юридическая конструкция АНО вполне соответствует европейскому пониманию унитарного учреждения (см. п. 3 ст. 123.24 ГК РФ). Однако согласно действующим нормам ГК РФ ее учредители после создания ими такого юридического лица не прекращают свою деятельность (в этом качестве), а в дальнейшем управляют всей деятельностью АНО (п. 1 ст. 123.25 ГК РФ), в том числе принимают решение о ее реорганизации (преобразовании) в фонд (п. 7 ст. 123.24 ГК РФ), не будучи ее органами и помимо них: ведь именно по их решению в АНО создается как единоличный, так и постоянно действующий коллегиальный орган (п. 2 и 3 ст. 123.25 ГК РФ).

При этом учредители имеют определенные права и обязанности в отношении созданной ими АНО (п. 8 ст. 123.24 ГК РФ), а главное – составляют некую «общность», из которой можно свободно выйти и в которую можно быть принятым по единогласному решению других ее участников (п. 6 ст. 123.24 ГК РФ). Это обстоятельство порождает вопрос о соотношении компетенции органов АНО с правами и обязанностями «коллегии» ее учредителей (особенно в случаях возможных конфликтов между ними), а главное – о юридической природе самой АНО, которая при такой ситуации становится вовсе не унитарной, а типичной корпоративной организацией (ее учредителей). В частности, одно из предложений об изменении редакции норм Закона об НКО состоит во включении в исключительную компетенцию высшего органа всякой НКО «определения порядка приема в состав учредителей (участников, членов) некоммерческой организации и исключения из состава ее учредителей (участников, членов)». Но в унитарных НКО нет и не может быть никакого «высшего органа» (типа общего собрания) с исключительной компетенцией (ср. ст. 123.25 ГК РФ). Поэтому реализация таких предложений фактически привела бы к превращению унитарных НКО в корпорации их учредителей.

Нормы закона об учредителях НКО (фактически касающиеся исключительно учредителей АНО) следует признать явно неудачными и порождающими недоразумения и противоречия. Ведь по самому смыслу этого термина «учредителями» юридического лица могут считаться лица, участвующие в его создании и действующие в этом качестве лишь до момента его возникновения (государственной регистрации). После этого в корпоративной организации они приобретают статус участников (членов), а в унитарной организации либо становятся ее органами (единоличными или членами коллегиальных органов) (в модели учреждения-собственника типа германского Anstalt), либо вообще не участвуют в ее деятельности (модель фонда Stiftung). Но в любом случае статус «учредителя» аннулируется в момент создания юридического лица, поэтому говорить о «выходе из состава учредителей» или о «приеме в состав учредителей» абсурдно.

В отечественном правопорядке об «учредителях», сохраняющих свой статус и после создания юридического лица, можно обоснованно говорить лишь применительно к унитарным юридическим лицам, не являющимся собственниками своего имущества, – учреждениям и предприятиям. Но и эти юридические конструкции, «перешедшие» из прежнего правопорядка и не соответствующие требованиям рыночного оборота (участниками которого должны быть исключительно собственники своего имущества), не предусматривают ни «соучредительства», ни возможности «выхода» из состава учредителей или принятия в этот состав. Права оперативного управления и хозяйственного ведения по своей сути исключают многосубъектность (которая исключалась и в период появления и «расцвета» таких прав в силу принципа единства субъекта права государственной собственности). Современное законодательство более точно говорит об учредителях таких юридических лиц-несобственников именно как о собственниках их имущества (абз. 2 п. 1 ст. 123.21 ГК РФ) и не допускает «соучредительства» даже для частных учреждений, поскольку они действуют по модели государственных и муниципальных (т. е. публичных) учреждений (абз. 2 п. 2 ст. 123.21 ГК РФ)^[124]. Поэтому применение «учредительства» к частным юридическим лицам хотя бы и унитарным, но созданным на базе частной собственности, представляется странным; оно, кстати, неизвестно и никакому развитому правопорядку.

III

«Синдром солидности» не обошел стороной и коммерческие корпорации, проявив себя в виде восстановления в правах юридического лица крестьянских (фермерских) хозяйств (КФХ). Теперь они предусмотрены ст. 86.1 ГК РФ в качестве самостоятельного вида юридических лиц, отличающегося от хозяйственных товариществ, поскольку посвященная им вышеназванная статья Кодекса составляет особый новый подразд. 3.1 § 2 «Коммерческие корпоративные организации» гл. 4 ГК РФ. Крестьянские (фермерские) хозяйства, социально-экономическая роль которых не подлежит никакому сомнению, никогда и нигде в мире не были юридическими лицами, тем более их самостоятельным видом. При необходимости приобретения ими прав юридического лица они могли (и могут) становиться товариществами или кооперативами. В остальных случаях с гражданско-правовых позиций они представляют собой особую разновидность субъектов индивидуального предпринимательства, что никоим образом не умаляет их возможности участвовать в гражданском обороте. Именно этого особенно опасается отечественное «аграрное лобби», крайне недовольное потерей КФХ статуса юридического лица в действующем Федеральном законе от 11 июня 2003 г. № 74-ФЗ «О крестьянском (фермерском) хозяйстве» (далее – Закон о КФХ 2003 г.)^[125]. Ведь предшествующий ему Закон РСФСР от 22 ноября 1990 г. № 348-I (далее – Закон о КФХ 1990 г.)^[126] с аналогичным названием в п. 1 ст. 1 безоговорочно признавал КФХ «самостоятельным хозяйствующим субъектом с правами юридического лица».

Дело в том, что отечественное право долгое время (до конца 80-х гг. прошлого века) запрещало гражданам иметь расчетные счета в банковских организациях, печати и тому подобные «признаки юридического лица», чем серьезно затрудняло предпринимательскую деятельность существовавших даже в то время «единоличных крестьянских хозяйств». С принятием тогда еще союзного законодательства, разрешавшего индивидуальную предпринимательскую деятельность, все эти формальные ограничения отпали. Однако, опасаясь их возврата и подтверждая «равенство прав индивидуальных и коллективных сельскохозяйственных товаропроизводителей», депутаты-аграрии добились провозглашения всех таких «товаропроизводителей» юридическими лицами. Тем самым они стремились не разрешить какие-то реальные правовые коллизии, а лишь подчеркнуть важность правового статуса «индивидуальных сельхозпроизводителей». Когда же эту нелепость удалось устранить в Законе о КФХ 2003 г., законодатель, стремясь максимально удовлетворить требования «аграрного лобби», не только вновь дал возможность КФХ стать особым видом юридических лиц (товариществ) в соответствии с новой ст. 86.1 ГК РФ, но и продлил до 1 января 2021 г. действие статуса КФХ как юридических лиц, созданных по Закону о КФХ 1990 г. (с распространением на них вновь принятых правил ст. 86.1 ГК РФ; см. федеральные законы от 25 декабря 2012 г. № 263-ФЗ и от 30 декабря 2012 г. № 302-ФЗ). При этом согласно п. 1 ст. 86.1 ГК РФ КФХ признается добровольное объединение граждан на основе членства для совместной производственной или иной хозяйственной деятельности в области сельского хозяйства, основанной на их личном участии и объединении членами крестьянского (фермерского) хозяйства имущественных вкладов. Из этого прямо вытекает корпоративная природа данной организации, построенной на началах членства ее участников (граждан) и объединения ими имущественных вкладов. Поскольку КФХ предполагает личное участие его членов в его деятельности, п. 3 ст. 86.1 ГК РФ гражданину разрешено быть участником только одного КФХ, созданного в качестве юридического лица. Это положение совпадает с положением о традиционном статусе товарища с полной ответственностью (п. 2 ст. 69 и п. 3 ст. 82 ГК РФ). Более того, все члены КФХ несут по его обязательствам неограниченную «субсидиарную ответственность» личным имуществом (абз. 2 п. 4 ст. 86.1 ГК РФ), что при отсутствии каких-либо требований к его уставному или складочному капиталу фактически превращает КФХ в разновидность полного товарищества. Не случайно правила о КФХ размещены законодателем в конце подраздела о товариществах (подразд. 3.1 § 2 гл. 4 ГК РФ), что прямо говорит о рассмотрении им этого нового вида юридических лиц в качестве одной из разновидностей товариществ.

Следовательно, и эта «новая» корпорация не обладает какой-либо гражданско-правовой спецификой, наличие которой якобы не позволяет «уложить» ее в традиционные корпоративно-правовые формы. Поэтому остаются неустранимыми сомнения в практической целесообразности появления такого «нового» вида товариществ, принципиально ничем не отличающегося от известной конструкции полных товариществ. Хотя законодатель в конечном счете отверг первоначально предполагавшееся непосредственное включение норм о КФХ в подраздел о полных товариществах (справедливо опасаясь применения к ним общих правил о неограниченной ответственности товарищей по долгам такой корпорации), установленная им «субсидиарная ответственность» членов КФХ по его долгам в отсутствие каких-либо ограничений по существу ничего не меняет в их фактическом статусе полных товарищей. Все это также свидетельствует об отсутствии каких-либо реальных юридических особенностей в статусе КФХ как юридического лица. При этом КФХ без прав юридического лица являются типичной разновидностью неправосубъектных простых товариществ как «юридических общностей» (Rechtsgemeinschaften) или гражданско-правовых объединений лиц.

Иначе обстояло дело с «хозяйственными партнерствами» (п. 2 ст. 50 ГК РФ)^[127], аналогов которым нет и не было не только в российском, но и в зарубежном праве. Первоначально идея о создании этого действительно нового вида юридических лиц родилась в корпорации «Роснано» (действовавшей в форме госкорпорации, а в настоящее время – акционерного общества), а затем была активно поддержана Министерством экономического развития РФ. Она стала одной из многочисленных неудачных попыток стимулировать приток инвестиций в «инновации» с помощью создания особого вида юридических лиц, участие в которых позволяло бы максимально снизить или устранить риск предпринимателей, осуществляющих «венчурное финансирование» (т. е. инвестирующих в научные и иные «инновационные» разработки).

С этой целью была создана юридическая конструкция такой коммерческой корпорации, которая могла бы управляться не ее участниками, не даже наемным менеджментом (управляющей компанией), а любыми третьими лицами, ставшими участниками «соглашения об управлении партнерством» (т. е. разновидности «корпоративного договора»), содержание которого составляет коммерческую тайну и недоступно ни иным лицам, ни тем более органам публичной власти. При этом такое тайное «соглашение об управлении партнерством» должно содержать условия не только о структуре (органах) управления партнерством, но и об объеме и характере имущественных вкладов в капитал партнерства, а главное – о количестве голосов каждого из участников при принятии решений о деятельности партнерства и об объеме и порядке распределения прибылей и убытков, которые могут никоим образом не соответствовать объему вкладов участников. Например, участник, внесший минимальный или символический вклад в капитал партнерства, может претендовать на большую часть прибылей и при этом получить полное освобождение от обязанности уплаты возникших у партнерства убытков (либо, наоборот, участник, внесший самый значительный вклад, может иметь минимальный голос при принятии решений и символический процент участия в прибылях, но нести основную обязанность по возмещению убытков партнерству). При этом такую возможность вправе использовать как участник самого партнерства, так и лицо, тайно участвующее только в «соглашении об управлении» им (третье лицо), что и составляет его основную «изюминку». Теперь этот «отказ от принципа пропорциональности» между объемом правомочий участника хозяйственного общества и его долей в уставном капитале, к сожалению, стал общим правилом нашего корпоративного права (абз. 2 п. 1 ст. 66 ГК РФ).

В связи с этим при обсуждении Советом по кодификации на заседании 27 июня 2011 г. представленного Минэкономразвития России законопроекта о хозяйственных партнерствах было отмечено, что возможность полного вывода управления хозяйственным партнерством за его пределы путем отстранения партнеров от управления им и сосредоточения этого управления в руках третьих лиц, не несущих никаких обязанностей ни перед партнерами, ни перед партнерством, заставляет поставить вопрос: в чем состоит реальная цель введения в отечественный правопорядок такой фиктивной корпорации, к тому же при отсутствии в законопроекте норм о крупных сделках и сделках с заинтересованностью, правил об аффилированных лицах, об ответственности органов юридического лица за вред, причиненный ими юридическому лицу, и т. п.?^[128]

Тем не менее отечественный законодатель в очередной раз не внял этим предостережениям, и законопроект о хозяйственных партнерствах был быстро принят и введен в действие. К счастью, в отечественном имущественном обороте эта весьма своеобразная форма коммерческих корпораций не получила сколько-нибудь серьезного распространения. В течение пяти лет с момента упоминания в российском законодательстве хозяйственных партнерств было зарегистрировано не более двух десятков таких корпораций, причем ни одна из них не занимается «венчурным финансированием» или осуществлением «инноваций». Таким образом, сама жизнь отвергла эту искусственно созданную конструкцию (именно поэтому действующий ГК РФ лишь упоминает о «хозяйственном партнерстве» в п. 2 ст. 50, но не содержит ни одной специально посвященной ему статьи).

Подобно этому, в п. 7 ст. 66 новой редакции ГК РФ содержится упоминание о «специализированных финансовых обществах» и о «специализированных обществах проектного финансирования». Столь необычное законодательное решение позволило формально соблюсти предусмотренный п. 2 ст. 48 ГК РФ принцип «закрытого перечня» (numerus clausus) видов юридических лиц. Действующий ГК РФ ни в одной из своих норм не раскрывает каких-либо особенностей их правового статуса, поскольку речь идет о весьма небесспорной юридической конструкции, во всяком случае не менее сомнительной, чем не оправдавшее себя в предпринимательской практике «хозяйственное партнерство». Не настаивало на этом и инициировавшее данное законодательное изменение Минэкономразвития России, отнюдь не уверенное в успешности внесения положений об этой новой организационно-правовой формы в гражданское законодательство и потому удовлетворившееся ее закреплением в новой редакции Закона о рынке ценных бумаг (что к тому же позволило не обсуждать эту важную новеллу с Советом по кодификации, который неизбежно принял бы по ней резко отрицательное решение).

В соответствии с новой гл. 3.1 разд. II Закона о рынке ценных бумаг «специализированные общества» стали лишь новыми разновидностями традиционных хозяйственных обществ, хотя в действительности они являются совершенно новым видом коммерческих корпораций. Это легко видеть на примере того, что в таких «объединениях капиталов» не создаются никакие коллегиальные органы, а действует лишь единоличный орган, который вправе передать все свои полномочия управляющей компании; в них не предусмотрено проведение общих собраний участников; «специализированным финансовым обществам» вообще запрещено объявлять и выплачивать участникам какие-либо дивиденды (!) и даже создавать штат работников и заключать с ними трудовые договоры.

Объяснение этим странным на первый взгляд юридическим конструкциям в действительности довольно простое и давно ставшее привычным для нашего Минэкономразвития: как правило, оно (во всяком случае, в сфере корпоративных отношений) «ничтоже сумняшеся» заимствует соответствующие англо-американские институты, в меру своего разумения приспосабливая их к отечественным (континентально-правовым) условиям, что представляется ему вполне естественным и разумным. В данном случае речь идет об очередном заимствовании, на этот раз конструкции американских SPV ‒ Special Purpose Vehicle (Company), основанной на использовании траста (trust). Речь идет о скупке «трастовыми компаниями» (правосубъектными трастами) долговых требований у предпринимателей, которые по различным причинам не желают кредитоваться в коммерческих банках. Под полученные требования выпускаются облигации, доход от которых поступает управляющему ‒ трасти (trustee). При оплате должниками хотя бы части обязательств, приобретенных SPV, полученный доход распределяется этим трасти (управляющей компанией) между бенефициарами (роль которых в данной ситуации исполняют облигационеры). Таким образом, дело касается особого вида финансовых сделок, которые при использовании института траста в принципе даже не требуют создания юридических лиц. В нашем же праве из-за отсутствия траста понадобились «специализированные организации», выступающие как юридические лица, – эмитенты облигаций с императивно определенным статусом: жестко специальной правоспособностью, составом капитала (исключительно денежные средства) и особым статусом участников такой «корпорации».

«Специализированные общества», подобно «хозяйственным партнерствам», пока не получили большого практического распространения (отчасти, очевидно, по причине очередного финансового кризиса, а отчасти – по причине слишком рискованного обеспечения выпускаемых SPV облигаций). Но важно другое: гражданско-правовой статус этих юридических лиц, не имеющих коллегиальных органов управления, а главное – находящихся под законодательным запретом выплат своим участникам каких-либо дивидендов, принципиально не совпадает со статусом акционерных обществ и обществ с ограниченной ответственностью, деятельность которых должна быть направлена на получение доходов их участниками. Это обстоятельство безусловно свидетельствует о том, что дело касается совершенно особой разновидности юридических лиц – коммерческих организаций.

IV

Прежде всего следует заметить, что из сказанного выше отнюдь не следует выводить необходимость для законодателя любыми путями стремиться к сокращению числа видов юридических лиц. Оно должно оптимально соответствовать задачам отечественного имущественного оборота. При этом необходимо исходить из того, что сама конструкция юридического лица, с помощью которой его учредители и(или) участники устраняют или ограничивают свою имущественную ответственность перед другими субъектами гражданского права (а именно в этом коренятся как экономическая необходимость, так и правовая сущность юридического лица), является опасной для гражданского оборота. Данное обстоятельство требует как полной ясности в гражданско-правовом статусе такого субъекта для всех третьих лиц, так и составления закрытого перечня его возможных видов. Из этого проистекает и необходимость разумного ограничения количества видов юридических лиц, которые служат удовлетворению вполне реальных хозяйственных потребностей, а вовсе не являются «атрибутом солидности» той или иной организации.

С этой точки зрения можно констатировать, что в ходе проведенной в 2014 г. реконструкции гл. 4 ГК РФ все же удалось достичь ряда позитивных результатов. В частности, в п. 2 ст. 48 Кодекса появился долгожданный numerus clausus юридических лиц, а количество их видов, в том числе некоммерческих организаций, в целом было сокращено и определенным образом систематизировано даже применительно к некоммерческим корпорациям. Дело теперь за тем, чтобы «воплотить» эти позитивные идеи и подходы в специальных законах и в подзаконных нормативных актах, а попутно по возможности устранить отмеченные выше недостатки действующего гражданского законодательства.

Печатается по: Кодификация российского частного права 2017 /

Под ред. П.В. Крашенинникова. М.: Статут, 2017. С. 69−93.