Бомжей же назвали бомжами потому, что они берут своё начало из остатков выжившего синдиката, у которых не осталось ничего после погромов, и они были вынуждены бомжевать. Потом, однако, они заняли себе место почти в центре города, выгнали и убили всех постояльцев, и на правах своего ресентимента провозгласили себя владельцами всего, до чего смогут дотянуться. Им вроде бы ничего и не принадлежит, но они брали все, что хотели, и со временем это стало естественным укладом вещей. Им отдавали все без вопросов, а они брали ровно столько, сколько им нужно.
Чуханов же назвали чуханами по очевидной причине. Но они этого не стыдятся, на мусорном острове вообще никто ничего не стыдится. Недостатки превращаются в достоинства, оскорбление в похвалу, а позор в гордость. Единственное, что имеет значение – жив ли ты ещё, или уже отдал концы. Мертвых не хоронили, а просто сбрасывали в канаву или океан, иногда сжигали; быть мертвым – вот это унижение, а все остальное не имеет значения.
Но с одной рукой выжить непросто, я это понимал. Повсюду я ловил на себе косые взгляды и усмешки; люди думали, каким же надо быть идиотом и насколько облажаться, чтобы тебе оттяпали целую руку. А я шел мимо, мне было плевать, у меня в руке была другая рука, пальцы которой нужно было разжать. А в этих пальцах, в этих чертовых пальцах, лежал смятый позолоченный выигрышный билет на пароход, который вытащит меня из этого ада.
Это место всегда было адом, сколько себя помню. В один из сорокаградусных дней, летом, я как обычно прогуливался по улицам Нью-Рено. В 13 лет в мои ежедневные обязанности входила разноска наркоты по постоянным покупателям и сбор платы, после чего я был свободен. В одном дворе я увидел как группа детей избивала бродячую собаку. Они закидывали её камнями, а один из парней смастерил из куска ткани и камня пращу, которой с размаха лупил собаку по туловищу. Бедная псина, скуля, подбежала ко мне, надеясь отыскать своего спасителя, но я её отпнул ногой. Уже тогда я знал, что сострадание не оборачивается ничем хорошим. Но в тот раз и это мне не помогло – дети узнали меня, сказали что я бомжевский выблядок. Я ответил, что они выблядки своих матерей-шлюх. В целом, это была правда, и подобное оскорбление в основном даже не принимали всерьез. Почти у всех кто родился на острове, матери были простутками, и это считалось нормальным. Очевидно, матерей тут было хоть отбавляй, а вот отцов с хрена лысого. Но у одного из ребят мать не была проституткой, и он сразу накинулся на меня. За ним последовали остальные. Меня тогда сильно избили, а взрослые зеваки, которые наблюдали весь конфликт, сказали, что поделом. Да черта с два. Когда я увидел себя в зеркало, то ужаснулся – все лицо было залито кровью, брови разбиты, а нос сломан. Тогда я понял что красавчиком мне не стать, и, хотя часть души не покинула меня, я был очень расстроен. Когда же восстановился и пришел в себя, я смастерил пращу, наподобие той, которой орудовал один из детей, и отправился к тому же месту. Из окна соседнего дома я наблюдал, куда и во сколько расходятся дети по домам. Затем я привел свой план в исполнение – одного подловил в половине шестого у подъезда – выпрыгнул из кустов и с размаху зарядил ему пращей по виску. Другого я встретил уже внутри подъезда и съездил по челюсти. Но моей главной целью был тот самый ребенок, который вырос в полной семье. Специально для него я вытащил камень из пращи и засунул себе за пазуху. Подошел к нему, когда все остальные дети уже разошлись. Он начал извиняться, сказал, что я зря упомянул его родителей и потому сам виноват, но он не думал что все обойдется так. Я тоже перед ним извинился, протянул руку, и, когда он, с облегчением улыбаясь, протянул мне руку в ответ, достал из за пазухи камень и ударил его по голове. Он сразу упал, а я продолжил его бить. Я его хотел изуродовать, также как он меня, но слегка перестарался. Меня оттащили те самые зеваки, откинули, сказали что я бесноватый ублюдок, и ещё пнули по заднице вдогонку. Я дал деру домой и просидел там, весь трясясь, несколько часов, пока не заявилась мамаша того ребенка, что я убил. Она визжала и вопила, хотела разорвать меня, но её быстро остановили. Потом пришел глава бомжевской мафии, его звали Генри. Он не стал разбираться кто виноват, а просто взял и выстрелил ей в голову. Потом он подошел ко мне и сказал:
– А ты поехавший наглухо, да?
Я не ответил, просто смотрел в землю. Я боялся его. Он дружески взял меня за плечи и опустился на колено.
– Эй, малой. Посмотри мне в глаза. Ты все правильно сделал. Не бойся меня, вообще никого не бойся. В этом вся наша философия. Каждый человек в мире должен ощутить силу твоего гнева, если перейдет тебе дорогу. У нас отняли все, и мы живем только ради возмездия.
Он встал и начал уходить, но у двери повернулся ко мне ещё раз и сказал:
– А мне говорили, что ты говно на палочке. Сегодня ты доказал, что сделан из другого теста, чем остальные в этой помойке.
Тогда я наконец смог посмотреть ему в глаза. Это были самые чистые глаза, что я когда-либо видел. И в них я увидел нечто, что составляло часть моей личности до недавнего дня. Я осознал свою ценность и уникальность. Я понял – в подлости моя сила, я способен переступить через каждого, и с того момента я начал мечтать о большом мире. То было зарождение моей гордости.
Генри научил меня многому. С того дня он постоянно тренировал меня, беседовал со мной, учил меня истории. Он был из того поколения, которое застало расцвет острова. Дезертировавший полковник, он был силен, умен и талантлив. С его связями и навыками, он быстро поднялся по иерархии преступного мира, располагая в подчинении группой, состоящей из профессиональных наемников и солдат. Генри увидел во мне что-то, как он сказал, родственное. И он хотел, чтобы я стал безжалостен.
Я нападал на людей сзади, бил их дубиной, камнем, иногда забалтывал, а потом всаживал нож в живот. Подлость была моим главным преимуществом, и я ей активно пользовался. Несколько лет назад оружие и патроны не были ещё в таком дефиците, и когда необходимо было совершить особенно кровавое убийство, я стрелял из обреза прямо в лицо жертве с расстояния вытянутой руки. И хотя я по-прежнему больше подходил для чтения и счета, я обретал силу, необходимую, чтобы подчинить себе судьбу.
Осознание силы повлияло на то, как я ходил, разговаривал, ел, пил, курил, а главное – думал. Я не был крутым – крутые дохли как мухи, пачками, валялись в каждой канаве. Я стал таким, каким меня хотел видеть Генри.
Мне пришлось дождаться его кончины, чтобы приступить к исполнению своего плана. Он сохранял рассудок до самого конца, был бодр и весел, и, мне казалось, он знал все о том, что я планировал.
Выйдя наконец из территории чуханов, я заметил странное оживление. Простому народу уже стало известно, что главари бомжевской мафии мертвы, и они, почувствовав сдвиг в соотношении сил, начали давать отпор и выплескивать злость на тех, кого они больше всего ненавидели. Всего за несколько часов центр города обагрился кровью коллекторов и кредиторов, торговцев наркотиками и рядовых вышибал. Чтобы контроллировать стадо рабов, или в данном случае дойных коров, нужно преимущество в информированности и слаженности. Оказавшись без центра командования, бомжи, пусть и свирепые, были растеряны и разрозненны, они оказались легкой добычей для одичавшей толпы. Мне стало забавно от того, что я так нелепо нагадил себе в штаны. Если кто-нибудь узнает, что я бегаю тут с выигрышным билетом, меня просто разберут на части. Я прибавил шаг, пока за мной не увязалась погоня, а увязалась она почти сразу. Ну конечно, меня же тут все знают как золотого ребенка. Бегая от толпы я вилял влево и вправо, пока меня не завели в тупик. От потери крови я был уже на грани сознания, а беготня меня вконец измотала. В глазах начало темнеть.
– Вот и все, конец истории. Неплохой забег получился. – обратился я к надежде.
– Используй револьвер, он ведь тебе не просто так.
– Выпустить пулю себе в висок?
– Просто напугай их, дебил. Выиграй время.
Стоя уже на подгибающихся и трясущихся ногах, я схватил руку Рекса своими зубами и потянулся в карман за револьвером. У меня едва хватило сил направить его на толпу и возвести курок. Этого жеста оказалось достаточно, чтобы люди, алчущие крови, застыли на месте. Я поднял глаза на них. Голодные оборванцы, живущие в аду, они были совершенно безумны. Глаза каждого горели красным светом, и только они выделялись из серой массы изуродованных лиц и тел. Они рычали и скалились подобно волкам, только у большинства из них не было зубов. Возможно я уже бредил, но мне показалось что в тот момент я разглядел их в мельчайших деталях. Я сосчитал волосинки на каждой плешивой голове, увидел каждую капельку слюны и почувствовал такую вонь, словно они были в десяти сантиметрах от меня. Возникшее желание убить их, избавить землю от этих отвратительных уродцев и избавить их самих от бремени такого ужасного существования овладело мной, я нажал на курок, и… Ничего. Заклинило. Пустой щелчок воодушевил их, и они, после секундной заминки, двинулись на меня, когда шум сзади заставил их обернуться. Собаки решили совершить рейд в центр острова, когда узнали о ситуации здесь. Уже загнавшие меня в угол оборванцы разбежались во все стороны, расталкивая друг друга, залезая чуть ли не на головы, растаптывая насмерть упавших в суматохе.