* * *
– Моисей… Моисей Визирюк! – Пронзительный крик гонца, казалось, насквозь пробуравливает все помещения филиала «Сообщества Первых Лиц» Москвы и Московской области.
Молодой новобранец в недоумении остановился посреди полутемного коридора на втором этаже общины и, набрав еще раз в легкие как можно больше воздуха, крикнул неуверенно, но громко:
– Моисей Визирюк к Гранд-мастеру!..
Потом постоял в нерешительности и двинулся было к выходу на первый этаж. Неожиданно откуда-то из боковой двери выскочила жилистая цепкая рука и схватила гонца за шиворот, предварительно встряхнув как куклу. Перед испуганным новобранцем вырос, не выпуская его воротника из железных пальцев, Черный Ворон:
– Чего орешь? Взбесился, придурок!?
Ошарашенный новобранец, нервно переводя дух, выдавил заплетающимся языком:
– Вас требует к себе Гранд-мастер, срочно! Требует. Там из милиции человек… А Вас требуют!
Черный Ворон перевел сосредоточенный взгляд с новобранца к выходу на первый этаж, постоял, подумал. Отпустил воротник гонца и уверенно сделал три шага вперед. Потом, неожиданно, быстро вернулся и дал новобранцу крепкий молниеносный поджопник ногой.
– Чтоб не орал, гнида! – Процедил он сквозь зубы и исчез в проеме двери, ведущей на первый этаж. И опять воцарилась гулкая тишина. Новобранец, оставшийся один, потирая ушибленное место, с красными, как у кролика, глазами поплелся этажом выше.
– Да, Гранд-мастер, – долговязый Визирюк подобострастно вытянулся перед еще более долговязым и еще более, чем он, Визирюк, похожим на ворона человеком, и застыл, ожидая последующей информации.
Гранд-мастер, высокий, со странным детским лицом человек, но с самым высоким коэффициентом интеллекта во всем «Сообществе Первых Лиц», никогда не говорил сразу. А всегда подумав, даже если вопрос касался исключительно яичницы, вдруг скороговоркой выпаливал в собеседника то, что хотел сказать. Так же и сейчас, подойдя к стене и постояв рядом с несгораемым сейфом несколько минут, резко развернулся и медленно, предельно медленно, как никогда, сказал:
– Сейчас были из милиции. Есть информация, что в городе зверствует молодчик, дискредитирующий «Сообщество Первых Лиц» схожестью с членами сообщества. Его описание очень похоже на примерные данные человека, проникшего на складохранилище прошлой ночью. А также в связи с неприбытием гостей, информация о которых поступила еще сутки назад, приказываю: первое, создать две экстренные группы, каждая из которых отправляется на поиски двух вышеозначенных объектов. Старших групп назначишь сам. Второе, докладывать о ходе операции каждые полчаса. Третье, или к утру сведения у меня и раппорт об исполнении на столе и реализован на практике, или я тебя ликвидирую.
Глаза двух членов «Сообщества Первых Лиц» встретились в неумолимом единоборстве. Внутренняя сила обоих не оставляла противнику места для удачи. Они поняли, что каждый играет только за себя, и в случае чего, это их последняя встреча. Через полминуты молчания Черный Ворон согласно кивнул:
– Разрешите исполнять операцию?
Гранд-мастер повернулся спиной и подошел к окну:
– В твоих же интересах, Моисей. Ты парень сообразительный. Удачи тебе, Черный Ворон!
– Есть.
Визирюк вышел за дверь, тихонечко прикрыл ее широкой пятерней и, злорадно ухмыльнувшись, прошептал почти про себя:
– А тебе удача больше не понадобится, засранец.
* * *
Иван Семенович, нервно заложив руки за спину, вышагивал взад и вперед вокруг широкой кровати, на которой клубочком свернулась его дочь. Прошло почти шесть часов с того времени, когда они должны были встретиться со Святославом на Лубянке, где Стрибог общался с одним из следователей прокуратуры по вопросам «Сообщества Первых Лиц». На этот раз разборки в правительстве за места в кабинете министров косвенным образом отразились на расположении тех людей, которые могли, но сейчас не сумели никак помочь в его деле. Прождав парня около полутора часов по настоянию Маши, они восвояси уехали в дом отца. И вот уже около четырех часов Маша, сначала бросавшаяся к каждому телефонному призвуку, отказавшись от еды, валялась здесь, в доме Ивана Семеновича, как безвольная игрушка, брошенная хозяином. Она чувствовала, что с ее новым другом стряслась какая-то беда, и от бессилия, а также от отсутствия информации лежала, раздавленная и покинутая, ни на что не надеясь.
Требовательный звонок в дверь насторожил обоих и вывел из оцепенения дочь и отца. Стрибог двинулся к входной двери, испуганно переводя взгляд на часы. Было двенадцать часов пополуночи. Что за непрошеный гость мог потревожить его в такое время? Оружия в его доме не было, да и защищаться Иван Семенович не мог и не умел. Разве что от нападок своих друзей-адвокатов, да и то, отстаивая чужие интересы. Он боязливо двигался по направлению к двери, раздумывая на ходу, как дальше реагировать на наглый требовательный звонок в дверь. Когда дочь наперед уже кинулась открывать дверь, он не успел даже ничего сообразить и осмыслить как следует. Дверь отворилась. Но вместо ожидаемого Святослава за порогом оказалась группа мужчин, довольно свирепого и внушительного вида, один из которых, стоявший как раз первым, широко улыбался и приветствовал Ивана Семеновича, не обращая никакого внимания на Машу:
– Иван Семенович? Я Пит. Помните меня? Не могли бы Вы до утра дать приют заблудившимся иностранцам в этой бескрайней России?
Маша недоуменно взирала на непрошеных гостей, незваннее которых не мог быть никто.
– Да, да, конечно, – рассеянно пригласил Иван Семенович группу людей в свой дом. Не объяснять же дочери, что перед нею собственной персоной авторитет международного терроризма и одновременно таинственная особа из командования «Сообщества Первых Лиц» Американского континента, на счету у которого больше убийств, чем у любого маньяка международного масштаба. Тем более, что запретить войти в любую, даже самую бронированную дверь, этим отъявленным головорезам означало только навлечь на себя несомненные неприятности. К тому же все помещения были на сигнализации, и Стрибог надеялся каким-нибудь хитрым образом дать знать охране о незаконном вторжении на территорию его дома.
Группа людей зашла внутрь, и Иван Семенович захлопнул дверцу, очутившись с дочерью абсолютными заложниками в собственном убежище, ставшем им мышеловкой. Один из мужчин, вошедший с Питом Махно, держал на плечах два свертка, примерно в рост человека так, словно вес их не превышал веса двух обрезков колбасы. Пит Махно опять широко улыбнулся и, кивнув на этого своего подручного, на чистейшем русском языке спросил, не предоставит ли радушный хозяин возможности поместить их драгоценный груз куда-нибудь подальше от любых любопытных глаз.
– Да, да, конечно, – сказал Иван Семенович и повел человека со свертками на второй этаж квартиры. Вся группа двинулась за ним, включая Пита Махно.
Машенька тоже двинулась было за ними, но Пит, как бы впервые осознав ее присутствие, быстрым властным движением руки остановил, как ему показалось, этого подростка, сказав мягко и вкрадчиво:
– Девочка может нас подождать здесь. Мы скоро вернемся.
Но Маша, несмотря ни на что пошла дальше, предпринимая еще одну попытку. Пит перевел укоризненный взгляд с нее на хозяина квартиры, словно на провинившегося мальчишку, который залез грязными пальцами в шикарный торт на виду у всех гостей. Иван Семенович с дрожью в голосе и как можно ласковее сказал дочери, пытаясь ее образумить:
– Ничего, дочур. Я сейчас вернусь. Только покажу гостям комнату. – Умоляющие его глаза пытались сообщить дочери максимум информации о том, что не нужно препятствовать неизбежному, коль скоро это неизбежное само держит себя в руках приличия.
Маша, еле сдерживаясь от слез, кинулась на кушетку при входе и отвела взгляд в сторону, вцепившись судорожными руками в ее край. Больше с этого момента на нее никто не обращал внимания. За дверью оставили человека. Остальные зашли в просторную гостиную, закрыли за собой двери. Прошло томительных полчаса. За дверью пару раз слышались глухие хлопки, но ковер в гостиной скрадывал все перемещения, происходившие за это время. Машенька всеми фибрами своего существа чувствовала неладное, сжимая перед собой худенькие кулачки. Второй раз за вечер она оказывалась в безвыходном положении и не знала, что делать. Тем более, что охрана перед дверью стояла довольно внушительная и, молчаливо заслоняя проход, являла собой непререкаемый ход всемирного фатума.
Наконец Машу осенило. Она поднялась со своего сидения и как можно спокойнее и улыбаясь пошла по лестнице вверх к хмурому человеку в длинной черной накидке, похожей на плащ. Он сурово преградил ей дорогу, но она, еще раз ласково улыбнувшись, небрежно показала ему рукой мимо него, сказав, что ей нужно пройти к себе, дальше, в свою комнату. Сердце ее бешено колотилось, стучало молотком по вискам, в груди, а губы, склеенные в улыбку, судорожно подергивались. Но «охранник» поверил и пропустил. Она быстро шмыгнула мимо него в свою комнату через одну от гостиной. Здесь она осторожно перебралась в следующую, рядом с гостиной, прильнула к замочной скважине двери, которая разделяла эти комнаты. Так как каждую комнату в доме разделяла дверь. Испуганно поглядывая на вход. Ведущий в коридор, она, почти не дыша, прильнула, замирая от страха, к замочной скважине еще раз. То, что она увидела там, заставило ее схватиться за рот обеими руками, чтобы не закричать.
Пит Махно держал за окровавленное ухо ее отца, с лица которого также стекали струйки крови, и тихим шипящим голосом говорил:
– Ты, отпрыск гадюки, мы спалим твой гнилой барак и изуродуем твою дочь, если ты не кажешь, почему у этого пройдохи в кармане оказалась твоя визитка.
Другой свободной рукой Пит показывал на двух лежащих на полу людей, которых, по-видимому, и принесли завернутыми с собой головорезы.
Когда она сквозь стоявшие в ее глазах слезы взглянула пристальней на человека, на которого указывал главный, то ее пронизало как бы электрическим зарядом молнии. Рядом со странного вида интеллигентным средних лет человеком, мешком лежавшим с остекленевшими глазами на полу, находился… ее Святослав. Голова его была запрокинута, остановившиеся глаза не выражали ничего. Казалось, он находится в летаргическом сне с открытыми глазами. Пит Махно резко ударил ее отца кулаком в живот и пригнул его лицо к лицу молодого человека на полу.
– Кто это, шестерка? Кто это, шестерка? Ты скажешь, или я превращу тебя в кровавую котлету? И никакие адвокатские заслуги не помогут тебе… «Сообществу Первых Лиц» не нужны грязные свиньи, работающие на две стороны. – Пит Махно еще раз резко ударил ее отца в живот. Тот ойкнул, согнулся и упал навзничь. Пит Махно пнул его и приказал своим:
– Всё и всех здесь сжечь! Находим филиал и возвращаемся.
Хорошо, что Маша знала английский. Иначе бы она не поняла ни слова. Голос у Пита был резкий, не терпящий возражений. Больше Маша ничего не слышала и не видела. Нервы были на пределе возможного, она потеряла сознание и рухнула около двери.
Группа мужчин выходила из комнаты, и звук рухнувшего тела никто не услышал. Очнулась Маша от едкого запаха дыма. Дым распространялся как вездесущий дух по всему дому и не оставлял никакой надежды на спасение. Маша резко выбежала в коридор и увидела, что первый этаж весь полыхает огнем, к тому же крыша трещала от языков пламени, вылизывавшего с тщательностью суки, которая ласкает своих новорожденных щенят, весь дом почти целиком. Маша, сотрясаясь от рыданий, вбежала в комнату, где валялись три человека, и обезумевшими руками, воя как волчица, стала трясти по очереди лежащих мужчин. Отец не отзывался, он был мертв. Еще один мужчина, по-видимому, тоже. Святослав, казалось, тихо постанывал. Она начала трясти его, но безрезультатно. Она целовала его, гладила, каталась по его лицу своей маленькой головой и вдруг одним судорожным движением смахнула с его затылка вколотый маленький шарик-капсулу. Сильное химическое вещество тут же прекратило свое убийственное дело.
* * *
С того момента, как ко мне подошли отделившиеся от группы трое мужчин и начали задавать на ломаном русском языке абсолютно глупые нелогичные вопросы, причем хором, а затем один из них, оказавшийся у меня за спиной, что-то вонзил мне в затылок, и до сего момента, прошла, наверное, целая вечность. Все это время я был в почти бессознательном состоянии, и только мой сопротивляющийся коме дух смутно фиксировал смену звуков и запахов вокруг меня. И тут совершенно отчетливо и ясно я увидал перед собой заплаканное лицо Маши и осознал ее грудной срывающийся голос:
– Я люблю тебя… Очнись… Что же ты не слышишь!..
Постепенно вникая в суть слов, я, наконец, выдавил:
– Почему все горит? И что такое «люблю»? Это что, игра? И почему Иван Семенович… – Я осекся. От двух мужских тел рядом со мной не исходило никакого жизненного флюида. Это были окоченевшие трупы. Дом горел. Надо было действовать.
На мое лицо, слегка опаленное дыханием пожара, упала тяжелая соленая слеза из глаз девушки. Она стояла на коленях надо мной, чуть покачиваясь в такт собственным всхлипываниям. Странно, но я, как Чок, потерял управление надо многими второстепенными эмоциями, которые раньше мне казались безупречными и слаженными. Зато сердце мое научилось сладко вздрагивать от многих взглядов и жестов Машеньки, которая непостижимым образом становилась индикатором моего внутреннего «Я». Вдруг девушка резко вскрикнула, указывая на голову третьего мужчины. Так как дуновение пожара становилось все более и более сильным, то один из порывов пламени дохнул пылающим жаром и, казалось, снес полголовы этому трупу. Но я понял, в чем было дело. Бандиты просто-напросто вырезали этому человеку всю переднюю часть головного мозга, таким образом надеясь унести с собой всю запечатленную там информацию. Скальп бал сорван с передней стороны черепа, словно лист капусты рукой умелого повара. И впадина в оголенном черепе зияла кроваво-красным пятном провала. Я схватил на руки вцепившуюся в меня Машу и побежал к двери на выход. Пинком я вынес дверь наружу, отчего сорванная с петель она тяжелым тараном врубилась в пламя. Огонь тут же рванулся в комнату и занял половину помещения, что заставило меня с моей драгоценной ношей на руках резко отпрянуть в глубину. Через мгновение мы уже летели из окна вниз на деревья под нами. Земля была очень мягкая и вспаханная, но я все же слегка подвернул правую ногу. Пришлось некоторое время поработать над сухожилиями и связками ступни. Я нагнулся, массируя ногу, и только когда разогнулся обратно, услышал и увидел, как со всех сторон к дому, гудя изо всех сил сиренами, подруливают пожарные и милиция. Отступать было некуда.
– Ты умеешь водить машину? – Крикнул я Маше.
– Да. – Отвлекаясь от слез, выпалила девушка. – А что? Где мы возьмем хоть какую-нибудь машину?
Вместо ответа я схватил ее за руку, и мы понеслись навстречу нахлынувшей лавине из людей и машин. Первой около нас притормозила, визжа шинами как резаная, милицейская «Volvo». Из нее тут же выскочили двое в штатском и кинулись к нам, видимо, с намерением взять под контроль. Я чуть подождал, когда они приблизятся ко мне почти вплотную, и всего лишь столкнул их лбами. Бугаи завалились в кусты по правую от нас с Машей сторону. Другого, сидящего за рулем, я просто захватил пальцами за челюсть и вышвырнул вон, освобождая Маше рулевое место. Кто-то, сидевший на заднем сидении, сам пулей вылетел, убегая и крича:
– Взять их, взять! Что же вы медлите?
Мы комфортно расположились вдвоем в опустевшем «Volvo», и Маша мгновенно сняла машину с места. Она оказалась классным водилой… Началась погоня. За нами, свистя, ревя, визжа всеми железяками, устремилось огромное количество догоняющих. Мы вырулили на главную автостраду и погнали навстречу встречному движению машин, петляя, как зайцы. Я сосредоточился и попытался расслабить Машину психику ровно настолько, чтобы она беспрепятственно вела машину, не отвлекаясь ни на что другое. За нами, там, где неслась по пятам погоня, творилось что-то невероятное. Машины налетали друг на друга, сшибались лбами, переворачивались, взрывались, в секунды превращаясь в месиво лязгающего металла. И всё в таком духе. Столпотворение, каша тел и металла, неожиданная катастрофа человеческих судеб в азарте бессмысленной погони, не увенчавшейся успехом.
Мы встали в правильный ряд, и хотя машины притормаживали, чтобы не стать невольными участниками «массового побоища», мы тем временем набирали и набирали скорость. По моим расчетам и предположениям, бандиты должны были отправиться в аэропорт тем путем, которым прибыли сюда, чтобы улизнуть обратно. С мозгом человека, в котором я почувствовал ключевую фигуру «Сообщества Первых Лиц», и который в моей неудавшейся слежке сыграл такую печальную и плачевную роль наводчика и провокатора в собственной гибели. Я понимал, что люди, которые выкрали мозг этого человека, захватили таким образом бесценнейшую информацию.
Ведя машину к аэропорту, где находились бандиты, мы оказались на территории «Шереметьево-2». Невзирая на все преграды, выраставшие на нашем пути, мы безудержно прорывались с Машей к цели. Наконец я увидел человека, избивавшего отца Маши. Он стоял в группе тех самых мужчин, что орудовали на даче Ивана Семеновича и были, видимо, причиной пожара. Маша с диким, истерическим, нечеловеческим криком «Гадина!» кинулась к нему сквозь толпу пассажиров аэропорта. И тут началось нечто фантастическое, к чему я, несмотря на всю свою интуицию Чока, был в первый раз не совсем готов. Все пассажиры, находившиеся в аэропорту, разом развернулись в нашу сторону и скинули верхнюю одежду, под которой оказалась униформа членов «Сообщества Первых Лиц». Весь этот человеческий массив-поток двинулся на нас. В первый же момент этого действа бедную мою Машеньку сшибло с ног и отнесло куда-то, где я ее не мог уже разглядеть… И как в некоем сказочном лесу, человеческое море, тут же увеличенное в несколько раз, обрушилось со всех сторон аэропорта на меня. Чок остался один на один с враждебным человеческим потоком.
Поначалу я только вертелся волчком, равномерно сталкивая потоки между собой, несшиеся как водопады на меня со всех сторон. Руки и ноги мелькали словно волны, обрушивающиеся на свою жертву, видимо, целью всего этого человеческого потока было растоптать в пыль, как несуществующее и никогда не существовавшее явление, мое тело. Мне пришлось ужесточить тактику. Скрип и хруст костей наполнил залу ожидания. Никогда в жизни я не работал с такой скоростью и не ожидал ничего подобного даже в самых бешеных фантазиях тренировок с Дедом. Наверное, если бы можно было созерцать всю эту картину сверху, виделось бы, как мощная лавина человеческих тел устремляется в водовороте к одной точке. И как, посланная в обратную сторону, разворачивает пружину своей мощи, откатываясь обратно. Чем больше нарастал поток, а он нарастал с неимоверной скоростью, тем спокойнее в глубине души моей становился я сам по себе. Продираясь сквозь толпу к тому месту, где раньше скрылась Маша, я каким-то внутренним видением вдруг с ужасом обнаружил, что главарь всей этой мелкотравчатой нечисти шлепает тем самым куском мозга по лицу Машеньки. Девочка тряслась от ужаса и силы ударов, заваливаясь за край перил все больше и больше. И до ее падения вниз со второго этажа, казалось, оставались считанные мгновения. Ярость, казалось, вынесла меня на крыльях над озверевшей толпой. Одним движением я успел оттолкнуть Машу от перил и рванулся к ненавистному мне усмехающемуся существу с окровавленными руками. Я почувствовал, как окровавленная от смертей его душа ухмыльнулась мне навстречу мертвенным оскалом будущего трупа.
* * *
На высоте сто десятого этажа, в одном из административных небоскребов Америки сидела обанкротившаяся группа молодых людей, желавших перевернуть и обезглавить мир. Шло экстренное заседание глав «Сообщества Первых Лиц», первых рыцарей Ордена. Почти безжизненные их лица у всех были мертвенно бледны и бесстрастны. Они ждали прибытия сюда, к ним, на заседание доверенного лица – офицера высшего командного состава ФБР Пита Махно. Они ждали его с одиннадцати часов утра по Гринвичу в течение вот уже полусуток, но к вящему их сожалению и возмущению нужного им человека не было. Он пропал, как в воду канул. Вдруг послышались легкие быстрые шаги. Дверь в Зал заседаний распахнулась. На пороге стоял молодой долговязый сосредоточенный человек, в руках он держал сверток, набухший тяжелым багровым шаром, слегка покачивавшимся в руках молодого человека. Он с поклоном положил сверток на середину зала, развернулся и ушел тем же путем, которым и прибыл. Присутствовавшие недоуменно переглянулись. Мастер-шеф верхушки «Сообщества Первых Лиц» подошел к свертку и после недолгих колебаний трясущимися пальцами развязал узел. То, что он увидел там, потрясло его воображение. А через секунду он уже разразился грубым истерическим хохотом, который подхватили и разделили все.
* * *
Мы стояли с моей избранной, подаренной мне судьбой подругой и спутницей жизни Марьей Стрибог на двести пятьдесят шестом этаже небоскреба… и целовались.
Никогда еще я не был так счастлив, как в эти мгновения. Никогда я еще не был больше человеком, чем сейчас. Я, потомственный Чок, продолжатель традиции одной из древнейших магических семей мира, был счастлив, как ребенок. Мне не нужно было всех моих вместе взятых умений и навыков ни сейчас, ни когда-либо в далеком будущем. Я просто жил, целовался, дышал. И все эти простые действия окрыляли во мне мою обыкновенную, бессмертную человеческую душу. Наконец-то из сектанта-миссионера вышел на волю, как бабочка из кокона, один из многих жителей Земли, её любимых и любящих детей – Творец новой жизни. Наконец-то я нашел истинную жемчужину своих поисков – любовь самого дорогого мне существа. Любовь и преданность моей Маши…»
* * *
Туголук еще раз перечитал письмена этого древнего манускрипта и вышел из пещеры книгохранилища на свежий воздух. Где-то в глубинах Тысячелетий остался для него неведомый, но до боли почему-то знакомый ему сородич. Надо будет спросить у Верховного Жреца, кто и где нашел этот древний манускрипт, и что обозначали эти странные слова, говорящие ему через века о человеческой преданности и любви. Наверное, он не до конца еще расшифровал их. Многое еще ему предстояло изучить, прежде чем он поймет, почему закончились жизни этих могучих когда-то цивилизаций, от которых остались только эти старые, древние-предревние манускрипты и непонятная ему тоска по новой жизни. Он потянулся, вдохнул поглубже в легкие освежающий воздух утра, пошел по росистой траве, стряхивая с нее остатки сна-тумана после долгой ночи.
Пошел любить и жить, изучать и удивляться жизни, к стоянке своего племени.
Солнце медленным краснеющим диском величественно поднималось из-за ближайшей цепи гор. Новое утро пришло. Кончилась долгая ночь…
* * *
Он проснулся ранним утром. За окном монотонно и тоскливо шел дождь. Он слегка повернул голову и посмотрел на спящую на его согнутой правой руке жену. Она, по-детски подложив кулачок под щечку, уткнулась носом в его локоть и сладко посапывала. Он еще раз взглянул в окно.
«Господи, какая только чушь не приснится! За короткую после тяжелого трудового дня ночь».
Он тихонечко, чтобы не разбудить, аккуратно высвободил из-под головы жены свою руку. Сел на теплой уютной пастели, сунул ноги в широкие удобные домашние тапочки. Посидел, подумал. Поулыбался внутри себя мыслям, рожденным ночным кошмаром. Встал, подошел к рабочему столу, на котором стояла машинка с неоконченной рукописью. Поглазел на нее, прочитал последнее предложение, задумался. Достал из кармана халата, висевшего на стуле, пачку сигарет, вытащил одну, положил пачку на место. Взял сигарету в рот. Опять задумался, улыбнулся. Что-то странное, глубокое, до боли знакомое ворохнулось в глубинах его сознания. Он подошел к балкону, раздвинул тяжелые шторы. И нагой, такой какой был, откинув щеколду и открыв дверь, вышел на балкон. Балкон был высоко, и поэтому видеть его никто не мог. Тем более, что утреннее шоссе под балконом только-только просыпалось в эти утренние дождливо-туманные часы. Он сделал буквально пару затяжек, как резкий звонок телефона прорезал утреннюю тишину его маленькой уютной квартирки. Он влетел внутрь, опасаясь, что жена, услышав звонок, проснется, и, стараясь не шуметь, резко сдернул трубку с рычагов аппарата. В трубке молчали. Лишь тихое посапывание жены и монотонный дождь за окном, да свежий ветерок заносил влагу с улицы в уют комнаты.
– Да, – почти шепотом выдохнул он. – Я слушаю, да.
– Грёбаная жизнь! Мы приветствуем тебя.
– Мы приветствуем тебя, – ошарашено повторил он вслед за металлическим, ледяным голосом в трубке.
Короткие бесстрастные гудки были ему ответом. Он медленно вернул трубку на аппарат. Медленно подошел к балконной двери, прикрыл ее и механически сунул потушенную сигарету обратным концом в рот. Где-то все это уже было. Какой только кошмар не привидится спросонья!..
Он присел к письменному столу и еще раз перечитал последнее предложение рукописи. Поставил точку и погрузился в глубокую задумчивость. Где-то все это уже было, было.