Опасные пациенты. От Йоркширского потрошителя до братьев Крэй: где лечатся и как живут самые жестокие преступники Великобритании

2. Персонал

Сотрудники Бродмура – чрезвычайно талантливые люди. Они борются за места в этой самой престижной и удивительной больнице для душевнобольных преступников. Для людей, работающих в области расстройств личности и параноидной шизофрении, служба в Бродмуре может быть заветной мечтой.

История сестринского дела в Бродмуре пестра и увлекательна. В больнице мало что еще может так радикально измениться с течением времени.

Клайв Боннет сейчас на пенсии, но раньше он руководил отделом профилактики и управления насилием и агрессией. Будучи по образованию медбратом, он приобрел богатейший клинический опыт за более чем 30-летнюю службу. Он сотрудник Бродмура в третьем поколении. Он вырос в соседнем районе, где до сих пор проживает бо́льшая часть персонала. Клайв живет там всю свою жизнь и с раннего детства знал многих работников.

Его дед начал работать в Бродмуре в 1918 году и прослужил там 32 года. Отец Клайва заступил в 1946-м и продержался впечатляющие 46 лет. Там работал и брат Клайва. Сам Клайв начал карьеру в 1974 году, и на момент, когда мы впервые беседовали с ним в 2011-м, он провел в Бродмуре 37 лет. Нет никаких сомнений, что это уникальный исторический феномен. Лично он выглядит действительно крутым: джинсы, бритая голова, маленькая аккуратная бородка, татуировки, ботинки «Челси», функциональные очки.

Во времена детства Клайва район был «похож на шахтерский поселок. Домашние и карьерные отношения – все было завязано на Бродмуре. Это было место, куда тебе суждено попасть». Местность – довольно живописная – напоминала очаровательную сонную английскую деревушку, но ее идиллический вид был обманчив. Клайв вспоминает фразу, которая звучала постоянным рефреном: «Отойди от стены, Боннет-младший!» Так что безопасность – это первое, о чем надо постоянно тут помнить.

Отец Клайва был старшим медбратом и фигурой довольно известной. «Ты сын Тони Боннета», – говорили люди, и приходилось храбриться и стараться не запятнать имя отца. За все время работы в Бродмуре Клайв брал больничный всего на полдня, и то когда вывихнул палец при «инциденте». Он глубоко предан как памяти своего отца, так и самому учреждению: «Я очень горжусь тем, что сделал папу счастливым. Уходя на пенсию, он прослезился. Никто в моем присутствии не стал бы ругать Бродмур».

МЕСТНОСТЬ – ДОВОЛЬНО ЖИВОПИСНАЯ – НАПОМИНАЛА ОЧАРОВАТЕЛЬНУЮ СОННУЮ АНГЛИЙСКУЮ ДЕРЕВУШКУ, НО ЕЕ ИДИЛЛИЧЕСКИЙ ВИД БЫЛ ОБМАНЧИВ. БЕЗОПАСНОСТЬ – ЭТО ПЕРВОЕ, О ЧЕМ НАДО ПОСТОЯННО ТУТ ПОМНИТЬ.

В первый день работы 18-летнего Клайва определили в подростковое отделение. Насколько он помнит, он не испытывал никакого беспокойства, только большой интерес. Никаких нервов, зато много вопросов. Была какая-то неуловимая мистика – «Интересно, что там за стеной» – и вдруг волшебство исчезло. Он чувствовал себя в безопасности, в надежных руках. В конце концов, все сотрудники были членами поистине уникальной команды.

На второй день пребывания Клайва в среднем отделении Норфолк-хауса его попросили присесть и вручили записи о пациентах. Тогда весь персонал делал так регулярно. С первого дня их учили изучать истории пациентов. Почему они там оказались? Каков был диагноз? В те дни в записях о поступлении были фотографии с места преступления, к которым сейчас нет доступа. Руководство одобряло такое желание персонала найти подход к пациентам, но сотрудникам также постоянно напоминали, насколько опасными могут быть их подопечные. «Они здесь не за то, что украли пакетик “Скитлз”!» – звучала обычная фраза.

Атмосфера первых дней Клайва в Бродмуре может порой казаться поразительно свободной по сравнению с сегодняшним днем, но он особенно подчеркивает, что всегда были промежуточные точки. Так Клайв рассказывает: «Вначале нельзя было работать в интенсивной терапии минимум шесть месяцев, потому что это была тягостная работа, и новичок сначала должен был проявить себя». «Первый день был в штатском», однако Клайв положительно относится к тому, что персонал носит форму. Он вспоминает и восхищается тем, что когда-то было штабной мантрой: «Всегда следи за синей рубашкой» – униформой. В наши дни сотрудники уже не носят униформу, и для него это настоящая потеря.

Клайв бо́льшую часть времени проводил в отделении интенсивной терапии. Ситуации с заложниками были довольно распространенными, так что все сотрудники проходили формальную подготовку на случай бунта. В этом отделении в то время были серьезные недостатки, а именно очень длинные коридоры и железные двери, поставленные из-за случаев с заложниками.

Клайв работал также и в других местах. Какое-то время он жил в Глостер-хаусе, блоке для полуусловно-досрочно освобожденных. Там больным даже выделяли небольшие огороды.

На протяжении многих лет Клайв наблюдал, как многие сотрудники приходят и уходят: «Некоторые люди просто не готовы к этому. Один тип осознает это сразу, может продержаться неделю. Человек, который не готов, но не осознает этого, прячется в туалете. Я знаю двух таких людей. А еще есть люди, которые говорят, что это их не касается».

Вот как раз такие, которые как бы ни при чем, по словам Клайва, могут стать чрезвычайно проблемной категорией, поскольку негативные чувства и страхи становятся всеобщими. В некоторых крайних случаях это привело к самоубийству персонала.

Но в то же время персонал в Бродмуре связан крепкими узами. Клайв с трепетом говорит о взаимоотношениях коллег: «Никогда не забывайте о товариществе. Лишь некоторые сотрудники – друзья, но все без исключения – товарищи!»

За десятилетия работы с ним случались глубокие психологические прозрения, но вечная истина, похоже, заключается в том, что единственное, что можно предсказать, – это непредсказуемость.

СИТУАЦИИ С ЗАЛОЖНИКАМИ БЫЛИ ДОВОЛЬНО РАСПРОСТРАНЕННЫМИ, ТАК ЧТО ВСЕ СОТРУДНИКИ ПРОХОДИЛИ ФОРМАЛЬНУЮ ПОДГОТОВКУ НА СЛУЧАЙ БУНТА.

«Никогда не знаешь, что случится. Когда запираешь и отпираешь пациентов – это самые опасные моменты. Запирание двери в конце вечера разрушает связь, установленную с больными днем». Это может быть опасно.

«После серьезного инцидента нужна чашка сладкого чая, тебя трясет от адреналина». После самых страшных происшествий, свидетелем которых был Клайв, вместо сладкого чая сотрудники отправлялись в паб. Как он выразился, даже после того, как он оказался свидетелем самых экстремальных сцен, «беспокоишься о своем авторитете, боишься показаться слабаком». Было трудно не показывать эмоций.

Клайв ни разу не обращался в службу поддержки персонала. После серьезных инцидентов он не получал ни советов, ни поддержки: «Это считалось признаком слабости. А на разборе после инцидента давали чашку чая, и на этом все». Перемены, казалось, пришли сами собой, и после нескольких случаев самоповреждения персонала о нем стали заботиться с пасторским рвением.

Однако служба в Бродмуре – это не только работа с инцидентами. Есть ряд других навыков, которые тоже нужно использовать. Никогда нельзя гарантировать, что можно контролировать кого-то, но есть возможность уменьшить риск.

По мнению Клайва, «необходимо разрушить барьеры и добиться взаимопонимания». Он гордится своей уникальной работой; гордится историческими вехами учреждения, такими как тот факт, что Ассоциация тюремных служащих была создана именно в Бродмуре.

Клайв не общается ни с кем из бывших пациентов. Это строго запрещено. Если бывший пациент оказывается в радиусе 15 километров от больницы, за ним тщательно следят. Пациентов можно разделить на типы. Клайв описал эти «разные типы»: «Некоторые пациенты не имели представления о своем состоянии. Есть несколько стационарных пациентов. И есть больные, которые годами строили планы побега».

Он также вспоминает хорошие моменты более непринужденного взаимодействия с пациентами. Раньше им разрешалось выходить и подметать улицы. Конечно, с ними обязательно был сопровождающий, но все равно такие выходы давали им ощущение свободы и полезности.

По мнению Клайва, «права человека» были большой катастрофой. Теперь, например, пациенты могут смотреть телевизор, когда захотят. А раньше основное внимание уделялось попыткам заново встроить человека в общество. И о существующей в те годы системе оплаты и вознаграждения можно многое сказать.

Клайв рассказал, что Хитроу жертвовал конфискованные сигареты Бродмуру. Значит, в те дни пациенты могли курить. Они выполняли бытовую работу и получали сигарету: «Пациенты убирали все отделения, когда я начинал. Прислуги не было. Это делали пациенты! В девять вечера обычно выключали телевизор и радио. Пациенты могли работать на огороде. Разве это нормально – позволять больным лежать в постели весь день, как сейчас? Вы можете лежать в постели до одиннадцати утра в реальном мире?»

«ПОСЛЕ СЕРЬЕЗНОГО ИНЦИДЕНТА НУЖНА ЧАШКА СЛАДКОГО ЧАЯ, ТЕБЯ ТРЯСЕТ ОТ АДРЕНАЛИНА». НО ПОСЛЕ САМЫХ СТРАШНЫХ ПРОИСШЕСТВИЙ ВМЕСТО СЛАДКОГО ЧАЯ СОТРУДНИКИ ОТПРАВЛЯЛИСЬ В ПАБ.

В наши дни наметился определенный курс на то, чтобы выпускать пациентов из психиатрических больниц. Клайв заметил, однако, что может быть жестоко выгонять их, если они не хотят уходить. Если пациент поджег стог сена в 1952 году, а затем провел десятилетия в Бродмуре, как он заново встроится в реальный мир? Когда в 1974 году Клайв начал работать в Бродмуре, там были пациенты, попавшие в лечебницу еще в 1930-х годах.

Еще один сотрудник-долгожитель – Пэт Макки, практикующий медбрат, добрый, ободряющий и сострадательный человек, а еще его крепкое рукопожатие говорит о том, что он далеко не слабак. При этом он поразительно скромный и довольно застенчивый: «У меня самая скучная карьера из всех, с кем вы будете говорить». Однако бродмурский медбрат – это важнейшая работа, которая просто скрыта за «10-метровой стеной».

Пэт начал работать в Бродмуре, когда ему был 21 год, и стал сначала ассистентом медбрата. Как и многие другие старожилы Бродмура, он думал поработать тут всего лишь некоторое время, но потом постепенно влюбился в эту работу и в конце концов остался на десятилетия. «Не будет больше поколений, которые работают здесь всю жизнь», – сказал он нам. Как и в случае с Клайвом, отец Пэта работал в Бродмуре. Пэт одобряет передачу работы в этом учреждении из поколения в поколение. Мы спросили его, почему некоторые сотрудники остаются так надолго. Исторически Бродмур был локальным работодателем, в то время как многие ездили на работу в Лондон. А тут можно было работать рядом с домом – это удобно. К тому же многие сотрудники были бывшими военными, и им импонировало заведение, дававшее стабильное пристанище и обеспечивающее строгий порядок, «место, где можно было найти форму и дом».

«У МЕНЯ САМАЯ СКУЧНАЯ КАРЬЕРА ИЗ ВСЕХ, С КЕМ ВЫ БУДЕТЕ ГОВОРИТЬ». ОДНАКО БРОДМУРСКИЙ МЕДБРАТ – ЭТО ВАЖНЕЙШАЯ РАБОТА, КОТОРАЯ ПРОСТО СКРЫТА ЗА «10-МЕТРОВОЙ СТЕНОЙ».

Пэт, как и все остальные, был поражен странной эксцентричностью тогдашнего Бродмура. Когда он начинал в 1982 году, там была «почти военная форма, все было строго регламентировано». Как мы уже говорили, сейчас нет никакой формы. Тем не менее есть некоторые константы, которые он стремился подчеркнуть: «Тут никогда не было смирительных рубашек, никогда не было мягких камер». Такая информация нас очень удивила: в очередной раз многочисленные мифы не совпадали с реальностью.

По мнению Пэта, суть сестринского дела заключается в правильном истолковании ситуации, и у него есть отличная фраза, чтобы описать ее: «Тут нужно шестое чувство – то, что просто нутром чувствуешь!»

Он настолько настроен на заботу о пациентах, что немедленно замечает малейшие изменения в их поведении. Но так было не всегда. В первое время он паниковал и бежал к медсестрам по каждому поводу, и они на нервах «почти всегда курили самокрутки».

Пэт особенно отметил тот факт, что «если поместить человека за 10-метровую стену, это изменит его поведение. Пациенты не отличаются от нас». Больные становятся неуравновешенными, дезориентированными, непредсказуемыми. По этой и другим веским причинам каждая передача смены – довольно сложная процедура.

Пэту удалось донести некоторые из своих ключевых знаний до более широкой публики. Он участвовал в новой британской программе для правонарушителей с опасными и тяжелыми расстройствами личности, которые могут причинить серьезный вред другим. Инициатива была призвана улучшить доступ к услугам в области психического здоровья. Пэт тесно сотрудничает с Министерством внутренних дел, Министерством здравоохранения и тюремной службой. Все вовлеченные пациенты совершили насильственные или сексуальные преступления и были задержаны в соответствии с системой уголовного правосудия или действующим законодательством о психическом здоровье.

Бродмур был одним из двух высокозащищенных учреждений, которые служили тестовыми примерами в этой довольно спорной инициативе, направленной непосредственно на более эффективную защиту населения, улучшение ведения пациентов и их лечения.

ПЭТ НАСТОЛЬКО НАСТРОЕН НА ЗАБОТУ О ПАЦИЕНТАХ, ЧТО НЕМЕДЛЕННО ЗАМЕЧАЕТ МАЛЕЙШИЕ ИЗМЕНЕНИЯ В ИХ ПОВЕДЕНИИ. НО ТАК БЫЛО НЕ ВСЕГДА. В ПЕРВОЕ ВРЕМЯ ОН ПАНИКОВАЛ И БЕЖАЛ К МЕДСЕСТРАМ ПО КАЖДОМУ ПОВОДУ, И ОНИ, ЧТОБЫ УСПОКОИТЬСЯ, КУРИЛИ САМОКРУТКИ.

Безопасность, очевидно, является основной особенностью повседневной деятельности Бродмура. Пит Тернер – специалист по снижению уровня насилия и руководитель программы PMVA Operational Lead High Secure Services в больнице Бродмур. Целеустремленный, слегка напряженный и, вполне справедливо, гордый своими достижениями и тем, что прошел путь от «мальчика за стеной» до нынешней важной персоны национального уровня, он задумчивый красивый мужчина с очень прямым взглядом. Он был менеджером по обучению, затем – врачом, потом стал лидером.

Пит принадлежит к выдающимся пяти поколениям тренеров, которые работали в Бродмуре. Сейчас там работает его сын, как и три поколения мужчин до него. За свою впечатляющую карьеру Пит сделал много важного. Он начал работать там в январе 1991 года, так что, когда мы встретились, шел его тридцатый год в Бродмуре.

Как Пэт Макки и Клайв Боннет, Пит вырос в районе Бродмура: «Я рос, постоянно задаваясь вопросом, что находится за стеной».

Его отец проработал в Бродмуре дежурным медбратом 45 лет. Пит отметил: «У моего отца сильная ценностная база. Он христианин. На него сильно напали, выбили зубы… хотя это произошло не в отделении».

Пит удивил нас, использовав неожиданное слово «оазис» для описания Бродмура, когда впервые пришел туда. Он вспоминает, что больница была очень чистой и опрятной и только униформа указывала на то, что это учреждение для душевнобольных.

По его мнению, средства массовой информации играют важную роль в развитии и формировании представлений о Бродмуре, и он отмахивается от сенсационности, защищая своих пациентов и их крайнюю уязвимость: «Мы здесь не для того, чтобы судить. Люди здесь для того, чтобы о них заботились».

Тем не менее Пит признает, что общественность, безусловно, имеет право знать, что происходит в Бродмуре. Он считает, что теперь довольно последовательно можно говорить о реабилитации этого места в глазах общественности – даже ранние посетители были удивлены и изменили свое мнение.

«Мы находим баланс между безопасностью и лечением. У нас всегда было равновесие».

Пит говорит, что здания «эклектичны. Викторианская эпоха. Восьмидесятые. Огороженные лужайки. Викторианцы были правы: они делали огромные окна, из которых открывался прекрасный вид. Мы учились на ошибках, допущенных с постройками и огороженными участками в 1980-х. Большие окна. Естественный свет. Открытое пространство. Зеленые насаждения».

«МЫ ЗДЕСЬ НЕ ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ СУДИТЬ. ЛЮДИ ЗДЕСЬ ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ О НИХ ЗАБОТИЛИСЬ», – ГОВОРИТ ПИТ ТЕРНЕР, ЗАЩИЩАЯ СВОИХ ПАЦИЕНТОВ И ИХ КРАЙНЮЮ УЯЗВИМОСТЬ.

Бродмур, вспомнил он, был очень самодостаточен. Когда там содержались мужчины и женщины, они много общались и танцевали на дискотеках: «Мы все еще устраиваем такие мероприятия, но в меньшем масштабе. Например, никакого спорта. Когда я начинал, там были кожевенная, столярная, гончарная мастерские и типография». Рядом с больницей был магазин, где продавали то, что делали пациенты. Философия состояла в том, чтобы обеспечить людям достойный день. Тебе заплатят, и ты сможешь потратить деньги на сигареты в магазине. Тогда пациенты получали пособие в размере 90 фунтов в неделю. Возможно, даже более важно, что они могли общаться и взаимодействовать.

А потом у нас убрали полноразмерные столы для бильярда. Не слишком ли мы боимся рисковать?»

С точки зрения Пита, работающего с темой снижения насилия, – раньше были так называемые конвейерные тренеры. Это люди, которых не учили изменять свое поведение в соответствии с потребностями каждого пациента, они применяют ко всем универсальный подход. А Пит хотел «перекинуть мост через пропасть». Следовательно, все его тренеры теперь прикреплены к определенной клинической команде. Благодаря своей работе он создает и контролирует стандарты для всего треста NHS. Пит также отвечает за стандарты предотвращения насилия и агрессии и управления ими во всей Великобритании. Он представил проект совету директоров, затем NHS Англии и Департаменту здравоохранения.

У Пита были некоторые наблюдения относительно изменения характера популяции пациентов, которых он видел за свою долгую службу: «Плохие/безумные/грустные – не так уж много людей действительно больны или принимают большое количество лекарств». Есть, конечно, и другие изменения. Время пребывания здесь сократилось в среднем до пяти лет: «Раньше люди жили тут дольше. Сейчас наблюдается сильная текучка пациентов». Фокус на реабилитации стал значительно сильнее, и Пит очень чувствителен к границам пациентов, говоря: «Без приглашения я бы не вошел в палату пациента, если бы на то не было крайней необходимости. Если вы заходите в комнату к пациенту, значит, вы пришли дать лекарства».

С тех пор как Пит посетил Бродмур в 1990-е годы, он стал свидетелем значительных улучшений – от старомодного приема «запереть их и выбросить ключ» до реабилитации. У него даже есть бывший пациент, работающий у него тренером!

ДОКТОР ГВЕН ЭДСХЕД ПОКАЗАЛА НАМ НЕКОТОРЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ ИСКУССТВА, СОЗДАННЫЕ ПАЦИЕНТАМИ БРОДМУРА, И РАССКАЗАЛА О ТОМ, КАК СООТНОСЯТСЯ ДУШЕВНЫЕ РАССТРОЙСТВА С КРЕАТИВНОСТЬЮ.

Нам очень повезло, что мы смогли обсудить изменяющуюся природу терапии в Бродмуре с одним из самых давних и вдумчивых сотрудников. Впервые мы встретились с доктором Гвен Эдсхед в 2006 году, когда снимали телевизионный документальный фильм о взаимосвязи между безумием и творчеством. Тогда она показала нам некоторые произведения искусства, созданные пациентами Бродмура, и рассказала о том, как соотносятся душевные расстройства с креативностью. В промежутке между тем временем и нынешним моментом у Гвен вышел собственный эпизод в радиопрограмме Desert Island Discs, она писала и преподавала, но в основном делала то, что у нее получается лучше всего: помогала уязвимым больным (в Бродмуре и других учреждениях) выздороветь.

По словам Гвен, то, что мы сейчас видим в Бродмуре, почти невозможно сопоставить с тем учреждением, каким оно было в начале 1980-х. А переезд в новую больницу еще больше отдалит ее от Бродмура тех лет, когда начиналась ее карьера.

«Большая часть информации о больнице в эпоху 1980-х воспринималась и преподносилась искаженно. У этого восприятия существует удивительная параллель с неустойчивой природой пациентов, делающих что-то неправильно. Но представления о больнице того времени были сильно искажены, поэтому в результате у нас появляются образы чего-то, чего на самом деле не существует».

Нарушения – важнейшая тема для Гвен. Нарушение закона – это, конечно, одна из первых причин, по которой пациенты находятся в Бродмуре. Но искажение информации – тоже вид нарушения. То, как СМИ получают информацию о пациентах и как потом ее подают, – тоже своего рода преступление.

Разница между тем, что пишут в газете, и тем, что происходит в отделении, разительна. Бродмур призван быть сумасшедшим домом, но, когда читаешь, что пишут о нем газеты, всю эту чушь, начинаешь сомневаться, где же истинное безумие – там или это журналисты сошли с ума?

«Конечно, многие по ту сторону стены говорили мне, что они читают газеты и поэтому знают, что это место очень опасно. Но на самом деле мир внутри больницы спокоен и хорошо упорядочен. И я лучше останусь тут: здесь безопасно, все соблюдают правила. Это там, за стеной, царит беззаконие с нападениями на улице, и я ничего не знаю о компьютерах. Зачем мне туда выходить?»

Тот период жизни больницы – 1970-е и 80-е – также очаровал Гвен, поскольку это было время, когда в учреждении все еще было сильно чувство общности. По ее мнению, оно давно ушло.

«Очень часто в Бродмуре работало по три поколения семей. Сотрудников обучали работать люди, которые жили в двух шагах. Это была местное предприятие».

«Что бы эти ребята ни делали снаружи, – объясняла она, – они очень редко проявляют стремление хулиганить в больнице. Таким образом, клиника похожа на маленький город, и там, как и во многих небольших сообществах, подавляющее большинство людей все время придерживается правил, и только очень небольшое число вырывается из-за стен и калечит людей. Большинство же просто продолжает жить, не нарушая предписаний и не пытаясь обойти их».

БРОДМУР ПРИЗВАН БЫТЬ СУМАСШЕДШИМ ДОМОМ, НО, КОГДА ЧИТАЕШЬ, ЧТО ПИШУТ О НЕМ ГАЗЕТЫ, НАЧИНАЕШЬ СОМНЕВАТЬСЯ, ГДЕ ЖЕ ИСТИННОЕ БЕЗУМИЕ – ТАМ ИЛИ ЭТО ЖУРНАЛИСТЫ СОШЛИ С УМА?

Как сказала Гвен, на форумах пациентов часто обсуждаются такие проблемы, как «доступ к тостам». И это указывает на то, что становится важным для людей в учреждении длительного пребывания. Нас всех в равной степени поразил этот контраст между высоким уровнем безопасности и самыми банальными бытовыми деталями.

Гвен также подчеркивала большую уязвимость очень нездоровых пациентов.

«Есть довольно много пациентов, которые попадают в Бродмур из-за повторяющегося самоповреждения, поскольку тюрьмы просто не могут справиться с этим. Тюрьмы не могут терпеть, когда люди убивают себя. Тюрьмы умывают руки, боясь, что люди причинят себе вред. Итак, если я отбываю пожизненное заключение^[11] за вооруженное ограбление в тюрьме и начинаю вредить себе, меня захотят отправить в больницу, опасаясь, что я убью себя. Поскольку самоповреждение – это в некотором роде способ избавления от страданий, есть очень много людей, которые осознанно причиняют себе вред, находясь в тюрьме. Трудно понять, насколько мы, психиатры, второстепенны в жизни больницы». Она с некоторым самоуничижением объяснила, что настоящая жизнь больницы сосредоточена в отделении. Консультанты, различные терапевты приходят, но потом уходят, и отделение возвращается в нормальное состояние. «Одна из самых важных вещей, которую нам удалось установить за последние 20 лет, – это то, что в больнице нет “личного пространства”. Тут не существует врачебной тайны. Медики контролируют друг друга, и так гораздо лучше».

Сама терапия значительно изменилась с тех пор, как Гвен начала работать в Бродмуре, и это видно по тому, как обращались с иммигрантами с хирургическим образованием, когда они приезжали в Британию.

«Это были ребята, которые давно хотели приехать в нашу страну работать хирургами, но не могли найти место, в основном по расистским причинам, поэтому им предложили работу в психиатрии. Эти врачи часто были из Индии и Уганды и обучались медицине, а часто и хирургии, и были действительно высококлассными специалистами, которые оказывались либо в общей практике, либо в психиатрии, поскольку это были единственные доступные рабочие места. Поэтому часто попадались очень интересные персонажи, к которым относились довольно расистски и стереотипно».

Раньше, по словам Гвен, индийские врачи были очень увлечены медикаментозным лечением, а молодые женщины-психиатры больше интересовались разговорной психотерапией. Это противоречило укоренившимся, традиционным взглядам: «Многие белые мужчины-психиатры того времени были склонны к телесным наказаниям. Или если, например, человек придерживается правых взглядов и немного помешан на контроле, его может привлечь судебная психиатрия. Это жестокий подход, но верхушка общества и Министерство юстиции считает его надежным».

ТУТ НЕ СУЩЕСТВУЕТ ВРАЧЕБНОЙ ТАЙНЫ. МЕДИКИ КОНТРОЛИРУЮТ ДРУГ ДРУГА, И ТАК ГОРАЗДО ЛУЧШЕ.

Она объяснила, как государственные служащие были вовлечены в эту фазу истории больницы. «Если мистеру такому-то нужно было пойти к зубному, вы должны были написать в Министерство юстиции, сказать, что мистеру такому-то нужно пойти к врачу, и ждать ответа. А потом приходилось связываться с ними всякий раз, когда нужно кого-то перевезти. И Министерство юстиции очень быстро почувствовало, что психиатры в больнице являются либо “ограничителями”, либо “хранителями внутреннего мира” и очень сосредоточены на риске либо были безнадежно либеральными “позерами”».

Гвен описывала ситуацию с консультациями так: «Пациентов не очень часто проверяли. В старые недобрые времена некоторые из этих пациентов могли посещать психиатра только два раза в год. Не то что сейчас, когда нужно приходить на консультацию каждые три месяца. Общество считало, что люди оказывались в психушке навсегда».