Лао-цзы на границе. Проблески мистического видения

Вспомните таких путешественников, как Франциск Ассизский, Генри Дэвид Торо, аборигенов и кельтские племена, а также неспящих звездочетов, с благоговением взирающих на бескрайний космос. Разве не околдовывали однажды каждого из них пышные джунгли, проходящее мимо семейство грациозных оленей, пейзажи, от которых захватывало дух, или потрясающие просторы бескрайнего моря? И разве эти зрелища не повернули их инстинктивно и с благоговейным трепетом к Создателю?

Это «сладкая тишина», которую испытывают те, кто находится на via positiva – позитивном пути. Физический мир формы становится порталом в мир духа, в то время как мистическое ви́дение проникает под поверхность вещей к реальной и вневременной сущности их бытия, которое есть Безымянное. Созерцание, которому паломники в конечном счете учатся, – это практика, растворяющая всякое разделение между видящим, актом ви́дения и видимым объектом.

Другие искатели могут шагнуть в безжалостную пустыню, лишенную комфорта или утешения, где у них нет даже малейшей привязанности к десяти тысячам вещей, включая их личное «Я». Здесь они избавлены от всякого желания, даже стремления к единению с Безымянным. Эти искатели отказались от всего, что мог только подумать и узнать разум. И они приходят к пониманию, что отказ от мирских привязанностей в надежде получить небесную награду – это просто замена низменных желаний эго на более возвышенную привязанность.

Эта безводная пустошь, лишенная растительности, метафорически скрывающая угрозы ядовитых гадюк или скорпионов, является для них путем к абсолютной наготе, к небытию. Это путь отрицания, или via negativa, который часто может больше походить на дорогу в геенну огненную и безумие.

В какой-то момент интеллектуальная и духовная тьма становится всеобщей. В конце концов все странники в дикой местности испытывают затмение разума и духа, когда понимают, что не могут идти дальше самостоятельно. И всё же этот перекресток – обычный указатель на пути к углублению созерцания. Дао становится непроходимой пустыней, Путь – тупиком, где дух чувствует себя покинутым и совершенно беспомощным. Ищущие знают, что их просят отказаться от всего, но остаются в недоумении, как и с чего начать. Они теряют смысл и мотивацию, теряют ориентир и чувствуют себя лишенными Самого Безымянного. Они не могут больше сделать и шага в этой тьме, но стараются хотя бы сохранить открытость и восприимчивость к любой помощи, которая могла бы спасти их, полагая, что божественное наставление и Благодать принесут свет в нужное время. Как говорил Лао-цзы, у хорошего путешественника нет заранее определенных планов.

Именно тогда паломники понимают, что, как потенциальные мистики, надеющиеся однажды раствориться в Безымянном, всего лишь невежественные новички. Именно тогда они могут получить некоторое представление о бесконечных просторах Безымянного, которое они ищут, понимая, что, как духовные странники, они сделали всего несколько спотыкающихся шагов на пути в тысячу миль. Чем больше они узнают о Безымянном, тем больше могут видеть собственное невежество и тем больше понимают, что́ им еще предстоит открыть. Путешественники также могут задаться вопросом: а не оставили ли их учителя духовной жизни после себя лишь шелуху и отбросы своего личного опыта? Потому что они тоже, едва перешагнули порог в бесконечность божественного единения, исследовали, возможно, лишь единственный коридор, ведущий в одну комнату бесконечно обширного замка.

Тогда паломники, возможно, начнут подозревать, что союз с Безымянным, к которому они сейчас так страстно стремятся, – всего лишь низшая ступень нового порядка. В конечном счете пределы этого внутреннего коридора для духовных учителей и для них самих, как и само Дао, исчезают в тайне и безвестности.

Не волнуйтесь! Этим путешественникам стоит напомнить себе, что у них есть целая вечность, чтобы найти точку, в которой они полностью исчезнут в Божественности и останется только то самое Безымянное.

Не все, кто блуждает, заблудились.

Очевидно, что эти поиски будут принимать различные формы в течение бесчисленных поколений и перерождений, что, по-видимому, является единственным обоснованием сознательного существования. Искренним искателям остается только ухватиться за это Безымянное, когда Оно проносится через каждое из их воплощений, и держаться за Него изо всех сил, позволяя нести их через сколько угодно циклов, пока наконец Оно не приведет к покою в гнезде под названием «дом». И если Оно там полностью поглотит их, тем лучше.

2. Безымянное

Существует некая реальность, появление которой предшествует даже небесам и земле. Действительно, у нее нет формы, не говоря уже о названии. Глаза не видят ее. У нее нет голоса, который могли бы уловить уши. Мы не можем назвать ее высшим разумом или Буддой – это нарушит ее природу.

Дай-о Кокуши

Дионисий лукаво подмигнул и, усмехнувшись, сказал: «Сознавая это, авторы священных книг прославляют Его всеми именами, но в то же время они называют Его Безымянным». Таким обозначением мы накладываем на Него ограничения. И, как писал Дай-о Кокуши, нарушаем Его природу. Мы приводим доводы в пользу идолопоклонства, потому что, присваивая имена Безымянному, мы создаем объект, которому поклоняемся, предмет, которому, говоря человеческим языком, мы очерчиваем пределы и таким образом совершаем фундаментальное богохульство. Не все идолы вырезаны из дерева или высечены из камня, поскольку в наших головах мы можем поклоняться этому воображаемому творению в терминах и визуализациях, которые только могут вообразить наши неполноценные умы. Мы можем приручить его в пределах нашей фантазии, в пределах периметра нашей зоны комфорта и поставить на полку, чтобы он сосуществовал рядом с другими идолами, такими как потребление, власть, популярность, безопасность и успех. Именно таким образом мы ограничиваем безграничное.

Такое идолопоклонство в каком-то смысле позитивно и снова чем-то смахивает на наши благие намерения, ведь мы хотим понять Безымянное и стараемся сделать это изо всех сил. Но в конечном счете эти тщетные усилия приводят нас в тупик, и мы с оглушительным грохотом ударяемся о стены обыденности. Как и все наши живущие во времени боги, эти идолы и их поклонники оказались в ловушке Чанчжоу.

Наши предки верили в божества неба и погоды, даже Солнечную систему и дни недели называли в честь целого пантеона римских богов. Они связывали разных богов с разными функциями: Один и Марс – боги, которые наслаждаются войной так же сильно, как и мы, Тор – громовержец, Венера – богиня любви. У древних греков и римлян, казалось, был бог, отвечающий за каждую человеческую эмоцию или за каждое действие природы, и всё это мы по-прежнему находим в индуизме. (Особенно любопытны чувства тактильного голода и ревности.) У нас есть триединства Отца-Сына-Духа и Брахмы-Вишну-Шивы – создателя-хранителя-разрушителя и девы-матери-старухи. Даже в монотеизме Святой Бог имеет много имен: Элохим, Яхве, Эль-Шаддай, Адонай или девяносто девять имен Аллаха, с непостоянным настроением, меняющимся в диапазоне от «мстительного Убийцы» до «любящего и бесконечно сострадательного Отца». У нас есть Бог, Богиня, Ра, Исида и Осирис, Великий Дух, Иисус, Кришна. Или попытаемся более абстрактно описать сущность, стоящую за этими олицетворениями Бога: Божество, Конечное Существо, Основа Бытия, Высшее Существо, Бесконечность, Христос, Слово, Свет, Ничто, Источник, Сущностность. Все эти имена пытаются уловить темноту и сокрытость неназываемого, и это всё равно что схватить охапку дыма. Даже Лао-цзы, зная, что он не может назвать невыразимое, всё равно называл его Дао, или Путь.

Ясно, что, если духовные путники надеются погрузиться в невыразимое Безымянное, ощутить Истинную Святость, которая раскрывается только в бессловесном царстве, они должны выйти за пределы слова «бог» и любого понятия «бог». Так, Майстер Экхарт молился: «Боже, избавь меня от бога!» Буддисты аналогичным образом предупреждали: «Если вы встретите Будду на дороге, убейте его». Опыт Безымянного описал Раймон Паниккар:

… – это опыт пустоты, отсутствия, благодаря которому человек осознаёт, что существует «нечто большее», но не в количественном порядке, не то, что завершает, а то, что не имеет дна, – бессодержательность, Небытие, нечто большее, именно то, что делает возможным переживание.

Индуистские садхаки^[4], повторяющие мантру «Сохам» («Я есть Это»), в конце концов узнают, что не следует придавать значения всем атрибутам, которые человечество наложило на «Я» и «Это». Первоначально они могут усвоить, что «Я» относится к неназванному Истинному «Я», вне всех образов и характеристик, к «Я», которое участвует в Этом Безымянном. Но по мере того как они приближаются к границе, природа «Я» также меняется и является не чем иным, как именно Этим. Личное «Я» растворяется в едином универсальном «Я» всех, о котором я расскажу подробнее в следующей главе. В конце концов мантра поднимается из глубины их души, и именно Это нашептывает мантру. Я и Безымянное действуем как единое целое.

А как насчет бесчисленных «атрибутов» Безымянного? Мы любим приписывать Ему человеческие эмоции и поступки, воссоздавать бога по нашему образу и подобию. И всё же каждый термин, который мы используем, разбивается вдребезги перед трансцендентностью, которую мы не можем ни произнести, ни постичь.

«Мы говорим о Боге, – однажды сказал Августин группе слушателей. – Неудивительно, что вы не понимаете. Если вы можете это понять, то это не Бог». Мы можем знать только это о Безымянном: пока мы ограничены этим земным измерением, мы не можем познать Его. Любое представление о Божественности, которое мы создаем, говорит больше о нас самих, чем о Нем и Его природе.

Это не относится к категориям вещей, которые существуют или не существуют, и о Нем нельзя думать в терминах нового или старого. Это ни длинное, ни короткое, ни великое, ни малое, ибо Оно превосходит все пределы, меры, имена, следы и сравнения… Начните рассуждать об этом – и вы сразу же впадете в заблуждение.

Хуанг По

Безымянное существует не только для того, чтобы развлечь Себя. Оно помогает нам и раззадоривает, провоцируя новые попытки разобраться. Оно намекает на Себя, оставляя в нашей жизни подсказки о Своей природе, как картинки, очень быстро мелькающие на экране, а затем так же быстро исчезающие. Прятки, танцы за вуалью, кажется, Его любимые игры.

Более того, мы ошибаемся, когда описываем Безымянное просто как доброе, всемогущее, всезнающее и совершенное Существо. Или используем любую другую превосходную степень, которая возникает в нашем воображении, и приписываем ее нашему представлению о боге. Конечно, Евангелист мог бы сказать «Бог есть Любовь», исходя из своего личного опыта.

И мы бы согласились, если вдруг почувствовали, как какая-то затмевающая всё на свете любовь влияет на нашу жизнь. Переживать Божественность как любовь – значит, проживая жизнь на земле, жить на небесах. Переживать Божественность как гнев, представляя его как палача, значит жить в аду. Любовь может быть проявлением Безымянного, Его индивидуальным выражением или Становлением, и это так же верно, как водопад или извержение вулкана, но утверждение, что это то, чем являются Безымянное и Его природа, накладывает концептуальные человеческие границы на Его безграничные возможности.

Чтобы проявить какую-либо свою характерную черту или эмоцию, например любовь, сострадание, мудрость или красоту (а также противоположные им гнев или месть), Безымянному нужны существа как одушевленные, так и неодушевленные. Оно выражает все эти качества через творение, но внутри бесформенного, универсального Существа нет никаких личных особенностей. Скорее, эти качества подобны одной ткани, одной субстанции. Например, Безымянное содержит в себе и порождает Любовь, и мы могли бы сказать, что Любовь – это выражение Безымянного, но если мы спросим Безымянное, что Оно такое, то наверняка не получим ответа. Безымянное обитает в тишине, как бы это ни сбивало с толку путешественников, всё еще полагающихся на свой интеллект.

В конце концов, ищущие должны признать, что они приближаются к некоторому осознанию божественной природы по мере избавления от всех концепций Божественности, которые они когда-либо себе представляли или изучали. Безымянное не имеет пола, не баюкает преданных ему в своих руках. Оно не принадлежит ни к какой расе, нации, культуре, церкви, храму, синагоге, политической партии. Оно не имеет никакого отношения к священным или патриотическим символам. Оно не признаёт отдельного племени «избранных людей», ибо Оно избрало всё творение своей сферой деятельности.

Чтобы войти в человеческий дух, Безымянное должно избавиться от всех своих имен и атрибутов, точно так же как ищущие должны содрать свои ярлыки, прикрепленные к их человечности, снять всё, что не является Безымянным, прежде чем они смогут войти обнаженными в союз с Обнаженным. Как сказал некий христианский монах в одной из своих проповедей, Иисусу пришлось выгнать всех торговцев из храма, прежде чем он смог туда войти. Лао-цзы также должен был покинуть Чанчжоу с его словесным и бессмысленным беспорядком, его политическими интригами и бесконечным накоплением хлама. Ему пришлось погрузиться в бессловесные пустоши, лишиться титула, имущества, дома и отказаться от своего представления о себе, прежде чем он смог столкнуться с невыразимым.

Все наши слова, догмы и ритуалы подобны детям, играющим в песочнице перед Бесконечной Тайной и Чудом.

Ричард Рор

Один философ отправился навестить Брахму, Вишну и Шиву. Он искал мудрость на протяжении всей своей жизни и наконец решил, что должен обратиться непосредственно к ее источнику.

Сначала этот человек пришел к богу Брахме, Творцу всего сущего, чтобы задать свои вопросы. Однако философ был раздосадован, потому что божество оставалось в глубоком созерцательном трансе и игнорировало все вопросы.

Затем он встретил Господа Шиву, Разрушителя, который был в разгаре своего танца перемен и метал огонь и молнии на землю. Когда философ прервал его занятие и попытался расспросить, Господь Шива пришел в ярость и пригрозил превратить философа в пепел, если он не уберется подобру-поздорову.

Реакция Шивы разозлила мужчину еще больше, поэтому, когда он обнаружил мирно спящего Господа Вишну, Хранителя, то сильно пнул его ногой и проклял богов, которые так плохо обращались со своими подданными. Господь Вишну, всегда сострадательный, вздрогнув, проснулся, но в соответствии со своей природой мягко ответил философу: «О, мой дорогой господин, я надеюсь, вы не повредили ногу».

Очень немногие готовы отправиться из мира речи в тишину и одиночество за стеной. Это пугающее утверждение, но оно, возможно, объясняет, почему большинство предпочитает богов, которые им понятны, и банальный мир, где можно безопасно поклоняться таким богам (не требующим от человека реальных изменений в своей жизни). Путешествие в безмолвие и тайну требует от искателя полного преображения и немалого мужества, чтобы возвыситься над десятками тысяч понятных и познаваемых вещей, проникнуть в темноту и непостижимую бездну сознания. А там найти и оседлать Быка, поехать на нем домой и в конце концов потерять след маленького «я» в безграничной пустоте Безымянного.

Это работа всей жизни, и, как упоминалось ранее, это паломничество, в котором даже опытные созерцатели остаются вечными новичками. Пока искатели существуют в человеческом теле, они подвержены путанице в словах и идеях, сомнениях и конфликтах и во всей паутине обыденности. Чжуан-цзы заметил (возможно, с насмешкой): «Где мне найти человека, позабывшего слова? Он – тот, с кем я хотел бы поговорить».

И всё же призыву невозможно сопротивляться. Когда странники проявляют настойчивость и откликаются на него, то постепенно ослабляют хватку за свои прежние привязанности – если не полностью, то, по крайней мере, до такой степени, что граница и тайна за ее пределами становятся видимыми и кажутся реально достижимыми.

Те, кто остался в Чэнчжоу и предпочел более безопасных богов, всё еще могут увидеть мельком Безымянное по более или менее понятным им описаниям и учениям будто через неясные очертания, скрытые тонкой завесой, за которой Оно скрывается. Безымянное позволяет определять себя в ограниченных терминах, потому что эти слова соответствуют ступени эволюции, на которой стоит конкретный слушатель, и всегда через Благодать побуждает этого человека подняться на следующую ступень, где Оно раскроет Себя еще немного больше.

План, время и темп этих личных продвижений не должны быть предметом обсуждения или осуждения – никакого косого взгляда на других и их прогресс или его отсутствие, никакого чувства превосходства или неполноценности, никакого правильного пути или неправильного, лучшего или худшего, истинного или ложного. Нет места эгоистической духовной гордыне, которая молится: «Благодарю тебя, Господи, что я не такой, как тот мытарь».

Существует своего рода миссионерское рвение, которое чувствует, что должно «спасать» неверующих или равнодушных. Стоящий на пути Дао посоветовал бы в данном случае дать каждой душе свободу развиваться в ее естественном потоке, а буддист сказал бы, что собственные усилия каждого человека ведут к его или ее личному освобождению. Учите примером, а не словами, но отвечайте на вопросы, если они возникнут, в меру вашего понимания. Иисус сказал: «Не стоит метать жемчуг перед свиньями», – довольно суровая аналогия, сказанная для семитской аудитории, избегающей свинины. Чжуан-цзы высказал то же самое более мягко:

Бесполезно восхвалять океан лягушке,

которая живет в колодце.

Бесполезно говорить о красоте зимы мухе,

которая умирает за один летний день.

Тогда зачем говорить о Дао педанту,

заключенному в тюрьму своего ума?

Классическим примером последнего является греческий философ Сократ. Он пренебрег своей интуицией, неоднократно нашептывавшей ему про трансцендентное, и не смог, подобно Лао-цзы, пройти через врата в Безымянное из-за своей любви к интеллекту. Он представлял рай как собрание всех великих умов прошлого, форум, где избранные могли провести вечность, обсуждая философию.

Из-за того что мы использовали отказ Лао-цзы от десяти тысяч вещей Чэнчжоу и его последующий выход к границе – его личное путешествие в тысячу миль – как символ паломничества, искатели могут чувствовать, что и они должны отправиться куда-то, к экзотическим или святым местам, чтобы найти Безымянное. Однако, по правде говоря, это путешествие внутреннее, и оно начинается прямо там, где мы находимся в данный момент, а вовсе не путешествие пешком, верхом или на самолете. Духовные паломники начинают с исследования глубин своих внутренних ландшафтов. Однако поиск в конечном итоге приводит к Великому Внешнему.

Путь может со временем выйти за пределы шумного Чанчжоу, даже если эти странники остаются запертыми в его дворах и на рынках. Безымянное – это тайна, но она не скрыта от наших глаз. Созерцатели улавливают Его проблески внутри и вокруг себя при каждом колыхании завесы, в глубочайшем центре своего духа и во всем творении. Неверие в то, что люди отделены от Безымянного, что Божественное находится где-то «там, наверху», в то время как они продолжают спотыкаться «здесь, внизу», является самым фундаментальным дуализмом и причиной печали в земном существовании.