Англия Тюдоров. Полная история эпохи от Генриха VII до Елизаветы I

На протяжении всего правления Генриха VII его внешняя политика оставалась оборонительной: он реагировал на события за рубежом, чтобы защитить корону и династию^[131]. Изначально находясь в долгу перед Бретанью и Францией, он был вынужден нейтрализовать возможности Франции, Испании, Бургундии и Шотландии извлечь выгоду из йоркистских претендентов на английский престол и укрепил северную границу с Шотландией. Таким образом, цель его первых шагов состояла в том, чтобы выиграть время. Были подписаны перемирия с Францией и Шотландией, с Бретанью заключили торговое соглашение, в марте 1488 года начались переговоры о помолвке принца Артура с Екатериной Арагонской. Заключенный в Медине-дель-Кампо договор (27 марта 1489 года) закрыл для йоркистских претендентов Арагон и Кастилию и запланировал будущий брачный союз. Тем не менее больше всего остального Генриху требовался альянс с Бургундскими Нидерландами, основным рынком для английского экспорта и плацдармом для йоркистов. Однако эрцгерцог Австрийский Максимилиан Габсбург (германский король с 1486 года; император Священной Римской империи с 1493; регент при несовершеннолетнем сыне Филиппе) был готов лишь продлить на год договор Эдуарда IV. Дома его мучило широко распространившееся недовольство во фламандских городах, и у него не хватало сил обуздать йоркистские происки своей тещи, вдовствующей герцогини Маргариты, сестры Эдуарда IV. Ее вдовьи земли обеспечивали ей средства, чтобы предпринимать самостоятельные действия. К тому же Максимилиана отвлекала необходимость защищать владения австрийских Габсбургов от венгров.

Первым важным, пусть и неохотным решением Генриха VII стало оказание помощи Бретани по Редонскому договору (14 февраля 1489 года), когда Карл VIII Французский открыто угрожал аннексировать герцогство. На материк отправились 6000 английских солдат под командованием лорда Добене. Однако сами бретонцы были разобщены, а их габсбургские и испанские союзники отличались ненадежностью. Когда перед лицом поражения Анна Бретонская вышла замуж за Карла VIII (6 декабря 1491 года), объединение Франции, начатое Жанной д’Арк и Карлом VII, практически завершилось. Генрих VII поэтому продемонстрировал силу: он заявил свои притязания на французскую корону, хотя изначально намеревался лишь повторить выгодный в финансовом отношении договор, заключенный Эдуардом IV в Пиккиньи (18 августа 1475 года). И Генрих преуспел. Осенью 1492 года он вошел в Булонь во главе армии из 26 000 человек, но подписал мирный договор в Этапле всего через 33 дня после начала кампании. Карл VIII обязался прекратить поддержку Перкина Уорбека и других йоркистских претендентов, выплатить долги по предыдущему договору Эдуарда IV и компенсировать затраты на кампанию Генриха в Бретань (£124 000) взносами дважды в год по £25 000.

На деле Карл VIII страстно желал начать свою итальянскую авантюру. Его победы подталкивали европейские страны к созданию оборонительных союзов. Таким образом, был утвержден договор, заключенный в Медине-дель-Кампо, Англия присоединилась к Священной Лиге, а в Эйтоне подписали перемирие с Яковом IV Стюартом. Хотя Яков не отказался от «Старого Союза» с Францией, в августе 1503 года он женился на дочери Генриха VII Маргарите. Magnus Intercursus тем временем закрыл Нидерланды для йоркистов (24 февраля 1496 года). Этот договор стал кульминационным событием продолжительной торговой войны. Терпение Генриха в отношении помощи Максимилиана Перкину Уорбеку лопнуло в конце 1493 года, по этой причине английскую торговлю с Антверпеном и Нидерландами переключили на Кале. В мае 1494 года Максимилиан и Филипп ввели ответное эмбарго. Соответственно, договор сочетал политические и коммерческие статьи: торговля восстанавливается в прежних объемах на условии, что оба государства обязуются не укрывать бунтовщиков другой стороны, при этом Максимилиан и Филипп обещали, что герцогиня Маргарита лишится своих вдовьих земель, если нарушит договор. Несмотря на то что возникли новые разногласия, когда Филипп попытался ввести дополнительную ввозную пошлину на ткань, в мае 1499 года Magnus Intercursus был подтвержден вторым договором.

В том же месяце Екатерина Арагонская по доверенности сочеталась браком с принцем Артуром. В октябре 1501 года она наконец прибыла в Англию, и 14 ноября состоялось свадебное торжество. Однако Артур скончался в Ладлоу 2 апреля 1502 года. Десять месяцев спустя Елизавета Йоркская умерла в родах – новорожденная тоже не выжила. Хотя Испания в качестве тактического шага пыталась затребовать обратно приданое Екатерины, не понадобилось много времени, чтобы приступить к переговорам о ее браке с принцем Генрихом. Затем другие смерти усложнили картину настолько, что, несмотря на получение от папы необходимого разрешения к марту 1505 года, брачный договор при жизни Генриха VII так и не заключили.

Изабелла Кастильская скончалась в ноябре 1504 года. Хотя объединение двух испанских королевств было достигнуто посредством брачного союза Фердинанда Арагонского с Изабеллой, после ее смерти Испания, казалось, снова начала распадаться. Фердинанд и эрцгерцог Филипп стали соперниками за регентство в Кастилии (притязания Филиппа строились на праве его жены Хуаны, дочери Фердинанда и Изабеллы). Это означало, что два союзника, от которых Генрих VII зависел в защите от Франции, превратились в противников. Он отреагировал англо-бургундским сближением: в 1505 году Генрих «дал взаймы» Филиппу £138 000, чтобы поддержать его попытку получить Кастилию – к 1509 году ему было предоставлено в целом £342 000^[132]. В ответ Фердинанд развернулся в сторону Франции и заключил договор в Блуа (октябрь 1505 года): в марте следующего года он женился на племяннице Людовика XII. Людовик и Фердинанд, таким образом, объединились против Филиппа, Максимилиана и Генриха VII. Кастилия была призом, а Нидерланды – искушением. Так, когда в январе 1506 года по пути в Кастилию Филиппа и Хуану прибило к берегу недалеко от Уэйтмута, Генрих VII развлекал их три месяца! Появившийся в результате Виндзорский договор (9 февраля) был ответом Генриха на договор в Блуа. Во-первых, он признал Филиппа королем Кастилии и взял на себя обязательство помогать ему (по возможности), если кто-либо вторгнется в его настоящие или будущие владения. Во-вторых, две стороны обещали друг другу взаимную оборону и отказались поддерживать бунтовщиков другой стороны. Затем, вторым договором Филипп и Хуана взялись организовать брак Генриха с сестрой Филиппа Маргаритой Савойской, фактической правительницы Нидерландов. И наконец, Филипп санкционировал торговые переговоры, которые завершились заключением Malus Intercursus (30 апреля 1506 года), фламандцы дали документу такое название, поскольку он явно благоприятствовал Англии. Однако этот договор так никогда и не вступил в силу.

Филипп умер в сентябре 1506 года, и его смерть лишила Генриха достигнутых договоренностей. Нидерланды перешли к шестилетнему сыну Филиппа Карлу, а Фердинанд восстановил себя в роли регента Кастилии, приговорив Хуану к вечному заточению на основании помешательства. Хотя Генрих всерьез обдумывал англо-бургундско-испанский альянс, предлагая жениться на Хуане и снова поднимая вопрос о бракосочетании Екатерины Арагонской, в итоге он поступил осторожно, удовлетворившись тройственным союзом между Англией, Нидерландами и Францией. Брак, таким образом, планировался между юным эрцгерцогом Карлом (впоследствии Карл V) и дочерью Генриха Марией, а также между принцем Генрихом и Маргаритой Ангулемской, сестрой Франциска, предполагаемого престолонаследника Франции. Однако главной ареной борьбы европейской дипломатии стала Италия, где Людовик XII порвал с Венецией и достиг понимания с Фердинандом. Соответственно, когда в декабре 1508 года сформировалась Камбрейская лига, ее членами стали папа римский, Людовик XII, Максимилиан, Карл и Фердинанд. Несмотря на то что Генриха не включили в состав Лиги, он не был изолирован: все стороны этого альянса поддерживали с Англией дружеские отношения, поэтому ее интересы обеспечивались, если страна не будет вспоминать о притязаниях Генриха V на корону Франции.

Культурную атмосферу при Генрихе VII сложно оценить. Эдуард IV и Ричард III были собирателями книг и покровителями наук, Генрих и его мать Маргарита Бофорт следовали их примеру. Генрих ввел при своем дворе должность королевского библиотекаря и построил библиотеку в Ричмонде. Однако гуманизм практически не просочился в это королевское учреждение: в библиотеке Генриха хранилось ничтожно мало английских и латинских трудов, она была наполнена произведениями на французском языке – сочинениями Фруассара, Шартье, Кристины Пизанской и других, хорошо были представлены романы вместе с французскими переводами классических текстов. Складывается впечатление, что и Генрих VII, и Генрих VIII собирали книги, не имея гуманистической направленности. Для них важнее было «ученое» или «романтичное» рыцарство, ни тот ни другой не увлекались древнегреческим и латинским языками^[133].

Мощным средством культурного сдвига в этот период стала возросшая производительность печатных станков. С 1504 года Генрих VII назначал королевского печатника, и пост занимали два живущих в Лондоне нормандца: Уильям Фак (с 1504 года) и Ричард Пинсон (с 1508). Винкин де Ворд, родом из Верта в Эльзасе, работал печатником у Маргариты Бофорт. Он был помощником Кэкстона с 1476 года, когда в Англии впервые появился печатный станок, и в 1491 году получил в наследство от мастера помещение и оборудование для печати^[134].

Подъем в стране печатного дела стимулировал перемены: он действовал как катализатор, ускоряющий и изменяющий существующие пути информации настолько, что в итоге породил более требовательное, независимое и образованное общество. Протестантский мартиролог времен правления королевы Елизаветы Джон Фокс говорил о «великолепном искусстве печати… которое принесло большое увеличение учености и знания, последовали и другие многочисленные ценности, а особенно помощь истинной вере»^[135]. Неслучайно европейская Реформация совпала по времени с развитием книгопечатания; в Англии ссора Генриха VIII с папой римским дала печатникам идеальную возможность расширять свое дело, публикуя религиозные и полемические сочинения. Выпуск книг постоянно увеличивался: тогда как Кэкстон с 1476 по 1491 год напечатал только 107 произведений, то в 1520-е в Англии вышло 550 наименований печатной продукции, в 1530-е – 739, в 1540-е – 928, а в 1550-е – 1040^[136]. Правда, тираж изданий был невелик: даже в 1563 году правительство заказало 300 экземпляров работы, предназначавшейся для внешнего и внутреннего рынка. Фактически 600–700 экземпляров считалось большим тиражом, хотя первое издание английского Евангелия Тиндейла (1525) имело тираж 3000 экземпляров. Однако в эпоху Возрождения книги считались общим достоянием, и владельцы не скрывали их от других людей, разве что произведения еретического содержания. Знание рассматривалось как «дар Божий, который не подлежит продаже»: эта средневековая идея зиждилась на наставлении Христа апостолам: «Даром получили, даром давайте» (Матф. 10: 8). Иногда экслибрис владельца получал форму «Liber Ricardi Pace et Amicorum» – «Книга Ричарда Пейса и его друзей». Соответственно, как в наше время у периодики, обращение книги значительно превышало ее тираж, к тому же в культуре, где идеи передаются устным словом не меньше, а может, и больше, чем письменным, воздействие книг превышало даже их обращение.

Правление Генриха VII отличает государственная мудрость. Победитель при Босуорте предпочитал стабильность: он мог проявлять строгость и беспощадность, но никогда кровожадность или эгоистичность. В сравнении с Генрихом V, Эдуардом IV и Генрихом VIII он кажется загадочным и закрытым. Он действительно держал дистанцию, как это делали Генрих IV и Генрих VI, но не впадал в крайности^[137]. В 1492 году Генрих лично возглавил «королевскую армию» в походе во Францию, осознавая, что аристократия (и парламент) превозносят королей, стоящих на страже чести, и почитают недостойными тех, кто (подобно Генриху VI) избегает рыцарского долга. Кроме того, Генрих старался централизовать английскую политику. Тюдоровский двор становился притягателен, и если территориальная власть еще находилась в руках местных магнатов, то Совет правоведов укрощал раздоры залогами и взысканием королевских прерогатив. И наконец, дипломатическая работа и меры безопасности Генриха обеспечили долговечность его династии. Турбулентность XV столетия была подавлена, и расчищен путь для Уолси и Томаса Кромвеля. Тем не менее Генрих опирался на остроту своего ума, а не на божественное право, как утверждала его пропаганда. Подобно Карлу II – хотя это единственное сходство между ними, – он не имел желания продолжить скитания снова.

4
Могущество Уолси

Вследствие смерти принца Артура 22 апреля 1509 года Генриху VII наследовал его младший сын, который по настоянию Совета начал правление с женитьбы на Екатерине Арагонской, вдове своего брата. Этот брак позже имел серьезные последствия, но тогда был выполнением договорных обязательств Генриха VII. Следующим шагом Генриха VIII стала казнь Эмпсона и Дадли. За восшествием на престол последовала политическая обратная реакция, которую порождало возмущение действиями Совета правоведов Генриха VII, его системой долговых обязательств, залогов и принуждений. Некоторые юристы общего права также выступали против упрощенности йоркистско-тюдоровского эксперимента по «доходам от землевладения». Поскольку получатели коронных земель подавали отчетность в королевскую казну, они обходили не только финансовые, но и юридические процедуры казначейства. Это вызывало растущую озабоченность: было неясно, вполне ли такие методы основаны на надлежащей правовой процедуре и, соответственно, законны ли они. Кроме того, решения Совета правоведов и служащих казны официально не регистрировались в протоколах судов общего права, а часто были устными или записывались в деловых дневниках. Эти вопросы обсуждались советниками и судьями общего права в октябре и ноябре 1509 года, когда и было решено, что так называемый внесудебный эксперимент следует отменить. В формулировке протоколиста Совета, «Совет и судьи посчитали целесообразным и необходимым упразднить названные суды, потому что они больше не будут использоваться»^[138].

Протоколист говорил правду: при восшествии на престол Генриха VIII правила «целесообразность». По акту его первого парламента, работавшего в январе–феврале 1510 года, финансы казны были поставлены на предписанную законом основу и продолжили работать примерно так же, как и раньше. Однако Совет правоведов как специальный орган Тайного совета упразднили, инспекторов коронных земель подчинили стандартным процессам казначейства и лишили полномочий брать обязательства о надлежащем исполнении обязанностей и выплате долгов. Также в ноябре 1509 года остановили деятельность общих комиссий (специальных выездных сессий суда по всему королевству для рассмотрения жалоб), которые учредил Совет в июле 1509-го. Хотя в комиссии поступало много жалоб, большинство из них носило незначительный характер: «Рассмотрено всего несколько жалоб по криминальным и иным делам, ради которых следует создавать подобные комиссии»^[139]. Реакция против правления Генриха VII была эмоциональной и не имела под собой веских оснований. Эмпсона и Дадли признали виновными в измене на показательных судебных процессах, но акты об объявлении их вне закона в парламенте не прошли. Год они провели в заключении, а потом были обезглавлены. Эти казни были продуманным шагом, чтобы дать новому режиму возможность воспользоваться достигнутой Генрихом VII стабильностью, не принимая на себя сопровождающего ее бесчестья. Для полноты картины аннулировали несколько долговых обязательств Генриха VII на том основании, что они «были взяты без всякой цели, обоснованной или законной… при помощи неподобающих средств некоторыми людьми из Совета правоведов нашего покойного отца в нарушение закона, неразумно и несправедливо»^[140]. Мера была костью, брошенной недовольным, но она сработала: никто не жаловался, что правительство Генриха VIII забыло отменить основную массу неоплаченных залогов, сроки многих из которых истекли только в 1520-х годах. В данном случае Генрих VIII сразу продемонстрировал свой образ мыслей, было в нем уже что-то безжалостное, хотя при восшествии на престол принцу едва исполнилось восемнадцать лет.

Генрих VIII умел был очаровательным, порой вгоняющим в трепет, а иной раз становился и отвратительным. Его эгоизм, самоуверенность и способность размышлять происходили из сочетания хитрого, но посредственного ума с тем, что выглядит подозрительно похожим на комплекс неполноценности. Генрих VII восстановил в стране стабильность и королевскую власть, а его сын решил расширить эту власть, по всей вероятности, не только из политических соображений, но и в силу собственного характера. По ходу правления Генрих VIII добавил к идее существующего «феодального» королевства «имперские» черты, он стремился придать словам rex и imperator значение, невиданное со времен Римской империи. Он желал завоеваний, соперничающих со славными победами Эдуарда Черного принца и Генриха V, жаждал обрести золотое руно, которым для него была корона Франции. По сути, он хотел возобновить Столетнюю войну, несмотря на успешное объединение французских земель династией Валуа и смещение интереса европейской политики в сторону Италии и Испании. То и дело усилия его более конструктивных советников ни к чему не приводили, их разрушали героические грезы короля и дорогостоящие войны, в которых расходовались зря солдаты, деньги и оружие. Однако если гуманистическая критика войны Колета, Эразма Роттердамского и Томаса Мора хорошо известна, то не следует забывать и о том, что «честь» в эпоху Ренессанса требовалось отстаивать всеми доступными средствами, в крайнем случае в бою. «Честь» была краеугольным камнем аристократической культуры; монархи утверждали, что в отличие от своих подданных у них нет «вышестоящих», у кого можно искать защиты, и поэтому, когда дипломатия не дает результата, им остается только принимать «решение» войны. К тому же война была «спортом королей». Состязаясь династически и территориально с другими европейскими монархами, прежде всего с Франциском I, Генрих VIII признавал сложившийся порядок и, что еще понятнее, отвечал запросам народа. При нем состоялись самые смелые и наиболее масштабные вторжения во Францию со времен Генриха V. В действительности только малая часть современников осознавала, насколько серьезный и долговременный экономический ущерб могла нанести эта война эпохи Ренессанса.

Поскольку Генрих VIII любил «увеселения в хорошей компании», как он заявлял в собственной песне, то был менее последовательным в проведении своей политики, чем его отец. Составление дипломатических документов казалось ему делом «и нудным, и утомительным»; подобно Эдуарду IV, но в отличие от Генриха VII, он полностью погружался в развлечения королевского двора. Тем не менее он обладал решающим влиянием в ключевых вопросах, к которым относились, например, дипломатическая деятельность, военное вторжение во Францию, тактика его первого развода, формулирование верховенства монарха и теология англиканской церкви в 1540-е годы. То, что Уолси и Томас Кромвель как премьер-министры имели власть в том масштабе, какую им зачастую приписывают, не имеет ничего общего с реальностью, хотя оба в значительной степени контролировали реализацию политики в качестве руководителей исполнительной власти, когда вопрос уже был решен. Действительно, Генрих давал своему Совету свободу приступать к разработке курса по многим вопросам и более значительную свободу, чем Генрих VII или Елизавета I. В определенные моменты советники получали широкие полномочия, хотя они всегда действовали в рамках доверия Генриха и секретности: у него были министры, а не премьер-министры. А если министры проводили политику, не получившую одобрения короля, они действовали на собственный риск или за его спиной, когда тот был занят личными делами. Однако легкость в получении аудиенции, которую Генрих одинаково предоставлял придворным, соперничающим советникам и иностранным послам, гарантировала, что он недолго останется в неведении о важных политических событиях. Его двор странствовал по Южной Англии и центральным графствам страны, но связь с Лондоном и Вестминстером осуществлялась ежедневно, если не дважды в день. Министры и придворные Генриха постоянно участвовали в политических интригах и соревновании за королевское покровительство и продвижение по службе, но король оставался исходным источником власти.

Соответственно, правил Генрих, а не Уолси или Кромвель. Однако, хотя его решения создавали и уничтожали жен, советников и группировки, он прислушивался к близким людям гораздо больше, чем предполагал сам, он поддавался влиянию и даже манипуляциям со стороны господствующего баланса сил при дворе. Хотя король и шутил: «Если я подумаю, что моя шляпа узнала мои тайные мысли, то брошу ее в огонь и сожгу»^[141], Генрих на самом деле «носил сердце на рукаве»^[142]. Джон Фокс, несмотря на явную протестантскую предвзятость, несомненно, попал в самую точку, написав следующее:

Пока королева Анна, Томас Кромвель, архиепископ Кранмер, господин Дэнни, доктор Баттс с другими подобными им людьми находились рядом с ним и могли убеждать его, какой инструмент славы Господней сделал больше для церкви, чем он?.. Так, когда возле него был хороший советник и голос советника был слышен, король делал много добра. И также, если дурной и грешный советник под хитрыми и коварными предлогами единожды внедрится, не допуская правду до ушей принца, то, как раньше для веры хорошо делались многие добрые дела, так теперь все снова поворачивалось вспять^[143].

Томас Уолси, первый министр Генриха, имел больше свободы по сравнению с его преемником Кромвелем, поскольку молодой Генрих меньше вмешивался в дела до 1527 года (возможно, лишь до 1525), чем впоследствии. Поворотным моментом в этом отношении стала кампания по первому разводу короля, всерьез начавшаяся летом 1527 года, когда в отсутствие Уолси Генрих взял на себя инициативу в ведении дела и организации прений^[144]. Если в первой половине правления Генрих больше отвлекался на забавы, то именно потому, что был доволен Уолси. Это, конечно, означает, что Уолси, которого описывают не только как министра, но и как alter rex («второго короля»), был значительно более верным слугой короны, чем рассказывает нам традиционная историография^[145]. Уолси впервые вошел в состав королевского Совета в июне 1510 года. Он родился в 1472 году в семье мясника из Ипсвича. Стремясь к выгодной должности в церкви, он окончил колледж Магдалины в Оксфорде, получил степень бакалавра гуманитарных наук и в 1497 году стал членом совета колледжа. После посвящения в сан священника в 1498 году Уолси занял место казначея колледжа Магдалины, но был обвинен в расходовании средств на завершение башни Магдалины, не имея на это надлежащих полномочий. Хотя обычно утверждают, что этот поступок выражал его подход к управлению, более вероятно, что вся история вообще сомнительна: Уолси оклеветали за поддержку, которую он высказал в адрес отсутствовавшего президента колледжа Ричарда Мейхью во время перебранки сотрудников.

После 1501 года Уолси обслуживал одновременно несколько приходов и последовательно был капелланом архиепископа Генри Дина и сэра Ричарда Нанфана, заместителя лейтенанта Кале. В 1507 году Нанфан рекомендовал его Генриху VII, и король сделал Уолси королевским капелланом, отправил с дипломатическими миссиями в Шотландию и Фландрию, а также назначил настоятелем соборов в Линкольне и Херефорде. В ноябре 1509 года Уолси стал раздатчиком милостыни Генриха VIII, а через пять месяцев сменил Томаса Рутала в должности архивариуса ордена Подвязки. Однако главным успехом стало его членство в Тайном совете. Наставником Уолси был Ричард Фокс, вернувшийся в центр внимания с восшествием на престол Генриха VIII. Фокс был лордом – хранителем Малой печати, но ему требовалась помощь, и Уолси проявил свои организаторские способности во время первых войн Генриха VIII с Францией. Англо-испанская кампания 1512 года с целью вернуть Аквитанию не принесла успеха, но в 1513 году Уолси координировал вторжение Генриха VIII в Северную Францию, которое завершилось взятием Теруанна и Турне. Эти завоевания не имели серьезного стратегического значения – Томас Кромвель на заседании парламента 1523 года называл обе крепости «примитивной собачьей конурой», – но они радовали короля. К тому же в сентябре 1513 года граф Суррей в битве при Флоддене разгромил шотландцев, с которыми Людовик XII заключил союз. Вся шотландская знать – король, три епископа, одиннадцать графов, пятнадцать лордов и примерно четырнадцать тысяч солдат – полегла на поле боя.

Генрих VIII продолжил войну дипломатическими средствами. В августе 1514 года Уолси заключил мирный договор, по которому Генрих и Людовик XII гарантировали, что будут соблюдать мир до истечения года со дня смерти того или другого, Генрих вернул себе деньги, полагавшиеся ему по Этапльскому договору, а Людовик заключил брак с сестрой Генриха Марией. «Я был автором этого мира», – хвастался Уолси. Однако его хвастливое заявление было чистой правдой, и он немедленно сменил сан епископа Линкольна, пожалованный ему в феврале 1514 года, на вакантную должность архиепископа Йорка. Папа Лев X уже назначил его епископом Турне, но Уолси признал нереальным собирать доходы, конкурируя с французским избранным епископом.

Успех Уолси в достижении англо-французского брака продемонстрировал его способности к дипломатии. Ключом к искусству тюдоровского министра отчасти было его чарующее обаяние, а Джордж Кавендиш, биограф Уолси того времени, приписывал ему «особый дар врожденного красноречия виртуозно говорить одно и то же». Он, таким образом, «мог теми же словами убедить и увлечь своей целью всех людей»^[146]. Когда более старшие советники, пришедшие при Генрихе VII, сетовали, что его сын чрезмерно предается удовольствиям, и предлагали ему регулярнее посещать заседания Совета, Уолси, к радости Генриха VIII, советовал прямо противоположное. Кавендиш утверждал, что Уолси откровенно предложил освободить Генриха от груза государственных дел; представляется маловероятным, но Уолси настаивал на своем любыми средствами. «Таким образом этот раздатчик милостыни управлял всеми теми, кто раньше управлял им»^[147].

Подобно Дизраэли, Уолси не имел основополагающих политических принципов. Гибкий приспособленец, он мыслил категориями Европы в грандиозном масштабе и был опытным политиком. Его стратегия вела к централизации английской политики: твердое правление Генриха VII продолжалось другими средствами, и политическое внимание концентрировалось на Вестминстере и королевском дворе, а не на феодальных поместьях магнатов и священнослужителях. Уолси постоянно вмешивался в дела аристократов, крупных джентри и жителей Лондона, он требовал, чтобы многие из них присутствовали при дворе. В собственную свиту он тоже собирал видных людей, соперничая с королем до такой степени, что поэт Джон Скелтон съязвил:

 
Почему вы не состоите при дворе?
При каком дворе?
У короля?
Или в Хэмптон-Корте?^[148][149]
 

Хэмптон-Корт тогда был роскошным дворцом Уолси на Темзе.

Концепция Уолси относительно централизации властных полномочий была важным шагом к формированию национальной идентичности при Тюдорах, однако сам министр был и хорош, и плох. Хотя недавние исследования поставили под сомнение обоснованность большинства нападок Скелтона^[150], едва ли можно отрицать, что принадлежащие Уолси дома, капеллы, коллекции произведений искусства и проект надгробия, а также образ жизни и размер его двора говорили о сознательном стремлении конкурировать с Генрихом. Иностранные посланники практически постоянно описывали Уолси как «второго короля», и не только тогда, когда он вел дипломатическую игру в качестве заместителя Генриха за рубежом. Утверждали, что, если бы он действовал единственно как верный слуга короля, то, подобно Томасу Кромвелю и Уильяму Сесилу, не нуждался бы в таком бросающемся в глаза богатстве и помпезности. Следует сказать, что недовольство Скелтона, Джона Палсгрейва и авторов обвинений, высказанных в палате лордов в декабре 1529 года, по поводу надменности и плохого управления Уолси представляли собой часть жестокой кампании с целью опозорить его после отставки с поста лорд-канцлера. Обычно им придается чрезмерно большое значение и внимание. Уолси имел нескольких влиятельных врагов, замышлявших его убить, когда он лишится расположения короля. Впрочем, в некоторых обвинениях, пусть и абсурдно преувеличенных, присутствовала доля правды. Уолси было присуще присваивать власть в Тайном совете, лишая короля советников-придворных. В 1522–1525 годах его фискализм начал приводить к обратным результатам, выставляя тюдоровское правительство как самое претенциозное и наименее эффективное. В парламенте 1523 года он вел себя высокомерно и не добился результатов. Англо-французский мир 1525 года был политической ошибкой (против него выступали влиятельные аристократы). И наконец, Уолси часто отказывался передавать или поручать доводить до конца дела, которые он уже начал сам, таким образом нарушая работу административного аппарата.

После нескольких веков поношения репутация Уолси переживает процесс реабилитации, однако необходимо сохранять чувство меры. Если в Звездной палате он работал творчески и, при незначительных недостатках, созидательно, то в парламенте проявлял спесивость и безразличие. Его фискальная политика потеряла связь с действительностью, он превратил управление внутри страны по большей части в серии кавалерийских наскоков. Он редко завершал то, что начал; работал бессистемно, побуждаемый интуицией на политическую выгоду, а не постоянной заботой о последовательности политического курса. На посту лорд-канцлера он стремился к совершенствованию законодательства, справедливости для бедных, к материальному обеспечению короны через стандартное налогообложение, но с разной степенью эффективности; в частности, он игнорировал общепринятый конституционный здравый смысл, пытаясь ввести налоги без согласия парламента. Одним словом, он был силен в ораторском искусстве, но слаб в достижении результатов. Вопреки традиционному взгляду он получал поддержку Совета для своих действий. На самом деле крупнейшим провалом Уолси считается налог «Дружественный дар» (The Amicable Grant), однако за него официально выступили герцоги Норфолк и Саффолк, граф Шрусбери, Катберт Тансталл (епископ Лондона), Томас Мор и другие советники, а также судьи^[151]. Тем не менее столь же справедливо, что Уолси считал несущественными мнения всех людей, кроме Генриха VIII, или отбрасывал их как исходящие от врагов, ошибочные или невежественные. В дипломатии он старался достичь европейского согласия ради мира, но был вынужден выступать за войну по желанию Генриха VIII, проявляя чистой воды оппортунизм. В любом случае мир для него значил меньше, чем власть и слава – честь для своего короля и себя. При этом уверенность в собственном таланте иной раз заставляла его терять чувство реальности, как в Звездной палате, где, несмотря на все советы, он сделал себя и судьей, и тяжущейся стороной.